Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 40 (всего у книги 42 страниц)
– Как же вы не растерялись тогда, ночью, ну пусть утром, 26-го? – спросила я в начале мая одного из станционников. – Ведь все произошло неожиданно, как гром среди ясного неба. Поневоле испугаешься.
– Таким в атомной энергетике делать нечего, – и в этом ответе не было кокетства, рисовки. Передо мной формальные документы – заполненные бланки анкет-тестов психолога В.Н. Абрамовой, изучавшей материал лета 1986 г. Зафиксированы преобладание у чернобыльских энергетиков инициативности действий, высокий уровень самообладания, решительность и смелость в решении конкретных вопросов, совестливость, стремление лично сделать как можно больше, работая в любых условиях, если это требуется для общего дела, следование чувству долга. И все – независимо от качеств характера, которые проявляются у человека в обычной жизни, когда один деятелен и смел, но не любит конфликтных ситуаций, а другой не всегда владеет своими эмоциями. Действительно, невозможно не только рассказать обо всех, но даже выделить лучших из лучших. Документы подтверждают: как говорится, “все – лучшие”.
...Может быть, поможет лучше понять этих людей описание обстоятельств и обстановки, в которых они жили и работали после катастрофы?
Бывший пионерлагерь “Сказочный”, где на первых порах поселили, в основном, чернобыльских эксплуатационников, находился сразу за пределами 30-и километровой зоны, в нескольких километрах от г.Чернобыля, по соседству с д.Иловница. Однако по дороге это получалось раза в полтора дольше. Что собой представляла территория близ “Сказочного”, говорит хотя бы запрет разгуливать по траве и в лесу. Персоналу станции рекомендовали ходить лишь по асфальтированным дорожкам, да и то не слишком долго, а временами – и в респираторах-лепестках, если на четвертом блоке выброс. У входа в столовую каждый день можно было видеть очень красивого рослого пса. Его все любили и баловали. Но через год, летом 87-го, на этого пса нельзя было смотреть без сострадания: его нос распух и постоянно кровоточил. Пес ведь не знал, что нельзя бегать рядом с асфальтом.
...Весь этот плотнозаселенный лагерь “Сказочный” в течение нескольких месяцев не имел ни одного выходного с 26 апреля.
В “Сказочном” я увидела немало женщин. Это – тоже работники АЭС. И они, наравне с мужчинами, были необходимы на своих рабочих местах. А ведь у многих дети... Беду восприняли как войну. Детей отправили – одних в лагеря, санатории, других – к бабушкам. А сами тут же вернулись на свою родную ЧАЭС. Вот идут они от столовой отдыхать. Улыбок не видно, лица суровые, сосредоточенные. Но и слез тоже не заметно.
– Да, они не плачут, не хандрят, – подтвердили мне. – Вздохнут, – и все. Скучают по детям. Однако не слышно никаких жалоб, претензий. Порой только сорвется: “Вот в мирное время...” А в каких условиях-то сначала жили, боже мой! И на лестничных площадках спали. Умыться негде. О радио и не мечтай... Вот возьмем под жилье теплоходы – полегче станет.
Все те, кого летом 1986 года я видела в “Сказочном”, вызывали бесконечное уважение и благодарность. Жили они тесно: в каждой комнате было столько кроватей, сколько могло уместиться: где пять, а где и тридцать – представьте тридцать предельно уставших, храпящих мужиков. Без сомнения, при такой скученности трудно расслабиться, уйти в себя, отключиться, отдохнуть. На крошечном пространстве собиралось много взрослых людей, каждый со своим характером, темпераментом, привычками – ситуация нередко чреватая взрывом. Но взрывов не было.
Такая роскошь, как несходство характеров, уместно в мирное время. Эти люди сами, добровольно, приняли условия передовой линии фронта. Потому теснота и не ссорила. Теснота только затрудняла отдых.
Ежедневно, без выходных, вот уже не первый месяц они вставали в шесть утра; быстро позавтракав в столовой, садились в автобусы и отправлялись на работу к восьми, дорога отнимала около часа. Кончался рабочий день в 8-9 часов вечера. В воскресенье они отдыхали: это значит, что рабочий день на час-два сокращался. Это и было то исключительное время, когда эксплуатационный персонал Чернобыльской АЭС имел возможность отвечать на мои вопросы.
– Чем Вы занимаетесь в эти дни на станции?
– Обслуживаю первый блок.
