Текст книги "Избранное"

Автор книги: Леонид Леонов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 39 (всего у книги 45 страниц)

Лена. Скорей, папаня. Это жизнь моя!

Мамаев(рассудительно). Безо времени ничего не быват. Доктор не наш брат: топорище за пояс, и пошёл. Ему пузырёчки надо захватить, опять же часового обмикитить.

В полном составе из-за занавески появляется «врачебная комиссия». Все смотрят на конского доктора. Дракин проводит руками по лицу, как бы в потребности стереть с лица ощущенье чужой муки.

Похлёбкин. Пошарь, пошарь в чёрном своём мешке, Степан Петрович. Тряхни недозволенной наукой!

Дракин. Тут моя наука бессильная.

Мамаев. Может, водки нагреть да влить в него, чтоб оглушило... а?

Дракин(с учёным видом). Водка-то, чай, она тоже горючая.

Травина. А если раздеть его?

Дракин. С кожей вместе, хозяйка? (Угрюмо и торжественно.) Перьво-наперьво, облачите его в холод. Воды на него болотной, да котора со льдинкою...

Захватив ведро, Травина торопливо уходит. Блестящими глазами Лена смотрит в закопчённые брёвна наката. Дракин понижает голос.

Окроме прочего, не давайте ему о смерти думать. Сказывайте ему... про сад цветущий, про вино, про невесту, про всякое несбытошное мечтание. Зудите его, чтоб жадней стал. Партейный он у вас?

Мамаев. А то как же!

Дракин. А раз партейный, значит, выживет. (Надевает шапку.) Так-то. Ну, занимайтеся с богом, а я ужинать пошёл.

И уходит, провожаемый безмолвием бессилия. Памятуя наставленья конского доктора, сержант тотчас переводит взгляд на Лену.

Сержант(осторожно). О тебе глазами спрашивал, гражданочка: жива ли, мила ли... И чего, говорит, голоска её звонкого не слыхать.

Лена решительно поднимается с полу.

Лена. Покажите мне его.

Из состраданья к ней сержант становится ей на дороге.

Хочу. Откройте его.

Уже не в силах противиться её воле, сержант протягивает руку к занавеске.

Сержант. То ли ветер в него бил, то ли ты мысленно в лицо ему глядела... лицо-то целое у него.

Лена делает жест нетерпенья. Тогда рывком вниз сержант сдёргивает занавеску... Легко узнать его и теперь, знаменитого лейтенанта, сидящего на подложенном сеннике. Он похож на изваяние из дерева, побывавшего в пожаре, и кажется больше обычного человеческого роста. Он осунулся, чёрное пятно на виске, глаза закрыты, руки сложены на коленях ладонями вниз. Горелые клочья комбинезона свисают с его широко расставленных ног.

Полевей стань, чтобы прямо на глаза ему попасть. Ему ворочаться-то нельзя.

Лена. Скажите ему... пусть он меня увидит.

Сержант(склонясь к уху лейтенанта). Дмитрий Васильич!.. Взгляни, Дмитрий Васильич, кто стоит-то перед тобой.

Глаза Темникова раскрываются не сразу. И проходит некоторое время, прежде чем он различает Лену. С расстояния в четыре шага и точно через непереходимую реку они смотрят друг на друга. Потом ясная и безбольная улыбка осеняет лицо лейтенанта. Она проходит, подобно солнечному лучу, и исчезает в неподвижных губах, успев отразиться в лице Лены. Веки снова опускаются.

Легше ему стало. (Благодарно и горячо.) Хороша, сытна ему глаз твоих прохлада. Стой так! Отдохнёт минуточку, опять на тебя посмотрит.

Тишина. С топором и инструментальным ящиком рослый плотник вваливается в землянку.

Плотник(размашисто, со второй ступеньки). Тут, што ли, велено дверь-то навешивать. Илья Степанович уходимши наказал.

Все шикают на него, машут руками, чтоб, уходил.

Мамаев(шопотом). Потом, часа через два придёшь.

Лена(медленно, не отводя глаз от Темникова). Оставьте нас одних. Все уйдите.

Они подчиняются. Сержант произносит перед уходом: «Соскоблю копоть с себя... я тебя сменю потом». С молчаливого позволенья Лены Мамаев привёртывает огонь в лампе. Слабое лунное сиянье вливается в землянку через верхнее окно-амбразуру... Лена переступает незримую границу, которая их, чужих, разделяла до сих пор. С сухими глазами она опускается в лунное пятно у ног Темникова. Она прикасается щекой к руке лейтенанта.

Темников(глухо и ясно). Кто... это?

