Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 37 (всего у книги 42 страниц)
В нормальных условиях человек пошел бы и посмотрел, оценил обстановку, свои возможности. Здесь же условия ненормальные.
...Миновали смена за сменой. Наступила середина октября. Хочешь – не хочешь, а придется “сходить” и посмотреть.
Освинцованную кабину зацепили краном и подняли над четвертым блоком, Назвали эту кабину “Батискаф”. Из нее можно разговаривать по рации. Был в кабине и дозиметрист. Главному инженеру УС-605 Л.Л. Бочарову было поручено опуститься над этим развалом, чтобы, наконец, определить, что же делать дальше. Кабина была уже довольно потрепанной – подремонтировано днище, заменена дверь. В одном ее углу лежала на всякий случай бухта каната (если придется батискаф подтягивать – ведь его на ветру качает, словно маятник). Дозиметрист замерил фон в кабине и снаружи. Внутри – 20 миллирентген/час, а “на улице” – 20 рентген/час. Успокоился и сел в кабину: “Что-то дует”, – сказал он неожиданно – и вдруг подпрыгнул, словно ужаленный: оказалось, что под бухтой каната – дыра.
Дозиметрист и второй “пассажир” В.М. Багрянский – заместитель главного инженера из проектного института – смотрели наружу в застекленное освинцованным 30-миллиметровым стеклом окно – не сорвало бы кабину с крюка, не задела бы по пути за какие-нибудь конструкции – ведь ничем же она не закреплена, не подстрахована, просто подхвачена краном и все... Поднялись на 70-метровую высоту.
– Зависли мы над четвертым блоком – я им и говорю: “Что вы все вниз смотрите? Взгляните, какая красота”, – а вдали сверкает в солнечных лучх город Припять – рассказывает Бочаров. Рядом речка синевой играет – невозможно не любоваться. В нее голубое небо смотрится... Вадим глянул и рассмеялся – действительно, здорово!.. А под ними-то – сущий ад...
Осмотрели развал и обнаружили у самой стены 2 больших прорыва. В них и уходил бетон. Его невозможно было увидеть из наблюдательного окна, которое проделано в стене третьего энергоблока, примыкающей к развалу.
Еще до начала этой войны с завалом в наблюдательное окошко посмотрел Б.Е. Щербина и сказал присутствовавшим там специалистам, что ничего у них с бетонированием не получится, потому что поверхность уж очень неровная и разнохарактерная. “Ищите, – сказал – альтернативный вариант”. Но строители не сдались: “Один участок завала победили – победим и второй”. Член Правительственной комиссии и начальник главка в Минсредмаше К.Н. Москвин предложил закрыть прораны гирляндами из мешков со свежим бетоном и веерами из швеллерных балок, бетонных свай и т.п. Это была прекрасная идея. Так и сделали.
Была осень. Рано темнело. Часто от земли поднимался туман. Все это мешало видеть не только воочию, но и с помощью установленных на блоке телевизионных установок. Потом на площадку все сыпали и сыпали щебенку. Казалось, что поверхность стала, наконец, ровной – это подтверждали и осмотры с батискафа, и с вертолета, и по телевизору из ближнего наблюдательного пункта в третьем блоке. Под основание новой опоры поставили новый, невысокий короб из щитов – опалубку. Ее называли в обиходе “песочницей”. Днище ее сделали сетчатое, а не сплошное, чтобы сетка гибко и надежно обволокла завал. А когда все элементы смонтировали, то обнаружили, что весь короб-опалубка не только перекосился, но небольшое количество бетона, уложенного для придания устойчивости этой конструкции, теперь не дает возможности даже оторвать ее от основания.
Что же теперь-то делать? Уродливое сооружение не позволяло никаких дальнейших строительных действий. Тогда и ее решили захоронить – заполнить доверху щебнем, рядом тоже насыпать щебень. И так создать огромную подушку под будущую новую опору. В итоге основание под опору получилось как бы трехэтажным.
