Текст книги "Тучи сгущаются (СИ)"

Автор книги: Лориана Рава

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 41 страниц)

– Боюсь, что довольно скоро. В пакете как раз было сообщение на эту тему. Во-первых, поспешу тебя обрадовать, сыновья Зоркого Глаза доставлены в Тумбес. Телесное здоровье у них не сильно пострадало, но вот душевное оставляет желать лучшего.

– Это значит, что в качестве возможных кандидатов на престол на них рассчитывать нельзя, ? мрачно заметил Горный Ветер, ? я почти уверен, что всю авантюру устроили ради этого.

– Не знаю. Во всяком случае не исключительно ради этого. Старый Ягуар пишет также, что если мы не согласимся на торговлю с Англией, то в Тумбесе может даже случиться восстание. Слишком много людей завязано на торговлю и не хотят работать на аквафермах. Говорит, что если мы откажем, то нужно вводить войска, а иначе его и вовсе могут вышвырнуть не просто с его поста, но и в самом что ни на есть буквальном смысле, схватить и вышвырнуть из дворца прямо на площадь. Скажи, неужели там дела настолько плохи?

– В Тумбесе и в самом деле обстановка напряжённая. Однако Старый Ягуар всё-таки преувеличивает – силы, настроенные против инков, не так сильны, чтобы победить в одиночку. Другое дело, если им будут помогать из-за рубежа. Вот к примеру если в Тумбесе начнут, а англичане им помогут... Или те выступят, рассчитывая на помощь англичан.

– Порой мне кажется, что давая согласие на торговлю с Англией, мы совершили опасную ошибку. Но ничего уже не переделать. Принятое решение надо выполнять. Одна надежда, что они просто не примут наших условий. Вот и я хожу здесь отнюдь не из желания побаловать свой взор прекрасными изделиями. Именно через эту галерею к трону должно будет пройти английское посольство, и после этого нужно было подарить им что-то, что по великолепию не сильно бы уступало выставленным сокровищам.

– Не думаю, что такой подарок будет иметь большое значение, если у них есть насчёт нас какие-то определённые планы. Наша задача эти планы как можно быстрее разгадать и предотвратить. Да к тому же у меня сейчас голова забита другим – какое официальное объяснение дать тому, что случилось в нашей семье? Если мы скажем, что Алая Лягушка отравила соперницу из ревности, а потом, когда её преступление раскрыли, покончила с собой, это будет удовлетворительный вариант?

– Думаю, да. Ладно, иди, чувствую, что у тебя много дел. А я всё-таки подумаю над подарком англичанам. Именно на эту тему был пакет с алой каймой, что-то торопятся к нам эти господа.

– Конечно, они сами говорят, что время это деньги, и могут спешить поэтому, но что-то мне это подозрительно. Как раз сейчас, когда мой отец в таком состоянии.

– По счастью, об этом они не могут знать.

– Хорошо если так.

После того как Горный Ветер удалился, Асеро ещё несколько минут думал над подарком англичанам, однако ничего путного в голову не приходило. Он понял, что ему надо с кем-то посоветоваться, но не очень понимал кто тут мог бы быть полезен. Вдруг он увидел, что в Галерею Даров к нему зашёл Славный Поход.

– Приветствую тебя, брат! – сказал Асеро. – Надеюсь, ты не принёс мне дурных вестей?

– Пока, хвала богам, всё спокойно. Никаких угроз и провокаций со стороны белых людей не заметно.

– Значит, ты считаешь опасения Старого Ягуара необоснованными?

– Не знаю. Это дело наших бойцов невидимого фронта. Моё же дело – фронт видимый. Армия боеспособна, провокаций на границах нет, что ещё надо?

– Вот что, Слава... Я тут в раздумьях, что подарить англичанам.

– Нашёл проблему, ? пожал плечами Славный Поход, ? подари им каких-нибудь золотых безделушек.

– Нет, только не золото... Они же их переплавят. Эти варвары совсем не ценят труд наших мастеров. В золотых изделиях они видят лишь золото и всё.

– Подарок монарху – не переплавят.

