Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 42 страниц)
– Поражал героизм людей. Наши офицеры никогда солдат не посылали, старались всю “грязную” работу выполнять самостоятельно – ведь они, специалисты по ядерной безопасности, понимали, на что идут. Сначала это были ученые из Москвы, потом к ним добавились и украинские. Это был массовый героизм, хотя иногда встречались и трусы, например, наш водитель сбежал, но таких – единицы.
Но, возможно, еще больше поражают Любовь Ивановну судьбы этих людей: не повезло практически всем. Возвратившись героями, они оказались по сути не нужны никому: ни своим коллегам, ни даже государству. Все мы помним реальную ситуацию застоя: хорошо работающий создает нежелательный фон для бездельников и карьеристов, поэтому лучше всего от него избавиться. Многие чернобыльцы были вынуждены уйти с работы, а равноценную по интересам находят с большим трудом. Даже к орденам почти никого из них не представили. Все это вызывает горечь, осознание своей ненужности обществу. В действительности они обществу жизненно необходимы, но им об этом не говорят. Большинство вернулись больными, кто – больше, кто – меньше; больны их послечернобыльские дети, в постоянном скрытом стрессовом состоянии пребывают семьи, да и они сами.
В Чернобыле женщин-ликвидаторов было мало, соответственно мало для них и свободного жилья. Анисимова жила с дезактиваторщицами, бывшими припятчанками. Ее поразили пустые глаза этих женщин, не знавших, куда именно в Крым отправили отдыхать их детей, где находятся мужья (“где-то видели в зоне, в другой смене”). Люди с опустошенной душой.
– Меня постоянно мучит мысль, что все, кто коснулся Чернобыля, его гнет будут нести до конца жизни, боясь за свое здоровье, теперешних детей и детей их детей, хотя объективно уровень радиации сейчас, в 96-м и не очень велик. Проблема Чернобыля уже не остра, для нашего народа, для государства ее как бы и нет больше, хотя объективно она существует. Но в подсознании прошедших зону, жителей пострадавших территорий, она будет пульсировать независимо от “глобальных” обстоятельств: “Все от Чернобыля" – даже у тех, кто грамотно оценивает ситуацию, не преувеличивая опасность. У ликвидаторов плохие кровеносные сосуды, у многих болят ноги, суставы, проявляются признаки раннего, то есть “радиационного” старения. Эта психологическая заноза делает чернобыльские последствия более сложными, чем последствия Афганистана или Вьетнама для американских солдат. Чернобыльский синдром. И он будет психологически довлеть даже после того, как уйдет это поколение чернобыльцев. Поэтому внимание общества, государства к ликвидаторам – не просто проявление гуманизма. Это – показатель здоровья самого общества.
Однажды загорелся “грязный” лес. Поблизости были военные – тоже призывники, или попросту – “партизаны”. Бросились они на этот пожар с тем, что попало под руку – били огонь своими же бушлатами, лопатами, ветками, топтали ногами. А потом сами “звенели” на дозконтроле. Глупо? Величайший из мудрецов древности Аристотель, живший 1350 лет назад, который и сегодня во многом воспринимается, как наш современник, говорил: “Конечно, мужество не бывает вовсе без страсти и порыва. Только этот порыв должен исходить от разума и быть устремлен к прекрасному”. Да, мудрость его за многие века не померкла: эти люди понимали, ради чего рисковали: горящий лес разнес бы радионуклиды с дымом и пеплом на большие расстояния. Конечно, если рассуждать с теперешних позиций, то даже рыжий лес по сравнению с открытым реактором внес бы относительно небольшой вклад в общий радиационный фон. Тогда же любая дополнительная радиация воспринималась как враг №1. С этим сталкивались, выполняя буквально любую работу в чернобыльской зоне.
Обстановка была настолько сложной, что грамотное и даже просто смелое организационное или техническое решение помогало защитить людей от лишних доз буквально во всех случаях. Ну, взять хотя бы одно из таких решений – необычные бетонные работы у подножья четвертого энергоблока: сто тысяч квадратных метров поверхности земли машинами с дистанционным управлением покрывали полуметровым слоем сухой бетонной смеси и поливали водой. Бетон – неплохой изолятор радиоактивности. Сколь возможно, смесь выравнивали бульдозерами. Следом за дело вновь принималась радиоуправляемая техника. А сверху для верности еще положили бетонные плиты.
