Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 42 страниц)
* * *
Именно турбинистов ночной смены второй очереди ЧАЭС следовало бы благодарить за то, что в самом машинном зале, где и установлены турбины, не разгорелся пожар, а следом огонь не перекинулся на остальные три энергоблока станции.
Передо мной объемистая записка Р.И. Давлетбаева, в настоящее время – специалиста первой категории “Росэнергоатома”, а в тот период заместителя начальника турбинного цеха по II очереди – ответы на вопросы какой-то анкеты. По ходу текста Разим Ильгамович обводил траурной рамкой фамилии тех из виденных им эксплуатационников в ночь на 26 апреля 1986 г., кто вскоре погиб в результате переоблучения. Из турбинистов – B.C. Бражник, К.Г. Перчук, Ю. Вершинин, А. Новик.
Машинный зал был единым для всей ЧАЭС. Это – гигантское помещение длиной 840 м, шириной 151 м и высотой 31 м. В нем размещалось 8 турбогенераторов (ТГ) – по два на энергоблок – и множество другого оборудования. ТГ № 7 и 8 были частью четвертого энергоблока, на котором в тот момент проходили испытания. Сразу по их завершению должен был начаться капитальный ремонт. Испытания как бы вклинились в этот график, хотя и они были запланированы.
В соответствии с правилами технической эксплуатации (ПТЭ) перед каждым капитальным ремонтом проверяется состояние турбин и их систем. Их состояние не вызвало опасений. ТГ-7 следовало остановить. Испытания же касались ТГ-8. Давлетбаев лично контролировал проверку ТГ и за сутки спал всего часа четыре. К утру 25 апреля ТГ-7 был остановлен. Но эксперимент по разным причинам затянулся. В машзале делать было нечего, и Давлетбаев ушел на блочный щит управления (БЩУ-4) заполнять производственный журнал для следующей смены. Поэтому он оказался свидетелем по сути самых острых событий, связанных с этим злосчастным экспериментом. Но описывает в основном то, что имеет отношение к его хозяйству. И начинает рассказ с периода, предшествовавшего взрыву.
Он видел, как начальник смены энергоблока (НСБ) А.Ф. Акимов подошел к каждому оператору и, в частности, приказал старшему инженеру по управлению турбиной (СИУТу) И. Киршенбауму по команде закрыть пар на турбину, что тот и сделал. Выполнили свое и другие операторы, в частности, Л. Топтунов нажал на реакторную кнопку АЗ-5, то есть на “стоп”...
Вот как вспоминает события тех критических секунд А.С. Дятлов: “В 01 час 23 минуты 04 секунды системой контроля зарегистрировано закрытие стопорных клапанов, подающих пар на турбину. Начался эксперимент по выбегу турбогенератора. Со снижением оборотов генератора после прекращения подачи пара на турбину снижается частота электрического тока, обороты и расход циркуляционных насосов, запитанных от выбегающего генератора. Расход другой четверки насосов немного возрастает, но общий расход теплоносителя за 40 секунд снижается на 10-15%. При этом вносится в реактор положительная реактивность, автоматический регулятор стабильно удерживает мощность реактора, компенсируя эту реактивность. До 01 часа 23 минут 40 секунд не отмечается изменение параметров на блоке. Выбег проходит спокойно. На блочном щите управления тихо, никаких разговоров.
Услыхав какой-то разговор, я обернулся и увидел, что оператор реактора Л. Топтунов разговаривает с А. Акимовым. Я находился от них метрах в десяти и что сказал Топтунов, не слыхал. Саша Акимов приказал глушить реактор и показал пальцем – дави кнопку. Сам снова обернулся к панели безопасности, за которой наблюдал.
В их поведении не было ничего тревожного, спокойный разговор, спокойная команда. Это подтверждают Г.П. Метленко и только что вошедший на блочный щит мастер электроцеха А. Кухарь.
Почему Акимов задержался с командой на глушение реактора, теперь не выяснишь. В первые дни после аварии мы еще общались, пока не разбросали по отдельным палатам, и можно было спросить, но я тогда не придавал этому никакого значения – взрыв бы произошел на 36 секунд ранее, только и разницы.