– Допустим. Но всё равно ведь блеск золота возбуждает в них алчность и... и желание нас ограбить. Наша страна и без того в глазах белых людей является страной золотых безделушек. Нет, я хочу чтобы дар подчёркивал нашу силу, чтобы белые люди поняли – к нам нужно относиться как к равным, а равными они считают лишь тех, кто способен дать отпор грабежу... Надеюсь, ты понимаешь мою мысль?

– Понимаю.

– Может, подарить им искусно отделанное оружие?

– Не думаю. Изукрашенные кинжалы никто не воспринимает всерьёз. К тому же они наоборот, могут воспринять это как жест покорности.

– Пожалуй, ты прав. Но тогда что?

Вдруг взгляд Асеро остановился на одной из висевших поблизости картин. Перед Великой Войной, когда был велик интерес ко всему европейскому, в Тавантисуйю стали популярны картины на холстах и написанные масляными красками. Тогда они казались чем-то вроде окна в другой мир. Но после Великой Войны европейское искусство, слишком тесно связанное с христианством и перегруженное чуждыми для тавантисуйцев идеями и символикой, как-то уже перестало привлекать. В развившейся живописи стали совмещаться европейская техника и своё, национальное содержание. Всё это в полной мере относилось и к полотну, которое теперь привлекло взгляд Асеро.

Картина называлась "Волею короны". Она была написана в первые годы после Великой Войны и была преподнесена в дар уже угасающему Манко. Художник запечатлел на ней последние мгновения жизни его сына Тупака Амару. Некоторые говорили, что художник был в толпе среди тех, кто видел казнь несчастного, и потому изобразил так точно эшафот и палачей, и даже Франсиско де Толедо нарисовал с портретной точностью, другие говорили, что хотя художник и партизанил в том районе, и даже мог видеть де Толедо живьём, саму казнь Тупака Амару вряд ли видел, так как главный герой картины, несмотря на то, что в жизни ему было около тридцати, выглядел прекрасным юношей, а не зрелым мужем. Впрочем, со стороны художника тут могла быть и намеренная идеализация. Образ полного жизни юноши, смело отталкивающего палача и страстно призывающего народ к борьбе за свободу как нельзя лучше контрастировал с неподвижным и в своей мрачности похожим на каменную статую старцем де Толедо. А повешенные товарищи Тупака Амару были специально нарисованы похоже на распятие, которое возвышалось над де Толедо и сгруппировавшихся возле него священников. Внизу картины предатель получал свои грязные деньги. До того Асеро не очень любил останавливать свой взор на этой картине, ибо палачи-каньяри слишком живо будили в нём неприятные воспоминания. Так что теперь он смотрел на картину почти что свежим взглядом.

– Вот это то, что нужно, ? сказал Асеро, ? с одной стороны, она показывает, что наши мастера не хуже европейцев умеют рисовать людей почти как живыми. С другой она ясно показывает, что инки не сдаются, и способны бороться до конца даже в безнадёжной ситуации. Ну и подколка под христианство – что это за бог, ради которого столь прекрасных людей обращают в трупы?

– А ты не думаешь, что отдавать такую картину было бы слишком жирно?

– Подлинник, разумеется, жирно. Но можно ведь снять копию.

– Художник, нарисовавший её, давно умер.

– Разумеется. Но ведь у него должны были остаться ученики. Надо бы поинтересоваться на этот счёт у нашего Главного Глашатая...

Славный Поход только пожал плечами. Как и Асеро, Славный Поход недолюбливал Жёлтого Листа, но если к нему обратиться надо, то значит надо. Свои прямые обязанности тот выполнял, не придирёшься.