Но так полно использовать радиоуправляемую технику удавалось редко. А работы, между тем, абсолютно все требовали скорости, точности и профессионализма. Оттого-то более или менее сложные операции выполняли в основном профессионалы – физики, эксплуатационники, энергостроители, грамотные дозиметристы. Этим, между прочим, главным образом объясняется и отказ в ответ на многочисленные письменные предложения добровольцев из всех уголков Советского Союза.
Профессионал быстрее и грамотнее выполнит работу. Он умеет грамотно вести себя с радиоактивными веществами и не пытается “брать врага” штурмом, кавалерийским налетом. А ведь был и такой случай. Один генерал личным примером, пренебрегая техническими средствами, в Чернобыле в начале мая 86-го повел солдат “в бой” (?!) на площадке АЭС по кускам графита. Надо ли это комментировать? Надо ли объяснять важность обучения новичков, особенно молодых ребят осторожности и профессиональным навыкам не только в момент реальной опасности?
Именно в самый опасный, первый период пришлось выполнять широкомасштабные работы по ликвидации последствий аварии, притом на открытой местности, да еще на территории АЭС.
На поверхности земли опасность представляла радиоактивная пыль. Большинство “горячих точек” – на территории АЭС. Но ветер перемещал пыль. И здесь бригадиру или начальнику участка на строительных или монтажных работах надо было достоверно знать, в каких условиях будут работать люди именно в данный момент. Поэтому впереди всегда шли дозиметристы.
Одетые, как операторы АЭС, в белые костюмы, а часто и в белых перчатках, дозиметристы начинали каждый рабочий день в 30-километровой зоне. Возникла даже мода на белые костюмы. Особо лихие пижоны правдами, а в основном – неправдами добывали их на ЧАЭС.
Дозиметристы определяли допустимое время присутствия человека в том или ином месте. Рабочая смена некоторых из них продолжалась секунды. Лихачество не поощрял никто. И фронтовики ведь уважают друг друга не за отчаянную храбрость и бессмысленное ухарство, а за то, что победил и не подставился зря под пули. Вот и в Чернобыле всех ценили за умение работать, ни хватая лишние бэры.
Большинство дозиметристов были воины-химики. Дозиметрический контроль, радиационная и химическая разведка, дезактивация, дегазация и дезинфекция боевой техники, обмундирования и прочих материальных средств, дегазация и дезактивация местности, “засечка” ядерных взрывов – это их служебные обязанности. Они призваны защищать военных и мирное население от радиоактивного, химического, биологического поражения, вообще от оружия массового поражения.
Однако немало и гражданских, “своих” дозиметристов обслуживало персонал ЧАЭС, энергостроителей и монтажников. В большинстве случаев, словно саперы, они шли спереди рабочих бригад.
Вот обычный журналистский репортаж июня 1986 года. Пишет корреспондент еженедельника “Собеседник” Михаил Сердюков: “Солнце купалось в Припяти. Был знойный вечер. Водитель нашего бронетранспортера Толик Радовиченко резко затормозил возле третьего блока АЭС. Приехали. Я схватился за ручку люка, но водитель это действие предупредил. “Спокойно, – сказал он солидным баском. – Спешка вообще нигде не нужна, а здесь особенно. Сначала выходит дозиметрист. За ним идут остальные”. Роль дозиметриста взял на себя Станислав Богатыренко, офицер, инженер испытательной пожарной лаборатории УПО Донецкой области. Командирован в Чернобыль, назначен заместителем начальника штаба пожарной охраны АЭС. Бесстрашный. О нем в зоне ходят легенды... Мы выскочили из машины. На первый взгляд ничего необычного. Я достал фотоаппарат и сделал несколько снимков. – “Достаточно, – быстро сказал Богатыренко и потянул меня за собой. – Едем. Не забывай, пожалуйста, где находишься”. Водитель дал газ... Я лишь там побывал; а ведь они работают!”
Между прочим, в Припяти посторонним тогда было вообще запрещено фотографировать, так что дело не только в опасности. Ни корреспондент правильно понял: он – лишь побывал...