В 01 час. 23 мин. 40 сек. зарегистрировано нажатие кнопки аварийной защиты реактора для глушения реактора по окончании работы. Эта кнопка используется как в аварийных ситуациях, так и в нормальных. Стержни системы управления и защиты в количестве 187 штук пошли в активную зону и по всем канонам должны были прервать цепную реакцию.
Но в 01 час. 23 мин. 43 сек. зарегистрировано появление аварийных сигналов по превышению мощности реактора и по уменьшению периода разгона реактора (большая скорость увеличения мощности). По этим сигналам стержни аварийной защиты должны идти в активную зону, но они и без того идут от нажатия кнопки АЗ-5.
Появляются другие аварийные признаки и сигналы: рост мощности, рост давления в первом контуре...
В 01 час. 23 мин. 47 сек. взрыв, сотрясший все здание, и через 1-2 секунды, по моему субъективному ощущению, более мощный взрыв. Стержни аварийной защиты остановились, не пройдя и половины пути. Все.
В такой вот деловой будничной обстановке реактор РБМК-1000 четвертого блока Чернобыльской АЭС был взорван кнопкой аварийной защиты. (?!?!) Далее я попытаюсь доказать, что для взрыва того реактора и не надо было никаких особых усилий. Если мне не удастся это, то только из-за неумения доходчиво изложить. Других причин нет, теперь все происшедшее ясно...”
А теперь снова дадим слово Р.И. Давлетбаеву.
Через секунды послышался гул низкого тона, сильно шатнуло пол и стены, с потолка посыпалась пыль и мелкая крошка, потухло люминесцентное освещение, установилась полутьма, затем сразу же раздался глухой удар, сопровождавшийся громоподобными раскатами. Затем освещение снова появилось. Все, находившиеся на БЩУ, были на месте. Операторы, пересиливая шум, окликали друг друга и пытались выяснить, что произошло. Заместитель главного инженера станции А.С. Дятлов громко скомандовал: “Расхолаживаться с аварийной скоростью”.
В этот момент на БЩУ-4 вбежал машинист паровой турбины (МПТ) B.C. Бражник и крикнул: “В машзале пожар, вызывайте пожарную машину” – и без дальнейших объяснений убежал обратно в машзал. За ним побежали Давлетбаев и начальник Чернобыльской бригады “Смоленскатомэнергоналадки” П.Ф. Паламарчук, который участвовал в проверке оборудования турбинного цеха.
С этого момента и почти до пяти часов утра понятие о времени потеряло смысл. Ночь пролетела, как пять минут, хотя помнятся, притом последовательно, даже детали. Все делалось на бегу, в спешке. Для начала огляделись и стали выяснять, все ли на месте.
Больше всего пострадала ячейка турбогенератора №7: над турбиной, по ряду “Б” над питательной системой, над шкафами электрических сборок арматуры ТГ-7, над помещением старшего машиниста кровля была проломлена и частично обрушилась. Часть ферм свисала, одна из них на глазах Давлетбаева упала на цилиндр низкого давления ТГ-7. Из атмосферы доносился шум вырывавшегося пара. В проломы кровли не было видно ни пара, ни дыма, ни огня. Лишь яркие звезды в ночном небе.
Внутри машзала на различных отметках возникали завалы из разрушенных металлоконструкций, обрывков кровельного покрытия и железобетона. Из-под завалов шел дым. Из раскрытого от повреждения фланца на всасывающем трубопроводе питательного насоса № 4 ПИ-2 била мощная струя горячей воды и пара. Приблизиться к ней было невозможно, обдавало горячим паром. Забежав обратно на БЩУ-4, Давлетбаев поручил старшему инженеру по управлению турбиной (СИУТу) И. Киршенбауму переносным ключом дистанционно открыть задвижки аварийного слива масла из главного маслоблока ТГ-7 в специальную емкость. Убедился в исполнении операции и убежал снова в машзал: масло могло вспыхнуть и вызвать пожар в машзале и кабельном
хозяйстве.