Лена(трепетно, подняв к нему лицо). Это я с вами, Лена Мамаева. Слушайте меня. Я скажу вам слово, которое говорят раз в жизни... которое я берегла для вас. Всей душою слушайте меня. И вам станет легко...

Глаза Темникова раскрываются. Он смотрит в лунный свет поверх её головы. Голос Лены спадает до шопота.

Слушайте меня...

Конец второго действия

Действие третье

Та же землянка, и, на первый взгляд, ничто не изменилось, только дверь уже навешена, и минула первая ночь Лениной любви. Красноватым нагоревшим фитилём, светит иссякающая коптилка, и синеватая белизна рассвета сочится сверху... Ночью выпал первый снег. В том же положении, с руками на коленях и закрыв глаза, сидит Темников; кажется, что он стал ещё бóльшего роста. Усталая и похудевшая, в стареньком пуховом платке, Лена несёт у его ног свою скорбную вахту. Порою голос её слабеет, и рвётся непрочная нитка её повествованья; тогда с бездумной пристальностью она следит за какой-то плывущей перед ней пылинкой, пока снова не вспомнит о своей обязанности. Горячая волна опять пробегает по её телу, и время отступает перед волевым усилием Лены...

Лена(борясь со сном). Это будет, правда!.. и когда всё кончится, вы сойдёте по нарядней лестнице, будто ничего и не было. И все красавицы будут глядеть на вас, но я не жадная, пускай!!. Вы поедете ко мне, прямо в школу, в Кутасово. (Доверчиво.) Моя наука – география... Ещё девочкой любила забраться иногда по карте в такие дебри, куда никто не забредал. Брожу по гора-ам, пою разные песни... Я смешная, правда? (Она замолкла, покачнулась с закрытыми глазами и опять —) Нет, я не сплю. О чём я только? Да-а... Ты приедешь ко мне прямо на урок. Я увижу тебя в дверях. «Ребята, – скажу, – это Темников, командир всех наших танков». О, что будет!.. И я шепну тебе: «Не сердись, посиди на крылечке. Нам ещё нужно в Бразилию заехать на минутку!» Ты сядешь на ступеньках, там у нас вишенник кругом. Конечно, это будет ма-ай...

И вот дремота одолела её. Платок соскользнул с плеча. Глаза Темникова раскрываются: два немигающих блеска, отраженье потухающего огня, стоят в его зрачках. Его рука движется, преодолевая расстояние в несколько нескончаемых сантиметров. Пальцы потягивают на плечо девушки сбившийся платок... Голоса снаружи, – глаза лейтенанта закрылись. Травина и Мамаев спускаются в землянку.

Травина. Спят, обручённые. (Она накидывает занавеску так, что остаётся видна только Лена.) Сменить её надо, Мамаев!

Мамаев. Три раза ночью заходил. Прогнала.

Он смотрит на дочь, приникшую щекой к чёрному и рваному колену лейтенанта, и, видимо, переполнилось его сердце.

Вот, дочку лелеял: пробивайся, цветик, к солнышку: взошло. А уж и стучится чёрной рученькой в окошко судьбица-то: выводи дочку, старик!... И ведь всё равно одóлим, так почто же мука-то такая?

Травина. Об этом бога своего спроси, Мамаев.

Она наклонилась накрыть одеялом Ленины ноги. Очнувшись, та с надеждой уставилась на дверь.

Лена. Что... доктор пришёл?

Травина(неуверенно). Теперь уж ско-оро, придет. Сама жду.

Расправив занавеску во всю ширину лавки, Мамаев остаётся с Темниковым. И вдруг, прочтя скрытую тревогу в лице Травиной, Лена начинает торопливо одеваться. Это отчаяние Травина молча наблюдает за этой бесполезной вспышкой.

Куда?

Лена. Я сама пойду. Я его в Москву, на санках, повезу... Пустите!

Травина(по-хозяйски, удержав за руку). Я тебе не давала приказанья итти. Уж под Москвой сражение идёт, девушка. (Ласковее.) Приляг, засни на часок. Хочется ведь?

Лена(идя с нею к лавке, по-детски). Хо-очется...

Смирясь и поджав озябшие ноги, она положила голову на колони Травиной, но сон не приходит, и не закрываются глаза.

Куда механик-то его ушёл?

Травина. Танк пошёл проведать. Там у них ещё башенный стрелок остался.

Лена задвигалась в тоске.

Лёнушка, ему больней твоего. Эх, ты, Шахразада моя! Ночку провела, а уж обвяла, как цветок. А их ещё тысяча впереди.

Лена(монотонно). Да... Илья вернулся?

