Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 42 страниц)
Трагическое сочетание конструктивных недостатков и нарушений режима эксплуатации привели к самой крупной в мире радиационной аварии на АЭС – Чернобыльской. Авария выявила ряд проблем, которые частью уже решены, некоторые требуют решения. В последние годы были выработаны и осуществлены технические решения, позволившие устранить на всех действующих энергоблоках недостатки их конструкции, наиболее существенно повлиявшие на возникновение, развитие и масштабы атрии.
Физики не единодушны относительно будущего РБМК. По мнению специалистов, можно создать (и они создаются) водографитовые энергоблоки, обладающие повышенной безопасностью. В истории известны примеры “закрытия” даже целой отрасли из-за неудачного стечения конкретных обстоятельств, по сути никак не отражавших истинное состояние отрасли. Так, в СССР кончило свои дни воздухоплавание из-за катастроф на дирижаблях “Победа” и “Комсомольская правда”. В одном случае, полагаясь на действительную легкость управления, лихач пилот решил перед девушкой полетать в овраге и зацепился днищем о дерево. В другом – на летящем к челюскинцам дирижабле перед самым полетом сменили экипаж ради мерцавших “звездочек”. Недостаточно зная трассу, они врезались в гору.
В работу атомного реактора заложена физическая теория, согласно которой при наборе мощности и разогреве рабочих стержней нейтронный поток должен расходоваться, уменьшаться и на определенном уровне как бы сам себя тормозить. Это называется отрицательным коэффициентом реактивности (при эффективном коэффициенте размножения нейтронов, равном 1 реактор находится в критическом состоянии, то есть его мощность постоянна во времени). При положительной реактивности мощность реактора возрастает (надкритическое состояние), при отрицательной реактивности мощность убывает (подкритическое состояние), в аппаратах типа ВВЭР отчетливо проявляется отрицательный коэффициент реактивности. У РБМК был возможен положительный коэффициент реактивности. Иными словами, в какой-то ситуации аппарат был способен себя разогнать.
...Высокая температура внутри реактора вызывала горение графита. Над аппаратом образовалась тепловая колонна в основном из водяного пара. В ней содержались такие осколки деления, атомных ядер, то есть выброс был радиоактивным. Считается, что вначале в атмосферу попал, в основном, йод-131 – короткоживущий изотоп, распадающийся через восемь дней. Но был еще йод-132, -133, -135, живущие еще меньше, а также другие “мотыльки”. Следом в значительном количестве появились изотопы цезия, стронция, плутония и др.
– Нет оправдания самой возможности возникновения положительного коэффициента реактивности и, в частности, конкретному факту его появления при введении стержней СУЗ из крайнего верхнего положения.– Это мнение бывшего министра атомной энергетики Н.Ф. Луконина, опытного атомщика, в прошлом СИУРа (старший инженер по управлению реактором), директор Ленинградской и Игналинской АЭС, на которых действуют РБМК. – Ведь известно, что когда увеличивается паросодержание, то оно сопровождается и увеличением реактивности, увеличением мощности аппарата. Когда на ЧАЭС мощность стала нарастать, и оператор нажал кнопку аварийной защиты, чтобы заглушить реактор, люди действительно не знали, что этого делать нельзя. Трудно даже представить, что ЭТО можно повторить!
Луконин мог так рассуждать – ведь он получил “опыт” Ленинградской, где положительный коэффициент реактивности однажды себя проявил, хотя дело и не дошло до катастрофы. Но это не стало достоянием персонала других АЭС. На ЛАЭС, действительно, опытный СИУР при верхнем положении стержней СУЗ не нажал бы кнопку “АЗ-5”, если знал об этом коварном свойстве аппарата. Он стал бы медленно, по 4 стержня, вводить в активную зону и не довел бы дело до мощного всплеска положительной реактивности. Но на ЧАЭС такой ситуации не ожидал никто. “АЗ-5” нажал Леонид Топтунов – молодой СИУР, один из операторов за пультом управления.