К.Н. Москвин сменил на стройплощадке заместителя министра Минсредмаша по строительству Героя Социалистического труда А.Н. Усанова, на котором, тем не менее, по-прежнему лежала вся ответственность за выбор идей, за проектирование и возведение саркофага. Правильнее было бы сказать, что он сам эту ответственность с себя не снимал даже после того как в результате переоблучения он и В.И. Рудаков попали в печально известную “шестерку” – шестую Московскую клиническую больницу. Бочаров по телефону из Чернобыля рассказал ему, как монтировали “Мамонта”, словом, обо всех делах и планах. Втроем они все договоривались встретиться, уютно посидеть, но один из них оказывался в больнице. По-прежнему ни одно практическое решение не осуществлялось без ведома и одобрения Усанова. Да, он выполнил свою задачу. Но это потребовало огромного напряжения сил.
В.И. Рудаков умер в 1988 г.
А.Н. Усанов умер в 1994 г. Он пользовался колоссальным уважением всех, кто его знал.
На заседании Правительственной комиссии 25 октября 1986 г. главного инженера УС-605 спросили, когда же они все-таки построят свою опору. Бочаров ответил, что к 1 ноября.
– А будет? – засомневался Б.Е. Щербина.
Действительно, было в чем сомневаться. Очень уж крепким оказался орешек, который назывался просто опорой и действительно предназначался как опора под нормальную строительную балку.
Десятиметровая тумба-опора лежала на площадке, готовая к установке, а строители ее укорачивали, потому что поднялась гора щебня в ее основании. Но плотна ли гора? Ведь может случиться так, что на щебень установят эту тумбу – а она провалится или накренится... Надо посмотреть, потрогать щебень.
Это должен сделать только человек... Посмотреть поручили снова главному инженеру УС-605 Л.Л. Бочарову – собственными глазами. А для этого предстоит подняться с земли, с нулевой отметки до самого верха, но уже не на батискафе или вертолете, а внутри здания.
Гидом в этом путешествии группы специалистов ИАЭ стал Ю.В. Коба. Взяли с собой дозиметриста и операторов с видеокамерой.
Вошли в здание со стороны деаэраторной этажерки и побежали по коридору. Прибор показывал 20 рентген/час. Под ногами битые оконные стекла, скользко. Но нельзя останавливаться и тем более падать – на полу слой радиоактивной пыли. Добежали до лестничной клетки – а там всего 20 миллирентген/час – ведь шахта почти герметична. Спокойно поднялись на 24-ю отметку, передохнули и – опять по коридору.
Вот он, четвертый блок. По нему Бочаров еще не ходил, и это не придавало бодрости. Кругом абсолютно темно. Дорогу время от времени освещали фонариками.
– Ты посмотри, какой здесь фон, – говорит он Кобе.
– Нечего смотреть, все равно темно. Я скажу, когда надо бежать, – отвечает Коба. Он не раз проходил (если можно так выразиться – проходил) этими путями и прекрасно знал обстановку. Но с непривычки свежему человеку, конечно же, не по себе... Вот и конец коридора.
А тут еще под ногами выявились наплывы бетона – того самого бетона, который тек “неизвестно куда” с развала на крыше деаэраторной этажерки. Бетон образовал мощную неровную подушку на всем полу не только коридора, но и многих помещений. Подушка утолщалась, пока почти не соединилась с потолком, оставив менее чем полуметровый зазор. По такому коридору в темноте и “бежали”, согнувшись в три погибели, четверо отчаянных людей. Забегая чуть вперед скажу, что позже значительную часть бетона вырубили солдаты, чтобы проход стал “повыше”. Я видела его в 1989 г., но об этом – отдельный рассказ.
...Вот группа достигла предела коридора, и подушка оборвалась. Что за ней? Бездна? Следующий наплыв или, может быть, нормальный пол, но теперь оказывающийся как бы на глубине в несколько метров?
