Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 20 (всего у книги 42 страниц)
Стало ясно: необходима подвижная наземная радиогеохимическая станция. В лаборатории Л.М. Хитрова срочно разработали и создали уникальный наземный комплекс-лабораторию на колесах, который позволял на ходу не только выполнять все необходимые измерения, но тут же их обрабатывать и интерпретировать. На этой машине он тогда прошел в общей сложности более 30 тысяч километров. В 1989 году был создан более совершенный вариант этой лаборатории – с ЭВМ и мониторами – Институт имени Вернадского создал его для использования в совместном советско-американском эксперименте в Ялте.
Сотрудники института разделились на группы. Одни изучали распределение радионуклидов в почвах и растительном покрове с помощью вертолетных гамма-спектрометрических комплексов и анализа многочисленных проб почвы. Другая группа изучала распределение и миграцию радионуклидов в речных водах, Киевском водохранилище, в Днепре и других внутренних водоемах. Третья группа – пути миграции радионуклидов, выброшенных в биосферу (почвы, вода и т. д.); четвертая исследовала возможности промышленной дезактивации пресных вод, загрязненных радиоактивными продуктами. Все это – традиционные для Института геохимии и аналитической химии направления исследований. Пятая группа института на основе термодинамических и физико-химических данных занялась моделированием форм поступления радионуклидов в биосферу из горящего четвертого энергоблока ЧАЭС в условиях высоких температур.
Чернобыль мая 1986 г. на многих произвел ошеломляющее впечатление, и не только своим внешним видом полувоенного города. Руководители очень высокого ранга могли пристроиться по двое на одном стуле и не замечать неудобств, срочно готовя какой-нибудь невероятно важный документ. Никого не смущало, что за ночь необходимо подготовить правительственный документ и что наутро он может оказаться уже устаревшим.
Л.М. Хитров вспоминает такой случай: как руководитель комплексной экспедиции он решил обратиться к Ю.Д. Маслюкову как к руководителю Правительственной комиссии и был немедленно им принят. “Меня очень интересует состояние воды”, – “Что вам нужно для работ?” – “Финский анализатор”. – “Пишите бумагу”. – “Так я не директор института”. – “Так вам это нужно или нет?” – “Я написал бумагу от руки, и на ней появилась виза Ю.Д. Маслюкова, заместителя Председателя Совета Министров СССР. Анализатор мы получили довольно быстро. Когда прилетели Е.П. Велихов и B.Л. Барсуков, наша потребность в дефицитных по тому времени дозиметрах их также не поставила в тупик.
Операторы и сам комплекс Хитрова разместились в бывшем кабинете начальника Чернобыльской пристани, Хитров же на ночь уезжал в Киев или на левый берег Припяти в г. Гончаровка к вертолетчикам. “Вот это были – парни, многие вспоминали небо над Афганистаном!”. В июле Лев Михайлович попросил по дружбе свозить и его, чтобы проверить ходившую в то время по Чернобылю легенду о будто бы светящемся ореоле вокруг и над четвертым блоком. Дважды облетали они станцию ночью, чтобы лучше видно было – никакого свечения не обнаружили... “А вчера – видели!”. Легенд о Чернобыле и теперь немало бродит по Земле.
Особое беспокойство вызывало состояние воды.
Первой задачей исследователей было установить комплекс на заякоренном судне Минздрава “Академик Морзеев” около г. Лютеж – заплотинной части Днепра, в 15-20 километрах от Киева. Это был своеобразный научно-исследовательский буй. Радиогео– химики вели непрерывные круглосуточные замеры радиоактивности речной воды: автоматизированные самописцы непрерывно вычерчивали свои кривые. На этом же судне медики делали аналогичные замеры по тем же параметрам, но один раз в сутки.
Непрерывность замеров имела принципиальное значение: оказалось, что в толще воды попадались загрязненные “пятна” как бы в виде линз различного, но не очень большого размера. При периодических замерах их можно было не заметить и считать воду полностью чистой или, напротив, зафиксировать и считать воду илишне грязной. Между тем, все это имело практическое значение для Киева. В случае прохождения в воде сильного “облака” дежурившие круглосуточно операторы комплексной геохимической экспедиции могли сообщить об этом в Правительственную комиссию. Вода от станции наблюдения до Киева идет часов шесть. Этого времени было бы достаточно для принятия необходимых мер. К счастью, они не потребовались – заметных “пятен” повышенной активности зафиксировано не было.