– А я считаю, что старший инженер-оператор, нажавший кнопку “АЗ-5”, сработал в этом случае даже лучше, быстрее, чем автоматика. Автоматика независимо от его желаний сама должна была “нажать на эту кнопку”. Во всяком случае, от этого реактор не должен взрываться, – ответил на мой вопрос о качестве работы эксплуатационников в марте 1988 г. Г.А. Шашарин (до мая 1986 г. он был заместителем министра энергетики и электрификации СССР и курировал атомную энергетику. После аварии был смещен с этого поста, возглавлял отдел, а теперь Международное хозяйственное объединение “Интератомэнерго”). – Персонал станции винят за ошибки в проведении испытаний. Но если возможность возникновения аварии будет зависеть от ошибок персонала, то атомной энергетике вообще не должно быть места в человеческой цивилизации. Человек устает, он способен ошибку повторить. И сознание этого факта справедливо вызывает недоверие населения, даже может дискредитировать саму идею атомной энергетики. Физическая природа реактора, конструкция энергоблока в целом, автоматика – не должны допускать аварию.
Прежде в подобных ситуациях, при попытке аналогичных испытаниях на другом энергоблоке ЧАЭС при самопроизвольной остановке энергоблока система защиты не давала возможности их закончить. Блок останавливался, испытания срывались. И это нормально: при любых неправильных действиях или дефекте аппарата он должен в сложной ситуации просто останавливаться, заглушаться. Но четвертый блок не остановился, а операторы хотели до конца выполнить программу. Должны они были этого добиваться? Мнения разделились.
Мнение наладчика А.П. Завального:
– Никакие, даже ошибочные действия персонала, не должны аварийные стержни останавливать, когда реактор сам пошел в разгон. Стержни просто обязаны за 3-4 секунды аварийно самостоятельно опуститься и заглушить ядерную реакцию. Но они сработали. Когда же аппарат за три секунды увеличил свою мощность в тысячу раз, то мини-взрыв неизбежен, тут и дополнительные стержни не помогут. Все аварийные системы энергоблока должны автоматически сработать по команде системы аварийной защиты. Чтобы этого достичь, другие защиты, то есть ограничители, должны быть отключены, иначе нет эксперимента.
Еще аспект. Экспериментаторы обещали диспетчеру энергосистемы Киевэнерго не нарушать режим ее работы, то есть до окончания программы исследований не создавать проблем в энергоснабжении потребителей, остановив четвертый энергоблок ЧАЭС. Дело даже не только в обещании. Операторы просто обязаны были безоговорочно подчиниться диспетчеру энергосистемы в которую они входили составной частью. А он еще и попросил: на Южно-Украинской АЭС ремонтируется энергоблок, резерв мощности Киевэнерго невелик. Действительно, вскоре после аварии, когда были отключены, правда, все блоки ЧАЭС, Киевская область столкнулась с острым кризисом электроснабжения, были задействованы все средства экономии и ограничений. Выручала Единая система энергоснабжения СССР.
– Вообще, некоторые проблемы на самой ЧАЭС не возникли бы, если бы персонал заранее не ознакомился с программой испытаний. Обычно на блочный щит приносят программу работ заблаговременно, за сутки. За это время начальник цеха и начальник смены должны как следует обдумать задание, посоветоваться со своими сотрудниками, если надо – особо подобрать людей, сказал позднее начальник смены реакторного отделения №1 Кучеренко. У руководителя эксперимента заместителя главного инженера станции Дятлова это обязательное правило не сработало. Даже станционный отдел ядерной безопасности он не известил о готовящемся эксперименте.
* * *
После катастрофы у нас и за рубежом появилось немало теоретических версий (особенно много их в США), объясняющих причину и течение событий, которые вызвали чернобыльскую катастрофу.
По одной версии (чрезвычайно упрощенной) в результате быстрого испарения охлаждающей воды образовалось много пара. Затем пар вошел во взаимодействие с цирконием, который содержится в оболочке твэла. Это привело к обильному образований водорода. Цепная реакция прекратилась. Водород способен самопроизвольно взрываться. А взрыв вызвал пожар.
Но в действительности сегодня едва ли кто-нибудь способен стопроцентно определить причину аварии на Чернобыльской АЭС. В 1995 г. в газетах появились пространные статьи даже с версией о возможном землетрясении на территории ЧАЭС 26 апреля в 1 час 23 минуты 40 секунд. Приводились сейсмограммы, анализ обстоятельств, ссылки на специалистов. Я попросила прокомментировать эту сенсацию крупного специалиста концерна “Росэнергоатом”, а прежде – начальника смены энергоблока ЧАЭС В. Смагина – человека, пользующегося безусловным авторитетом у коллег. Он сменил Акимова, грамотно и самоотверженно работал до тех пор, пока не увезли в больницу.