Среди дозиметристов были и женщины. Одна из них – маленькая, хрупкая, но с железной волей Надежда Ивановна Калинина. До чернобыльской “войны” она возглавляла производственное подразделение по изготовлению твэлов. Ей сказали, что на ЧАЭС понадобились дозиметристы. “Поедете?” – “Если необходимо, конечно, поеду”. Для нее в работе главное всегда одно: выполнить как можно лучше, точнее. Работать пришлось в помещениях станции... А это – далеко не Сочи.
В мае часто полученную дозу определяли по пройденным маршрутам: знаешь степень загрязненности территории и время нахождения – легко подсчитать дозу. В самом начале, когда только у энергостроителей одновременно работало больше трех тысяч человек, было особенно важно, и притом немедленно знать дозу, которую получил каждый. В Управлении строительства ЧАЭС (УС АЭС) дозконтроль в таких масштабах был абсолютно новым и прежде – ненужным делом. Но уже 1 мая 1986 года здесь появилась своя служба радиационной безопасности, которая обслуживала первое время и эксплуатационников атомной станции. Поначалу у работников этой службы не было даже каталогов приборов, которые целесообразнее заказывать для массового пользования и обработки данных. Начинали буквально с нуля. Но это были грамотные специалисты и дело свое знали хорошо.
– Главное – нам не хватает индивидуальных приборов для определения радиационной обстановки, – сетовал начальник службы контроля радиационной безопасности УС ЧАЭС В.К. Сухецкий в июне 1986 г. – На стройке их практически нет, хотя они необходимы, по меньшей мере, каждому руководителю. Мало и переносных приборов для определения радиационной обстановки, установок для экспресс-анализа проб: куда дует ветер, там и загрязненность повышается. Какова она в данный момент? Что собой представляют крупно– и мелкодисперсные частицы в воздухе? Все это можно определить только с помощью приборов, но их катастрофически не хватает. Их наша промышленность выпускала, но в недостаточном количестве. Что-то удалось вывезти из зданий Чернобыльской станции, что-то достали на других АЭС. Но никто ведь не предполагал, что таких приборов и устройств понадобятся тысячи. Мало, наконец, самих дозиметристов, и нам приходится учить новичков.
До Чернобыля в СССР преобладало, в общем-то, справедливое мнение, что индивидуальные дозиметры населению не нужны, поскольку выбросы от АЭС в тысячу раз меньше природного фона. Поэтому выпускались достаточно точные приборы, но преимущественно в расчете на коллективное пользование (ДСК-04М, ДРГ-01Т) – ценой 250-300 рублей.
– Данные о радиационной обстановке в конкретном месте стали выдавать руководи-телям подразделений мы, – продолжил A.К. Сухецкий. – Их надо было обобщать, и наш сотрудник B.В. Попов, начав буквально с нуля, в кратчайший срок разработал очень хорошую систему классификации индивидуально полученных доз. По его картотеке в любую минуту можно было узнать данные о каждом работнике АЭС или стройки.
Надо было не просто определить уровень радиационного фона в этом месте, для всех общего, но еще измерить дозу, полученную каждым из тысячи индивидуально, притом по нарастающей, чтобы не допустить перебора против допустимых норм. Набравшим 25 бэр запрещали дальнейшее пребывание на станции, на ее территории или даже в 30-километровой зоне. Суммирование индивидуальных доз – это огромное по масштабам и чрезвычайно трудоемкое дело – сегодня выполняет ЭВМ. Но в то время в нашей стране, а может быть и в мире, системы массового контроля не существовало.
Служба дозконтроля УС ЧАЭС завела журнал общей радиационной обстановки. В нем фиксировали место работы каждой бригады, а, следовательно – и полученные людьми бэры. Журнал действовал до начала 1987 года. Потом в нем отпала необходимость – заработал централизованный для всей 30-километровой зоны вычислительный центр. А в начале мая заместитель Сухецкого, приехавший с Курской АЭС, старший инженер службы эксплуатации В.В. Харин всего за несколько дней и ночей разработал инструкции для дозиметристов, в которых четко обозначены системы организации работ по дозиметрии и порядок оформления документации для разных служб. Это добавило к исходному журналу еще 15, зато четко разграничило: что делать можно, что – необходимо и чего делать ни в коем случае нельзя. Среди них я видела журнал контрольных уровней загрязнения поверхностей, отдельно журналы для транспорта, спецодежды, кожного покрова, для проверки знаний по технике безопасности, по радиационной безопасности, журналы инструктажей, проверки рабочих мест и т. п. По ним можно было даже выписывать рабочие наряды в “грязную” зону.
