Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 11 (всего у книги 42 страниц)
ЭВАКУАЦИЯ
Но минет час.
Покинутые нами,
замрут осиротевшие дома.
И окнами, сошедшими с ума,
в который раз
прощаться будут с нами!
Любовь Сирота, эвакуированная из г. Припяти.
Подъезжая к Чернобылю 2 мая 1986 года, я видела все больше БТРов, с первого взгляда похожих на танки, разве что без орудийных стволов. Шел пар от походных кухонь. Они расположились по обочинам дороги прямо на траве. Здесь же, на траве и в кустах отдыхали солдаты. В этот момент они и их командиры, вероятно, еще не знали, что в районе Чернобыля самым опасным местом стала именно пыльная трава, а пыль – носитель радионуклидов.
Улицы города Чернобыля были пустынны, как в мертвом городе. Это и был мертвый город.
“Да ведь это действующая армия, передовая линия фронта”, – пульсировала в сознании одна и та же мысль, хотя о факте катастрофы я узнала 27 апреля в Минэнерго, в Москве, а на полпути от Киева в Чернобыль нас останавливал настоящий военный пограничный пост.
Итак, требовалось доложить о нашем приезде, но в Чернобыле шло какое-то особенное совещание, и в здание Правительственной комиссии не пускали. Позже стало известно, что совещание вел Председатель Совета Министров СССР Н.И. Рыжков.
Одновременно со мной приехали кинооператоры и фотографы из Информэнерго – Центра научно-технической информации по энергетике и электрификации Минэнерго СССР. Невелики наши должности. Но доложить-то надо... И я машинально написала в записке, как в рапорте, о нашем приезде: “Прибыли в ваше распоряжение...” Это произошло спонтанно, подсознательно. Вероятно, наивно и даже смешно. Но никто не рассмеялся, приняв записку как должное. Здесь никто не думал о солнечном мае всего в нескольких десятках километров. Здесь действительно шла война. Ее условия все принимали сразу и до глубины души, просто зону бедствия надевали на себя.
Трусливые старались поскорее ретироваться. Таких были единицы, их пропускали мимо сознания, не замечали. Остальные молча выполняли все, что им поручалось.
Фактор войны почему-то не вызвал страха. Только деловая констатация и мгновенное вживание в обстановку, как в рабочую одежду, как переход из одного состояния в другое, из одного жизненного слоя в другой. Вероятно, большое значение имело понимание необходимости. Позже я узнала, что те же мысли и ощущения были у многих, особенно переживших Великую Отечественную войну.
Через несколько часов возникло явно неуместное, идиотское ощущение эйфории... Я еще не понимала, что его вызывала радиация.
Война. Так назвали это время все, к нему причастные. И жители Припяти и Чернобыля, и командированные так и говорили: “До войны”, “после войны”, и тоже подсознательно.
Но то была не обычная война. На живой траве нельзя отдыхать, солдатам нельзя устраиваться на обед прямо на земле. Живая, свежая зелень теперь считается неприкасаемой, “грязной”, опасной. Воинам об этом в то время, видимо, еще не сказали. А с работы многие из них приезжали в особых противогазах, которые здесь называли “свиное рыло”...
Заседание кончилось – и из здания горкома партии, а теперь – Правительственной комиссии – стали выходить люди. Кое-кто из “ветеранов” – в защитных хлопчатобумажных костюмах типа спортивных “штормовок”. Такая “униформа” вскоре стала всеобщей. Но большинство командированных в те первые дни были в обычных городских костюмах. И – ни одного респиратора и шапочки даже у членов Правительственной комиссии.
На этом совещании было решено назавтра начать эвакуацию города Чернобыля. Припять уже эвакуировали. Война... Для и других сотрудников Информэнерго места для ночлега в Чернобыле не хватило. Нам дали таблетки йодистого калия и предложили комнату на берегу р. Припять с умыванием речной водой. Мы поехали ночевать в Киев, а утром вернулись в Чернобыль – и так несколько дней.
По дороге в автобус подсели местные жители из окрестной сел. Тихо. Спокойно. Ни слез, ни возмущения. Лишь одна женщина посожалела: “Теперь грибов в лесу не пособираешь”. – “Да уж...” – ответили ей. По глазам видно, что это не безответная подавленность, а... Печаль. Потрясающе. Бойкий мужчина из “всезнающих” стал всех уверять, что ему “точно известно” – на станции погибло 800 человек. Я пыталась возразить, что это нереально: на станции в ночную смену столько народу быть вообще не может. Но он не унимался. Остальные молчали... И это молчание производило более сильное впечатление, чем ропот, который был бы вполне объяснимым в такой ситуации.