На отметке +12,0 Давлетбаев распорядился предупредить персонал о недопустимости нахождения в зоне завалов и в местах возможных падений свисающих конструкций; НСТЦ Г.В. Бусыгину – включить в действие спринклерную систему пожаротушения маслосистсмы ТГ-7; мастеру паровых турбин Ю.В. Корнееву – произвести аварийное вытеснение водорода из генератора №8.
В сущности Бражник вместе с дежурным слесарем Джамулой, как и полагается по инструкции, уже сами изолировали дренажи маслопроводов и слили масло из главного маслобака в аварийную емкость.
Радиационный фон был крайне неравномерным, особенно высоким в местах падения радиоактивных обломков сквозь дыры в кровле и т.д. Но без приборов этого не узнаешь, а ежеминутно измерять было некогда, да и не очень интересно – не до того.
Давлетбаева беспокоило, нужно ли включать систему орошения кровли водой, хотя пламени не видно. Он опасался, что вода попадет на шкафы электрических сборок приводов арматуры и вызовет замыкания. Посоветовался со старшим мастером цеха (СМЦ) К.Г. Перчуком, и тот сомнения развеял: на кровле машзала он уже побывал, очагов возгорания нет. Он вообще многое успел сделать самостоятельно. Увидев растекающееся масло, Перчук позвал машиниста турбин В.В. Бражника, обходчиков А. Новика и Ю. Вершинина, дежурного слесаря А. Тормозина и вместе стали принимать необходимые меры.
...Бражник умер от ожогов в московской “шестерке” одним из первых, вскоре умер и Перчук... Многие детали в действиях каждого чернобыльца выясняли во время обсуждений в этой самой больнице, “подсчитывая раны”.
– Бражник и Перчук пришли к нам в цех слесарями, потом сдали экзамены и стали машинистами-обходчиками турбин (в отечественной электроэнергетике принято любого новичка, пусть и с инженерным дипломом, сначала “прокручивать” на рабочих должностях для накопления опыта), – тихо рассказывал мне в своем кабинете на ЧАЭС заместитель начальника цеха А.А. Кавунец... Вдруг он изменился в лице, голос дрогнул, потянулся за сигаретой. – Да что говорить. Оба они, особенно Перчук, были моими друзьями. Хороший был человек и работник отличный. Не сложилась у него семейная жизнь. А друзей было много. Его очень уважали. Он был своего рода организатором вахты, как бы неофициальным лидером. В ту ночь я приехал на станцию в 3 часа ночи – и Перчука, и Бражника уже отправляли в больницу. Я успел поговорить с Бражником. Он рассказывал, как перекрытия, падая, перебили дренажи маслопроводов, как турбинисты сливали масло. Бражник тоже был холостым тридцатилетним веселым трудолюбивым парнем. В больнице вспомнил про свою лодку, рыбалку. Он копил деньги на новую большую лодку. Мечтал прокатиться по Припяти с мощным двигателем, чтобы можно было за 10-15 минут спуститься в Киевское море или пойти вверх, в Белоруссию – места там уж очень хороши... Да вот, не успел. А Перчук увлекался музыкой, особенно современной, ритмической. Собрал много магнитофонных записей, пластинок. И у него была лодка.
В мирное время трудно было бы даже представить, что обычно спокойный, рассудительный и исключительно трудолюбивый тридцатилетний Костя Перчук способен принимать решения с такой невероятной скоростью, просто молниеносно. Да обоих гренадерами не назовешь, среднего роста, крепкие парни. Разве вот Перчук постройнее и пошустрее, а Бражник – пополнее, медлительнее. Но в серьезную минуту повели себя одинаково мужественно.
...В машзале дышать было трудно. В воздухе – много пыли, воздух влажный, язык и горло пересыхают, пахнет озоном. В тот момент люди еще не осознавали, что через проломы в кровле сверху падают и куски графита из разрушенного реактора, частицы ядерного топлива. Озон относили на счет электрических разрядов в кабелях. На БЩУ-3 НСБ Ю.Э. Багдасаров сообщил Р.И. Давлетбаеву, что на деаэраторной этажерке и теплофикационной установке сработала сигнализация о повышении радиоактивности, и он дал распоряжение машинистам-обходчицам Бахрушиной и Гора удалиться в сторону первой очереди станции. Там же Разим Ильгамович увидел сидящего на полу Бражника и взял его с собой.