За обрывом оказался туалет. Обыкновенный тривиальный туалет, его тоже следовало пробежать. Двери не было, или она осталась открытой.
– Когда мы только начали свой путь, осознавая, что пойдем уже внутри саркофага, это было ново. Мы, строители УС-605, привыкли относиться к бэрам с уважением, – рассказывает Лев Леонидович. – Каждый раз, посылая людей в суровые условия, вычисляли, сколько минут, секунд им можно там находиться. А здесь – полная неопределенность. Да к тому же наш гид вроде бравировал своей смелостью, шел порой чуть ли не вразвалочку, будто у себя дома. Своим дочерям я говорю, что главная победа человека – это победа над самим собой. И на фронте людям страшно, хотя они и не показывают этого, скрывают страх перед бывалыми воинами. Потом перебарывают себя и сами становятся раскованными и приобретают моральное право наблюдать за новичками. Когда я во второй раз отправился тем же путем по лабиринтам разрушенного блока вместе с главным инженером проекта саркофага Лешей Бицким, простите, Алексеем Андреевичем, тоже подобно Кобе, чувствовал себя вполне спокойно и посматривал на Лешу с интересом, как бы на себя, прежнего. А он, вроде меня, преодолел свой страх, но выскочил из здания возбужденным и радостным – тоже как я в первый момент.
Каждый на блоке понимал, на что идет. И все равно надо было побороть свой страх, осознать важность этого дела. А когда человек преодолел в себе это внутреннее торможение, он готов выполнить любое, самое опасное дело. Часто люди вызывались в состоянии аффекта пойти работать за другого, как на втором дыхании.
По многим видно было, как им страшно. Но они старались это преодолеть в себе, не показать. И в этом – мужество. Вновь прибывшие видели внешнюю бесшабашность старожилов, решительность и ответственность в работе. И осознанно, без страха сами шли на выполнение общей задачи.
...Наконец, по-пластунски путешественники выбрались в другой туалет. Его комнаты были почти полностью заполнены бетоном. Попали в тупик, замкнутое пространство?.. И тоже – темно. Пролезли по лабиринту, пока в конце комнаты оказался просвет – это курчатовские физики летом пробили в стене проход. Путники оказались на лестничной клетке.
– Ну, теперь можно и передохнуть, – сказал Коба.
– А много ли здесь?
– Да нет, всего один рентген, рентген в час. Это была допустимая дневная доза по меркам того времени. Но после сорока или двадцати р/ч, в которых они бежали – действительно “немного”.
Чуть передохнули и пошли по лестнице вверх. Дошли до отметки 35, сняли на видеокамеру через проемы в стене четвертого энергоблока то, что можно было увидеть снаружи. И вдруг обнаружили, что в одном из помещений – всего полрентгена, можно отдохнуть, покурить (позже Бочаров использовал это естественное укрьггие во время пересменок солдат)... Поднялись еще выше. Операторы быстро с вытянутой руки сняли все, что возможно, на видеомагнитофонную пленку. Наружу не выходили – ведь там могло быть и 400 рентген/час, и больше. Да и в помещениях ситуация менялась на расстоянии в сантиметры чуть ли не на порядок – в зависимости от расположения оконного проема, наплыва бетона или трещины в стене.
А потом в штабе, в общежитии специалисты спокойно рассматривали ситуацию, составляли план действия.
– Мне понравился Ю.К. Семенов, – говорит Бочаров. – Вот он сидит сзади всех на совещании, наблюдает наши обсуждения какого-то трудного дела и молчит. Не торопит, вообще не вступает в разговор, хотя работа, притом очень срочная явно может сорваться. А ведь он как заместитель председателя Правительственной комиссии, фактически же, по делу – председатель – отвечает за конечный результат. Его такт и уважение к специалистам, в конце концов, успокаивали людей, придавали уверенность и даже ускоряли дело. Он никогда не отменял принятые нами решения. Понимал, что они взвешены и единственно выполнимы. Его поведение – это олицетворение истинной мудрости руководителя в той предельно напряженной обстановке.