А по обе стороны дороги буйно цвели абрикосы и черешни – ведь это их время. На следующее утро я увидела машины с сельскохозяйственными животными на въезде в Чернобыль (отправлялись в эвакуацию племенные колхозные бычки, отличные кони). И еще сильнее застучало в мозгу, прошло уколами по позвоночнику: война, эвакуация!.. Молчали и животные.
Французская “Монд” писала, что западные эксперты одновременно восхищены и озадачены той эффективностью, с которой была осуществлена эвакуация людей и той медицинской помощью, которая была организована в первые же часы после аварии. Их поразили скорость, с которой советским властям удалось (после того как было принято решение об эвакуации) направить 1200 автобусов для вывоза людей из района Припяти и Чернобыля, а также действия медицинских групп, которые за несколько часов сумели оказать первую помощь лицам, получившим облучение, и направить наиболее серьезно пострадавших в больницы Киева и Москвы.
Вот как это происходило.
В 2 часа 15 минут ночи 26 апреля, то есть через 43 минуты после аварии, было проведено совещание руководства Припятского отдела внутренних дел, иначе – милиции. Для обеспечения порядка решили перекрыть въезд в город всему транспорту, который не связан с ликвидацией аварии и оказанием помощи пострадавшим, а также перекрыть все подъезды к АЭС для любых на тот момент машин. В особых условиях оказались сотрудники, которые несли службу на контрольных постах, вблизи места аварии, в двух шагах от горящего здания. Здесь была, естественно, наибольшая опасность. Но одновременно сюда же спешили спецмашины, и поток их нужно регулировать. Сотрудникам ГАИ из Припяти в первый день пришлось нести службу по 10-12 часов. Особенно четко работали младший госавтоинспектор лейтенант милиции В. Вишневский, инспекторы дорожно-патрульной службы старшина милиции М. Матюха и старший сержант В. Денисенко. Порядок на дорогах был отличный.
Рано утром 26 апреля 1986 г. клиническая бригада Минздрава СССР от созданной на постоянной основе группы аварийной помощи в экстремальных ситуациях под руководством Селедовкина уже летела спецрейсом в Киев, а оттуда автобусом отправилась в Припять. Специалисты ничего толком об аварии не знали. Им сказали, что произошел взрыв на реакторе, много пострадавших с симптомами острой лучевой болезни. Однако, что именно могло привести к таким симптомам, медики не знали и, естественно, не могли предположить, что разрушен сам реактор.
– Приехав на станцию, мы быстро поняли, что произошло, – рассказывает доктор технических наук, заведующий лабораторией Института биофизики М3 СССР В.Т. Хрущ. – Руководил группой Селедовкин, с нами был врач-гигиенист Копаев. Я – физик, занимаюсь дозиметрией внутренних органов человека. Но проводить измерения на станции оказалось нечем! В Москве субботним утром бригада в свой институт не пошла, к тому же все были убеждены, что на атомной станции необходимое оборудование, конечно же, имеется. Но авария заблокировала помещение, где хранились основные дозиметры и т. п. Предположить это было невозможно. Однако сам факт такого недоразумения – один из серьезных уроков Чернобыля: не рассчитывай на дядю, даже самого богатого, рассчитывай только на себя.
Опытные специалисты поняли состояние здоровья пострадавших эксплуатационников, как только их увидели. Хрущ высказал свое мнение о вероятных процессах, которые произошли на станции, глядя на своих пациентов: у них острая лучевая болезнь от радиации, а дым и прочие химические воздействия – лишь сопутствующие факторы.
В г. Припяти в это время был штиль, казалось бы, это хорошо. Но штиль предваряет мощные струи ветра в непредсказуемом направлении. И хотя 26-го радиационная обстановка в городе была относительно спокойной, что, в общем-то, не требовало немедленной эвакуации, но в любую минуту облако могло пойти на Припять. Уже было известно, что реактор – в ксеноновой “яме” то есть содержит в большом количестве ксенон-140, следовательно, теоретически возможен еще один взрыв.