От Багдасарова к тому времени узнал, что и на БЩУ-3 около 100 мкр/сек, в воздухе радиоактивные аэрозоли, и надо надевать “лепестки” для защиты органов дыхания. Чуть позднее дозиметрист на БШУ-4 сообщил, что от Давлетбаева зашкаливает прибор, надо сменить одежду. (В больнице стала известна его доза – 400 бэр.) Напомним, приборы были довольно слабые, до 1000 мкр/сек. Но и по ним получалось, что разрешенная аварийная доза в 10 бэр может быть набрана за три часа. А по Правилам радиационной безопасности (ПРБ) право на работу в таких условиях полагается согласовать с директором или главным инженером АЭС. Но на это не было времени, как и некогда было ставить заграждения вокруг особо опасных участков машзала, которые рекомендовала инструкция. Никто не ушел и теперь.
Давлетбаев обошел ТГ-7 с “передка”. В районе ячейки манометров системы регулирования вверх фонтаном било масло из поврежденной трубки. Чтобы остановить насос аварийной кнопкой, побежал вниз. К сожалению, аварийные комплексы с портативными радиостанциями и комплектом изолирующих материалов, предназначенных для подобных случаев, оказались завалены и недоступны.
Пробегая по лестнице, увидел на отметке +5,0, как из разрушенного дренажного трубопровода выливалась широкая струя масла и растекалась на отметке 0,0, затем масло сливалось в подвал. Из-за завалов к аварийной кнопке подойти не удалось, к тому же было скользко, много пыли и дыма, не хватало света. Он раскатал пожарный рукав, бросил на пол и, связавшись из телефонной будки с БЩУ-4, приказал Киршенбауму дистанционно отключить маслонасос. Одновременно сообщил НСБ А.Ф. Акимову, что Ю.В. Корнеев вытеснил водород из генератора ТГ-8. Акимов ответил, что информацию понял и сообщит электрикам – это их хозяйство.
Чуть позднее на БЩУ-4 из здания первой очереди станции позвонил НСТЦ П. Егоров, спросил, не требуется ли помощь. Багдасаров сказал, что нет. Там уже были с первой очереди начальник реакторного цеха В.А. Чугунов, заместитель главного инженера А.А. Ситников, заместитель начальника реакторного цеха Орлов. Они стояли в кружок и активно обсуждали, что делать дальше. Прибыла и небольшая группа турбинистов во главе с С.В. Акулининым. Дело себе они нашли. После этого врачи разрешили Акулинину работать только в общественных организациях станции. Вообще, после аварии все члены профкома, парткома и комитета комсомола ЧАЭС – это “выгоревшие” той ночью специалисты, не захотевшие уезжать.
* * *
Примерно в это время на БЩУ-4 услышали сигнал вызова. Но на запрос, в чем дело, никто не отвечал. Сигнал шел с отметки +24,0 и не прекращался. Тогда “по нему” пошли, будто держась за невидимую нить. По дороге увидели Петра Паламарчука, который тащил на себе умирающего Шашенка. Это был его подчиненный. Паламарчук не знал о сигнале. Он сам догадался, где искать товарища. Уходил в разведку несколько раз, отыскивал проход, и... обнаружил потерявшего сознание человека, лицо которого узнать было невозможно.
Шашенок в удаленном месте контролировал параметры оборудования по программе. Над ним, на отметке +27 обвалились перекрытия, разорвало узел питательной воды – и кипяток хлынул вниз. Предполагают, что он нажал кнопку, желая обозначить разрушенное помещение и свое местонахождение.
Его вынесли во двор станции уже при смерти. То была первая печальная группа, которая вышла с АЭС. В этой группе был Н.Ф. Горбаченко. Вскоре его и Паламарчука товарищи увидели в московской “шестерке”. (Доза Паламарчука – около 400 бэр. Он после продолжительной болезни работает в Москве.)