Травина. Нет ещё. Спи.

Смирясь, Лена вслушивается в голос отца за занавеской.

Мамаев. Так-то!.. А как приедешь ко мне зятем, в сад я тебя, на пчельник, поведу. Медов наломаем, брагу сварим... э-эх, Дмитрий Васильич! И вспомним, как сидели мы с тобою во глубине мёрзлой земли, один на один... и посмеёмся над болью нашей. А посля пиру сам тебе дочку мою приведу. «Вот она, – скажу, – вся... как молочко в кувшине серебряном. Пей, зятёк, исполни закон жизни!..»

Лена спит. Травина поглаживает её плечо. Скрипит дверь, и заглянул Похлёбкин. Он не входит и тотчас опускает голову.

Травина(тихо, чтоб не разбудить Лену). Я выйду. Подожди меня... там.

И тотчас, опередив её, догадавшись о чём-то, Лена распахивает дверь. Рядом с Похлёбкиным, держась за полу его мехового пиджака, стоит Донька. Доктора позади них нет. И хотя всё ясно теперь, происходит этот уже ненужный разговор.

Чего тебе, Василь Васильич?

Похлёбкин. Да вот Донька вернулся. Мокрый весь.

Травина. Это хорошо, что вернулся... Входи, мальчик.

Они входят, Донька виновато косится на занавеску. Его заметно знобит.

Садись у печурки, грейся. (Она сама устраивает его у печки.) Был в Кутасове?.. Что там?

Донька молчит.

Похлёбкин. Речь в нём замкнулась, с напугу. Сначала бойко так разговаривал... (И точно махнув рукой и на присутствие Лены и на всё на свете.) Словом, не состоялось, Акимовна. Хирнер этот, которого Потапыч за тихий нрав похвалял... больницу навестил с автоматчиками. (Пожевав усы.) Так что нет их там больше, наших-то. И доктора нету. Увели нашего Ивана Петровича... в одной рубахе ночью увели. В Германию, землю копать, в рабы, увели.

Покусывая ноготок, Лена безотрывно смотрит на маленького вестника больших несчастий.

Чужие в лазарете лежат, чужой доктор промеж чужих ходит.

Травина. Знал, верно, Потапыч-то... а смолчал. (И что-то захрустело в её голосе, как сминаемая бумага.) Шагу не ступишь без Потапыча. Как вернутся, надо допросить его построже.

Мальчик смотрит на неё, шевеля белёсыми губами. Травина склонилась к нему.

Ты что-то сказать нам хочешь, сынок?

Донька. Они не вернутся, тётенька.

Безмолвие крайнего недоумения.

Они... висят.

Общее движение и – тишина. И вдруг, что-то сообразив, привстав на колено, Похлёбкин задаёт Доньке самый главный для этой минуты вопрос.

Похлёбкин. Доня!.. Ты не торопись только, не бойся нас. (Необычно ласково для него.) Сколько, сколько их там, Доня, висит-то... ты считал?

Донька(плачевно). Двое висят. На ветерке качаются... (И слабо обозначил это движение рукой.) Их ещё издаля, от больницы, видать.

Травина(глядя на Похлёбкина). Ночью, значит. При факелах, что ли?

Мамаев(выходя от Темникова). Так ведь наших-то трое было.

Травина. Эх, борода! (Бессильно.) Третий-то Потапыч был. Они нарочно третьего подослали... (Похлёбкину, гневно.) Живьём достать. И сразу, как приведут, судить. Общее собранье назначишь в большой... если успеют печь сложить. Заготовишь речь минут на пяток, не затягивай...

Похлёбкин(насмешливо). Не увлекайся, хозяйка. Рыбку ещё поймать надо... (Мамаеву.) Сходи, Дракина надо поддержать. Илья-то один у него был.

Мамаев уходит. Напряжение спадает. И вдруг розовый луч из окна могуче врывается сюда, по диагонали расчеркнув землянку. Взошло солнце. В эту минуту возвращается сержант. Донька жмётся и прячется от его взгляда за печку.

Ну... навестил свой танк?

Сержант(раздеваясь). Стоит.

Похлёбкин. Сидит твой башенный стрелок?

Сержант. Сидит. Чёрными глазами из люка смотрит. (Чуть повысив голос.) Россию караулит... Доктор не пришёл?

Похлёбкин(по-мужски твёрдо). И не придёт.

Только теперь сержант заметил Доньку. Потирая руки, точно вдруг озяб очень, он скрывается за занавеской.

Да... великодушны мы. (Зло и горько.) Великое имеем сердце. Пройдёт сто лет, и всё забудем. И некому напомнить будет им!