Видно, под влиянием картины Асеро приснился тревожный сон. Будто он опять на войне с каньяри, с небольшим отрядом в горах пытается спастись, но каньяри очень много и они вот-вот окружат. И во главе их вождь по имени Острый Нож. Именно это доносил Асеро его разведчик. И в этот момент Асеро осознал, что рассказывает ему это не кто иной как Горный Ветер, и осознал, что это невозможно, ведь во время войны с каньяри Горный Ветер ещё малышом был, а потом Острый Нож был казнён, и даже в случае новой войны никак не мог встать из могилы. Поражённый нелепостью этих противоречий, Асеро проснулся. А проснувшись, обнаружил, что Луны рядом нет. Часы показывали, что до конца послеобеденного отдыха оставалось ещё около получаса. Конечно, нелепо было предполагать, что Луну прямо с супружеского ложа похитили какие-то сверхъестественные силы – скорее всего она просто вышла по нужде – но Асеро всё равно было тревожно. К тому же он понимал, что всё равно больше уже не заснёт, а тупо валяться в постели как-то не хотелось.

Проходя по садовой дорожке, Асеро услышал вдруг тихие сдержанные рыдания. Заглянув за кусты, которые образовывали что-то вроде беседки (специально так посадили, чтобы у дочерей было что-то вроде домика для игр), Асеро увидел, что Луна сидит внутри на земле и тихо плачет.

– Любимая, ты чего? Кто посмел тебя обидеть? – сказал Асеро, подсев рядом.

Луна прервала плач и сказала:

– Асеро, мне надо поговорить с тобой серьёзно. Я знаю, что ты сам до недавнего времени всячески сторонился дочери Жёлтого Листа, но теперь сам за ним послал для разговора. Скажи прямо, ты согласен на брак с его дочерью? Ведь ко мне ты охладел, уже много дней не выполняешь своих супружеских обязанностей.

– К Жёлтому Листу я обратился вовсе не за дочерью, а по его прямым обязанностям. Жениться на его дочери я не буду ни при каких обстоятельствах – потому что знаю, что она сама против. А насиловать кого бы то ни было я в жизни не буду, это противно моей природе. Впрочем, мне и по доброй воле никакая другая женщина не нужна, я тебя люблю. Или ты сомневаешься в этом? Но как я могу доказать тебе это?

И он стал покрывать заплаканные щеки своей жены поцелуями.

– Тогда почему ты столько времени не касался меня?

– Луна, как будто сама не видишь, что тут творилось последние дни.

– Но ведь ты всегда находил утешения в моих объятиях.

– Луна, у тебя должны же были начаться истечения, а их нет, может быть...

– Истечения у меня уже были, но прошли быстро.Неужели ты думаешь, что я ещё могу забеременеть. Кого ты обманываешь, меня или себя?

– Никого не обманываю, моя мать сколько лет была бесплодной, прежде чем родила на свет меня? И ты можешь! Скажи, что я должен сделать, чтобы ты убедилась, что я не холоден? Овладеть тобою?

– Да...

И стал развязывать шнурок, на котором держались его штаны.

– Асеро, ты с ума сошёл, прямо здесь...

– А отчего нет? – сказал Асеро, вешая штаны на куст – как давно мы не позволяли себе маленькие шалости – ведь ночью я не могу видеть твою красоту.

В какой-то миг Луна заколебалась, ведь их могли застать за столь легкомысленным делом, но после минутных колебаний совершенно спокойно дала развязать у себя верёвочки, скреплявшие платье, и окончательно отбросив все сомнения, отдалась самому страстному и нежному любовнику, о какого только способно представить себе женское сердце.

– Ну как, теперь ты убедилась, что я вовсе не холоден к твоей красоте? – спросил Асеро, одеваясь обратно.

Но Луну уже волновало другое.

– Послушай, когда ты делал это со мной, я почувствовала нечто странное. Не боль, нет... Не знаю как это описать... но так у меня было, когда я была беременна.

– Но ведь у тебя же были истечения?

– Были. Но довольно слабые. А такое бывает и в начале беременности... Может, мы и в самом деле зря это сделали, а если выкидыш будет?

–Не обязательно. Впрочем, ты всегда в начале немного тревожна, так что хороший знак. Ладно, что теперь гадать, тут только время покажет, – сказал Асеро, завязывая жене пояс, и ещё раз целуя её напоследок, – В любом случае что сделано то сделано.