Ситуация по оценке индивидуальных доз облучения населения в Припяти и Чернобыле в первые дни после аварии была очень сложной: служба Госкомсанэпиднадзора, которой и предписано этим заниматься, по сути разбежалась: рядовые сотрудники эвакуировались со всеми, ссылаясь на малую зарплату. Остался один начальник, и он самоотверженно делал все, что мог.
На станции, в Припяти и за пределами города измерения выполняла служба дозиметрии АЭС, особенно самоотверженно работал начальник лаборатории внешней дозиметрии В. Л. Коробейников. В мирное время эта служба осуществляет постоянный контроль за обстановкой на местности в связи с работой атомной станции, контролирует выбросы. Но сама лаборатория расположена была в таком месте, что мощное радиоактивное облако вывело из строя ее оборудование. Поэтому люди со своим хозяйством переселились в “Сказочный”. И, тем не менее, Коробейникова, как стрелочника, исключили из партии якобы за несвоевременное информирование горкома КПСС об истинной радиационной обстановке в Припяти.
Коробейников приехал в Припять из Красноярска-26 и профессионально был хорошо подготовлен. На базе его службы и с его помощью Хрущ со своей группой 29 апреля обследовал 100 человек из персонала АЭС на предмет внутреннего облучения щитовидной железы. Дозы составили десятки бэр (считается, что это относительно немного для одного органа, не для всего тела), поскольку эти люди в момент аварии находились в Припяти, а не на станции. Их дозы затем экстраполировали на все население города 26-27 апреля. Получалось, что в пересчете на год, доза на щитовидную железу взрослого человека составляла несколько десятков бэр. У детей она соответственно возрастала, т.к. при том же уровне облучения у ребенка масса щитовидной железы меньше, у взрослого. Официально допустимой годовой дозой облучения щитовидной железы в этот период считалось 30 бэр, следовательно, население г. Припяти до эвакуации получило не слишком большую дозу облучения – ветер дул не на город.
Медики из Минздрава СССР рискнули не эвакуировать людей вечером, отложили до утра, но фактически эвакуация прошла после обеда. Местные власти докладывали в Москву о полном порядке: играют свадьбы.
Без соответствующих приборов установить точные дозы, конечно, невозможно. Однако с первых минут пребывания на станции Хрущ сумел в узких пределах определить тактику лечения пострадавших на основе достаточно узких пределов доз. Руководствоваться индивидуальными дозиметрами было бессмысленно, поскольку они зашкалили сразу после аварии.
Все эти дни их интересовали два главных фактора: облучение персонала станции и вообще первой группы ликвидаторов и облучение щитовидной железы у массы населения. Эти оперативные спасатели с выводами не торопились, чтобы не впасть в ошибку. Они держали нейтралитет, искали объективные ответы на вопросы, которые появились в большом количестве.
В.Т. Хрущ – профессионал высокого класса, ученый с мировым именем. Он пришел к выводу о большой некомпетентности, проявленной при массовом дозиметрическом обследовании населения, низкой приборной обеспеченности тогдашней Гражданской обороны и даже безграмотности этих служб на всех уровнях, от руководства штаба до рядовых исполнителей. Но именно они решали вопросы радиационной безопасности населения. Лучше всего измерения были организованы на Украине сотрудниками ленинградского Института промышленной и морской медицины, во многих они участвовали сами. Но было немало и противоположных примеров.
Были в Чернобыле и другие весьма компетентные специалисты, например, подразделение быстрого реагирования химвойск под руководством контр-адмирала В.А. Владимирова (в настоящее время заместитель министра министерства по чрезвычайным ситуациям РФ). Его подчиненные в ранге полковников и подполковников не просто грамотные, но и по оценкам, просто грамотные люди.
Более других гражданских служб была организована служба Госкомсанэпиднадзора. Они организовали массовые обследования сотен тысяч людей на присутствие радиоактивного йода в щитовидной железе.
В тот же день в Припять прибыл заместитель министра внутренних дел Украины Г.Бердов. Уже тогда было ясно, что придется всех без исключения припятчан вывезти – большинство в соседние Иванковский и Полесский районы на автобусах, небольшую часть – по железной дороге. Власти, партийные органы этих районов в деталях продумывали все, чтобы экстренно обеспечить эвакуируемых временным жильем, оказать им необходимую медицинскую помощь. А в Припяти организаторы эвакуации оперативно подсчитывали потребное количество автобусов для людей, автомашины для перевозки скота, продовольствия, медикаментов. Определяли порядок и последовательность эвакуации, маршруты движения, места для пунктов дозиметрического контроля... Всю ночь и половину дня 26 апреля участковые инспекторы милиции Припяти готовили списки жителей, распределяли своих сотрудников в соответствии с количеством домов и подъездов, подсчитывали нужное количество транспорта. От них во многом зависело, насколько быстро и четко пройдет сама эвакуация.