– Не нужно ничего придумывать, – сказал он. – Авария произошла, в основном, по вине проектировщиков. Но и персонал кое в чем виноват. Об этом много сказано, написано и незачем возвращаться. В “шестерке” мы до тонкостей обсуждали действия каждого, пока... пока были живы ребята с той смены. Они сами хотели разобраться, найти причину.
Так кто же виноват? Видимо, от этого вопроса не уйти, хотя на первых порах я собиралась рассказать только о работах по ликвидации последствий аварии, да и то лишь энергетиков и строителей. Поставим точки над i.
По крупному – виноваты мы все, каждый в отдельности, лично. Привыкли рассчитывать на заботу и, следовательно, ответственность государства по малейшему поводу. И мы еще не ушли от такой позиции. В конце 95-го в московском книжном магазине неожиданно для себя я была вовлечена в беседу о сущности христианства. Милый пылкий юноша “со взором горящим” убеждал меня, что христианство – это прямой путь в вечность: мы все, безусловно, грешны и потому спасения, как ни старайся, не обретем. А вот Он заранее принял на себя грехи наши и ради этого пошел на страдания. Мои возражения, что залогом бессмертия, если оно возможно, послужит лишь праведная жизнь, его не устраивали: все равно как ни старайся, какой-нибудь грех совершишь, а бессмертия хочется. И все это – на полном серьезе... Симпатичный юноша. Неплохо устроился, переложив расплату за свои грехи на дядю”, хоть и сына Божьего. Разумеется, мы здесь не обсуждаем догматы религии, равно как и суть так называемой социалистической системы (настоящего-то социализма у нас не было, возможен ли он?). Можно много рассказывать хорошего о беззаветном, добросовестном труде, вообще о той социалистической жизни, можно рассказывать и о ее ужасных пороках. Но при всем том она взрастила иждивенцев, хотя и особого рода: взрастила безответственность и, главное – осознание безнаказанности у некоторой части населения.
А вот мнение заместителя Генерального директора ВНИИАЭС О.В. Шумянского:
– Мое глубокое убеждение, сам факт происшедшего в Чернобыле и происходящего до сих пор на радиоактивно загрязненных местах – это концентрация недостатков застойных времен, проявление классического командно-административного метода работы. Это касается и генерального проектировщика аппарата: уповали на идеально вышколенный персонал АЭС и блокировали любое чужое мнение. Только донельзя извращенная экономическая система могла заставить проектировщиков и персонал игнорировать требования безопасности: расстановка экономических приоритетов и подобное в разных ипостасях – это проявление маразматического планирования и системы экономического стимулирования.
Безусловно, законом для любого работающего в ядерной энергетике являются Правила ядерной безопасности и тому подобное, Но “по мелочам” их, оказывается, нарушали даже конструкторы, если это диктовалось “интересами страны” (скажем, с экономической точки зрения). Теперь признается, что безопасность атомной энергетики воспринималась на всех уровнях, как безусловная реальность; серьезной беды быть не может “потому что не может быть никогда”. Оттого достижение предельной безопасности никем не воспринималось в качестве приоритетной задачи. Сразу оговоримся, что 100%-ная безопасность АЭС, как и любой иной техники, в принципе невозможна. Но необходимо стремиться к такому ее уровню, при котором были бы исключены крупномасштабные аварии и тем более катастрофы. А это – достижимо и вполне реально даже сегодня, и для этого сделано и делается многое. Во всяком случае, безопасность АЭС как принцип официально на всех уровнях, от возникновения замысла до эксплуатации оборудования провозглашена в качестве приоритетного требования. А за этим многое следует... Но вернемся к 1986 году.
– Не может быть, чтобы персонал ЧАЭС был повинен в этой аварии,– сказала я 27 апреля начальнику Всесоюзного объединения “Союзатомэнерго” Г.А. Веретенникову.
В тот период “Союзатомэнерго”, объединявшее эксплуатационников атомных станций страны, входило в состав Минэнерго СССР, а я работала в пресс-центре отрасли. Версий причин возникновения аварии еще не существовало. Словом, я заподозрила диверсию, потому что персонал, по моему личному (разумеется, любительскому) убеждению, не мог нарушить правила согласно своему, как теперь бы сказали, менталитету. Между прочим, такую же версию я недавно слышала от физика. Я побывала на многих действующих АЭС, а также на строящихся – в процессе их строительства и монтажа. Во всем, что касалось качества работы действующего оборудования и конструкции АЭС, дисциплина исполнителей была и есть практически полувоенной – это ощущалось без специальных лозунгов и деклараций, на всех этапах жизни станции, с первого колышка на стройплощадке. А уж в исходную конструктивную непорочность наших АЭС верили практически все: ничего плохого с ней случиться не может, как уверяли их создатели, убедив в этом и самих себя.