Он шагает из угла в угол, лицо его дёргается. Травина подкладывает поленца в печку, чтобы скрыть волненье.

А боле всех Ильи мне жаль. Парень со всячинкой, но гордый... и наш. Устя с малых лет души в нём не чаяла. Вот и повенчались, значит, пеньковым венчиком...

Травина. Ты ступай, мальчик, на кухню. Покушай, посушись. (Лене.) Отведи его, девушка!

Донька и Лена, взявшись за руки, послушно покидают землянку. И, пока открыта дверь, видно ещё издалека, как Мамаев ведёт под руку согбенного и постаревшего Дракина. Старики спускаются. Похлёбкин заблаговременно устанавливает чурбак посреди землянки. Дракина сажают: он в чужом, криво надетом треухе и пёстрых варежках.

Вот, Степан Петрович. В гору пошёл Потапыч-то! Выше всех хочет забраться. И мы хороши...

Похлёбкин(вторя ей). Да, доверили цыгану коня постеречь.

Стащив варежку с руки, Дракин вытирает ею нос и опять бессмысленно смотрит в солнечное пятно на полу.

Мамаев. Крепись, Петрович, не надламывайся. Копи в себе: за кажную травиночку спросим. А на подвиг сына твоего весь мир сейчас дивуется!

Из-за спины Дракина он жестом подсказывает Похлёбкину, чтобы дали подкрепиться старику. Похлёбкин достаёт из шкафчика на стене бутылку, наливает – скупо, как лекарство, – в кружку и, отложив на стол варежки Дракина, протягивает ему водку. Не сразу постигнув, чего от него хотят, тот пьёт в одно дыханье, морщится и потом все смотрят, как пробуждается биенье жизни в этом оглушённом человеке.

Ну, как, легше стало?

Дракин. Крепка-а...

Мамаев. Крепка, да хороша. Ишь, и выпил-то пустяковинку, а фигулирует. Может, ещё?

Дракин (вытирая усы). Хватит. Понемножку лучше. Чего зря-то лить!

Похлёбкин. И смех, и слёзы. (Отставив на стол бутылку и кружку.) Ну, на данном этапе хватит и нам лить этот бесполезный матерьял. Слушай нас, Степан Дракин. Твоё горе сейчас впятеро злей нашего... Значит, не один ты, а как бы пятеро тебя. Через час пойдёшь в Кутасово... Навести старушку свою, утешь. (Помедлив.) Кстати, исполнишь приговор над старостой. Они сына твоего умертвили, как пса... помни!

Стук в дверь.

Войди!.. (Дракину.) Да не сбрехни кому по дороге, как тогда Потапычу. Беречься надо.

Повторный стук. Похлёбкин сердится.

Войди же, дьявол.

И сразу же, как от дьявола, пятится на шаг... Без шапки, один, живой и невредимый, без кровинки в лице, там стоит Илья. Сзади, стеснясь кольцом, хмуро смотрят на него люди отряда. Стараясь держаться независимо и твёрдо, Илья спускается. Махнув рукой мужикам, чтоб расходились, Травина сама спиною прикрывает дверь.

Илья. Вот... пришёл. (И что-то дрогнуло в его голосе.) Устю-то, Потапыча-то... а?

Дикими, опустошёнными глазами он обводит лица стоящих перед ним: знают ли? Да, знают.

И шапку потерял...

Растопырив пальцы, он смотрит на свои сильные и пустые руки, из которых выпало счастье. С отвисшей губой, подавшись вперёд, Дракин уставился на сына; он больше всех потрясён его внезапным возвращеньем. Илья поворачивается повесить на гвоздь свою овчину. Тем временем Мамаев произносит, широко крестясь: «Прости, Потапыч, что помыслом погрешили мы на тебя». Вешалка рвётся, и тогда с глухим воплем боли Илья взмахивает рукой, словно рубит кого-то, незримо стоящего рядом.

Э-эх!..

Похлёбкин (негромко и почти спокойно). Ты потише, Илья. Мы сами нервные.

Травина (столь же враждебно). Больные у нас тут.

Ширкая сапогами, Илья движется к занавеске, которую только теперь приметил, и все видят, как отяжелели за ночь его ноги.

Илья (видимо узнав Темникова). А-а, заболел, что ли?

И, не нуждаясь в ответе, он тянется к бутылке и наливает себе, много. Струя сперва не попадает в кружку. Подойдя без единого слова, Дракин наотмашь сшибает кружку со стола. Илья следит, скосив глаза, как она, гремя, катится по полу.