Жёлтый Лист быстро узнал всё необходимое. Разумеется, автор картины умер, но после него остался сын, в мастерстве мало уступающий отцу. Однако делать копию тот почему-то наотрез отказался. Заявил, будет об это говорить только если сам Первый Инка согласится явиться к нему и уговаривать. Передавая это, Жёлтый Лист предложил как-то наказать строптивого художника, но Асеро напротив, согласился явиться к нему и поговорить лично.

Асеро реши нанести визит к Графитовому Карандашу вместе со Славным Походом. Идти один Асеро, если честно, несколько робел, так как до того ему не приходилось напрямую иметь дело с художниками и поэтами, и он не знал, как с ними лучше всего находить общий язык. Если бы не печальные обстоятельства в семье Инти, то можно было бы отправиться вместе с Инти или Горным Ветром, которые знали эту среду не по наслышке, но увы, теперь им явно не до того.

От Горного Ветра Асеро слышал, что художники и поэты порой слишком капризны, так как знают о своей уникальности и незаменимости, но тут был случай из ряда вон. Потребовать к себе самого Первого Инку – это было неслыханно, и Асеро подозревал, что за этим стоит что-то более важное, нежели простая спесь. Потому он и позвал с собой на всякий случай Славного Похода.

Оставив охрану снаружи, Асеро и Славный Поход вошли внутрь дома, не запертого по тавантисуйским обычаям. Вообще дома в Тавантисуйю обычно не совмещались с мастерскими, но для художников нередко делали исключение, так как тем было неудобно доходить до мастерских, расположенных на другом конце города.

В нос вошедшим ударил запах краски. Полуприкрытая тканью юная девушка, очевидно смутившаяся своего не вполне пристойного вида, тут же спорхнула с места, где только что позировала, и скрылась за занавеску, где, видимо, принялась торопливо одеваться, так как через довольно короткий промежуток времени она выпорхнула оттуда в платье и поспешила скрыться с глаз долой.

Асеро ужасно смутился тем, что помешал работе, а ещё более тем, что увидел ровесницу старшей дочери в таком легкомысленном виде, и потому в первый момент не знал как начать.

– Срамота, ? сказал Славный Поход, ? неужели людей так обязательно надо рисовать в голом виде? Можно же без этого обойтись.

– Нельзя, ? ответил художник, так и не оторвавшись от своего занятия, ? если белые люди выставляют рабов и рабынь на рынках нагими и полунагими, то я не могу их рисовать одетыми.

Асеро подошёл к мольберту и заглянул через плечо. Она действительно изображала рабовладельческий торг, и среди невольников была точная копия той красавицы, которую они только что спугнули. Впрочем, на картине её нижнюю часть тела была скрыта за кем-то из её лишь контурно намеченных товарищей по несчастью, а грудь она стыдливо прикрыла, так что всё внимание зрителя поневоле приковывало её лицо, на котором отражались стыд, отчаянье и испуг. Бояться ей при этом было чего – к ней с явно нескромными целями протягивал руку потенциальный покупатель-европеец.

– Всё равно срам и непристойность, ? ответил Славный Поход, ? ну все мы знаем, чем белые люди промышляют, но рисовать-то это зачем?

– Затем, что не все могут себе это представить и не все могут съездить к христианам, чтобы это увидеть. Я видел работорговлю в дни своей юности, и хочу запечатлеть это прежде, чем сложу свои руки навсегда.

Тут художник обернулся, и Асеро увидел, что тот очень стар, по возрасту годится ему в отцы, а своей юной модели – в дедушки. Но ещё больше Асеро поразило то, что хотя старик не мог не заметить льяуту на головах вошедших, он и продолжал вести себя так, точно перед ним – обычные горожане.

– Скажи мне, Графитовый Карандаш, ? начал Асеро, ? тебе передавали про мою просьбу снять копию с картины твоего отца?

– Передавали. Но сделать я это могу лишь при одном условии.

– При каком? Ты знаешь, что я могу если не всё, то очень многое.

– Сними свой запрет на показ моей картины.

– Но я ничего не запрещал, ? удивлённо развёл руками Асеро.