– А Вы?
– Обслуживаю третий... второй... четвертый... – да, да, это об аварийном. И – все. Никаких подробностей.
Возможно, краткость ответов объяснялась условиями секретности. Но эмоции-то никто не запрещал.
Зная в общих чертах обычный круг обязанностей эксплуатационника атомной электростанции и видя конкретную, чреватую невыдуманной опасностью обстановку, несложно было понять, что подвиг совершал каждый работавший в то время на Чернобыльской АЭС. И ведь это продолжалось не мгновение, не день. Это продолжалось месяцы подряд. Некоторые, набрав свои бэры, вынуждены были покидать зону, переходить на работу, не связанную с возможностью облучения. О них так и говорили: выгорел (подобно отработавшему в реакторе топливу). Но многие работают и сегодня.
Осмотревшись в первые дни и решив пускать энергоблоки №1 и №2, сначала провели дезактивацию основных и вспомогательных зданий и сооружений энергоблоков и прилегающей территории, оборудования и рабочих мест для обслуживающего персонала.
...Заседание коллегии Минэнерго СССР 11 июня 1986 г. в очередной раз посвятили чернобыльским делам. Выступил начальник отраслевого штаба по Чернобылю, первый заместитель начальника ВО “Союзатомэнергострой” и начальник штаба Минэнерго по Чернобылю (позже и теперь – заместитель министра Минатомэнерго России) Е.А. Решетников. Обсуждали перечень срочных работ, которые необходимо выполнить для пуска остановленных энергоблоков. Каждому присутствовавшему в зале было ясно, что дезактивировать помещения Чернобыльской АЭС означает их отмыть, отскоблить, а иногда и выдолбить тысячи квадратных метров полов, стен, потолков. Но как эту гигантскую работу осуществить с наименьшей затратой сил и наиболее безопасно?
Особенно грязными оказались отдельные горизонтальные поверхности в машинном зале. В этом нет ничего удивительного – ведь куски графита из реактора и обломки конструкций падали на кровлю машинного зала, прожигали се насквозь или проламывали, оставались на полу и излучали. Кое-где на территории первого и второго энергоблоков 20 мая 1986 г., то есть почти через месяц после аварии гамма-излучение достигало 10-100 миллирентген/час, а в машинном зале – даже до 600 миллирентген/час в “относительно чистом” месте, если здесь не лежал “живой” кусок графита...
Грязные места обмывали из шлангов специальными растворами – их состав подбирали соответственно характеру загрязнения. Где было возможно – закрывали толстыми полимерными листами. Случалось, что и полимерное покрытие вскоре приходилось снимать, а под ним еще отбойным молотком срубать часть бетонного перекрытия – настолько глубоко оно было поражено.
Маленькая деталь: от начала этих работ до пуска первых энергоблоков персоналу станции в дополнение к обычному белому хлопчатобумажному костюму, ботинкам, носкам и белью выдавали еще чистые салфетки, казалось бы, предмет излишней роскоши. Но именно эта мелочь в то время была совершенно необходима: вентиляция была еще “грязной”, ее не включали. В помещении блочного щита управления градусник показывал за +30 °С. Пот катился градом. Вот тут-то салфетка и оказывалась кстати.
Одежду, станционный быт – все это пришлось организовывать с нуля. Надо было мгновенно решать все хозяйственные проблемы станции, в первую очередь – обеспечить персонал достаточным количеством комплектов спецодежды – это поручили П.И. Беспрозванных – бывшему заместителю директора ЧАЭС, позже и теперь главному бухгалтеру Смоленской АЭС. Он приехал сюда добровольно, просто оформив себе командировку, но три месяца проработал на ЧАЭС, пока не упал.
“Светлейшая голова и мужик отличный” – так говорят о нем люди. Они часто приходили к нему со своими проблемами, и каждому он отыскивал способ помочь. В тот период ему нужно было быстро обеспечить снабжение, стирку одежды эксплуатационников, работу столовых, транспорт, жилье. Для Павла Ивановича понятия “невозможно” не существует, но мало кто задумывался над тем, как это ему все удается. А ведь летом 86-го он ежедневно вставал в четыре утра.