Дракин (сипло). Не торопись. Доложи сперва народу, где воинство твоё, командир!

И слышно, как он дышит. Мамаев с силой отводит его за плечо. Весь дрожа и комкая бороду в кулаке, Дракин не сразу отступает от сына.

Пусти, тебе зять нужен, а мне... Я по нём ведро слёз пролил, а он... он мне дёгтем бороду вымазал! Дай мне его...

Мамаев. Полно, полно тебе, Степан Петрович. Бог услышит. Чем он тебя изобидел?.. что в петле не висит?

И почему-то не столько увещания Мамаева, сколько пристальный, из-под приспущенных век, взгляд Похлёбкина заставляет утихнуть Дракина.

Похлёбкин (Илье). Не волнуйся. Сядь здесь. Никто тебя пока не обвиняет.

Илья садится, озираясь.

Теперь поделись впечатлением. Как такая картина получилась.

Илья. Спрашивайте.

Травина. Сам скажешь.

Илья молчит, точно ему не под силу сдвинуть первое, чугунное слово своего рассказа.

Не молчи, Илья. Тебе теперь нельзя молчать. Ни минуточки.

Дракин сунулся было что-то сказать.

Не мешай! Степан Петрович.

Дракин (ударив себя в грудь). И прóклятой, а сын он мне, сын мой единый...

Он идёт к Илье, и тот жадно ухватился за эту первую протянутую ему руку.

Ничего, сынок, тебя природа бережёт. Разоришься, такими кусками кидаться!.. Потешь их, как из петли на волюшку-то маханул. Всё им очерти!

Илья (насторожась). Я в петле не был... Они в засаде у ключа сидели. Выскочили враз, по пятеро на брата... и лозинка не хрустнула. Взорваться бы, да не успели!.. Я в обнимку покатился с одним, а как подняли меня, их уже уводили. Устю волоком во тьму волокли. Только и крикнула напоследок...

Мамаев. Что крикнула-то?

Илья (потупясь). Прощай, Илюшенька... крикнула.

Дракин. Вишь, как она тебя жалела. Вот бы тебе невестушку, не за кралями гоняться... Ничего, что рябая. Рябая крепше!

Травина (с досадой). Не мешай, Степан... сказано тебе.

Илья. Я тоже итти приготовился... (Опять его треплет лихорадка воспоминанья.) А тут офицер ихний подошёл, посветил в лицо фонарём. Посмеялись, полопотали... он ещё в плечо меня ткнул, в снег уронил, и ушли...

Травина. Добрый, значит, офицер-то!

Похлёбкин. Погоди, не там шаришь, хозяйка. (Илье с непонятным умыслом.) А ты не удивился, значит, за что они тебя помиловали?

Дракин (не давая сказать сыну). Экой, догнал бы да попросился с ними в петелку! Там места мно-ого!

Уже с нескрываемой неприязнью все посмотрели на Дракина.

Травина. Ты ступай пока в Кутасово, Дракин. Время теряешь...

Дракин. Эдак, эдак... счас переобуюсь и схожу. Долго ли до Кутасова... (Протянув руку сыну.) Обымемся на прощанье, Илюша. На бога я вышел. Брата убивать иду...

Он сосредоточенно смотрит на сына, с намерением вложить что-то своё ему в душу, и, точно испугавшись своего отражения в этих прищуренных болотных озёрках, окаймлённых рыжей осокой ресниц, Илья отпрянул от отца.

Мамаев (даже и теперь не разгадав намеренья Дракина сорвать допрос Ильи). Ступай, Петрович. Бог простит. За деток бьёмся.

Травина. Выполняй приказание, старик.

Дракин. Есть... выполнять приказание.

Он надевает шапку и уходит. Он нарочно затворяет дверь неплотно. Захватив со стола оставленные Дракиным варежки, Похлёбкин в мгновенье ока оказывается у выхода.

Похлёбкин (намеренно громко). За что вы его так! Он последнюю рубаху миру отдал.

Мамаев (не поняв его уловки). Под рубахой-то ещё душа есть, Василь Васильич.

Похлёбкин (изготовясь тем временем и весело подмигнув всем). Рукавички забыл, Дракин. Бери!

И, рванув на себя дверь, наугад протянул варежки. Звук досады, точно душу вывихнул с размаху, вырывается у него. Дракина там нет.

Играет знахарь. Ну, поиграю и я с тобой, Степан Дракин!

Мамаев. Так, может, не пускать его в Кутасово?

Похлёбкин. Ничего, здесь сын его любимый останется... Далеко не уходи, Илья: под водой сыщем. Прикинь пока, отдохни, подумай...