Вся эта на первый взгляд “бюрократия” спасла здоровье сотням людей, а многим, может быть, и жизни; помогла многие виды работ в этой неведомой для большинства обстановке существенно удешевить и ускорить. И, что не менее важно, – люди чувствовали себя увереннее, спокойнее, надежнее.
Где теперь эти журналы? Исчезли.
Уже в июне к одежде буквально каждого ликвидатора был прикреплен индивидуальный дозиметр-накопитель – продукт реализации разработанной Институтом биофизики Минздрава СССР программы по созданию средств радиационного контроля.
И сегодня работающие в зоне прикрепляют к одежде и постоянно носят эти таблетки – дозиметры-накопители. Расшифровать их данные можно только в специализированной лаборатории. В зоне это делалось раз в 10-15 дней. В нашей стране начала создаваться сеть таких центров, но, по свидетельству академика АМН СССР Л. Булдакова, сделанном им газете “Аргументы и факты” в 1989 г., потребуется еще несколько лет, чтобы оснастить их оборудованием. Говорили, что тогда стоимость индивидуального дозиметра-накопителя при серийном производстве не превысит 2-3 рубля, стоимость же измерения уровня радиации на местности обойдется в 1 рубль. Ориентировочная стоимость таких приборов рублей 30 (в ценах 1989 г.). Занимается ли их изготовлением кто-нибудь теперь?
Надо сказать, о необходимости налаживания собственного массового производства индивидуальных дозиметров не раз говорилось на Правительственной комиссии. Настойчивые требования исходили и от оперативной группы Политбюро ЦК КПСС. Но производить дозиметры должен был Минсредмаш, который демонстративно не желал подчиняться никому. Средмашевцы не были заинтересованы в таком производстве. Его развернули лишь спустя годы после аварии и стали жаловаться на отсутствие спроса.
Но в первые месяцы после аварии, когда о такой роскоши не мечтали, оригинальный принцип создания системы сбора и обработки информации придумал В.В. Варченко, “мужик аккуратный”, как о нем отозвался А.К. Сухецкий. Варченко сочинил ее для себя в порядке хобби еще в мирное время, когда сам руководил на ЧАЭС лабораторией контроля надежности. Теперь он осуществлял идею вместе со своим сотрудником по прежней лаборатории Г.Б. Сидоровым.
Они взвалили на себя огромную организационную работу, требовавшую большого напряжения сил. Поскольку централизованно полученных таблеток-накопителей на первых порах на всех не хватало, так они сами изготовили этих приборов около тысячи. В нормальных условиях на АЭС обрабатывают такую информацию с помощью ЭВМ. Теперь прежней, стационарной ЭВМ пользоваться было нельзя, а новой еще не было. Все материалы поневоле надо было обрабатывать вручную. Варченко организовал записи в журналах о дозах индивидуального контроля таким образом, чтобы их в любой момент легко было найти и проанализировать. Многочисленные данные надо было сличать между собой, и подготовленных для такой работы специалистов тоже не хватало. И эту проблему предстояло решать на ходу.
Время показало, что “самодельный” информационно-диагностический комплекс был глубоко продуман и справлялся со своими функциями настолько хорошо, что 1 декабря 1986 года его передали эксплуатационникам для технического обслуживания как обычный элемент обслуживания электростанции.
Дозиметристы жили за границей зоны, в бывшем пионерлагере “Сказочном”, где разместились эксплуатационники. Однажды летом 86-го я зашла к ним в комнату – в прежние времена здесь жили дети целого пионерского отряда, и им было вполне просторно. Теперь же в комнате жили взрослые мужчины. Здесь стояло не меньше тридцати кроватей. Однако было чисто, воздух свеж, нигде ничего не разбросано. Эти люди чрезвычайно устали, и лица у всех усталые. Но – приветливые. Улыбались. Охотно отвечали на вопросы и приглашали приходить еще просто так, поговорить. Показывали изобретенные ими собственные миниатюрные дозиметрические приборы.