...Эпизод с беготней по блоку до 41-й отметки был немного раньше, чем засыпали щебнем покривившуюся песочницу. Теперь надо посмотреть, как себя чувствует гора щебня, но уже не из помещения, а выйдя на развал.
Лев Леонидович показывает мне свою записную книжку: “Вот видите, я нарисовал схему пути внутри блока с указанием радиационного фона”. – “А где же обложка у этого блокнота?” – “Отобрали в шестой клинике, она очень светила”.
Он решил выйти на этот развал, на 41-ю отметку, но с собой взять еще человек 10 – инженера и солдат, которые потом будут, как гиды, проводить группы. Но прежде этих людей следовало вдохновить на такое путешествие – конечно же, своим примером. Люди должны с земли из бункера УС-605, расположенного в помещении ХЖТО, на экранах своих телевизоров увидеть его снаружи четвертого блока, на поверхности завала... Отправились Бочаров, дозиметрист, Бицкий и новый руководитель всех работ на этом участке П.Н. Сафронов.
Бочаров оставил свою свиту в уже известном ему укромном месте на 35-й отметке, а сам отправился наверх “позировать” перед телекамерами. Обошел гору щебня, которую насыпали в основание опоры. Оказалось, что поверхность щебня, которую все принимали за горизонтальную, на самом деле образовала волны с амплитудой метра в два. Там и радиационный фон скакал между пятью и ста рентгенами в час. Ясно, что щебень необходимо выравнивать... вручную!
Бочаров вернулся, забрал своих попутчиков и отправился в бункер объяснять обстановку. Солдаты уже видели его по телевизору и поняли, что выйти на развал возможно. Теперь они сосредоточенно слушали его инструкции: где и как придется идти, не отставать, не отходить в стороны; последним идет самый сильный... Чтобы уменьшить время пребывания в условиях радиации, их подвезли на освинцованном автобусе к входу здания. Краном поставили на площадку переносной “батискаф”. Здесь и отдыхали потом солдаты в промежутках между выходами на открытую площадку. А поводыри по очереди проводили новые бригады.
Работу выполнили. На утреннюю оперативку приехал Б.Е. Щербина. Он удостоверился, что основание готово под монтаж опоры. Председатель Правительственной комиссии убедился в этом по телевизору из помещения ХЖТО. На площадке стояла новая “песочница” – бетонное основание под установку опоры, а в ней блестел свежеуложенный бетон. Это было 29 октября.
Прежде чем на опоры положат Мамонта, а также все конструкции, которые предстоит смонтировать сверху, их нужно еще испытать. Для этого на основание дистанционно опускали и поднимали контейнеры со свинцом, потом трубы, и на них снова контейнеры со свинцом. Перед самым началом монтажа “Мамонта” вдруг оказалось, что проколото колесо у противовеса-суперлифта на подъемном кране. Что делать? Работы приостановились... Положение спасло “Поле чудес” – так назвали территорию бывшей чернобыльской базы “Сельхозтехники”, куда теперь свозили разные конструкции и узлы, где их укрупняли и где скопилась масса разной техники. На одном из польских погрузчиков нашли подходящее по параметрам колесо и установили на суперлифте.
По телевизору расстояние между основанием 80-тонной опоры и батискафом казалось довольно большим, но в действительности оно не превышало метров полутора. Стали опускать раскачивающуюся на ветру опору весом 87 т – услышали крик по рации из батискафа: “На нас ставите!” – Один из монтажников вышел наружу и показал расстояние размахом рук. Крановщиком из бункера управлял по рации Н. Страшевский – в данном случае оператор, хотя в действительности руководитель треста (он монтировал самые ответственные конструкции). Издали с наблюдательных точек, расположенных на земле, на 68-й отметке третьего энергоблока и на “Демаге” весь процесс контролировали и подправляли люди с биноклями. Они умудрялись рассмотреть расстояние в несколько сантиметров. Прежде обманчивым оказалось лишь представление о промежутке между опорой и батискафом. Поняв это, опору решили опускать, как бы вплотную прижав к сохранившейся стене здания.