Около 23.00 26 апреля заместитель начальника Гражданской обороны СССР генерал-полковник Б.П. Иванов доложил председателю Правительственной комиссии Б.Е. Щербине о радиационной обстановке в г. Припять и о готовности населения города к эвакуации. Он настаивал на скорейшей эвакуации. Его мнение разделял и генерал-лейтенант В.И. Кузиков, воинская часть которого была расположена по соседству.
Теперь дело оставалось за тем, чтобы санкционировать ее, определить дату и время ее начала. По существующему Положению в случае серьезной аварии на атомной электростанции решение об эвакуации принимает председатель облисполкома на основании доклада директора АЭС и данных оценки радиационной обстановки. Но санкцию на эвакуацию даст Министерство здравоохранения СССР.
В г.Припяти
Положение о санкции давно вызывало озабоченность у руководства Гражданской обороной страны. Года за четыре до Чернобыльской аварии военные ставили вопрос перед Советом Министров СССР об отмене этой санкции Минздрава и предлагали предоставить право принимать решение об эвакуации непосредственно председателю облисполкома. Однако тогда вопрос не был решен.
Ситуация сложилась серьезная. Б.П. Иванов предложил Б.Е. Щербине как председателю Правительственной комиссии обойтись и без Минздрава СССР. Но Борис Евдокимович предложил подождать с окончательным решением до утра, усилить наблюдение за радиационной обстановкой и подтянуть предназначенный для эвакуации населения транспорт к окраинам Чернобыля.
Б.П. Иванов вел дневник. В нем записано. “В 00 час. 50 мин. 27 апреля из Киева в направлении г. Припяти вышли 600 автобусов и 230 грузовых автомашин. Еще 350 автобусов двигались из г. Белая Церковь, населенных пунктов Бородянка, Дымер, Иванково, Макарово, Бровары. Около 7 часов утра в кабинет, где мы работали с начальником химических войск Министерства обороны СССР генерал-полковником В.Пикаловым, прибыл Б. Щербина. Он сказал: “Принял решение на эвакуацию. Как ваше мнение?” Я доложил, что за ночь спада радиации не произошло. Наоборот, в отдельных местах зафиксировано ее повышение. Надо эвакуировать. Такое же мнение высказал и присутствовавший при разговоре генерал-лейтенант Г. Бондарчук. Но генерал-полковник В. Пикалов придерживался иной точки зрения и предложил не спешить с эвакуацией. Однако Б. Щербина все-таки подтвердил свое решение начать ее во второй половине дня. В 10.00 состоялось совещание, на котором он дал местным партийным и советским руководителям указания и объявил порядок эвакуации населения”.
Рассказывает жительница г. Припяти Валентина Поденок: “В 11.00 собрался партийно-хозяйственный актив. Решили вывозить людей по принципу проживания в одном подъезде. В 14.00 началась эвакуация жителей нашего города. Действиями милиции руководил генерал-майор Г. Бердов. И милиция, и гражданские руководители работали четко и оперативно. Автотранспорт подали прямо к подъездам жилых домов. Люди садились в автобусы без спешки и суматохи. Жители выдержаны и внешне спокойны. Брали лишь самое необходимое – документы, деньги, продукты на три дня, как было объявлено, одежду.
В газете “Правда” 6 мая 1986 года свидетельствует журналист В. Губарев: “Отметим сразу: к чести тысяч людей, которые работают на АЭС и живут рядом, паники не было, хотя отдельные паникеры и появились. Однако случившаяся беда настолько сплотила людей, что они сами быстро навели порядок. Как известно, некоторые иностранные агентства и всевозможные “радиоголоса” пытались посеять панику, передавая о повальном облучении чуть ли не всей европейской части страны и соседних стран. Именно здесь эти сообщения принимают, мягко говоря, с удивлением. Что может быть позорнее, чем злорадство по поводу случившейся беды?”