Энергетики электростанций всех типов в нашей стране вообще относятся к своим обязанностям в массе ответственнее, чем люди иных профессий. “Чувствую себя Прометеем, – признался мне однажды машинист энергоблока ТЭС. – Я несу людям свет, тепло, благодаря моей работе светятся экраны телевизоров...” Они светятся и при нынешнем общем экономическом спаде в стране, в условиях, когда на электростанциях нет денег, чтобы заплатить за профилактику, ремонт, даже за топливо – и порой энергетики платят за топливо из своего фонда заработной платы, низкий им за это поклон!
Изнурительный, полный нервного напряжения труд любого машиниста энергоблока или оператора АЭС в идеале выражается коротким заключением типа: “Нормально, происшествий не было”. Я не встречала пожилых машинистов ТЭС или операторов АЭС. И еще вопрос, какое оборудование сложнее и деликатнее. Люди, как они сами выражаются, “животом чувствуют” свою личную ответственность за работу дорогостоящего и сложного оборудования, которое на всех типах электростанций официально отнесено к категории особо сложных производств; за свет и тепло в наших домах. На АЭС к этому добавляется сознание, что объект – ядерный. Здесь работают грамотные специалисты, нормальные люди.
Диверсанта не обнаружили. Эксплуатационников обвинили в отключении “всех защит”, нарушении Регламента, Правил ядерной безопасности... Что-то тут не сходится.
Вскоре выяснилось, без надобности и в нарушение Регламента, что “защиты” они не отключали, если не считать САОР (подсистема аварийного охлаждения реактора), на которую сигнал все равно не поступил. Вернее, их отключали, как поворачивают ключ, желая открыть дверь. Но тут же включали на другую мощность. О первом обвинители кричали, а о втором умолчали. В Решении научно-технического совета Госкомитета СССР по надзору за безопасным ведением работ в атомной энергетике (Госатомэнергонадзор, ГАЭН) от 15.02.90 г. перечисляются нарушения, допущенные всеми причастными к РБМК на ЧАЭС организациями, в том числе эксплуатационниками. Но о некоторых нарушениях эксплуатации говорится, что они не повлияли на крупномасштабное развитие аварии, о других – как о действиях, в действительности Регламент не нарушавших, поскольку объявленные нормы введены в регламент уже после аварии. В чем-то персонал, в действительности, виноват. Но несравненно более длинный список очень серьезных претензий обращен к конструкторам. Их перечисление и разъяснение заняло бы слишком много места в этой книге, потому – опустим.
Персонал и только персонал, в первую очередь высшее руководство ЧАЭС обвинил суд. Он основывал свои выводы на заключении экспертной комиссии.
МАГАТЭ приняло также тезис исключительно о виновности персонала.
Я работаю с энергетиками более 20 лет и вижу, что они вообще не любят кого бы то ни было обвинять, даже защищаться: работа трудная, сложная, а кухонные дрязги не интересны, да на них и не остается времени и душевных сил. Они молчали и тогда, когда из прежде престижной отрасли, начиная с 70-х годов, их постепенно по уровню зарплаты опустили ниже коммунальщиков: “Мы осознаем первостепенную значимость своей отрасли, остальное приложится. Разберутся”. Иронически улыбалисъ и – работали.
Эксплуатационники ЧАЭС тоже без колебаний и молча, не тратя времени на поиски виноватых, просто не уехали в эвакуацию, а остались спасать родную станцию и – Человечество.
Не моту забыть позицию бывшего заместителя министра Минэнерго СССР по атомной энергетике Г.А. Шашарина. Разжалованный в рядовые инженеры, он имел право хотя бы по-человечески обидеться. Он не подписал как член Правительственной комиссии обвинение в адрес персонала ЧАЭС. Но когда я попросила его посмотреть часть моей рукописи на предмет выявления неточностей отказался: “Не хочу, чтобы люди подумали, будто я навязываю свое мнение. Пишите, как считаете нужным”.