Такой же контроль осуществляла станция на р. Припять – главном источнике загрязненной воды. Для этого у речного вокзала Чернобыля на буе установили датчики гамма-активности. Уже с конца мая этот комплекс исправно выдавал информацию в Правительственную комиссию, Госкомгидромет и другие организации. Комплекс немедленно зафиксировал бы прорыв радиоактивности от АЭС в сторону Киевского водохранилища, если бы он произошел.
Третий комплекс установили на плавающем научно-исследовательском судне АН УССР “Академик Вернадский”. Здесь гамма-съемку вод Киевского водохранилища и Днепра можно было вести периодически: воды полностью перемешались и стали практически однородными. Судно в июне 1986 г. проплыло по всему Днепру от Херсона и обратно к Чернобылю: искали вторично образовавшиеся радиоактивные пятна, которые теоретически могли существовать где-нибудь в “медленных” водах водохранилища. Но практически таких пятен зафиксировать не удалось. Если в устье рек Припяти и Тетерева такие загрязнения довольно контрастны на общем водном фоне, то в нижней части Киевского водохранилища вода была практически однородной.
Автоматические измерения шли через каждые 10 секунд – это 100-120 метров хода корабля. Они-то и выявили микроструктуру, неоднородность вод. Загрязненные радиоактивностью воды из Припяти и Тетерева как бы вкрапливались в относительно более чистые воды Киевского водохранилища. Самописцы их обозначали всплесками кривой.
Съемки в Киевском водохранилище сопровождали отбором и радиохимическим анализом проб воды и донного ила.
Только начали эти съемки – и прошел первый за длительное время дождь. Он промыл атмосферу, вынес радиоактивность с почвы в воду. И, тем не менее, радиоактивность не достигла предельно допустимых уровней.
Потом проводили новые съемки радиоактивности в водах рек Припяти, Тетерева, Днепра с отбором проб: всего пять раз в 86-м, два раза – на следующий год. И лишь одна съемка потребовалась через год: обстановка явно улучшалась.
Данные, полученные этой лабораторией по воде, уже в сентябре 1986 года вошли в советский доклад МАГАТЭ.
Л.М. Хитрову было что рассказать коллегам. Всего за год была составлена серия карт распределения радионуклидов в воде Киевского водохранилища. Разглядывая их, отчетливо видишь, как резко упала радиоактивность не только в районе Лютежа, но и г.Чернобыля. Выявилась и другая закономерность: у выхода Днепра в Черное море вода гораздо чище, чем в районе Киева.
Для получения этих сведений потребовались многие тысячи различных проб, аэро-гаммасъемок – в дополнение к непрерывным гамма-съемкам со стационарных комплексов. Некоторые анализы требуют по несколько дней работы для получения результата, который в итоге окажется просто одной цифрой в высокой колонке таких же цифр: пробу нужно высушить, сжечь, обработать, поочередно различными химикатами и лишь потом проводить на ней измерения.
Пришла первая зима после катастрофы. Комплекс института геохимии и аналитической химии с “Академика Морзеева” перенесли в Киев, а его датчики установили на киевском водопроводе, где он измерял состав воды на входе и выходе. В Чернобыле такой же комплекс-станция остался на своем буе у пристани и всю зиму мерил радиоактивность подо льдом. Одновременно шли исследования на Волге и Москве-реке.
Ни в Днепре на всем его протяжении, ни в Припяти, тем более на Волге и в Москве-реке отклонений от санитарных норм в уровне радиоактивности не было. Даже в октябре 1986 года радиоактивность днепровской воды в районе Киева и выше не превышала океанический уровень. Это в тысячу раз меньше предельно допустимых концентраций.
... Специалисты предсказали, что окончательное формирование радиоактивного загрязнения природных сред закончится в течение 1988 года. Так, в общем-то, и произошло.
В марте 1989 г. председатель Госкомгидромета СССР академик Израэль сообщил, что цезий-137 с уровнем загрязнения 15 Ки/км2 и более распространился на площади около 10 тыс. км2 (1,5 тыс. км2 в УССР, включая 0,5 тыс. км2 в зоне отселения, 2 тыс. км2 – РСФСР и 7 тыс. км2 в БССР, включая 3 тыс. км2 в зоне отселения). Всего на территории вне зоны отселения расположено 640 населенных пунктов с населением более 230 тыс. человек. Позднее в России обнаружили неизвестные прежде обширные “пятна”.