– На каждой действующей АЭС есть отдел, который занимается дозиметрическим контролем – рассказывает В.В. Варченко. В его распоряжении – люди, штатные приборы. Там же проверяли и соответствующую аппаратуру. Но все это имущество громоздко и тяжеловато, с ним не походишь. А замерять нужно буквально каждый сантиметр поверхности как в зданиях ЧАЭС, так и на ее территории. Вот мы с Г.Б. Сидоровым и сделали простейший переносной прибор и с его помощью можем определять наиболее грязные места в помещениях станции. Дозиметр этот я сделал еще в 1985 г. По точности он нисколько не уступает штатным и мгновенно реагирует на малейшие изменения радиационного фона в конкретном месте по сравнению с общим фоном. Теперь важно запустить его в серийное производство. Схемы такого рода – не новость. Но ведь приборов не хватает. К тому же, и в обычных условиях их приходится браковать или ремонтировать при малейшем отклонении от нормы.
Варченко и его товарищи не думали оформлять на свой прибор авторское свидетельство, и маловероятно, что он был запущен в серию. Их интересовала только его практическая полезность. Но как часто у нас изобретают по несколько раз одно и то же только из-за волокиты с оформлением! Сама громоздкая процедура ставит автора в унизительное положение просителя, хотя в действительности это он должен быть в привилегированном положении, и его должны просить поделиться интеллектуальной ценностью.
Я считаю, что научно-технический прогресс движется вообще ленью. Вот мне лень ходить к дозиметру, потом отмывать приборы – я и сделал свой, – пошутил Сидоров... Пошутил ли? Лет тридцать назад журнал “Техника – молодежи” поместил карикатуру: десятка два людей, одетых в шкуры, волокут по земле тушу мамонта и, похоже, последними словами ругают “бездельника", который забавляется в сторонке... А он изобретал колесо.
До аварии была на второй очереди ЧАЭС специальная система АКРП-06 (“Горбач-1”) – штатное техническое средство для оценки радиационной обстановки. Цена ее – 10 млн. рублей (в тех деньгах). Изготовитель – некое союзное министерство. Но в нужный момент в комплекте этой аппаратуры не оказалось технических средств по контролю за обстановкой на территории. Иными словами, не было лабораторного оборудования для исследования радиационной обстановки вне станции, а многие датчики то и дело выходили из строя. Вот и пришлось солдатам довольствоваться карманными ДП-5В, “дэпэшками”. Даже у большинства эксплуатационников станции не было индивидуальных дозиметров, а фотокассеты типа ИФКУ больше трех рентген показывать не могли. Это соответствовало нормам мирного времени.
– Да, в Чернобыле основной измеритель – это человек с дозиметром, потому что в нашей стране не была поставлена задача развивать это направление – создание дозиметрических средств: необходимости не было, не происходили такие крупномасштабные аварии, – говорит главный инженер Института атомной энергии имени И. В. Курчатова В.Г. Волков. Он был в Чернобыле безвыездно июль и август 86-го, затем приезжал регулярно и жил в зоне; позднее стал приезжать в зону работать по возможности на выходные – много дел в институте. – Буквально за считанные месяцы в ИАЭ было создано и дошло до Чернобыля огромное количество методик и средств, приборы гамма-видения, дистанционные дозиметры, системы авиационного базирования, – Мы разработали палитру дистанционных дозиметров, их используют теперь при исследованиях и практических работах внутри Укрытия, чтобы можно было получать сведения о радиационной обстановке в помещении, в том числе и на удаленных участках, например, стоя у приоткрытой двери. Это имеет принципиальное значение при проведении всех работ в Укрытии. Ведь там немало радиационно весьма опасных помещений.
К сожалению, как основное средство для измерения и определения обстановки в зоне их практически не применяли – все эти технические средства имеют пока лишь опытно-промышленное значение, использовать их могут только специалисты, а не обычные гражданские дозиметристы или солдаты. Пользовались ими в основном работники ИАЭ. А в 1989 г. и эти разработки приостановились: в зоне начался спад радиационной активности. Те, кому следовало бы организовать серийное производство, похоже, успокоились и потеряли к нему интерес. Но в институт вскоре продолжили работы по созданию уникальных приборов и устройств с фантастически сложными рабочими возможностями.
Волков говорил о принципиальной необходимости технических способов для получения сведений, в том числе и о состоянии разрушенного реактора.