К этому времени многие, в том числе и Давлетбаев, испытывали большую слабость, была рвота. Многие были уже госпитализированы, в основном почти принудительно, так как отказывались уходить. Наконец и его уговорили. По дороге заглянул в передвижную лабораторию Харьковского турбинного завода, вызванную до аварии для диагностики дефектного узла, некогда полученного от Ленинградского металлического завода (ленинградцы приехать отказались). Троим находившимся там сотрудникам он посоветовал двигаться в сторону первой очереди, но они отказались: уже разведали обстановку и считали, что в их автомашине безопаснее. Позднее двое из них умерли, а третий, переболев лучевой болезнью, вернулся на ХТЗ.
С наружной стороны ворот, около административно-бытового корпуса (АБК) увидел человек 20, среди них и работников турбинного цеха. На его вопрос, почему они здесь, обходчица О.В. Гора ответила, что было распоряжение руководства смены здесь собраться. Он посоветовал, что безопаснее для нее было бы находиться в помещении. Прежде, по телефону он уже советовал другой женщине, машинисту береговой насосной оставаться пока в комнате машиниста. Она была взволнована, но не паниковала, и только спросила, что делать.
Во внутреннем дворе, возле АБК-1 увидел большое скопление пожарных машин, кабины были пусты. В медпункте цеховой терапевт Галина Ивановна Навойчик встретила Давлетбаева сочувственно: “И Вы здесь...” Его, Ю. Трегуба и И. Киршенбаума в машине “скорой помощи” отправили в медсанчасть № 126.
* * *
...Из электроцеха погибли пятеро. Многих из дома вызвали по телефону для первоочередных работ. Из семнадцати дома оказались семеро – суббота: рыбалка, дачи.
– Я бы выделил Александра Григорьевича Лелеченко,– это говорили многие.
“Вся короткая, но глубокая по содержанию жизнь этого скромного человека, человека труда была направлена на служение Родине. Мы гордимся своим товарищем. Он удостоен высшей награды Родины – Ордена Ленина. Пусть ваш коллектив с гордостью и достоинством носит имя Александра Григорьевича Лелеченко” – писал директор ЧАЭС М.П. Уманец в село Новоореховка Полтавской области Лубянского района: в ответ на запрос детей из школы, в которой учился Саша Лелеченко, можно ли школе присвоить его имя и установить бюст. Комитет комсомола ЧАЭС сделал для этой школы переходящий вымпел “Лучшему пионерскому отряду”.
Александр Григорьевич к испытаниям имел отношение как заместитель начальника электроцеха второй очереди. Принимал участие и в обсуждении программы испытаний. Поэтому в пятницу не ушел домой, хотя работал с восьми утра. Он считал, что испытание – процесс непрерывный, и заниматься им должны одни и те же люди.
– Лелеченко пришел в нашу службу практически первым. Он создал ее.– Рассказывает начальник смены электроцеха Н.А. Бондарь. Взял на работу и меня, и остальных. А сам работал лучше всех. Любил чертить. Любой чертеж, инструкцию красиво выполнит и обязательно завернет в целлофановую пленочку, чтобы не испачкалась. И дочку свою научил уважению к работе. Она в то время училась в Киевском политехническом. Чувство ответственности у него было феноменальным. Даже попав однажды (до аварии) в хирургическое отделение Киевской больницы, умудрялся звонить оттуда на центральный щит управления и присылал вычерченные им схемы. Мы все его очень любили.
– Он и погиб из-за своей добросовестности, – считает другой начальник смены электроцеха А.В. Орленко, который в ту ночь работал вместе с Александром Григорьевичем.
Когда начальнику электроцеха приказали полностью отключить все электропитание на четвертом энергоблоке, Лелеченко доложил: “Все связи на блоке уже обесточены”. – Он сам произвел необходимые переключения.