– Не лукавь, государь, Жёлтый Лист запретил показ от твоего имени. Даже у себя я обязан держать её за занавеской, чтобы не увидели случайные посетители.

– Там что, опять что-то непристойное? ? спросил Славный Поход.

– Нет там ничего непристойного, впрочем, Жёлтый Лист считает иначе, ? ответил художник, подошёл к стене и отдёрнул занавеску и Асеро на некоторое время потерял дар речи от изумления и восхищения.

Полотно было подписано "Атауальпа в Кахамалке", впрочем, сюжет картины был понятен любому мало-мальски знакомому с историей родной страны тавантисуйцу. В левой части картины был изображён царственный пленник, с болью и отчаяньем смотревший в окно под потолком справа, где сквозь решётку был виден кусочек синего неба, зелени и какая-то птичка. Кандалы пленника переливались стальным блеском, который казался мертвенным на фоне желтого одеяния и золотых украшений. Внизу под окном был расположен низенький столик с изысканными яствами и напитками, но было очевидно, что царственный пленник не притрагивался к еде. Разве может вся эта роскошь радовать того, кто потерял свободу и обречён на унизительную казнь? Хотя Асеро не знал, что натюрморты с дорогой посудой и увядающими цветами и фруктами для европейских художников являются символом быстротечности времени и неумолимо приближающейся смерти, а вино в чаше – символом страдания, которые герою предстояло испить, но картина была вполне понятна и без такой расшифровки.

– И что Жёлтому Листу могло тут не понравиться? ? спросил наконец Первый Инка, обращаясь не столько к автору картины, сколько к самому себе.

– Возможно, он считает неправильным напоминать о поражениях, ? сказал Славный Поход.

– Но у нас итак эту историю знает каждый школьник, ? возразил Асеро, ? хотя знать – одно, а вот так увидеть – другое.

– Жёлтый Лист увидел в этой картине непочтение к потомкам Солнца, ? ответил Карандаш.

– Что за бред, ? сказал Асеро, ? я не вижу здесь никакого непочтения. Похоже, Жёлтый Лист решил на всякий случай перебдеть. Когда-то такие как он "Позорный мир" пытались запретить, но хотя теперь это кажется смешным, урок не всем впрок. Разрешение я могу написать сегодня же, а с Жёлтым Листом я поговорю.

– Умоляю тебя, государь, сними его с должности Главного Оценщика. Сам видишь, что из-за его желания перебдеть многие прекрасные произведения не могут дойти до народа.

– Хорошо, сниму. Кого бы хотел видеть ему на замену?

– Государь, а зачем ему замена? Зачем вообще кто-то должен оценивать наши творения на предмет крамолы? Почему ты не можешь предоставить свободу творить для пера и кисти?

– Нет, этого я сделать не могу, ? ответил Асеро, густо покраснев, ? я верю, что лично ты честен и ничего дурного не замышляешь. Но можно ли так поручиться за всех, кто держит в руках кисть и перо?

– Поверь тому, кто держит в руках кисть не один десяток лет, ? сказал старик, ? мы можем рисовать только правду. Неправду написать просто невозможно, кисть тебя не послушается.

– Почему?

– Чтобы творить – нужна внутренняя убеждённость.

– Так правда или внутренняя убеждённость? ? переспросил Асеро.

– А разве это не одно и то же? ? удивился старик.

– В том-то и беда, что нет. На моей памяти были случаи, когда люди, в чьей невиновности многие были искренне убеждены, оказывались неожиданно для всех преступниками. И доказательства были неоспоримы. Случается, что преступники, стараясь произвести впечатление на слушателей, весьма убедительно лгут, а потом за ними другие повторяют ложь, искренне веря в неё. А по твоей логике убедительно лгать невозможно.

– В суде иные и в самом деле правдоподобно лгут, никто не спорит, однако перо и кисть лгать не способны.