Корреспондент газеты “Правда Украины” П.А. Сокол напросился на станцию в ночную смену вместе с персоналом первых двух блоков. “Я наблюдал за турбинистами. Они не в машинном зале, не на своем месте – на блочном щите. Три человека на всю станцию. Машинист Александр Зеликов защищает глаза очками, водворяет на место болтающийся на груди респиратор, берет дозиметр. Задание вроде бы простое – посмотреть, обследовать, доложить... Но вскоре сменяет его инженер Александр Бочаров. Та же экипировка, те же сложности, только маршрут иной. Начальник смены Анатолий Сова уходит третьим.
Смена электриков оказалась одной из многочисленных – их семеро. Пока ее начальник Виктор Лирник объяснял, что главное для них – “чтобы поступала электроэнергия, обеспечивала фронт работ”, с обхода вернулся электромонтер Владимир Мишин. “Все в порядке”, – доложил он... Где-то за полночь меня провели в оперативный штаб станции – в бункер... За письменными столиками, вытянувшимися двумя рядами у стен, не хватало мест: работали министры, ученые, крупные специалисты-авторитеты...”
По дороге на станцию журналист размышлял, как, вероятно, трудно сейчас приходится эксплуатационникам. И его удивляло, что они оживленно беседуют, шутят. Он сказал об этом позже, уже за полночь оперативным дежурным: мастсру-ремонтнику В. Найденову и майору Б. Акимову. В ответ услышал: “Кое-кто думает, что работающие на АЭС – чуть ли не смертники. А мы труженики. Труд сейчас все вершит. Да, радиация: не щиплет, не колет, не пахнет. Она опасна. Чрезвычайно опасна. Но преодолима...”
Многим на станции волей судьбы пришлось получить повышение в должности, заменить погибших или заболевших товарищей, и это не упрощало жизнь. Например, вместо заместителя начальника РЦ-1 В.П. Орлова (он ночью 26 апреля пришел на станцию и очень продуктивно работал на четвертом блоке, пока не попал в больницу, и с того времени вынужден работать в Киеве, в Госатомэнергонадзоре Украины) пришлось занять бывшему начальнику смсны В.Г. Чуприне. “С ног падает, а работает. Я его вычислил правильно, – сказал позднее о нем Заводчиков, который 26-го тоже пришел на станцию в 5 утра, но пострадал меньше и остался. – Великолепно помогает Чуприна, да и не он один. Сейчас у нас работает немного народу, но самоотверженно. Первые два реактора охлаждаем, контролируем их состояние. А остальных людей – около 90% персонала цеха – я отправил в отпуск: впереди дел еще очень много.
– Орлова полностью заменить все-таки нелегко: талантливый, изобретательный человек. Его девиз: “Все гениальное – просто”, – это мнение заместителя главного инженера по ремонтам В.М. Алексеева, который 26-го тоже прибыл на станцию в 5 утра.
...Следующее воскресенье. Сижу на лавочке в “Сказочном”, беседую с одним из начальников цехов. Нас прерывают: подошли со списком отпускников за утверждением. Полевая обстановка. Для формальности такого рода нет ни времени, ни желания, ни смысла.
А в штабе “Сказочного” сидел за столом крупный немолодой мужчина. Странновато было видеть его здесь, среди молодежи: средний возраст работников ЧАЭС – 33 года. Представился: Николай Михайлович Шикинов. И о нем рассказывали немало интересного: года два назад ушел на пенсию с поста заместителя директора ЧАЭС по общим вопросам. А 26 апреля явился на станцию вместе с женой Раисой Григорьевной: хотим работать.
– Свою жену я сразу потерял, а нашел только на шестнадцатый день – с погрузки песка их перебрасывали на разные участки.
Раиса Григорьевна, старший прораб треста “Южтсплоэнергомонтаж”, была единственной женщиной, руководившей погрузкой песка на вертолеты. А вскоре на станцию (не к родителям) пришла телеграмма из Болгарии с АЭС “Козлодуй” от их младшего сына Алексея, опытного СИУРа (старший инженер по управлению реактором): “Понимая сложную обстановку, прошу меня вернуть на АЭС”. Станция, правда, с его вызовом повременила – еще успеет, и для него дело найдется. Просил оставить на родной ЧАЭС и старший их сын Николай, тоже СИУР. Но и его дирекция отослала до времени на Запорожскую АЭС: “Отправим на отдых первую партию – вызовем и вас”.
А старший Шикинов стал снова работником станции – теперь в роли помощника директора по жизнеобеспечению. Это именно ему за считанные часы надо было в “Сказочном” определиться с жильем, организовать питание и транспорт для сотен людей.