– Оборудование четвертого блока в результате аварии осталось без электропитания. Лелеченко быстро разобрался, что именно пострадало, и принялся необходимое восстанавливать,– рассказывает заместитель главного инженера ЧАЭС по ремонту оборудования
В.М. Алексеев (он был на станции с пяти утра, чтобы определить, какие необходимы ремонтные работы и механизмы).
Обломки кровли, части конструкций здания, куски раскаленного графита падали на оборудование и пол машинного зала. Электрики, как и турбинисты, видели графит на полу. Понимали смысл увиденного, но воли чувствам не давали...
На крышах некоторых помещений реакторного отделения, деаэраторной этажерки возникло более тридцати очагов пожара. Крыша машзала, к счастью, не горела, но опасались увидеть огонь и здесь. В машзале размещены турбогенераторы. Их охлаждают водородом, который вырабатывается на электролизных установках в 100 метрах от здания четвертого энергоблока. Вспомним: машзал – общий для всех энергоблоков АЭС, три блока действовали. Огонь мог перекинуться и на них. К счастью, кровля машзала не загорелась. Но водород взрывоопасен. Он может гореть и без видимого пламени – сам источник его надо отсечь.
Лелеченко бросился к электролизным установкам. Уже в 1 час 30 минут – меньше чем через 10 минут после аварии – он отключал одну станцию за другой, предотвращая возникновение горючей смеси.
Ему стало плохо. Взял у врача йодистый калий, чуть отдохнул и пошел снова в это пекло, чтобы принять дополнительные меры: водород в генераторах заменить азотом. Лелеченко взял с собой сотрудников Шаповалова, Баранова и Лопатюка – они вместе выполнили эту операцию. Кстати сказать, официально Баранова все это никак не касалось: он обслуживал энергоблок №3. Имел полное право не согласиться с просьбой Лелеченко. Но... проработал больше двух часов, пока его не отправили в медпункт и оттуда – в больницу.
Лелеченко всегда был требователен к себе, был отлично подготовлен теоретически, любое дело выполнял в срок, и его не нужно было проверять. Того же требовал и от подчиненных. На своей предыдущей должности – начальник смены ЧАЭС – он был лучшим. А вот наказывать подчиненных не любил. Только изредка, если человек его подводил, говорил с горечью: “Ты же так и не сделал”. Его очень уважали.
– Лелеченко вообще был одержим работой. День и ночь пропадал на станции вместе с В.И. Поденком. Вторая очередь – их детище. Они курировали ее строительство и монтаж, потом стали эксплуатировать. Поденок в день аварии был на строительстве Минской АТЭЦ. Теперь он – заместитель главного инженера второй очереди станции.
– Я вспоминаю Лелеченко буквально каждый день, – рассказывал почти через три года после аварии начальник смены электроцеха Н.А. Бондарь. – И не только потому, что к нему в любое время можно было обратиться за советом (окошко его кабинета светилось, бывало, и до 23 часов). Он всегда находил путь к истоку проблемы, будь то личная беда или непонятная схема.
– С ним хотелось говорить о жизни. Для каждого он находил какие-то очень важные, от сердца мысли, – это сказал мастер электроцеха В.Д. Лебедев, – Знаю, что его отец был главным инженером предприятия, и в школе Саша чувствовал к себе особое отношение учителей: его как бы уважали авансом, перенося на него свои симпатии к его родителям. А Саше хотелось любыми путями избавиться от этой привилегии, он даже иногда специально хулиганил, чтобы вызвать учителя на наказание и не быть “выше” других хлопцев. И на станции он выкладывался полностью: пока не решит вопрос до конца, не уйдет с работы. Настоящий энергетик. (Дисциплина у нас, на АЭС, полувоенная. Нас могут затребовать на работу и в выходные, и в праздники. Я, например, должен извещать, где буду находиться, потому что любые неполадки следует ликвидировать немедленно. Нельзя оставить потребителей без электроэнергии.) Между тем, Лелеченко вовсе не был ангелом. Он был обыкновенный человек. Очень любил дочку и жену, много возился со своей машиной. Но, правда, чаще и дома продолжал свой рабочий день.