– Как сказать... У христиан немало книг, в которых описывается, что предаюсь жестоким тиранствам и непотребствам. Я не буду говорить подробнее, ибо даже краткий пересказ этих мерзостей способен вогнать в краску. Но тем не менее их авторы убеждены, что они пишут правду, ведь хотя они не знают обо мне ничего, но, по их мнению, противник христианства должен творить жестокости и предаваться непотребствам. Но от того, что они представляют меня жестоким извергом и развратником, это же не становится правдой.

– Допустим, пером лгать и получается. Но кистью всё-таки нет.

– Пусть даже и так. Однако правда всё равно у всех разная. Во дни своей юности я был в Испании и видел во дворце портрет Карла V. Если бы я не знал, что это тиран, по вине которого наша родина едва не захлебнулась собственной кровью, то я бы, глядя на портрет, никогда бы такого не подумал. И ведь тот, кто его рисовал, действительно об этом не думал. Что им за дело до судьбы каких-то жалких дикарей, для них это не важно.

– Но как же художнику могло быть не важно, убийцу он рисует или нет? Не могу поверить в это! Когда я рисую человека, я стараюсь проникнуть в душу того, кого изображаю, а без этого просто ничего не получается.

– У тебя – может быть. Но представь себе богатого европейца... ну даже не обязательно короля или герцога, а просто владельца огромных богатств, который решил часть своих денег потратить на науки и искусства. Те, кого он одарил от своих щедрот, будут видеть прежде всего добродетели своего благодетеля, его щедрость, ум, образованность. Для них именно это важно, это правда. Они не думают, отчего их благодетель так богат. Не думают о том, что для того чтобы их благодетель мог наслаждаться роскошью, многие тысячи несчастных должны погибать на плантациях и в рудниках, а при обращении этих несчастных в рабство белые хищники сжигали целые деревни вместе с жителями. Если бы те, кто воспевал добродетели своих благодетелей, рисковали бы подвергнуться такой участи, если бы знали, что их тоже могут ради прибыли обречь на смерть и рабство, то они бы по-другому запели.

– Но ведь мы – не белые люди.

– Да, ? ответил Асеро, ? Мы не белые люди и потому с нами могут так поступить. Мы помним, что пытались. И оттого мы понимаем, что те, кто страдает на рудниках и плантациях – братья нам, такие же люди как мы, ничем не хуже. Но кроме того, у нас есть наука о мудром государственном устройстве, завещанная нам Манко Капаком. Манко Капак сумел подрубить основы рабства, кроющиеся в частной собственности, потому у нас не может быть щедрых богачей-благодетелей. Но раз их нет, то науки и искусства могут существовать лишь за счёт государства. А то, что делается за счёт государства, не может не контролироваться так или иначе. Так что я могу сменить Оценщика, и сделаю это, но отменить контроль в принципе не могу.

Художник на это ничего не ответил.

– Скажи, а почему христиане так часто рисуют нагих? ? спросил Славный Поход, ? вроде же это у них грех.

– Не грех, если это святой мученик. Кроме того, некоторые из них верят, что совершенное тело есть ключ к совершенству души.

– Что за бред, ? сказал Славный Поход, ? разве эти вещи между собой связаны?

– Мне кажется, что наоборот, ? сказал Асеро, ? вернее, кто насколько красивым родится, это уж от везения зависит, но добродетельный человек это не тот кто себя нежит и бережёт, а наоборот, тот кто собой рискует, так что мозоли или шрамы будут у такого обязательно.

– Легко тебе говорить, с тебя охрана пылинки сдувает, ? мрачно ответил художник.

– В дни своей юности я не ходил под охраной, так что шрамов от старых ран у меня на теле хватает.

– Гм, ? сказал художник, ? Кажется, теперь я понимаю, почему изображение европейских красавцев и красавиц у столь многих после войны вызывало отвращение, хотя до этого вызывало интерес, как и всё, связанное с Европой. Ведь у многих тела были обезображены ранениями, а женская нагота и вовсе будила воспоминания о позоре. А ведь казалось бы, прекрасное должно радовать глаз всегда....