Не было паники в городе Припять, не было паники в городе Чернобыле, не было вообще никаких разрушений вне четвертого энергоблока. Но эти нанятые “информированные” корреспонденты не просто лгали. По-видимому, оценивая ситуацию в Советском Союзе на основе собственных представлений о морали и чести, они действительно не могли предположить способность наших людей “в нужный момент делать нужное дело”, как охарактеризовал в свое время поэт Михаил Светлов суть подвига, героизма.
Впрочем, были и явные несуразицы. По радио следовало бы сообщить нечто вроде: “Внимание, уважаемые жители! Горсовет сообщает, что в связи с аварией в городе складывается неблагоприятная обстановка. Городскими властями и персоналом станции принимаются необходимые меры. Вам следует войти в квартиры, закрыть форточки” и так далее. На этот случай существует на станции даже специальная магнитофонная запись, ничего сочинять не требуется. Однако горсовет с таким объявлением не выступил, и горожане не узнали, что им следует и чего не следует делать.
Генерал-полковник Б.П. Иванов обратил внимание на поведение местных жителей: “Собравшись небольшими группами возле домов, они, судя по всему, что-то горячо обсуждали, доказывали друг другу. Ходили слухи об эвакуации, но ясности никакой не было... Передачи по местной радиотрансляции так и не было. Пришлось мне успокаивать людей, рассказывать о случившемся, о том, как следует вести себя, готовиться к эвакуации...” Он по своей инициативе подготовил необходимый текст и передал в Чернобыльский исполком. Однако и его обращение с рекомендациями по радиационной защите так и не обнародовали. Ответили, что обком партии запретил его передачу по местной радиотрансляции. Признаться, ответ не мог не вызвать удивления и возмущения. Было горячее желание до конца разобраться в этом деле... Осмысливая теперь события того времени, все больше прихожу к выводу: со своей стороны я должен был проявить больше настойчивости в этом важном вопросе, потребовать и добиться его незамедлительного решения. Я же понадеялся на местное руководство. А потом началась эвакуация из тридцатикилометровой зоны (о ней объявили по радио), таким образом, обращение уже не требовалось...”
– Мы были на улице, когда подошел председатель профкома ЧАЭС Березин и сказал: “Идите по домам, сейчас объявят эвакуацию”, – продолжала Валентина. – Мой сын Алеша взял учебник алгебры, я – демисезонное пальто – и больше ничего. Отключили воду и свет. И ушли. Накануне я спросила соседа В.В. Гриценко (он был начальником РЦ-3, позже ему, как и другим руководителям, предложили остаться, и он остался): “Что нужно делать?” – “Закрой окна, забери с улицы сына и сиди дома”, – ответил он. – “Нам же в понедельник на работу”. – “Сиди и слушай радио”. – “Может быть, наша помощь понадобится, например, дезактивации?” – “Это же не нам поручат делать”.
... А потом люди, внешне спокойно, тихо переговариваясь, шли в автобусы. Уезжали из Припяти молча, почти без слез. Никто не требовал привилегий, не “качал права”. Только боль и тревога в глазах сохранились на многие месяцы.
В селе Полесском работник отдела кадров ЧАЭС давал всем желающим эвакуированным станционникам открепительные от станции талоны с предоставлением нового жилья и места работы. Многие отказывались и отправлялись в “Сказочный”, бывший пионерлагерь и базу отдыха ЧАЭС, где поселилась теперь часть эксплуатационников. Но были и такие, что уезжали даже без открепления.
В Припяти жили эксплуатационники ЧАЭС, а также строители и монтажники нескольких подразделений Минэнерго. Они возводили станцию и город.
– В соответствии с приказом об эвакуации Припяти из города выехал весь дежурный персонал одной из подстанций Киевэнерго, – рассказывает заместитель начальника управления строительства ЧАЭС по экономике В.И. Бубнов. Но энергетики Чернобыля определили такие действия презрительно: “С перепугу”. Этот отъезд мог обесточить город. Чтобы предотвратить беду, главный энергетик управления строительства ЧАЭС В.И. Чуриков по телефону доложил ситуацию в Минэнерго Украинской ССР, а сам, “завладев” подстанцией, в одиночку взялся ее обслуживать! И он полностью обеспечил работу этого довольно крупного и сложного предприятия в течение нескольких часов, пока министерство не взяло задачу энергоснабжения Припяти на себя. Чуриков же продолжал работать в управлении строительства, а позже, с началом возведения нового города Славутича, стал главным энергетиком треста “Славутичатомэнергострой”.