Но из этой стены торчали какие-то конструкции, а опора раскачивалась на весу. Неловкое движение – и она могла задеть за “батискаф” и даже сбросить его вниз вместе с людьми... Страшно подумать о такой вероятности. Радиационная обстановка позволяла работать на открытом участке не дольше двух-трех минут, поэтому высоко квалифицированные монтажники вместе с прорабом и геодезистом были вынуждены в “батискафе” пережидать время, пока они понадобятся для работы в очередной раз.
В записной рабочей книжке Ю.К. Семенова – грустно-ироничная запись от 2 ноября 1986 г.: “8.00 – 19.00. “Мамонта” уложили! на “Холм Славы”... Здание деаэраторной этажерки, в конце концов, закрыли металлическими щитами – они образовали южную сторону саркофага.
.. В конце ноября 86-го на Правительственной комиссии обсуждали ход работ по сооружению саркофага и на других объектах. По очереди вставали военные и гражданские начальники, докладывали об успехах и проблемах, получали одобрение или... Но один человек в зале удобно расположился на своем жестком стуле и тихо посапывал – Дудоров.
– Вам докладывать о работе УС-605. Слушаем! – Человек поднял голову.
– Так что, разрешите мне уйти. Я сегодня должен уложить в саркофаг 2500 кубов бетонной смеси. – Дудорова отпустили, и он с удовольствием сказал соседу: “Как хорошо, что хоть полчаса поспал!”
Было очевидно, что прежде чем начнется монтаж металлических листов кровли, кто-то должен взобраться на здание реакторного отделения четвертого энергоблока и воочию удостовериться в некоторых деталях.
Это сделали начальник отдела треста “Оргтехмонтаж” B.C. Сальманов с двумя солдатами по поручению начальника монтажного района П.Г. Кима. Ночью при свете прожекторов они должны были подняться над разрушенным энергоблоком на высоту 22-этажного дома, чтобы сделать точные замеры фактических промежутков между конструкциями. Иначе нельзя приступать к монтажу кровли.
Отправляясь в путешествие, Сальманов в шутку сказал Киму: “Если погибну, татарский народ тебе этого не простит!”.
Этим троим предстояло подняться в камере, которую называли “батискафом”, на 70-метровую высоту, затем опуститься метров на 20 ниже. Выйти из “батискафа”, пройти по горизонтальной балке на высоте около 50 метров, еще спуститься на полтора метра на балку “Мамонт”, пройти по ней, замерить радиационный фон, чтобы знать, сколько там можно находиться (оказалось 150 рентген в час) и выполнить нужные линейные замеры. После этого надо вернуться в раскачивающийся на весу “батискаф” и опуститься на землю. Главный инженер УС-605 его напутствовал: “Помни, там есть места с наваренным металлом, не споткнись. Упадете – никто вам не сможет помочь”. – И он никогда еще не видел таких внимательных подчиненных.
Вернувшись, Сальманов рассказал о своих впечатлениях: “Через иллюминаторы мы наблюдали окружающую обстановку. И открывшаяся перед нами панорама ошеломила нас и создала торжественно-жуткое впечатление от увиденного масштаба разрушений и выполненных работ!”
Наконец-то и сверху весь каркас закрыли металлическими блоками – их называли “клюшками”.
Вскоре там, где прежде полагалось находиться считанные секунды, стало возможным спокойно работать – при соблюдении правил техники безопасности.