Для него Чернобыльская АЭС началась в 1971 году, с палаток первых строителей,– он был тогда начальником отдела капитального строительства строящейся АЭС, потом заместителем главного инженера, заместителем директора. Даже выйдя на пенсию, по его убеждению, коллектив не бросил, а стал начальником плавательного бассейна в г.Припяти.
– Героизм заключается не в том, чтобы отважно лезть на бессмысленную смерть, – говорит Шикинов, – А вот мы глупо потеряли наши командные кадры. Только то, что Фомин, Дятлов, Брюханов не верили докладам очевидцев и посылали своих заместителей и начальников цехов еще и еще раз посмотреть на реактор, одно это – уже преступление.
...Одновременно с дезактивацией, и в основном весь персонал ЧАЭС в начале занимался ревизией оборудования энергоблоков.
Кроме того, на блоках постоянно работали и наблюдающие эксплуатационники. Они следили за тем, чтобы осуществлявшие дезактивацию солдаты по неведению или из любопытства не влезли куда-нибудь в опасную для их жизни зону, “не нажимали на кнопки”.
Только непосвященный думает, что сложное машинное или реакторное оборудование, в том числе механизмы, а также системы автоматического управления в остановленном состоянии легче и дешевле обслуживать, чем действующее. В действительности, их нужно систематически осматривать, как говорится, протирать и смазывать – иначе они могут выйти из строя. К тому же все это необходимо проверять в действии, ремонтировать, осуществлять комплексы пуско-наладочных работ.
Поэтому пока первый и второй энергоблоки считались неработающими, еще до проведения на них дезактивации, все основное и вспомогательное оборудование поддерживалось в состоянии готовности к работе. Система пожаротушения была выключена, но при необходимости включилась бы автоматически. Работала вся стационарная система дозиметрического контроля. Электрические схемы собственных нужд станции обеспечивали электропитание для любых механизмов электроблоков, которые были также постоянно задействованы в режиме ожидания пуска. В законсервированном состоянии ждали своего часа системы машинного зала. А работоспособность всех систем реакторных установок, вообще оборудования, контролировал персонал АЭС. Оба энергоблока в случае необходимости можно было бы быстро ввести в действие.
И, тем не менее, для комплексного опробования и пуска первого и второго энергоблоков Чернобыльской АЭС понадобилась специальная Программа. Она включала помимо дезактивации новую проверку каждого узла, арматуры, контрольно-измерительных приборов, многочисленных схем блокировок, сигнализации, автоматического включения резерва и так далее, и так далее. И после каждой проверки составляли акт о готовности. Предполагалась и модернизация. Комплекс организационных и технических мероприятий, которые были осуществлены в процессе подготовки к пуску энергоблоков №1 и №2, значительно повысил надежность и безопасность эксплуатации всего оборудования ЧАЭС. Значительные изменения на этих энергоблоках были внесены в состав активных зон реакторов, в их системы управления и защиты. В результате возросла надежность и безопасность энергоблоков в целом. Пересмотрели и главный документ, определяющий правила надежной и безопасной эксплуатации энергоблока – “Технологический регламент по эксплуатации 1 и 2 энергоблоков ЧАЭС с реактором РБМК.” Новый вариант Регламента предъявляет несколько более жесткие требования к эксплуатационникам по сравнению с прежними.
Они еще проводили испытания на реакторах! Дело в том, что по нормам вообще полагается все системы испытывать под нагрузкой, прежде чем запускать их в регламентную работу. Это – по сути эксперимент. Можно ли было тогда, летом 1986 г., хотя бы мысленно вообразить, что эти люди, в результате испытаний 26 апреля уже потерявшие свои дома и у многих кроме вот этого бывшего пионерлагеря “Сказочный” не было никакого другого жилья, потому что им позволили (!) не эвакуироваться, а остаться обслуживать их пострадавшую атомную станцию; которым было просто некогда думать о личном жилье, о врачах, тем более о медицинских справках; люди, чьи семьи были разбросаны по стране и никто не мог точно назвать дату встречи; люди, которые ежедневно видели страшный развал на месте четвертого реактора – что эти самые люди готовят вместе с учеными новый эксперимент на действующем энергоблоке Чернобыльской АЭС для доказательства правильности математической модели аварии! Но они решили испытания осуществить...