Горизонтальная миграция радионуклидов оказалась несущественной, если иметь в виду крупный масштаб зоны загрязнения – их изолинии на карте почти не смещались. Но в узких пределах территорий такие перемещения были довольно заметны. Грязь переносили на колесах, на ногах, в результате хозяйственной деятельности.
Чернобыльская авария оказалась непохожей ни на одну из подобных аварий в мире не только по масштабу, но и по характеру загрязнения территории. Все это создавало большие трудности для анализа последствий катастрофы.
Из реактора в Чернобыле было выброшено около 450 различных видов радионуклидов. Из них львиная доля, 80-90%, в первые дни приходилась на короткоживущий изотоп йод-131. Постепенно, с прекращением выбросов радиоактивность падала. На сцену выступали долгоживущие элементы: рутений, родий и др. Со временем содержание изотопов заметно уменьшилось, и на первом месте оказались цезий-137 и стронций-90. Зато обнаружились и трансурановые элементы: плутоний, америций и некоторый другие, хотя и в небольшом количестве.
Чуть позже были построены довольно подробные карты загрязнения этими радионуклидами, а также цирконием-95, рутением-103, танталом-140 и др.
Три ярко выраженных “языка” протянулись от станции на север, юг и запад. Их принесли ветры. “Языки” называются “радиоактивный след”. Исследования радиоизотопного состава на радиоактивном следе показали, что всюду радионуклиды распространены фракционно, в виде пятнистых скоплений большего или меньшего масштаба. Например, на северном следе обнаружено стронция раз в десять больше средней величины. И загрязнение цезием также имеет пятнистый характер.
Часто радиационный фон оказывался неодинаков даже на расстоянии в метры, сантиметры: ветром обломки, грязь да пыль разнесло неравномерно. Куда больше попало – там и большая опасность. Летом 86-го на территории АЭС обнаружили бетонный столб, у которого одна сторона почти совсем чистая, а к другой прислониться ни в коем случае не рекомендуется, так “светит",
Такая неоднородность, пятнистость выпадений поразила даже специалистов. После ядерного взрыва в Хиросиме и взрыва ядерного хранилища на Урале осадочные выпадения были иными: рассеяны по земной поверхности довольно равномерно.
Ядерная авария в Чернобыле привела к загрязнению местности изотопами сложного ядерного состава, принципиально иного по сравнению с последствиями от взрыва бомбы. А поэтому кстати, в Чернобыле и спад радиации идет значительно медленнее.
Характер чернобыльского следа определялся в первую очередь динамикой выброса из реактора. Свою роль сыграли и дожди, неравномерно выпавшие в зоне прохождения радиоактивного облака. На некоторых участках плотность загрязнения цезием и стронцием достигала 20-30 Ки/кв.км; а в отдельных местах – около 80 Ки/кв.км.
Данные аэроспектральной съемки и анализ проб почв показали, что на ближнем следе концентрация стронция колебалась в пределах 0,2 мКи/км2, то есть меньше, чем предполагали ранее, когда сравнивали относительную плотность радиоактивных выпадений данного радионуклида (Ки/км2) в различных секторах – и мощность дозы (р/ч). Плотность загрязнения плутонием на ближнем следе достигает 0,1-1 Ки/км2, в непосредственной близости к промышленной площадке местами превышает 10 Ки/км2, но с расстоянием относительно быстро убывает. Однако плутоний, стронций и некоторые долгоживущие радионуклиды встречаются не в чистом виде, а в составе частиц топлива. Это было очень важно понять и теоретикам, и практикам-экономистам и биологам – при изучении сложившейся картины и в прогнозе на будущее, а также при рассмотрении путей перемещения этих радионуклидов и почвах, водах, грунтах, растениях и животных.
Активную дезактивацию и интенсивные специальные агромелиоративные мероприятия проводили для снижения уровня радиации в пищевых продуктах до 4 раз (учитывают лишь цезий-137). По рекомендациям Госкомгидромета СССР, эти меры при соблюдении предписанных норм проживания позволяют считать безопасным норматив загрязнения почв цезием-137 даже до уровня 40 Ки/кв.км. Но эти нормы проживания такие жесткие, что едва ли возможно на них согласиться.