Он кончил как раз во-время. Снаружи ударом ноги открыли дверь. Слышны голоса. «Иди, волчина, не огрызайся», «Придярживай его за шею-те...» Заметно робея людей. Илья уходит в глубь землянки. Четверо мужиков торжественно вводят громадного человека, с головой покрытого мешком, из-под которого виден чёрный нагольный тулуп да рука с грязным и грузным кульком. «В могилу, что ль, ведёте?» – громоздко сходя, спрашивает добыча из мешка. «Иди, дядя. иди. Ты себе полгроба уже заработал!» – отвечают конвойные. Установив добычу перед Похлёбкиным, все четверо посмеиваются.

Ну и денёк выпал. Видать, крупный улов. Что за зверь?

Задний мужик, безбородый и в рваном малахае, выскочив вперёд и мыча, пытается жестами и мимикой объяснить обстоятельства поимки.

Травина. Это ещё что за чудо природы?

Первый мужик (видимо, любитель поговорить). Свояк даве из Путилина пришёл, сиротка! Ценный человек, главный плясун на всю Росею. Вот немой только...

Травина взглянула на Похлёбкина. Тот утвердительно кивнул в ответ.

Главное, ему и питания особливого не требуется... хочь в дупле проживёт. (Немому.) Ну, чево, чево суёшься, немота? Ну, объясни, объясни... не можешь?

Сдавшись, немой сокрушённо отступает.

То-то горе!.. Пошли мы с Прокопом в Заберезник стог ломать. (Про добычу.) Поддели вилами-те, а он и вылез. В кровé весь, а потом встряхнулся, ничево.

Второй мужик. Медведь ранетый, видите ли что... он травой рану себе затыкает. Поплюет, заткнёт дырку-те и отправляется куда ему надоть по делам!

Добыча (из мешка). Запарился я тут, Василь Васильич.

Травина. А ну, покажите вашу добычу.

Сдёргивают мешок. Похлёбкин, привыкший к неожиданностям, только усы поглаживает. В знаменитой своей шапке с красным донышком и приставшими к ней сенинками перед ним стоит Бирюк. После долгого мрака он жмурится в прямом солнечном луче.

Обыскали его?

Второй мужик. Ножичек нашли, в цехауз сдали. (Про кулёк.) А это, говорит, суприз Похлёбкину, не даёт!

Похлёбкин. Ступайте, ребятки... и молчок, кого привели. А то я плохой, когда сердитый.

Мужики уходят на цыпочках, косясь на занавеску.

Поговори с ним, Акимовна. Знобит меня будто, как посмотрю на него.

Он принимается свёртывать цыгарку, но бумага неизменно рвётся: он бросает её и принимается за другую, третью...

Травина (Мамаеву). Задержи Дракина. Поход отменяется.

Мамаев уходит.

Отдыхал, что ли, от злодейства своего... в стогу-то?

Бирюк. Не... дожидал, пока ваши выйдут. Боялся, один-то, на мину напороться. Да сном меня и замело...

Травина. При тебе, значит... наших-то?

Бирюк. При мне. Караул построили, костёр запалили... Ну, и я назади, по чину моему стоял.

Похлёбкин (остро и быстро, точно выстрелил). А Потапыч-то ведь дружок тебе был!

Бирюк (любовно). Как же, за утвой вместе хаживали. Сла-авный...

Присев и примостив кулёк между ног, он пытается вытрясти на ладонь хоть крупицу табаку из пустого своего кисета. Со страстной ненавистью Травина дивится этой нечеловеческой выдержке.

Да, убили Потапыча. «Влезай, рус!» Хирнер-то ему приказывает. А он понял, раз на тубаретку показывают. «Можна», – отвечает, влез... В ём и весу-то не было, безгреховный. А потом как брыкнёт его в нос лапотком, начальника-то. «Посторонись, – говорит, – свинья. Тут русский человек помирать будет!..» Да-а, вот какого содержания... (Усмехнувшись, он концом сапога пошевелил зачем-то кулёк.) Так до самой кончины и слова не молвил. Всё утирался...

Травина. Кто же это... до самой кончины утирался?

Бирюк. А начальник-то этот.

С достоинством равенства он берёт с колена Похлёбкина его жестянку и осторожно отсыпает табаку себе в кисет. Нахмурясь, Похлёбкин ждёт продолжения такой, ещё небывалой в его практике, игры.

Травина. С чего же он помёр-то вдруг?

Бирюк (занятый своим делом). Смерть причину отыщет.

Молчание.

Похлёбкин. А не много ли отсыпаешь, Бирюк?

Бирюк. Много ли тут, до утра нехватит.