В ИАЭ, под руководством А.П. Александрова, тоже мгновенно собрались 12 мощных групп ученых, большинство из которых вообще не участвовало в создании РБМК, но осознавало вероятную полезность своих знаний. Создали штаб. Он действовал практически круглосуточно, потому что со станции то и дело требовались расчеты, оценки и пр. Курчатовских ученых можно было увидеть на разрушенном энергоблоке – первопроходцы, они выясняли обстановку. Но я не слышала ни одной жалобы, тем более претензий. Сам Анатолий Петрович воспринимал Чернобыль как наибольшую катастрофу своей судьбы и очень страдал.
“Я знаю только один способ быть в ладах со своей совестью. Этот способ – не уклоняться от страданий”. Антуан де-Сент-Экзюпери.
И сегодня в этом институте можно обратиться за разъяснениями к специалисту любого уровня – никто не отказывается поделиться знаниями и воспоминаниями. Даже те, кто к созданию РБМК имел хоть и не самое прямое, но все-таки отношение и даже сам предъявлял претензии к конструкторам относительно качества и безопасности реактора, но ничего не говорит об этих своих претензиях (я узнала об этом от других людей), однако считает себя виноватым: не настоял, не добился... Повинившуюся голову меч не сечет. ИАЭ – научный руководитель РБМК.
Однажды, когда я была в кабинете теперешнего первого заместителя Курчатовского института Н.Н. Пономарева-Степного, неожиданно зазвонил селекторный аппарат – звонили с Ленинградской АЭС. Кто-то начал рассказывать в деталях, что же конкретно происходит на станции, чтобы Николай Николаевич имел возможность разобраться в ситуации. Перед этим по радио с ужасом в голосе сообщили, что на втором энергоблоке произошла авария. Неплохой бы мог получиться материалец для журналиста... Я была единственным посетителем в кабинете. Именно для меня он включил приемник на полную громкость: мол, оцените ситуацию и Вы. Быстро выяснилось, что ничего особенного (впоследствии аварию действительно оценили по второй категории). Но ведь он этого еще не знал. Такой вот микроклимат у курчатовцев. Такова моральная основа этих ученых: честность, открытость.
Иное дело – конструкторы, вообще работники Научно-исследовательского и конструкторского института энерготехники (НИКИЭТ). Во всех инстанциях и организациях, от многотиражки до ЦК КПСС с первых дней и вот уже почти в течение почти десяти лет НИКИЭТовцы убеждают всех, кто хочет слушать, что во всем виноваты одни операторы. Президент АН СССР, директор ИАЭ А.П. Александров очень удивился в 1993 г., когда я сказала, что в майском докладе 1986 г. говорится лишь о вине операторов и ничего – о конструктивных недостатках: “Ну как же, я им говорил, чтобы включили...” Правда, в следующем, августовском докладе эта позиция уже присутствовала. Оба доклада изложены во всеми уважаемом специализированном журнале “Атомная энергия”. Но в памяти практически всех осталось первое сообщение.
НИКИЭТ выполнил львиную долю всех работ по созданию РБМК. Здесь не привыкли слушать чьи бы то ни было предложения. Мнение самого Доллежаля считалось безупречным. Еще бы! На заре атомной энергетики он заслуженно прославился; физики в шутку, конечно, “в доллежалях” выражали степень реальности и надежности тех или иных предложений коллег. Но мало пройти огонь и воду. Бывает, что самыми труднопреодолимыми оказываются медные трубы – фанфары.
...Данная рукопись уже была в издательстве, когда мне показали только что вышедшее во ВНИКИЭТе репринтное издание небольшой книги Н.А. Доллежаля “Об энергетическом уран-графитовом канальном реакторе и об одной из версий аварии 26 апреля 1986 года на 4-м энергоблоке Чернобыльской атомной электростанции”. И опять – та же песня, но с еще менее убедительными аргументами. Правда, теперь признается, что присутствовали некоторые дефекты конструкции реактора, в том числе создающие принципиальную возможность появление парового эффекта реактивности и др. Но, по мнению автора, они, разумеется, не были причиной аварии и так далее.
Между прочим, на Первой АЭС также установлен канальный реактор.
На мой вопрос, почему СССР не отказался от РБМК в пользу ВВЭР, когда весь мир отдает предпочтение последним, А.П. Александров ответил примерно так: “В США канальные реакторы тоже есть, но меньше. И даже их в начале было больше. Проектный ресурс этих реакторов там был рассчитан на несколько лет, как и наших. Но конструкция наших реакторов оказалась настолько удачнее, что они все работали и работали с не меньшей надежностью. Так зачем же от них отказываться?”