Радиоактивному загрязнению вообще подверглась значительная часть сельскохозяйственных угодий внутри 30-километровой зоны и примерно 2 миллиона га – за ее пределами. В Чернобыльском районе около 46 процентов загрязненной территории приходится на придорожные ландшафты, а все равнинные открытые территории – это поля. Примерно половина из загрязненных земель Белоруссии и РСФСР тоже пришлась на сельскохозяйственные угодья и столько же – на леса, болота, реки и озера.
Нужны были срочные меры защиты населения, сельскохозяйственных и диких животных, растений. Какие решения искали специалисты Госкомгидромета вместе с учеными, представителями многих организаций? Часть пищевых продуктов сразу просто запретили употреблять в пищу, использовать на корм скоту или даже отправлять на переработку. В других случаях рекомендовали изменить технологию хранения и переработки или устанавливали верхний предел загрязнения, после которого использовать продукты уже нельзя. На всех рынках, прилежащих к зоне Чернобыльской АЭС, действовал радиационный контроль.
В случае необходимости землю, строения, машины, растения обрабатывали раствором химикатов, отмывали или даже захоранивали. Эта титаническая работа потребовала усилий тысяч людей и немалых затрат.
В дальнейшем мы остановимся на этих вопросах детальнее,
Научное обоснование большинства мероприятий по дезактивации территорий внутри и вне 30-километровой зоны ЧАЭС осуществлял Военный научно-технический центр Министерства обороны СССР. Его основной задачей была разработка методов и методик оценки радиационного состояния территорий, объектов окружающей среды, а также методик и технологий дезактивации местности, населенных пунктов, объектов народного хозяйства, автомобильной и инженерной техники; санитарной обработки личного состава военных и гражданских ликвидаторов. Эти методы применялись на ПУСО, обмывочных пунктах для автомашин, контрольных пунктах на территории и в зданиях АЭС, в пунктах дезактивации одежды. Палитра тем, которой занимался Центр, как видим, была довольно обширной, о чем говорит и такой, казалось бы, мелкий пример, как разработка средств дезактивации одеял после временного использования с тем, чтобы их можно было применять повторно.
Одна из крупных задач Центра – прогнозирование уровня радиоактивного загрязнения окружающей среды зимой 1986-1987 гг. и особенно в ожидании весеннего паводка. Снега было много, опасались быстрого таяния и смыва в реки большого количеств радиоактивных материалов с поверхности земли. С этой целью планировали и обосновывали защитные мероприятия, в том числе сооружения разного рода дамб.
В Центре оценивали принципиальную возможность проживания населения на пострадавших территориях. Особого накала достигла дискуссия о реэвакуации эвакуированных жителей. Дело в том, что после первой крупномасштабной дезактивации территорий за пределами зоны радиационный фон во многих населенных пунктах существенно снизился. В пределах возможного была очищена от обломков и прочего кровля АЭС, на вентиляционную трубу даже подняли победный флаг. Это вызывало оптимизм у партийного руководства Украины и военного командования, которые объявили о скором возможном возвращении людей в свои дома. Но работники Центра В.П. Корастилев, Б.П. Дутов, С.П. Мельник, М.Ф. Леонтович и другие из НИ-42 Гражданской обороны в своих докладных записках на конкретных цифрах показывали, что в действительности радиационная обстановка вскоре после дезактивации не только не улучшается, но нередко ухудшается, и о победных рапортах говорить рано. Значительные выбросы из реактора шли еще осенью 1986 г., ветер переносил радиоактивную пыль... Решение о реэвакуации было отменено. (Эти военные люди теперь работают в общественной организации “Заслон Чернобыля”).
Немало было и более прозаических, но очень важных проблем.
На территории зоны было очень много различных материалов и техники, которые требовалось немедленно захоронить. Это относилось и к снятому грунту, и имуществу пострадавшего энергоблока. В Центре определяли, куда конкретно и каким способом все это перевозить и захоранивать, указывали места для временных могильников, а затем контролировали исполнение.
С первых же чисел мая 86-го в Центре работало много военных ученых и специалистов из большинства научно-исследовательских институтов и академий Министерства обороны СССР, гражданской обороны СССР. Начальник института №42 Б.П. Дутов приехал в Чернобыль среди первых, с ним были и научные сотрудники, и технические работники, среди них две молодые женщины: И.В. Левшина и В.И. Степанова, гражданские люди. Но раз надо – поехали. Сейчас многие облучены и очень больны.