– У меня не выходит из памяти картина: солдату говорят, что за 10 секунд он должен на лопате вынести кусок твэла с крыши (об этом у нас будет отдельный разговор. Л.K.). Ведь это – непростительно. Наши солдаты – это будущее народа, его генофонд. Почти все дистанционно управляемые роботы на кровле потерпели фиаско. Вот рыжий робот из ФРГ вышел из строя стазу. А потом его, “валютную ценность”, вручную снимали с кровли и, конечно, пооблучались. Профессионализм всегда эффективнее голого энтузиазма.
В.Г. Волков подбирает сравнительный материал о том, как схожие проблемы решаются у нас и “у них”, чтобы использовать опыт в процессе текущих ремонтов на атомных станциях. Необходим большой набор робототехнических средств. “Мы в институте пытались сами делать нужных роботов. Но до радиационно стойких пока не дошло, ищу организации, способные выполнить такую работу...”
А в 86-м вся жизнь этой зоны, а в первое время кое в чем и целой области подчинялись правилам, определенными дозиметристами чернобыльских служб. На земле и с воздуха они брали пробы для анализа по нескольку раз в день.
Знания о радиационной обстановке были необходимы при работах на ЧАЭС, при строительных и монтажных работах, при дезактивации территории, административных зданий и жилых домов. На их основе внутри или вне зоны разрешали или запрещали работать; оценивали качество воды для питья, а часто запрещали населению выходить на пляжи. На основе данных дозиметрических приборов определяли тогда и определяют сейчас ход процессов внутри разрушенного энергоблока. Словом, такие знания были жизненно необходимы всем.
“Смелость, которая не зиждется на осмотрительности, именуется безрассудством” – эти слова принадлежат М. Сервантесу, автору незабвенного “Дон Кихота”. Умелому и страх помогает побеждать в опасности, тому в истории немало примеров. Но, прежде всего, следовало защищать от радиации самих чернобыльских героев.
...Через месяц после аварии профессор B.C. Кощеев говорил мне: “Крайне важно унифицировать средства и методы защиты от радиации для всех категорий работающих в зоне. Неоднородность радиационной топографии требует ее обобщающего анализа высокого класса, не ограничиваясь единичными замерами. Только совместными усилиями медиков, гидрометеорологов, метеорологов, физиков можно объективно оценивать состояние воздушной и водной сред и разрабатывать правильную тактику. Здесь собрался большой коллектив людей, объединенных одной целью: помочь Чернобылю. Но этот коллектив необходимо правильно организовать в санитарно-эпидемическом плане, чтобы при большой скученности соблюдались элементарные правила общежития. Это – задача служб Минздрава, и они прислали достаточно специалистов для этой цели. Здесь работает и большая группа ученых-медиков. Они изучают нынешнее положение и сопоставляют его с доаварийной обстановкой. Их цель – оценить максимально допустимые нагрузки на организм и с помощью биохимических, биофизических методов научиться управлять этими нагрузками на клеточном уровне”. – Нормально сформулированная задача на перспективу, достойная академика – и действительно, B.C. Кощеев вскоре был вполне заслуженно избран членом-корреспондентом АМН СССР.
Однако в тот момент на территории 30-километровой зоны требовались оперативные меры более узкого и конкретного характера, те самые, что B.C. Кощеев обозначил в начале: унифицировать средства.
Летом 86-го на всесоюзной выставке под стеклом витрины Института биофизики АМН СССР оказались выставлены такие обыденные, так хорошо всем в зоне знакомые респираторы “Лепесток”. Даже само их появление среди новейших средств атомной техники вызвало удивление. Оказывается, простенький кусочек чем-то пропитанной марли на проволочном каркасе завоевал признание мировой науки благодаря своей надежности. Без “лепестков” пребывание в чернобыльской зоне просто невозможно представить. Говорят, что эти респираторы призваны не пропускать в дыхательные пути до 99% радиоактивных веществ, содержащихся в пыли и воздухе.
“На советских специалистов, совершенно очевидно, не произвела впечатления практичность защитной одежды иностранных фирм, которую они испытали, – поделился впечатлениями главный редактор журнала “Ньюклеар Инджиниринг Интернэшнл” (Великобритания) Джеймс Варли в своей статье “Репортаж из Чернобыля”, что называется, по свежим следам, по возвращении из СССР. – Один костюм западного производства вызвал смех у людей, знакомых с реальностями решения проблем, вставших в Чернобыле. Однако сейчас они говорят, что в СССР решена проблема производства специального снаряжения для работы в условиях крупных ядерных аварий”.