– Страшно было всем припятчанам весь день 26 апреля, и это понять нетрудно, – рассказывал Бубнов. – Но я хотел бы подчеркнуть спокойствие людей, их уравновешенность.
Рассказывает другой бывший заместитель начальника управления строительства ЧАЭС Бацула: “Я сам был одним из руководителей эвакуации населения из нашего города и могу утверждать, не будь такой уравновешенности, такой дисциплины в сознании людей, невозможно было бы всего за три часа эвакуировать 50-тысячный город.
В 14.40 1200 автобусов покинули город, и сотрудники ГАИ устроили этой огромной колонне движение без пробок и заторов... Правда, многих жителей дома не оказалось – они еще с вечера в пятницу 25 апреля или утром в субботу разъехались в места отдыха, не зная об эвакуации. Их эвакуировали практически в понедельник, 29 апреля.
Да, внешне спокойны. А припятские дети после этого еще года два отказывались ходить по траве: радиация. Лишь постепенно страх начал проходить.
Итак, начинался третий день эвакуации. Жителям объявили, что дня на три, но уже было очевидно, что объявленным сроком она не ограничится. А ведь люди уехали практически без вещей, без запасов продуктов, без денег...
Начальник отдела кадров АЭС В.П. Комиссарчук и главный бухгалтер станции взяли в банке 200 тысяч рублей, огромную стопку бумаги для расписок и других документов, если понадобятся, и – печать. Эта печать оказалась единственным “документом” станции. Но банк под нее деньги все-таки выдал. Сели два человека в автобус и отправились по окрестным населенным пунктам – к своим, эксплуатационникам ЧАЭС.
– Люди так радовались, что в Полесском меня подняли вместе со стулом! – вспоминает Комиссарчук.
Уезжая, они оставляли не только домашний скарб. Оставляли прежнюю жизнь. Строители должны были, уезжая, сдать и “казенный” инструмент, и необходимые в любом строительном или монтажном хозяйстве запасные части. Когда стали вновь налаживать производство, уже для ликвидации последствий аварии, понадобились и эти многочисленные, но утраченные “мелочи”.
Много было рассуждений о том, что решение об эвакуации припятчан следовало принять на сутки раньше. Да, мы привыкли сознавать (и, кстати, не смотря ни на что – справедливо), что наше государство о нас позаботится. И нас, опять-таки совершенно справедливо удивляют и возмущают сбои в этом гигантском механизме. Да, существуют четкие инструкции даже для такой, как считалось, невероятной ситуации, которая произошла на Чернобыльской АЭС. Я не хочу оправдывать и, тем более, защищать виновных, вовремя не сориентировавшихся в обстановке. Я только хочу спросить, многие ли из нас смогли бы оперативнее принять решение об эвакуации целого города в мирное время, притом впервые на планете? И еще: говорят, если бы эвакуация началась 26 апреля, то вся колонна оказалась бы под радиационным облаком, ветер гнал ее по маршруту. Правда, о такой “мелочи”, как ветер, власти в тот момент не думали. Они решали гамлетовский вопрос: быть или не быть...
* * *
Что заставило кадровых работников ЧАЭС не убежать, ну пусть не уйти, со станции без специального приказа? Вспомним, А.А. Ситников в больнице на вопрос жены, почему он сделал то, что сделал (ведь не его это оборудование), ответил: “Я не мог иначе. Конечно, не знал, что именно произошло. Но взрыв одного реактора – это гибель региона. А если взорвутся все четыре – не будет Украины, а может, и пол-Европы”. Может быть, Ситников – исключение, фанатик?
– Нет, – ответил один из многих, мастер по ремонту оборудования перегрузочной машины и председатель цехкома РЦ-2 Быстров, – Работники ЧАЭС сами остались на станции, а вынужденные уехать отдали в отдел кадров заявления с просьбой отозвать их в первую очередь, потому что они хорошо знают компоновку оборудования своей станции, его индивидуальный характер. Ведь у машин, как у людей, тоже проявляются “личные” особенности характера. Приехавшим с других, даже аналогичных, станций пришлось бы потратить время на знакомство. Это, конечно, нерационально. То было время оперативных, активных мер. Я, например, после аварии на четвертом блоке устанавливал в третий реактор дополнительные стержни-поглотители, чтобы повысить его надежность.