Правительственная комиссия часто давала задания Центру: как решать ту или иную задачу. И его сотрудники нередко не просто предлагали ответ, но и сами участвовали в реализации мероприятий, обучали своим методикам и технологиям и не успокаивались, пока не убеждались, что все идет, как надо.
Однажды мне предложили посмотреть, как войска Гражданской обороны проводят дезактивацию местности в одном из населенных пунктов. Нужно было срезать слой грунта, укладывать в машину и увозить в могильник. Меня интересовало, отвечает ли наша методика поставленной задаче. Начальник штаба ответил, что уже вывезли 2 тыс. кубометров грунта; показал и документы, в которых сказано, какими силами и средствами эту работу выполнили: 5 машин и всего несколько солдат, – рассказывает С.П. Мельник. – Но таким малым числом людей и техники невозможно выполнить объявленный объем работы. Явные приписки. Я заставил соответствовать методике.
Рекомендации не были чьим-то капризом, благим пожеланием. Каждый вечер, нередко заполночь руководители подразделений Центра обсуждали новые предложения и наутро докладывали своему главному руководству. После одобрения они немедленно реализовывались, а также фиксировались в экспресс-отчетах, по типу тех, что писали на Семипалатинском полигоне (Мельник работал в Семипалатинске). Они содержали массу выводов, максимум статистической и цифровой информации. Разумеется, такой анализ не мог не быть поспешным. Но экспресс-отчеты и другую информацию срочно отправляли в Москву: в институты, штабы химвойск и Гражданской обороны, где они уже в более спокойной обстановке обсуждались, анализировались, оценивались. Работники Центра, получив свою “дозу”, возвращались по домам, а их сменщики, благодаря знакомству с материалами, приезжали в Чернобыль уже не новичками, а подготовленными для решения новых проблем.
Здесь все сталкивались с неожиданностями, даже трудно объяснимыми явлениями. Например, Мельник обнаружил у себя потрясающую способность ощущать факт значительного выброса из реактора четвертого энергоблока, и это повторялось дважды. У него возникало ощущение, будто через его тело мгновенно проходит значительный электрический разряд. “Возможно, это выброс”, – сказал в первый раз и уехал со станции. Коллеги, конечно, не поверили, так как человек не ощущает радиацию. Но оба раза “диагноз” подтвердился.
Родом он из деревни Харновичи Народнического района. Через некоторое время по приезде в Чернобыль он навестил свою деревню – оказалось, что жителям три месяца вообще не говорили, что вокруг Харновичей высокие радиационные поля, что вообще в результате аварии какие-то территории серьезно пострадали – их дома были чистыми. Но однажды, когда люди пошли в лес за грибами, вдруг у всех сильно закружились головы. Они испугались и вернулись. Мельник поехал в этот лес, померил и убедился, что уровни радиации там превышены в 15 раз... Такая чувствительная к радиации разновидность людей в этой деревне. Прежде район деревни Харновичи был экологически очень чистым местом, в реке Уж было полно рыбы. Теперь все погублено. В 88-м жителям предложили уехать, если хотят. Но никто не захотел. Только в 90-х годах Харновичи покинули несколько человек.
– Сегодня нужно откорректировать тактику с учетом дальновидной политики в размещении людей, разумного риска, – говорил мне профессор B.C. Кощеев в июне 86-го, – это позволит выполнять все работы с меньшими потерями. Например, оправданно проживание в 30-километровой зоне лишь пожарных, связистов, дозиметристов, а основные силы должны быть размещены за ее пределами, тогда будет возможно их использовать максимально долго при минимальных дозовых нагрузках. Ведь само по себе нахождение в зоне добавляет нагрузку на организм за счет общего радиационного фона.
Благие пожелания. Медики много раз провозглашали это требование. На заседаниях Правительственной комиссии угрожали суровыми карами руководителям, чьи люди не хотят ежедневно в дополнение к десяти-двенадцатичасовому рабочему дню еще по полтора-два часа тратить на дорогу. В действительности, даже летом 86-го в городе Чернобыле постоянно, хотя и без рекламы, жили сотни специалистов, причем вместе со своими руководителями. Тем более, что именно здесь централизованно почти всех в столовых кормили завтраками, обедами и ужинами. Да еще с утра до вечера действовала баня, что само по себе немаловажно. Парная помогала бы лучше.