В сентябре 1986 года они действительно на первом энергоблоке в почти расхоложенном состоянии, на мощности 30 мегаватт при температуре воды в технологических каналах 60° провели эксперимент по динамике высотного поля нейтронов, связанный со сбросом группы из 103 стержней СУЗ в активную зону. При этом в технологическом канале, расположенном в центре активной зоны, поводили измерения. Данные на момент перед нажатием кнопки АЗ-5, а также результаты расчетов неизмеримых параметров использовали в качестве начальных и граничных условий. Правда, необходимо пояснить, что ночью 26 апреля в активную зону реактора кнопкой АЗ-5 были сброшены по разным версиям лишь 8 или 22 стержня СУЗ, притом 22 соответствовали тогдашнему Регламенту даже с запасом. Сброс 103 стержней гарантировал, что аппарат обязательно заглохнет. Но все-таки эти игры – не для слабонервных.
В эксперименте выполняли ту часть программы, которая была необходимой для ответа на конкретный узкий круг вопросов. И убедились, что весь расчет, как говорят специалисты, удовлетворительно согласуется с экспериментом и другими рабочими программами и, следовательно, он верен.
И, значит, он позволяет сделать вывод о надежном в целом реакторе и о возможных дополнительных мерах для повышения надежности РБМК-1000...
Какой же степени совершенства должен быть уровень квалификации специалистов и насколько велика их убежденность в принципиальной правильности конструкции реакторной установки, чтобы вот так спокойно, уверенно, внешне может быть даже хладнокровно рассчитывать и проверять на практике сложнейшие процессы! Процессы, способные, как мы уже теперь знаем, пусть в фантастически редкой, но все-таки осуществившейся ситуации привести к страшной беде... Но они выполнили расчеты. И они осуществили эксперимент. И они были правы.
Позже крупнейшие специалисты-ядерщики нашей страны рассказали об этом в своем журнале “Атомная энергия”.
В июне 1986 г. секретарь парткома ЧАЭС Парашин говорил мне:
– На тренировках мы формируем у эксплуатационников не просто дисциплину, но сознание личной ответственности. Например, в качестве задачи предлагаем ситуацию: “Оборудование остановилось, а на пульте управления остался всего один человек, – Вы как поступите?” Тут главное – самоорганизованность, хладнокровие. А знания можно получить в процессе учебы.
Как подчеркнул в своем выступлении через год, 22 апреля, в пресс-центре МИД СССР министр атомной энергетики СССР Н.Ф. Луконин, для осуществления аварийных и восстановительных мероприятий были задействованы лучшие научные, конструкторские, производственные, строительно-монтажные и эксплуатационные организации страны.
А еще нужно было выполнить обычный летний плановый ремонт на первом и втором энергоблоках. О судьбе третьего блока пока говорить было рано – требовалось решение специально для этого созданной комиссии. Для этой цели на всех электростанциях существует специальная служба профессионалов высокого класса, притом универсалов.
Рабочие-ремонтники ЧАЭС вернулись в свою мастерскую 26 апреля, то есть сразу после аварии, увидели ее прибранной и даже уютной! Это позаботился В.А. Волков, слесарь высшего разряда. В ужасе, напряженности первых дней, да еще когда вертолеты бомбили ректор четвертого блока, это было как-то особенно трогательно и жизненно важно для каждого. Очень добросовестный и вдумчивый человек этот Волков. Даже на общественной работе, возглавляя группу народного контроля, он не дожидается указания или запроса “сверху”. Просто, когда считает полезным, тогда и идет контролировать, например, столовую или другие объекты. Делает это грамотно, без придирок и без скидок. С малых лет он в атомной энергетике, ремонтирует реакторы, имеет награды и почетные звания. Возраст у него уже пенсионный, мог бы и отдохнуть. Да “замены ему нет”, – сказал Быстров, председатель цехкома РЦ-2, мастер по ремонту топливно-перегрузочных машин. Фамилию Волкова коллектив предложил включить в книгу Почета ЧАЭС, приурочив это событие к Дню энергетика. И Волков, и Быстров, и многие другие ремонтники по очереди оставались на станции и 26, и 27, и 28 апреля – надо было работать с топливом третьего энергоблока.
Без цеха централизованного ремонта (ЦЦР) не обходится ни одна электростанция. А здесь от всего огромного подразделения народу осталась лишь одна четвертая часть. Поэтому первые три дня все – от рабочего до начальника, не оглядываясь на должности, трудились в три смены: резали, сваривали металл, стеклили окна. И это было очень важно. Через вентиляцию, раскрытые окна и двери в помещения затянуло и продолжало задувать немало радиационной грязи. Просто придти туда и начать работать было нельзя. Сначала – дезактивация.