– Что кажется прекрасным в одних условиях, может вызывать отвращение в других. Ладно, договорились. Бумагу с разрешением показывать твою картину я пришлю вместе с гонцами, которые доставят тебе творение твоего отца для снятия копии. А Жёлтого Листа я освобождаю от должности.

– Да, государь. Договорились. И... извини, что я был слишком резок поначалу. Теперь, переговорив с тобой и поглядев на тебя, я многое понял.

Вернувшись во дворец, Асеро тут же не откладывая вызвал к себе Жёлтого Листа со всеми отчётами по его делам, и списком жалоб со стороны авторов на него, после чего окончательно убедился, что с этой должности его необходимо снять. Хотя формально снятие и назначение кандидатур должны были утверждать все носящие льяуту, но теперь, когда Асеро правил уже более десяти лет и никто не считал его неопытным мальчиком, в этих вопросах с ним обычно соглашались.

Асеро пытался уговорить Жёлтого Листа уйти добром, но тот, хоть и не протестовал, был крайне раздосадован, хотя и пытался не выдавать собственную досаду. Чтобы у столь неприятной сцены было как можно меньше свидетелей, Асеро выбрал в качестве места для разговоров скамейку во внутреннем дворцовом саду, и теперь на ней были разложены бумаги с отчётами, сами же Асеро и Жёлтый Лист стояли неподалёку. Жёлтый Лист сквозь зубы цедил:

– Значит, снимаешь меня с должности Главного Оценщика, и позволяешь выставить это оскорбление твоего рода на всеобщее обозрение?

– Да что в этой картине такого, чтобы не позволять её показывать? Тебя же не смущает "Позорный мир", где Великого Манко бьют, оскорбляют и держат на цепи как собаку?

– В пьесе Манко показан прежде всего как правитель, пекущийся о благе своего народа. "Сначала думай о народе, потом лишь о себе". Здесь же Атауальпа показан не как правитель, озабоченный судьбой своей страны, а как простой человек, боящийся смерти. Такая зацикленность на своей персоне не достойна человека, носящего алое льяуту.

– Мне кажется, Жёлтый Лист, ты говоришь так от того, что твоя жизнь ещё ни разу не подвергалась серьёзной опасности. Любой человек хочет жить, и в опасной ситуации испытывает страх за свою жизнь. Мужество не в том, чтобы не уметь бояться, так могут думать разве что безрассудные, а в том, чтобы этот страх в себе уметь преодолевать.

– Не в этом дело, государь. Я вполне допускаю, что Атауальпа в плену на самом деле выглядел ещё более жалко, чем на этой картине. Но изображать так инков нельзя. Инка, тем более Первый Инка, не должен выглядеть в глазах простых людей таким же человеком как они. Людям лучше не думать о том, что он может испытывать страх, усталость, растерянность, бессилие, может не знать что делать в сложной ситуации. Это подрывает авторитет Потомков Солнца.

– В каком смысле подрывает? Чего ты боишься?

– Боюсь, что в следующий раз Первого Инку могут выбрать и не из потомков Солнца.

– И пускай. Разве моё не вполне чистое происхождение помешало стать хорошим правителем? Я даже вполне допускаю ситуацию, что моим преемником станет человек из низов.

Жёлтый лист ничего не ответил, только в демонстративном отчаянии обхватил голову руками. Лицо у него покрылось пятнами.

– Я не понимаю, что тебя так ужасает, ? сказал Асеро, ? ты же знаешь, что ни сыновей, ни братьев у меня нет, так что моим преемником скорее всего станет кто-то из зятьёв, которые могут быть и не крови Солнца.

– Между прочим, одну из твоих дочерей видели целующейся с кем-то из воинов дворцовой охраны. Не хочешь себе такого зятя-преемника?

– В первый раз об этом слышу. И с кем же видели Прекрасную Лилию?

– Речь идёт не о Лилии, а о Розе.

– Роза?! Не смеши меня! Про свою старшую дочь я бы ещё поверил, она довольно своенравна, но Роза – милая послушная девочка, к тому же ещё совсем дитя. Я в жизни не поверю, чтобы она могла пойти на что-то такое.