Похлёбкин. А тебе и не надо до утра. Ты помирать, помирать к нам пришёл... понятно? Сквозь вижу, с чем тебя подослали. Только, брат, мы нынче тоже чёсаные. Хитёр твой Хирнер, мозговитую имеет головку... в руках бы такую подержать!

Бирюк (скручивая цыгарку). А не ужахнёшься?

Похлёбкин. Ничего, выдержим.

Бирюк. А раз ничего, так на... побалуйся, коли охота.

И сапогом пихнул в ноги Похлёбкину принесённый кулёк, который с деревянным стуком перекатился на другое место.

Травина (пугаясь). Что, что у тебя тут?

Бирюк не отвечает, он заклеивает цыгарку. Похлёбкин сам заглянул в кулёк и тотчас выпрямился, содрогнувшись.

Похлёбкин. Куда, куда ты стерву в дом тащишь... (Горячо.) На нас Европа смотрит, а ты... ночной ты человек из дремучего леса – вот кто ты! С варварами боремся, а сам, сам...

Бирюк. Что сам? (Он поднимается в рост, и чурбак катится в сторону.) Чего ты меня Европой стращаешь! Как мы в обнимку с бандитом по земле каталися... где была Европа твоя? Туркина в колодец запхали, Устю, заголя подол, вешали... кофий пила твоя Европа? Я то буду делать, что мне мёртвый Потапыч повелит...

Травина (стараясь унять его). Максим Петрович, больные у нас тут...

Бирюк (широко и могуче). Погоди, я ещё сам к ним припожалую. Сам желаю судить злодея моего. Чтоб и внучаткам ихним ночной Бирюк мерещился! (Во весь мах души.) Э-зх, всё бы истребил... окроме птичек. (И, бросив шапку на пол, наступил на неё ногою.) Ты правило составь... как мне, дрянь эту повежливей убивать.

Похлёбкин (поднимая шапку с полу). Ужмись, сила лесная. Береги шапку-то, зима идёт.

Бирюк. Куски братских телов в полях валяются. Куды не пойду, смрад меня с места гонит... и Потапыч мне в лицо глядит... «Что ж ты не мстишь за меня, Максимка?» (словно две раны стали его глаза.) Как он мне из петли-то подмигнул: и тогда мне верил. Милый, милый...

Закатив рукав, он взглянул на руку, поплевав на руку, потёр рукав.

А Стёпку ты поглубже засади... (Развеселясь.) Я у Хирнера с докладом был, а Стёпка к нему и заявился. Да шапку мою на лавке и увидел. Как зыркнет с порога-то: шлюхи, ведь они пужливые!

Вошёл Мамаев, и, пока не закрылась дверь, врывается гул голосов.

Мамаев. Там народ пришёл, просятся. Выйди к ним, Василь Васильич. (И уже гораздо тише.) Ушёл Дракин-то. Уж я на дорогу бегал, перехватить...

Похлёбкин. Вернётся!.. Ты отдыхай, Максим Петрович. Зайду через часок, обсудим совместную картину нашей жизни. (Травиной.) Пошли!

Он подтягивает на себе ремень с кобурой, садит шапку чуть набекрень и, придав себе молодцеватый вид, выходит первым. Слышно его приветствие: «Здорово, русские жители!» и ответное, как бы лесной шум, эхо. Со словами «собакам на студень захватить» Травина поднимает кулёк и уходит за Мамаевым. Только теперь Бирюк различает в тёмном углу Илью, прижавшегося к нарам.

Бирюк. Чего ровно убитый стоишь!

Илья. Я и есть убитый. Это я по привычке мигаю. Давиться мне теперь надо, дядя Максим!.. Ну, плюнь в меня. Я сын стёпкин.

Бирюк (идя к нему). Не дури, парень. Всё у тебя в руках, легше лёгкого. Только теперь тебе такое надо сделать, чего никто не может. И всё.

Илья. Скажи... Руку буду целовать тебе, дядя Максим!

Бирюк чешет затылок, не в состоянии разрешить такую задачу.

Хирнера бы!.. да отнял ты его у меня. Где ты его настигнул?

Бирюк. Он посля казни ко мне зашёл, диких медов похлебать. Дикóй-то духовитее... Ну, и нагнулся над плошкой-то, такой неосторожный господин. (Усмехнувшись одними глазами.) Как муха помер, безо всякого рычания...

Илья (в тоске). Кто ж это меня наповал-то нынче уложил?