Оставалось убедиться, что саркофаг действительно надежен. С этой целью изобрели “гамма-визор”, позволяющий с большой точностью находить места гамма-излучений и там, где необходимо, кое-что подправить... Все!
Заместитель председателя Правительственной комиссии В.А. Жмурко тогда сказал на очередном заседании:
– Все работы, предусмотренные проектом по сооружению Укрытия, выполнены. Теперь осуществляется его обслуживание. Одновременно дезактивируем энергоблок №3 и строительную площадку пятого и шестого. Обстановка на АЭС – нормальная.
На партийно-хозяйственном активе управления строительства №605, официально посвященном всего одному вопросу – завершению работ по захоронению четвертого энергоблока, постановили сверх официальной программы отработать всему коллективу один день бесплатно, и все заработанные деньги перевести на банковский счет №904 – в фонд Чернобыля.
...Прошло совсем немного времени, и толстый слой снега появился на куполе саркофага. Прилетели птицы. Они садились на крышу укрытия. Трудно представить более приятную картину. Она означала, что зверь укрощен, и внутри Укрытия все в порядке. Установленные там приборы показывали на поверхности развала температуру +6-9 °С, а в его недрах – несколько сотен. На пути возможных нейтронных потоков стрелки приборов стояли практически на нулях: один-три нейтрона в секунду на квадратный сантиметр – не в счет, хотя на экране дисплея зафиксированы и они. Система ядерной безопасности в постоянной готовности. На всякий случай предусмотрена система вытяжной вентиляции для очистки воздуха при выбросе радионуклидов из недр реактора. Саркофаг снабжен системой принудительного охлаждения, но к ней еще ни разу не приходилось прибегать. Большие баки с раствором бора установлены на крыше, чтобы залить ядерное горючее при первых признаках повышения нейтронной активности – их ни разу не использовали. Предусмотрена и система охлаждения фундамента реактора. Но фактически и она бездействует – нужды, слава Богу, нет.
Это сложное инженерное сооружение – словно коронка на больной зуб, по образному выражению Б.Е. Щербины. Его создание – по сути завершающая фаза работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, хотя борьба с последствиями аварии далеко не окончена.
Саркофаг поднялся на высоту 22-этажного дома. В некоторых участках толщина его стен достигает 18 метров.
На всех несущнх конструкциях были установлены датчики, которые на Информационно-диспетчерский пульт автоматически передавали и передают теперь все данные о любых осадках и перемещениях, подвижках здания, а также коррозии в несущих конструкциях Укрытия. В первый год датчики зафиксировали их осадку, но значительно меньшую, чем предусматривалось расчетами. Позднее никаких осадок практически не было, так как все сооружение зафиксировалось на конкретном, неподвижном уровне. Раз в месяц данные от этих датчиков поступают в институт– проектировщик ВНИПИЭТ (Санкт-Петербург) для анализа. Известно, что предполагаются разные пути модернизации Укрытия. По расчетам, даже если весь его объем заполнить бетоном, то это никак не скажется на его основании и работоспособности третьего энергоблока.
– Сейчас можно услышать, что сам бетон под влиянием радиации, якобы, стареет раньше, чем в обычных условиях, – говорит Л.Л. Бочаров в 1995 г. – Однако опыт наблюдений по атомным станциям военного назначения, построенным более 40 лет назад, показывает, что в действительности бетон свою прочность сохраняет весь этот период. Гарантийный же срок Укрытия, по проектному заданию – 30 лет.
Уникальность этой работы, выполненной в рекордные сроки, поразила специалистов многих стран мира. Всего за пять месяцев сделали все: от проекта, изготовления конструкций, до окончания монтажа, притом все операции практически выполняли дистанционно.