Действительно, иностранные фирмы предлагали многослойные и очень громоздкие пластиковые скафандры, в которых не очень-то удобно двигаться, а тем более работать. А на той выставке в Москве Институт биофизики АМН СССР представил серию компактных и удобных пластиковых костюмов со шлемами и системами охлаждения..., так и не вошедших в серийное производство.
Обычно в зоне ЧАЭС кроме марлевых “лепестков” для защиты органов дыхания надевали хлопчатобумажные костюмы, тапочки или закрытую обувь на толстой подошве – вот и все. При не слишком высоком фоне они действительно выполняли свою роль. Если работа выполнялась в относительно не очень грязных условиях, костюмы и обувь заменяли раз в десять дней. Но иногда она служила не больше часа.
В не слишком суровых условиях невидимый, неощутимый и потому как бы несуществующий враг у некоторых вызывал эйфорию и бесшабашную храбрость. У молодых солдат расхаживать без “лепестков” было чуть ли не признаком отваги.
Особую проблему для дезактивации создала площадка открытого распределительного устройства перед зданием электростанции с ее опорами, гирляндами изоляторов и сетью проводов. Подстанция оказалась на пути радиоактивного облака и была очень грязна. Здесь работали военные под руководством специалистов из УС ЧАЭС.
Архитектор А.В. Рабинович, прибыв в Чернобыль через военкомат офицером, командовал группой солдат-резервистов (убирали грунт на подстанции, очищали территорию АЭС). Он дотошно следил за тем, чтобы солдаты не перебрали допустимую дозу, и всегда сам был с ними, еще и еще раз объясняя правила работы в условиях радиации, если забывали. Эта группа уже из Чернобыля выезжала на работу с усиленной защитой дыхательных путей.
Однажды он увидел группу “чужих” солдат, которые мирно расселись и курили на пороге служебного здания, имевшего нелестную славу с точки зрения радиации. Остановился, объяснил парням, чтобы ушли куда-нибудь – никакого впечатления. Спрашивается, где же был их командир?.. Я сама летом 86-го видела около свежевырытой канавы для ливневых стоков отдыхавших прямо на земле солдат – они были раздеты до пояса и загорали! И это на территории станции, где ходить полагалось только в ботинках на толстой подошве. При них тоже не было офицера. И они в ответ на мои советы и предостережения только улыбнулись: мол, мы не из трусливых... Воистину, как говорил мой отец, “если рабочий сунул палец в станок – виноват начальник цеха”. Если бы кто-то, кому это полагается делать, создал нетерпимую обстановку для подобного легкомыслия, парням не пришло бы в голову прохлаждаться среди стронция и плутония. Офицеры не могли не видеть этого, если они проверяли свои посты. Они обязаны были принять меры. Однако не раз, с болью глядя на этих отчаянных мальчиков во дворе АЭС, я, по сути – никто среди специалистов – объясняла им физическую природу радиации и уговаривала носить “лепестки”: “Вам же детей рожать надо!” Бесполезно. Они только молча улыбались в ответ. Можно было усомниться, есть ли у солдат эти элементарные защитные средства. Может и не у всех. Когда я уезжала в июне 86-го из Чернобыля, две девушки “вольнонаемные” из стоявшей рядом воинской части связистов попросили у меня оставшиеся “лепестки” – им не дали или не хватило.
И гражданские люди нередко бравировали своей “удалью”, а вернее, глупостью... Во всяком случае, через несколько месяцев солдаты в город Чернобыль стали въезжать, не снимая “лепестков" после работы – видно, кто-то на это обратил серьезное внимание
Странно ли, что практически никто в 30-километровой зоне понятия не имел о сроке годности этих “лепестков”, носили, пока внешне не загрязнятся. А ведь они рассчитаны лишь на несколько часов носки, пока не потерял своих свойств пропитывающий состав. Каждый респиратор получали в прочном упаковочном конверте, тщательно заклеенном со всех сторон. Только там не было инструкции, как этим “лепестком” пользоваться. Возможно, она прилагалась к партии, комплекту. Но кладовщики о них не сообщали.
Самую большую опасность представляла территория АЭС. Обломки здания, куски графита были разбросаны по земле в таком большом количестве, что в начале непросто было даже ходить.