Поискали ремонтники на станции самое чистое в радиационном отношении место для своего отдыха. Таким местом оказался туалет. Это никого не смутило: мелочь! Там и обедали весь май и июнь, пока не дезактивировали для этой цели другие помещения.
В полиэтиленовых мешках им привозили термосы с пищей, которые централизованно получали из Чернобыля – там для приготовления обедов поначалу приспособили помещение бывшего детского садика. Нормальная (надо сказать, отличная) столовая появилась на станции лишь в сентябре 86-го.
30 апреля турбинисты и работники цеха централизованного ремонта были самой многочисленной группой на станции. Жили в “Сказочном” и работали по сменам.
Огромный комплекс работ не только на территории станции (об этом уже говорилось), но и непосредственно на энергоблоках выполняли монтажники ЮТЭМа под руководством главного инженера треста А.И. Заяца, заместителя начальника Трипольского управления треста В.Г. Микитася и В.Н. Коваля – ведь каждым летом они традиционно помогают работникам станции в проведении плановых профилактик, ремонтов и модернизаций. В помощь чернобыльцам со стройплощадки Запорожской АЭС прибыла бригада механизаторов монтажных работ А.А. Олейника. Она выполнила большую и чрезвычайно трудную работу. Особенно самоотверженно работал сам бригадир. Непосвященный по его поведению нс заметил бы его огромного личного горя: незадолго до этого Александру Александровичу из Афганистана привезли тело погибшего сына.
...Экстремальная производственная ситуация. Весь рабочий день – в респираторах. Лагерная жизнь. И все-таки на предприятии началась нормальная регламентированная работа. Пусть шла она в сопровождении ежедневного медицинского и дозиметрического контроля, пусть в сложной психологической обстановке, с постоянными думами и заботами об эвакуированных семьях, с беспокойством о семьях погибших и о здоровье пострадавших. Но все-таки явно начинались будни трудовой жизни на родной станции. И это немного успокаивало: жизнь начинает нормализовываться.
Эти люди выполняли ювелирно точную работу. Но ее темп диктовался радиационным фоном. Мы уже говорили о фоне. И помнить об этом действительно следовало постоянно. Недаром первыми из практических работников сюда пришли дозиметристы.
В 1986 году предельно допустимой радиационной нагрузкой, с которой разрешали работать монтажникам и ремонтникам, было 1 рентген в смену. На следующий год этот предел снизили до 60 миллирентген с правом в исключительных случаях увеличивать дозовую нагрузку за смену до 200 миллирентген.
Индивидуальные накопители для проверки от них требовали не раз в несколько дней, как у большинства работавших в зоне, а ежедневно: надо было оперативно знать истинное положение и решать, можно ли этого конкретного монтажника или ремонтника допускать к работе на следующий день или ему следует повременить.
Бывало, люди сами лезли в пекло, но каждый раз находился какой-нибудь руководитель любого ранга или даже просто рядовой работник, как бы подстраховывавший со стороны. Это как зимой в Сибири или в Заполярье прохожий смотрит, не обморозил ли ты уши, щеки и нос.
В мае 1986 года руководитель ремонтников Е.М. Куплешников делал это довольно эмоционально: “Если вы без моего ведома пойдете в такое-то помещение, я вам так врежу, как не придет в голову наказывать никакой администрации”. Рабочие его называли “отец родной”.
Части персонала станции приходилось одевать защитные пластиковые костюмы. Но, несмотря на такие предосторожности, после каждой смены всем на станции приходилось менять белье, шапочки, носки, обувь и перчатки. Время работы каждого контролировалось и учитывалось.
Там, где человеку не следовало находиться даже несмотря на предосторожности, использовали автоматические манипуляторы. Надо сказать, использование манипуляторов на атомных станциях – вполне обычное дело, например, при выполнении ремонтных работ в зоне первого контура. Ее так всегда и называют – грязной зоной. Есть такая детская игра: “Поймай рыбку”, или “Поймай, кольцо”. Нужно с помощью своеобразной удочки “выловить” со дна коробки какие-нибудь предметы. Ну, “выловить” – еще куда ни шло. А если требуется извлечь одну и взамен нее установить на место другую деталь в атомном реакторе? Да если требуется это сделать, практически не видя арену своих трудов? А если “удилище” к тому же изогнуто, так как иначе не подберешься, а близко подойти нельзя из-за высокого уровня радиоактивности?..