Любой механик знает: не трогай технику – и она тебя не подведет. РБМК ведь работали, и они были необходимы. Но вернемся к “нарушениям”.
Вот что, в частности, написано в монографии “Аварии и инциденты на атомных электростанциях”, учебное пособие по курсам “Атомные станции”, “Надежность и безопасность АЭС” (для студентов специальностей 10.10 и 10.11, а также слушателей спецфакультета и системы повышения квалификации), опубликованной в 1992 г. в г. Обнинске Миннауки России, Обнинским Институтом атомной энергетики, спецфакультетом по переподготовке кадров по новым, перспективным направлениям науки, техники и технологии (разбираются детали всех более или менее серьезных аварий на АЭС России и мира): “...в этой связи представляют интерес данные в статье Дятлова (1991 г.) о том, что Регламент эксплуатации содержал ряд ограничений. Одно из них сводилось к тому, что если ОЗР (оперативный запас реактивности, ред.) опускается ниже пятнадцати стержней, то реактор должен быть немедленно остановлен. Это ограничение, которое было добавлено после аварии на энергоблоке №1 Ленинградской АЭС в 1975 г., оперативный персонал воспринимал как “границу”, при которой оператор может надежно контролировать распределение плотности энерговыделения в активной зоне. Однако в технической документации РБМК не упоминалось, что при малом ОЗР система аварийной защиты (из-за оговоренного эффекта вытеснителей), становилось “противоположным устройством”, которое могло вывести реактор из-под контроля.
Многие исследователи приходят к мысли, что причины аварии носят комплексный характер, а не определены действиями персонала. Обвинение же в адрес персонала не являются обоснованными, поскольку какой-либо настораживающей информации, а также опыта работы на малых уровнях мощности, дающего эту информацию о поведении реактора в переходных режимах при малых нагрузках, персонал не имел...
По опубликованным данным и оценке авторов совокупность факторов, приведших к аварии выглядит так: реактор работал на малом уровне мощности, был зашлакован и отравлен (ксеноном, образующимся обычно в процессе работы, ред.); температура теплоносителя на входе в активную зону была очень близкой к температуре насыщения; имел место большой положительный паровой эффект реактивности; оперативный запас реактивности был очень мал, то есть стержни, в основном, были выведены из активной зоны; имелся значительный эффект вытеснителей стержней. Указанные факторы “сработали” в следующей цепочке причинно-следственных связей... И дальше – не менее интересно: “Локальная критичность привела к разгону реактора на мгновенных нейтронах. Следует отметить, что после аварии в разных странах было проведено расчетное моделирование состояния реактора перед аварией и на этой основе сформулированы возможные причины разгона реактора. Изложенная выше логика вероятного развития и причин аварии опирается на совокупность документальных и расчетных данных. В этой связи интересно то, что по результатам расчета разные специалисты придавали решающее значение разным факторам в качестве главной причины введения положительной реактивности, достаточной для разгона реактора...”
Операторов обвиняют в том, что, когда 25.04.86 г., то есть за несколько часов до аварии реактор сам по себе, по непонятной причине, стал снижать мощность почти до нуля, операторы сумели его “вдохновить” на дальнейшую работу и мощность подняли вместо того, чтобы прекратить испытания. Но они старались довести дело до результата. Ведь нас так воспитывали: не бросай работу на полдороге. Пусть в них бросит камень тот, кто без греха. К тому же, в Регламенте не сказано, что РБМК-1000 не имеет права работать на малой мощности, хотя авария показала, что действительно на малой мощности работать нельзя. Но это же – абсурдное требование для нормального аппарата!
Их обвиняют также: “довели реактор до “такого” состояния”. Но ни одного предупреждающего об опасности сигнала на блочный щит управления не выходило. Ко времени создания PBMК-1000 в мире уже были известны компьютеры, способные предупреждать: “Вы ошибаетесь”, затем: “Повторяю, ошибаетесь!” И, наконец: “Дурак, я же тебе говорил, что ты зарвался...” И – выключение. Ничего подобного конструкторы на ЧАЭС не предусмотрели. Даже тревожный сигнал о нарушении реакторного “здоровья” на блочный шит управления не поступил, не насторожил.