...Выходит, во время испытаний Лелеченко не спал сутки. У него покраснели лицо, грудь. “Под конвоем” его отправили сослуживцы в санчасть. Однако из санчасти Александр Григорьевич ушел домой. Выспался, а утром вернулся на станцию.
Позже он рассказывал: “Я ждал, ждал. Потом вижу, что там много народу тяжелее меня. Я и ушел”.
А 27 апреля выяснилось, что подземные кабельные каналы затапливает вода, которая поступала из поврежденных систем энергоблока, а также в процессе тушения пожара. Лелеченко сам отправился проверять эти кабельные трассы. Они находятся во дворе на поверхности земли между третьим и четвертым энергоблоками.
В это время А.Сухомлинов полез в кабельный тоннель. Выяснил, что вода идет по кабельным проходкам. “Он и Лелеченко могли бы любой элемент кабельной сети найти с завязанными глазами – ведь принимали его от монтажников еще до пуска блоков”, – рассказывает друг Лелеченко А. Васильев.
Вместе со старшим инженером по противопожарной безопасности А.Р. Бакуном Лелеченко поднимал тяжелые плиты перекрытия кабельных каналов на ВСРО (вспомогательном сооружении реакторного отделения), чтобы узнать, откуда течет вода. (Обычно эти плиты с трудом поднимают несколько человек.)
Конечно, в цехе были подчиненные. Тяжести-то не обязательно поднимать самому. Но, говорят, в тот момент никто бы не мог сказать определенно, что лучше: послать кого-то или идти самому.
Увидев Лелеченко, начальник службы радиационной безопасности приказал на этот раз его увести в бывший пионерлагерь “Сказочный”, где в то время поселились эксплуатационники, а оттуда его 2 мая отправили в Киев. Неподалеку в деревне товарищи нашли его эвакуированную из Припяти жену.
Если бы не в Киев, а в Москву, да не на пятый день, а в первый – может, удалось бы спасти этого человека. Но он сам не хотел смириться с серьезностью своего положения. Дочка рассказала Васильеву, что когда она в Киеве утром 8 мая вошла к нему в больничную палату, то застала своего отца за мытьем пола! А днем он скончался.
Саша Сухомлинов через день после аварии уехал в отпуск, а вернувшись 24 мая, приехал прямо в “Сказочный” и получил... письмо от своего друга Саши Лелеченко, написанное им до больницы: “Если со мной что-нибудь случится, позаботься о моей семье...” Сухомлинов читал письмо и плакал.
Лелеченко, по его просьбе, похоронен в родной деревне, в Полтавской области, где он родился 28 мая 1938 г. Проблемой было вывезти в Полтаву его тело – Киевэнерго помогло: положили в цинковый гроб, дали автобус и автомобиль РАФ.
Говорят, у Лелеченко и Ситникова характеры были схожи.
* * *
Погиб дежурный электромонтер Виктор Иванович Лопатюк.
Всех из своей производственной группы он отправил по домам: “Идите, я уже старый”. Ему не было и тридцати...
Из рабочей тетради комитета комсомола ЧАЭС (записи сделана в первые недели и месяцы после аварии): “Комсомолец Виктор Лопатюк, уроженец Чернобыльщины. Успешно окончил Политехнический институт и был направлен на работу на ЧАЭС. Здесь он встретил свою будущую жену. Жили сначала на частной квартире, затем в семейном общежитии, в дальнейшем мечтая о капитальном жилье...
Сразу после взрыва комсомолец В. Лопатюк со своими товарищами выполнял аварийные работы по предупреждению распространения аварии, в частности на электролизной станции. Затем продолжал выполнять работы по спасению оборудования, находясь в особо опасных условиях. Работал до тех пор, пока были физические силы. Потом его подхватили под руки и посадили в подоспевшую машину “скорой помощи”.