Такие действия станционники считали нормой и восприняли как моральное уродство поступок коллеги В.И. Фаустова за то, что, не позаботившись о подчиненных, он вывез свою семью, вернулся, но отсутствовал в течение пяти (!) дней. На парткоме станции его исключили из партии. Однако рассказывали об этом очень неохотно.
Все указания, связанные с эвакуацией, от имени директора давал его заместитель по кадрам И. Царенко. Вскоре он уехал, и ответственным за эвакуацию назначили другого заместителя директора. Никто из персонала АЭС толком не знал, оставаться ему или уезжать... Остались наиболее сознательные.
Руководители АЭС обслуживание станции, по сути, пустили на самотек, объявив всеобщую эвакуацию. АЭС могла остаться совсем без персонала. Между тем, безнадзорная, даже остановленная (а может быть, особенно остановленная) атомная станция опаснее работающей, но с персоналом. Так что, подчиненные оказались разумнее высших руководителей станции, да и отрасли, а их гражданская позиция – безупречной. Вечером 27 апреля и с утра 28-го на ЧАЭС сложилась тяжелая обстановка – не хватало рабочих рук, под угрозой было обеспечение вахты персоналом. Оставшиеся, по сути, не подчинились приказу об отъезде. И это – подвиг. Они осуждали уехавших, но необходимых по службе работников, с позиций наивысшего морального уровня.
Ведь они уже знали ситуацию, когда утром 26 апреля в 8 утра из Припяти автобус, как обычно, привез людей на работу, будто все сразу выдохнули: “А!?” – То был единый вздох ужаса. Военные уже мыли дороги из брандспойтов.
Г.Ф. Заводчиков увидел, что инженерной работы для него нет. Что он может делать? Занялся эвакуацией людей, шедших, как и он, на вторую смену. Первым в галерее между третьим и четвертым энергоблоками заметил женщину-оператора химцеха Паюсову. “Куда вы идете?” – “На свое рабочее место”. Заводчиков отправил ее назад: женщинам в этой обстановке вообще находиться не следует. Затем остановил других. Поставил пост. Дал задание пришедшим начальникам смен цехов, чтобы отбирали для работы только тех, кто действительно необходим, а сам отправился к себе, на энергоблоки первой очереди. В начале девятого пришел А. Нехаев, доложил о том, что удалось сделать. Орлов и Усков прогнали его отдыхать, так как он плохо себя чувствовал. Затем вернулся Орлов. Лицо серое – Заводчиков ужаснулся, прежде никогда Вячеслава таким не видал. Обоих отправил в санпропускник. Оттуда их увезли в больницу. Оба получили радиационные ожоги: задвижки, которые они пытались открыть, завалило обломками.
10 утра. Заводчиков отправил персонал домой и сам ушел в штаб гражданской обороны. В больнице, еле живой, чудь придя в себя, Орлов стал писать Заводчикову письма с советами, какие технические мероприятия следует выполнять на станции. А ведь он обслуживал энергоблоки первой очереди, имел право вообще не заниматься проблемами четвертого блока и даже туда не ходить... Орлов работает в украинском Госатомнадзоре, Заводчиков после аварии стал заместителем начальника реакторного цеха
– Что Вам запомнилось больше всего? – вопрос к старшему оператору главных циркуляционных насосов четвертого энергоблока ЧАЭС М.А. Рыбочкину, в аварию непосредственно не попавшему. Его смена начиналась в 16.00 26 апреля, когда положение в какой-то мере стало ясным, хотя бы внешне, и неожиданностей, вроде бы, не предвещало.
– Я был уверен, что в 24.00 26 апреля нас не сменят, а если и сменят, то это будут люди из других смен станции – ведь наши работали всего сутки назад, в ту (!) ночь. Но ровно в полночь пришли старший оператор четвертого блока Евдольченко, старший оператор третьего энергоблока Саша Огулов, Москаленко, Миронов. Они рассказывали, что когда Вячеслав Орлов, Смагин, Огулов услышали взрыв, то стали звонить по телефону, хотели узнать, что случилось, что с ребятами. Но ответа не было – и они сами создали бригаду по выяснению обстановки. Прошло менее суток – и они снова на станции.
Семьи энергостроителей также уехали в эвакуацию. А руководителям подразделений – начальникам цехов, управлений, главным инженерам – было предложено остаться, и они остались в Припяти, в своих квартирах до 29-го, пока все не перебрались поближе к Чернобылю, в основном, в пос. Залесье.