Во время командировок жила в основном в Чернобыле напротив здания Правительственной комиссии или рядом в с. Залесье и я – так удобнее, легче отыскать попутный транспорт в любом направлении, да и учреждения под рукой в большинстве на той же улице.
Наспех, часто от руки написанные таблички вроде “Гидропроект”, “Оргэнергострой”, “Энергомонтажпроект”, “ИАЭ” служили ориентиром.
Радиационную грамоту люди с техническим образованием постигали легко и потому быстро находили относительно чистые микрорайоны города.
Радиационный фон – это сложное физическое понятие. В природе он определяется уровнем радиации в каждой конкретной точке Земли и меняется в зависимости от состава земной коры, солнечной активности и космических излучений. В 3-5 раз он естественным путем может меняться без всякого вмешательств людей. В зависимости от региона природный радиационный фон колеблется от 0,005 до 0,02 миллирентгена в час. В июне 1986 г. в Чернобыле на улице против здания Правительственной комиссии фон достигал 0,8-2,0 мр/час, а то и больше, тогда как до аварии в регионе Чернобыльской АЭС он определялся в 0,01-0,015 мр/час. Глобальная плотность концентрации цезия и стронция тогда не превышала 0,1 Ки на квадратный километр однако и она в основном объяснялась глобальными выпадениями этих веществ в результате ядерных испытаний.
Не так-то просто было осуществить всю гигантскую программу измерений в 30-километровой зоне, выявить там чернобыльский след и выполнить измерения в его пределах. К осуществлению такой гигантской по масштабам работы не был готов никто. Казалось бы, мелочь: в институте проблем литья АН УССР изготовили корпуса для защиты от помех сотен радиометрических датчиков. Но это сделали за одну ночь!
Люди подвергались опасности и далеко за пределами Чернобыля. Например, в Москве B.C. Мозылев, B.C. Меркулова, другие работники из группы радиационной обстановки Института атомной энергии им. И.В. Курчатова пропустили через свои руки фантастическое количество радиоактивно грязных отработанных дозиметров курчатовских сотрудников.
Одной из важнейших среди первоначальных задач было научить людей мыслить в соответствии с обстановкой: это – можно а это – нельзя; здесь – ходи спокойно, а отсюда – тикай! Новичков инструктировали все, от администрации до соседа по общежитию, случайного попутчика на улице или в транспорте. Поэтому чернобыльцы того времени быстро приспосабливались как бы не обращать внимания на опасность, в то же время постоянно ее осознавая. Иначе они не смогли бы не то что трудиться, но просто ходить по загрязненным местам. Правда, некоторые рабочие думали, что их просто пугают для профилактики. Но это было действительно по-настоящему опасно и – страшно.
– Никакого опыта ни у кого нет, непривычна обстановка, непривычны правила поведения на рабочем месте, непривычны чувства, наконец, – говорил мне заместитель начальника УС ЧАЭС В.Н. Свинчук летом 1986 г. – инструктируешь, бывало, прораба, говоришь, что на этом вот месте радиационный фон составляет 2 рентгена в час, а через 5 метров – уже 20, туда ходить не следует; что эти данные только что принесли дозиметристы. А он слушает вроде внимательно и даже кивает. Но по глазам видно, что с трудом осознает, как это может быть: лишний шаг сделал – и можешь облучиться. Постепенно привыкли, уже не удивлялись.
Особенно страшно было идти в первый раз, – подтверждает начальник Днепровского управления Гидроспецстроя Неучев. – Поначалу дозиметристов у нас не было совсем и дозиметров тоже – знали только, что все делать надо побыстрее и понадежнее. Случалось и голодными оставаться: до столовых далеко. Наше подразделение бурило скважины в г. Припяти для отвода дождевых вод, откуда по трубопроводам, которые монтировал ЮТЭМ, вонь нужно было откачивать в закрытые системы ливневой канализации.
Но большей частью бригады гражданских ликвидаторов перед началом работы получали от дозиметристов схему загрязненности данной конкретной территории на данный конкретный момент. По ней и ориентировались, куда ходить можно, а куда – нельзя.