– Очень зря. На твоём месте я бы постарался раскопать, что стоит за этими слухами.

– За большинством сплетен ничего не стоит, а если я буду проверять каждую глупость, то у меня времени не останется для действительно важных дел. А вот ты, похоже, и в самом деле важное от мелочей отличить не способен. Так что Главным Оценщиком тебе не бывать. Я бы и с газеты тебя снял, да тут тебя никем не заменишь.

– Не смею возражать тебе, государь, ? сказал Жёлтый Лист, холодно поджав губы, ? дозволь теперь мне удалиться.

– Дозволяю, дозволяю, ? ответил Асеро, не скрывая радости, что столь неприятный разговор наконец-то окончен, и добавил вслед удаляющемуся Жёлтому Листу, ? хоть бы ты когда-нибудь позлился по-настоящему, покричал бы, ногами бы потопал, ну хоть попричитал бы. Ведь скрытый гнев всё равно виден, и смысл тогда его скрывать?

– Это потому, что он больше всего опасается с тобой всерьёз поссориться, ? сказал незаметно подошёдший Инти, ? он и без того боится оказаться ненужным оттого, что другие справятся с его обязанностями лучше него. Вот и пытается отсечь заранее всех конкурентов.

Асеро обернулся к нему и побледнел. Лицо у Инти было какого-то землистого цвета, как после трёхдневного недосыпа, и было видно, что каждый шаг давался ему с трудом

– Что с тобой? Ты здоров?

– Как видишь, нет. Эта мерзавка хоть и не всадила в меня ножик, но таки добилась своего.

– Тебе нужно немедленно показаться нашему лекарю.

– Я только что он него. Увы, дело серьёзно. А самое поганое, что никто не знает точно, что со мной. Нет, понятно, что проблемы с сердцем. Но вот только причины их неизвестны.

– Да что тут гадать, довела тебя эта... слов не нахожу, как её назвать.

– В общем, дворцовый лекарь считает, что у меня вся эта болезнь чисто от горя. И что нужны снадобья, которые успокоят моё сердце. А Горный Ветер и Панголин считают иначе – что меня потихоньку травили. В нашей оранжерее вскрылась кража – кто-то украл листья наперстянки. Мастер Ядов изучал их свойства, говорят, они способны служить, как и лекарством, так и ядом. Кража вскрылась чисто случайно, все думали, что это он берёт для исследования. Если бы он сам не обратил внимания, что ободранным оказалось то растение, которое он не трогал. Значит, его ободрал кто-то другой. А вот кто?

– Ты, думаешь, Алая Лягушка...

– Дело в том, что обдирать эти листья не могла она лично. Если бы она туда заявилась, это было бы отмечено. Разумеется, Горный Ветер проверил списки тех, кто заходил в оранжерею. Никого из тех, кто бывал у меня доме там нет, Жидкого Пламеня в том числе. Разве что кто-то рискнул зайти под чужим именем, рискуя столкнуться там с Панголином... Но ведь эту несчастную наперстянку могли красть и ради того, чтобы отравить кого-то другого! Если бы знать точно, травили меня или нет, и чем именно – тогда было бы ясно, как точно меня лечить. А так лекарствами можно ещё больше навредить.

– Неужели нет безвредных противоядий?

– Ну разве что уголь... Его я попью, конечно, тем более что тошнота у меня тоже была. Но так как сердце плохо работает, и теперь мне нужен долгий отдых. В такое неподходящее время я должен отойти от дел на месяцы, может быть, годы, а может, и вообще навсегда.... ? Инти горестно закрыл лицо руками. Асеро с жалостью смотрел на страдания друга.

– Послушай, тебе же даже долго стоять нельзя, сейчас садись давай, вот я бумаги подобрал, и хочешь, я воды принесу?

– Не надо. Не могу же я пить всё время, ? Инти сел и улыбнулся.

– Но ведь тебе ещё только сорок пять, не может же быть, чтобы всё было так плохо...

– Может... Люди моей профессии вообще долго не живут. Я, конечно, надеюсь оправиться, так не хочется доживать свои дни никуда не годным калекой.