– От рабочего места Лопатюка была видна стена четвертого блока,– рассказывает старший дежурный электромонтер Б.Д. Луговой.– От взрыва вылетели окна. Его послали осмотреть трансформатор пристанционного узла и оценить обстановку. Когда он в очередной раз пошел выполнять необходимую операцию, то по пути потерял сознание. Его подняли, привели в чувство – и он стал рваться из рук: “Пустите, я доделаю, я не успел...” Потребовал, чтобы его подвели к щиту, который он не успел отключить. Его не пускали. “Не поведете – я ползком доползу!” Во второй раз его со станции вынесли прямо в “скорую”.
Похоронили Виктора 20 мая в Москве. А 3 июня родилась его дочь Юлечка.
Лопатюк всегда казался спокойным, уравновешенным, даже в спорах оставался человеком воспитанным и очень тактичным. И внешне он казался мягким человеком. Немного выше среднего роста, чуть полноват, светловолос, круглолиц. Даже со стороны было заметно, какая нежная кожа на его щеках.
В действительности он был очень увлекающимся, даже страстным человеком. Станционное оборудование освоил быстро, и в работе оно “загадок” ему и Баранову не задавало. Заинтересовался радиолюбительством, музыкой, мечтал усовершенствовать свой магнитофон. Он был очень открытым человеком и всегда окружен друзьями. Все должны были знать о его радостях и проблемах – в молодом дружеском коллективе это ведь естественно. Переехав в Припять, купил мотоцикл, потом автомашину, он ухаживал за нею, словно за ребенком. Виктор любил докопаться до сути в любом деле. Не стеснялся спрашивать, многим интересовался и вообще старался знать побольше разных научных, технических и житейских премудростей.
Даже на работу по вахтам перешел, чтобы свободнее распоряжаться личным временем (три дня работаешь – два выходных). Он был страстный рыбак и очень любил лес. Бывало, отправится с друзьями по грибы, так даже идя по их следу, умудрялся увидеть больше. Уже и о покупке новой лодки договорился, да вот, не успел. Была и другая причина для поисков свободного времени: женился Лопатюк не так уж давно. И, конечно же, находилось время для Яны и Вани – детишек, весьма заинтересованных в его внерабочих делах.
Комитет комсомола ЧАЭС предложил навечно зачислить в состав комсомольской организации А. Кудрявцева и В. Лопатюка: “То, что ребята сделали для нас, не забудем никогда”... У нас часто воздают людям должное после их смерти или, в лучшем случае,– в старости.
Действия этих людей не вполне были предусмотрены инструкцией. Регламент работы на атомной станции не посылает людей на смерть. Но ведь и в воинском уставе не сказано, что вражеские боевые доты надо закрывать своим телом.
“Смерть неосознанная – это смерть. Смерть осознанная – бессмертие”. Это сказал армянский писатель и философ V века Ерише.
– Погибшие приняли смерть во имя нашей жизни,– сказал на Вечере Памяти директор ЧАЭС, а сейчас – глава украинской атомной энергетики М.П. Уманец, – В ту ночь, 26-го, они пытались локализовать аварию на четвертом блоке и одновременно спасти первые три. Мы и сегодня вправе считать их работающими – это будет лучшей памятью о них... Но нам этого не достаточно. Наша память – это не только скорбь о погибших и соболезнование близким. Перед этой памятью каждый работающий в любой отрасли сегодня должен определить меру своей ответственности за то, что лично он делает. Не можешь, не уверен – уходи. Чувствуешь, что не хватает знаний и не способен их набрать – тоже уходи. В первую очередь самые высокие требования должны быть к себе самому.
* * *
Примчались на станцию и строители – они сооружали здесь III очередь ЧАЭС, то есть энергоблоки №5 и 6. База Управления строительства (УС) ЧАЭС находилась в непосредственной близости от реакторного отделения четвертого энергоблока. Начальник стройки В.П. Кизима, его заместитель и будущий начальник УС ЧАЭС В.П. Акимов, главный инженер В.В. Земсков, секретарь объединенного парткома стройки Ф.Д. Шевцов и заместитель начальника треста “Южтеплоэнергомонтаж” (ЮТЭМ) Токаренко были по своей инициативе на пятом энергоблоке вскоре после взрыва. С помощью дирекции станции пытались определить масштабы беды, вывели рабочих.