УС-605 начал свою работу в 30-километровой зоне летом 86-го с постройки железнодорожной ветки в с.Тетереве. Привезли вагончики для своих строителей, приспособили для расселения тысячи людей пионерские лагеря, создали материальную базу своей будущей стройки, приняли огромное количество грузов, реконструировали коммуникации, обеспечили надежную связь, провели исследования, изготовили и смонтировали около 7 тысяч тонн нерядовых металлоконструкций. Всего за 4 месяца уложили более 400 тысяч кубометров бетона, приняли и пустили в дело 600 тысяч кубометров щебня, столько же песка... В день за четыре смены делали объем работ, которые полагается выполнять за неделю.
В дичайших условиях радиации, при круглосуточной работе, без выходных и праздников, при нашей “неповоротливости”, как обвиняют строителей средства массовой информации. Да еще – в первый год перестройки, а по сути дела – еще застойными методами и средствами. Это – фантастика, и она до сих пор поражает самих строителей и иностранцев. Но ведь все получилось! Мир не знал таких быстрых темпов решения труднейшей инженерной и социальной программы. И это еще раз показывает: Чернобыль – это не бездумный, подневольный труд, а осознанная жертва и одновременно – творческое вдохновение. Подневольному труду такое не по силам.
На первой крупной конструкции, которая перекрывает балки и в просторечье была названа “клюшкой” (хотя весит она 25 тонн), перед тем, как ее смонтировать, участники строительства саркофага расписывались, как на стене Рейхстага в 1945 году. Люди старались оставить свою подпись повыше, поднимали друг друга. Бросали вверх береты. Это был праздник. Эти подписи остались теперь внутри саркофага, их не увидишь. Так же “вмурованной” в небытие оказалась и народная память об участниках чернобыльской эпопеи. Б.Е. Щербина говорил им, что на стене саркофага будут написаны имена если не всех, то многих из тех, кто его строил. Слова остались словами.
А ведь людям всего-навсего было важно знать, что о них хоть в самом дальнем углу будет зафиксирована добрая память. И это было значительнее денег и других материальных благ. Да, там платили больше, чем на других участках 30-километровой зоны. Но какими деньгами все это оценить? Специалисты не хотели уезжать. Отработав свой срок командировки, с гордостью смотрели на выполненное их руками. И с грустью, что не им выпала честь завершить. По первому зову они с большой радостью возвращались в Чернобыль. Настрой на работу был необыкновенный – как будто люди изголодались по нормальной работе – и работали взахлеб. “Мы тогда думали это настроение перенести и на мирную свою работу – ведь именно так надо трудиться: в стране начиналась перестройка. Нам казалось, что мы нашли правильный стиль”, – говорил Л.Л. Бочаров. – Но нет сейчас конкретной и благородной, понятной общей цели, ради которой мы все пошли бы на лишения. А тогда такая цель была. Она была осознана и делала осмысленным самопожертвование.
На стройке не было ни дезертиров, ни национальной вражды, ни болящих. А если действительно кто-то заболевал, то на ногах перехаживал день-два – и в бой. Люди даже стеснялись болеть в такой обстановке общего трудового вдохновения. Среда вытолкнула бы такого “сачка”, как мяч из воды. Его бы просто отторгли.
В глубине души участники этой беспримерной эпопеи полагали, и обоснованно, что за такой труд народ и Родина их встретят как героев, по достоинству оценят вклад каждого, восхитятся творческими возможностями и силой сплоченного общей целью народа. Но о них по сути никто и не узнал. Не имея почти никакой информации о работах не только на строительстве саркофага, но и во всей 30-километровой зоне, многие люди за ее пределами порой самих же ликвидаторов чуть ли не обвиняют в катастрофе: как говорится, “то ли он шубу украл, то ли у него украли, словом, замешан в некрасивой истории”...
Строители саркофага не понимают самого факта – как руководство страны могло “спустить на тормозах” даже необходимость моральных наград за сделанное. Хотя бы изготовили ордена и медали в нужном количестве. Правительственная награда позволяет человеку осознавать, что его участие в этом грандиозном деле не забыто, оценено по достоинству...