Порой и в таких условиях работают ремонтники на обычных атомных станциях. Поэтому в грязную зону допускают только хорошо обученных людей, виртуозов, на уровне автоматизма владеющих правилами техники безопасности.
И лишь нескольким рабочим на станции обычно доверяют самые ответственные сварные стыки в самых ответственных помещениях. Один из таких асов на ЧАЭС – сварщик шестого разряда, бригадир Н.М. Усенко. Конечно же, и он свою станцию не бросил, только четче организовал работу бригады: для срочных, “пожарных” дел у него постоянно выделен дежурный сварщик.
...Окопный рассказал об одном случае в ЦЦР. Однажды Быстров задумался, как бы это оформить себе наряд на срочную сварочную операцию побыстрее, без волокиты? Работа нужна немедленно, а тех, кто имеет право подписи, поблизости не видно. Усенко, видя это, спросил только: “Куда послать сварщика? Сейчас прийдет.” А ведь для него наряд не был пустой формальностью. В наряде – и гарантия здоровья, да и деньги: речь шла о более опасной работе при повышенном радиационном фоне.
Слесарь VI разряда ЦЦР, председатель цехкома И.И. Лавриченко, рассказывал, как Куплешников (легендарная личность!) сам остался в цехе 26 апреля и возглавил ремонтные работы на своем участке. Примерно четвертую часть всех рабочих цеха, оставленных после аварии на станции, он организовал для работы на самых жарких участках – так и хочется сказать – для этого беспримерного боя за жизнеспособность станции. Конечно, формально и в первую очередь – станции. Но в действительности – родной земли, за здоровье живущих на Земле людей... Он это осознавал. Бывают периоды, когда высокие слова воспринимаются буквально. Один турбинист с тепловой электростанции так вот и определил смысл своей профессии: “Чуствую себя Прометеем. Даю людям свет, тепло. Благодаря мне сияют экраны телевизоров, работают молотилки, станки, машины!” И он прав.
Ремонтникам на действующей АЭС всегда достается работа грязная в прямом и переносном смысле, то есть радиационно грязная. Плохо ли это? Могучие богатыри братья-близнецы Владимир, Александр и Виктор Семеряка – все трое признают стоящим только одно дело: ремонт атомных реакторов и реакторных систем. Они специализируются в работе с любой араматурой и главными циркуляционными насосами. Их обязательно приглашают на ревизию и аттестацию качества всех трубопроводов, кранов, разных задвижек и прочей “мелочи”, без которой, однако, невозможны надежность и вообще работа АЭС. Онн и слесари, и сварщики, и крановщики. Не раз им приходилось и до аварии ремонтировать реакторы. Теперь же, считают, им, как говорится, сам бог велел доводить эту технику до ума. Владимир и Виктор – бригадиры. В 1987 году их имена были в списке представленных к званию “Отличник атомной энергетики”. Они и не помышляли бросать свою станцию в час беды.
Постороннему может показаться, что ремонтник идет в “грязную” зону как в бой; опасно ведь. И в мирное время опасно. Но эти рабочие воспринимают подобные обстоятельства спокойно: грамотность снижает риск практически до нуля. Я видела немало ремонтников, проработавших на атомных станциях десятилетия. Они производили впечатление вполне здоровых людей.
...Теперь же “грязной” была вся территория станции. Даже пылинки в солнечном луче таили радиоактивность. Они оседали толстым слоем на стенах, полу, подоконниках, столах, окутывали машины, станки, словом – все поверхности. Влажная уборка пыли тоже была элементом дезактивации. Ее смывали из шлангов, вытирали тряпками.
– Все станочное оборудование огромного, насыщенного техникой цеха централизованного ремонта тоже оказалось под слоем пыли. Ремонтники сами мыли свои станки, смазывали, а на следующий день им снова приходилось смывать слой пыли и вчерашнюю смазку и заново смазывать металл. На этих станках они ежедневно работали, других не было. А пыль все ложилась и ложилась на блестящую поверхность. Моющий порошок, вода и собственные руки – это и были личные средства борьбы с последствиями аварии на рабочем месте у станочников Л.A. Дубчака, В.Ф. Гаврикова, Н.А. Гончаренко, А.Ф. Кубарева.