Перед солдатами, помимо дозиметров, обычно шли офицеры, особенно химики; перед строителями и энергетиками – дозиметристы и руководители. Они замеряли уровни и составляли картограмму радиоактивного заражения. Но все ситуации не предусмотришь; то обстановка менялась, то задание по ходу дела корректировалось, да мало ли что...
Поначалу случалось, что и солдаты не знали уровней радиации в том месте, где работали. Нервничали, торопились. Узнав обстановку, работали спокойнее и сноровистее. Позже для всех работ на ЧАЭС стали своевременно разрабатывать конкретные инструкции, рекомендации, памятки. Их накопилась тьма, и они жизненно необходимы. Однако никакая инструкция не заменит живой инициативы, добросовестности и, конечно, осторожности. Например, молодой химик-разведчик ефрейтор В.Н. Мокров очищал помещения с отбойным молотком и пароинжектором. А это означало, что работал он в очень грязных помещениях и что он это очень хорошо понимал. Поэтому рядом с ним всегда находился кто-нибудь из только что прибывших воинов-новичков – учил приемам, сноровке и осторожности. Каждый работал минуты, а то и секунды, набирал свою “дозу” и передавал молоток следующему. Однако поначалу бывало, что вся солдатская бригада в это время толклась рядом, ожидая своей очереди и, конечно, облучалась. Заметив такое, руководители химвойск приказали дожидаться смены на чистой территории.
“Партизан” химик-разведчик старший сержант А.Н. Беспорочный также служил в подразделении радиационной и химической разведки. После школы служил в морской пехоте, за безупречное выполнение заданий командования получил благодарность Министра обороны СССР. После увольнения в запас овладел профессией машиниста электровоза. И он с первых дней пребывания ни чернобыльской земле занимался дезактивацией помещений АЭС, и он тоже всегда помогал товарищам. Его портрет был на доске почета воинской части.
Долгое время личных дозиметров не было даже у крупных начальников. Их не хватало даже работникам санитарно-эпидемиологических станций, также как радиометрических приборов и методических стандартов для измерений. Правда, один отечественный дозиметр я видела – за 200 или 300 рублей. Говорят, что технология их изготовления сложна и требует дорогостоящих материалов, например, жидких кристаллов.
Вообще, вначале не хватало нужных измерительных приборов и инструментов, нечем было, например, дистанционно брать пробы для анализа.
Известный биолог и общественный деятель Жорес Медведев, много лет проживший в Англии, говорил, что сразу же после аварии британский премьер-министр Маргарет Тетчер предложила Советскому Союзу бесплатно дозиметры, а также респираторы более ста систем и назначений. Однако Б.Е. Щербина от них отказался. По мнению Медведева, то была бессмысленная амбиция, мне же кажется – просто гражданская гордость, хотя в данном случае тоже не совсем оправданная: у японцев же мы покупали очень дорогие дозиметры. Я видела два таких, стоимостью по 500 и 800 рублей – гигантские деньги по тому времени. Что же касается респираторов, то считается, что наши “лепестки” удерживают 99,9% радиоактивности с пылью. Впрочем, и Япония после одного из последних крупных землетрясений поначалу отказалась от иностранной, в том числе и нашей помощи. А потом – согласились.
Дозиметры – дозиметрами. Но не раз случалось, что “партизаны” зимой скидывали бушлаты под машины и с утра до ночи латали технику – бывало, без запасных частей, нужных ключей, других инструментов – лишь бы поставить машины на ход к весне. И ставили! Даже списанную. Обеспечение техникой было неважное, хотя Чернобыль все получал по первому требованию. Но самосвалы, погрузчики, грейдеры – фактически все “светили”, их надо было быстро списывать и заменять новыми – не напасешься.
Любовь Ивановна Анисимова приехала в Чернобыль с оперативной группой Госкомгидромета СССР в первые послеаварийные дни в качестве младшего научного сотрудника прикладной географии. Но она оказалась в межправительственной группе по оценке радиационной обстановки при Правительственной комиссии летом и осенью 86-го, а это позволяло видеть многое, находясь ежедневно в гуще событий.
Рисовали карты, сводили данные по радиационной обстановке. Молодую женщину берегли, не пускали дальше с. Копачи (в трех километрах от станции), поскольку сама по себе дорога на станцию и обратно в г. Чернобыль обходилась в 1 бэр. Поэтому ей приходилось помимо работы с картами “лишь” провожать ученых на станцию.