Операторы – не совсем ангелы. Все-таки они ведь отключили САОР, хотя делать это не имели права, пусть и без последствий; хоть и незначительно, но увеличили расходы воды по некоторым ГЦН (главные циркуляционные насосы) и др. “Однако указанные нарушения не являлись первопричиной аварии, не влияли на ход ее развития и масштабы последствий”, – говорится в том же Решении Научно-технического совета ГАЭН от 15.02.90 г. Возможно, здесь оговорка, катастрофа названа аварией. Во всяком случае, нарушения Регламента операторами могли остановить энергоблок, вызвать аварию, но не катастрофу чернобыльского масштаба.
Почти десять лет идут исследования на разных уровнях, в разных странах в поисках первопричин катастрофы. На сегодня член-корреспондент Российской академии наук, заместитель министра по атомной энергии В.А. Сидоренко делает такой вывод: чернобыльскую катастрофу вызвали, в конечном итоге, в совокупности три главных фактора – паровой эффект реактивности, влияние несовершенства конструкции регулирования, способное давать положительны ход реактивности, и нежелательные действия персонала станции. Отсутствие любого из этих трех факторов исключило бы возможность катастрофы. Между прочим, паровой эффект реактивности оказался в реальности большим, чем можно было предположить по расчетам. В период, когда создавался реактор типа РБМК-1000, ею еще не умели достоверно считать.
К этому можно было бы добавить любопытную деталь – свидетельство доктора физико-математических наук И.Ф. Жежеруна (ИАЭ) о том, что “...в проекте РБМК на основании расчетных исследований, выполненных НИКИЭТ, был заложен отрицательный коэффициент реактивности...” В действительности же обнаружилось, что “расчеты оказались ошибочными, а эксперименты, на которых можно было бы их проверить, не были (НИКИЭТом, Л.К.) поставлены... Программа определяющих паровой коэффициент реактивности (αf) экспериментов была включена в планы исследований по РБМК еще в 1965г.” Однако эксперименты так и не были проведены... А для мощности ниже 50% и для переходных аварийных режимов отсутствовали как расчетные, так и экспериментальные данные по величине парового коэффициента реактивности... “Оказалось, что тяжесть и масштабы аварии на малых уровнях мощности могут быть существенно больше, чем на больших. Целенаправленный поиск даже маловероятных аварий возможно, натолкнул бы исследователей на особую опасность особых режимов”, – писала газета Атомэнергопроекта “Трудовая вахта” в апреле 1990 г. Я же цитирую по книге “Чернобыльская катастрофа: причины и последствия”, часть 1, Минск, 1993 г. Как видим, самоуверенность и самоуспокоенность никогда, тем более в атомной отрасли, до добра не доводят.
Вот что действительно на ЧАЭС выполнили плохо – так это программу испытаний, не оговорив требования к соблюдению правил безопасности: видимо, посчитали несложной. Оттого ее и не согласовали со станционным отделом по безопасности и тем более с авторами аппарата. И даже исполнителям – операторам программу эту показали перед самым экспериментом, не дав обдумать. Опять самоуверенность.
И все-таки реактор не должен разгоняться и тем более взрываться по собственной воле, да еще при нажатии кнопки “стоп!”, до какого бы “состояния” его ни доводили. Он не должен позволять доводить себя до опасного состояния. Вообще атомная энергетика, позволяющая кому бы то ни было “упражняться” с ее системами, не имеет права на жизнь.
Такого “права” ее действительно быстро лишили. Уже начиная с лета 1986 г. на всех реакторах типа РБМК, а заодно и на ВВЭРах в течение полутора лет была проведена гигантская работа по усовершенствованию различных систем, в первую очередь систем управления и защиты (СУЗ). В частности, изменили конструкцию регулирующих стержней, существенно их удлинив и вообще перестроив. В свое время было известно, что теперешняя конструкция этих стержней способна предотвратить вероятный для РБМК разгон реактора. Проектировщики знали о таком свойстве аппарата. Но – сэкономили, посчитав опасность практически нереальной, так как рассчитывали на догадливость операторов, их осторожность. Теперь создали и систему быстродействующей аварийной защиты (БАЗ), при которой стержни срабатывают существенно быстрее чем прежде, а, следовательно, быстрее глушат реактор и т.д. Но для всех этих мер “понадобилась” чернобыльская катастрофа. Истинно, скупой платит дважды...