Мнение Л.Л. Бочарова: “Как всегда, ничего не получили именно многие из тех, кто работал, а сидевшие в Москве, в Управлении кадров – награждены высокими правительственными наградами, вплоть до ордена Трудового Красного Знамени. Я не о себе – я удостоен ордена “Знак Почета”. Но мне лично было стыдно смотреть в глаза своим собратьям в тот момент, когда вручали награды. С нравственных позиций это – жуткая картина: вроде бы – праздник, а душа бунтует, кричит от безысходности и бессилия что-либо исправить. Хотелось чуда, которое бы принесло справедливость. Но жизнь, как это в очередной раз случилось, окунула нас носом в дерьмо”.
А ведь ликвидаторы – наш народ – простил и это, хотя в душе у каждого осталась щемящая зарубина на всю жизнь. Не злость (ее он откроет разве что самым преданным и верным друзьям и близким), нет. Несправедливость нас не ожесточила, не расслабила в деле, а лишь еще раз подтвердила сермяжную правду: работают одни, а получают другие. Такие повороты жизни еще больше закаляют сильных духом и укрепляют чувство юмора и оценке своего труда и вклада в жизнь Отечества.
Например, молодой главный инженер монтажного района – Ю.К. Чашкин – участвовал почти во всем монтаже саркофага, то есть собирал и устанавливал все это железо, основные металлоконструкции. Сейчас он – главный инженер производственного объединения “Промэнергомонтаж”. Но за Чернобыль ему не дали даже медали – только грамоту. А ведь он отвечал за людей и производство наравне с главным инженером УС-605. Если бы надо было кого-то наказать за огрех, за брак в работе, то этого Чашкина или Бочарова нашли бы из-под земли.
“Призывают народ на подвиг, зовут решать судьбы Родины люди с высокими чинами и званиями. А решать вопрос о признании заслуг перед Родиной передоверяют бессердечным чинушам...” Так рассуждает Л.Л. Бочаров, и трудно с ним не согласиться.
Саркофаг не полностью герметичен – так задумано. Это способствует охлаждению его содержимого атмосферным воздухом. Однако Укрытие отвечает своему предназначению – реактор перестал быть источником выделения в атмосферу радиоактивных аэрозолей. Среднесуточный выброс радиоактивных продуктов деления сейчас вдесятеро ниже, чем на нормально работающих энергоблоках. И через два года после аварии и позже на территории, прилегающей к ЧАЭС и городу Припять, новые пятна радиоактивного загрязнения или большее загрязнение, чем было, не обнаружены. Наоборот, в соответствии с расчетами интенсивность гамма-излучения заметно снизилась.
Директор ЧАЭС М.П. Уманец в начале апреля 1987 г. организовал на станции конференцию ведущих специалистов для представителей украинской прессы.
– Сколько раз слышали мы: “реактор задышал”, “чудовище взбесилось”, – сказал на конференции заведующий лабораторией Института атомной энергии имени И.В. Курчатова В.Ф. Шикалов. – Я здесь почти неотлучно с мая и свидетельствую: неправда. Весь реактор последовательно окружен (повторяю – не напичкан, а планомерно окружен) датчиками. Стационарное наблюдение за его поведением осуществляется со 2 июня 1986 г. С тех пор ни одного “чуда” не произошло, никаких отклонений внутри его активной зоны не зафиксировано. Наоборот, как мы и рассчитывали, реактор постепенно охлаждается, спадает его активность, время от времени выходят небольшие порции нуклидов, это – нормально. Укрытие имеет 2 уровня защиты: одно – само сооружение из строительных конструкций, второе – повышающийся уровень наших знаний, основанный на анализе процессов, происходящих внутри. Они вполне согласуются с известными нам физическими законами и нашими расчетами. К 1 мая 1987 года активность и внутри Укрытия понизится вдвое по сравнению с осенью 1986 г.