Бирюк. Папаня твой. Он тебя у Хирнера выпросил. Махонькому тебе копить зачал. Ладил всю вселенную в пазуху тебе сунуть, а, эва, кость мёртвую сунул-то... (Он присел на солому и снял сапоги.) Эка, хламной я стал. На всё расстраиваюсь.

Он прилёг на солому, сунул шапку в изголовье, натянул тулуп и враз заснул. Илья стоит над ним; здесь и застаёт его Лена. Её глаза становятся глубже и темней; и эта знает!

Илья. Лена... что случилось-то, Лена!

Он страшится подойти ближе. Кривая улыбка бежит в её губах.

Лена. Тебя и смерть не берёт, Илья. Брезгует.

Илья (схватив её руку). Лена.. что ты говоришь, Лена!

Лена. Тише. Тут человек горит. Герой. (И вдруг покачнулась ему в плечо.) Это любовь моя... как змея жалит. Шепни, шепни мне, что не я, не я его убила!

Молча, как когда-то в детстве сквозь ночной лес, он ведёт её к лавке и, усадив рядом, подкатывает под ноги ей короткий чурбачок.

Их в танке зажгли. И врача нету. Угнали. Ничего у меня нету больше, Илья.

Илья. Ничего, поправится. Ещё поженитесь, всё будет хорошо. (Обняв за плечи, он укачивает её как ребёнка.) В гости буду ходить... я с маленькими умею... Белок им наловлю. Они меня любят, маленькие-то...

И оба смеются, как дети, выдумавшие сказку. Потом из молчания возникает полушопот сержанта за занавеской.

Сержант. ...Враз, как прознают, санитарный за тобой пришлют. Может, в эту самою минуту докладает про тебя Сталину его перьвейший секретарь. Моментально карту всемирную он отодвигает, призывает старшего академика в толстых очках. «Поставить мне Темникова нá ноги. Не затем мы с ним на свет рожалися, чтобы раньше сроку разлучаться!» И, как сказал, будто молния вдарила. И не успел ты очей раскрыть, уж несут твоё тело под целебную машину, вяжут в ремни, пускают волшебные лучи. И вот Митя, Митенька мой, трамваи не ходят, фонари в столице не горят... весь ток на тебя одного даден. Ну, поболит сперва: эку силищу да по живому-то мясу. Только алый пар от тебя подымается. За то уж к вечеру начнёт пробиваться свеженькая кожица, как пеночка на молочке. Дунешь – и сбежит, дунешь...

Лена. Спасибо ему, всем людям спасибо.

Илья. Не жмись ко мне, жалей меня...

С вязанкой хворосту спускается Мамаев и, присев у печки, начинает разводить огонь.

Иди туда. Ты ему как лекарство нужна. Пойдём!

И он сам ведёт её к Темникову. С полдороги, однако, Лена сворачивает к отцу. Илья осторожно выглядывает за дверь. Когда, во утоление последней надежды, Лена начнёт разговор с Мамаевым, он неслышно возьмёт кожан, чужую шапку и, взглядом попрощавшись с Леной, покинет землянку.

Лена (опускаясь возле отца). Папаня, я дочка твоя, любимая... да?

Мамаев молчит насторожась

Ты сказал, давно... попросишь, когда нужно, и он тебе не откажет.

Мамаев. Кого попросить, умница?

Лена. Бога твоего. Не для меня одной, для всех!

Мамаев(пугаясь). Разве можно, молчи!

Лена. Папаня!.. Если он не чёрный старый камень, которому в такой же пещере поклонялись голые, несчастные люди, пусть он сердце моё увидит!

Мамаев оглянулся и уже не заметил отсутствия Ильи.

Не бойся, я сама у дверей стану. (Страстно, сквозь полуслёзы.) Скажи ему: убить его – значит детей моих убить, которых я в мыслях уж на руках носила. Пусть он завтра придёт... когда лицо моё скоробится, как древесная кора. Что ему век людской! Ему, небось, зевнуть тысячелетье нужно...

Мамаев(глухо). Ладно, ладно... Не гляди на меня теперь.

Суетливой рукой он расстегнул ворот рубахи, чтоб высвободить тельный, на тёмном гайтане крест. Лена становится у двери. Он уходит в угол, к полатям. Вскоре жаркий и рваный шопот его наполняет землянку.

...не надоедал тебе, обходился. Всё в руке твоей, моря и горы, и звёздные путя. И мы скачем в страшном вихре твоём, осподи!.. Услыши мои мужицкие слова... исцели воина Дмитрия. Он себя по кровиночке за родину милую отдавал...

Резкий стук прерывает его, и Лене не удаётся удержать дверь. Без шапки, с оружием в землянку врывается Похлёбкин. Позади него стоят люди отряда.