Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 39 (всего у книги 42 страниц)
У всех народов и во все времена понятие о моральном долге было, по сути, одинаковым: “Попробуй исполнять свой долг, и ты узнаешь, что в тебе есть”, – говорил Гете. – ...”Но что есть долг? Пока у нас нет другого ответа, кроме следующего: совершать правое и заботиться о собственном благе и о благе во всеобщем определении, о благе других”.
“Истинная доблесть в том, чтобы делать без свидетелей то, что ты делаешь для похвалы людской” (Ф. де-Ларошфуко, французский писатель XVII века).
“Сознавать долг и не исполнять его – это трусость”, – еще категоричнее выразился великий китайский мыслитель Кунцзы (Конфуций) – 2400 лет назад.
К счастью, от людей не слишком часто требуется столь массовое подвижничество, какое проявилось на Чернобыльской АЭС. Правильнее сказать, оно потребовалось впервые в истории.
Не так-то просто дать оценку приказу о массовой эвакуации персонала станции.
Спаренный с пострадавшим третий энергоблок остановили почти сразу после аварии, первый и второй – через несколько часов. Вся станция перестала выдавать электроэнергию.
С одной стороны, нельзя же остановленную АЭС оставлять без людей. С другой – сохранение человеческих жизней, станционников не менее важно, а неизмеримо более важно, чем сбережение материальных ценностей и обеспечение надежности аппаратов. Есть и “третья” сторона: люди на станции – залог сохранения покоя и здоровья населения. Какое решение принять?
В конце концов, станционному профкому официально поручили с помощью кадровиков “разогнать” всех по стране, трудоустроить по профилю, желательно на других АЭС, чтобы все-таки в конечном итоге сохранить свой персонал, как рассказывал мне тогда председатель профкома ЧАЭС Березин. Решение это исходило не от профсоюзной организации. Но как бы то ни было, три тысячи человек эвакуировали с правом самостоятельного трудоустройства, более тысячи получили производственные отпуска – и вот теперь приходилось выходить из положения малыми наличными силами, но со слишком большими усилиями.
Лишь относительно немногим, самым незаменимым, предложили остаться. В действительности не подчинились приказу об эвакуации, не уехали сотни эксплуатационников. Мобилизовали себя сами, без приказов и понуканий. Всех объединяла одна цель: быстрее ликвидировать последствия этой страшной беды.
Три первых дня, как и до аварии, персонал станции трудился в три смены, круглосуточно. Все, от начальников цехов до рабочих, не считаясь с чинами, выполняли любую работу: резали, варили металл, восстанавливали оконные стекла в коридорах третьего и четвертого энергоблоков, восстанавливали или, наоборот, обрезали электрические и технологические схемы, обрезали поврежденные или теперь ненужные участки трубопроводов под разрушенным реактором. И при этом их общей заботой было сохранение здоровья людей. Ведь это – золотой фонд нашей энергетики. Это гордость и честь нашего народа. Эго – люди. В конце концов, просто утилитарно: без операторов, обходчиков, ремонтных служб ни одно производство работать не может.
Это они – кадровые работники ЧАЭС вместе с командированными с предприятия “Львовэнергоремонт”, которые постоянно работали здесь и ранее, и с монтажниками подрядных организаций Управления строительства ЧАЭС выполнили всю работу по ревизии, ремонту и восстановлению работоспособности энергоблоков №1, 2, и 3. Многие позднее удостоены правительственных наград. “Мое имя не называйте, никого нельзя выделять в этой работе, все одинаковы”, настаивал высококвалифицированный слесарь VI разряда и председатель профсоюзного цехкома И.И. Лавриченко. Я его назвала, потому что это справедливо.
Как уже говорилось, эксплуатационники жили на базе отдыха ЧАЭС – в бывшем пионерском лагере “Сказочном”.
В крошечной комнате, где при нормальных условиях можно было бы разместить только стол и кровать, стояли почти вплотную три кровати и стол. Здесь жили нынешний исполняющий обязанности начальника РЦ (реакторного цеха) A.Л. Кнышевич, заместитель начальника РЦ по эксплуатации А.Г. Кедров и на тот период заместитель начальника РЦ (а вскоре и на последующие годы – начальник цеха по взорвавшемуся энергоблоку №4) Г.И. Рейхтман (мы говорили об этом цехе в главе “Саркофаг”). Заглянув в эту комнату в начале июня 86-го, я увидела безмерно усталые глаза. Трое мужчин, работающих по 12 часов в сутки без выходных в тяжелейших условиях Чернобыльской АЭС, в такой тесноте вынуждены были отдыхать. Но я застала их за обсуждением каких-то служебных проблем. В больших комнатах ночевали по 20-30 мужчин.
– Работаем – и все. Консервируем третий блок, хороним четвертый... Хватит об этом. Только, пожалуйста, не изображайте нас ангелами и вообще не идеализируйте события, – сказал Г.И. Рейхтман. Они охотно говорили о Ситникове, Кургузе, Кудрявцеве, Проскурякове. Но слишком злоупотреблять их временем было совестно: не до меня им. Свою станцию, как и другие работники ЧАЭС, они упорно называют Припятской – им обидно, что в официальном названии, данном станции еще до начала строительства, звучит имя города Чернобыля, случайно оказавшегося поблизости, пусть даже вполне замечательного, но не родного, станционного, любимого юного города Припять, города энергетиков ЧАЭС. Большинство прежних начальников “выгорели” в ТУ ночь. Теперь многие их заместители приняли на себя их обязанности и ответственность.
Особенно в первые месяцы люди на станции охотно говорили о коллегах и очень неохотно – о себе. Приходилось терпеливо, подолгу “разговаривать” такого молчуна, чтобы получить более ясное представление о событиях. Чаще услышишь: “Ладно, расскажу. Только пишите о ребятах. Обо мне – ни слова. Вот они действительно сделали многое. А я... Не пишите обо мне. “Такая гиперболизированная скромность – клановое качество энергетиков, хотя и не очень удобное для журналистов. Многие из них остались живы не потому, что вели себя недостаточно самоотверженно и решительно. Просто на их рабочих местах в ночь 26-го случайно оказалось чище. Но теперь условия у всех одинаковые.
Иногда задавала свой последний вопрос: “Какие у вас проблемы?” – и неизменно наталкивалась на закрывшиеся вдруг лица и долгое молчание – обидела.
– Проблемы? Вы нас, наверное, неправильно поняли. Лично у нас проблем нет. Нужен памятник погибшим товарищам. Да и вообще память... – Это говорили те, кто в связи с облучением в ночь аварии получил инвалидность, потерял трудоспособность, часто болеет и, конечно, имеет проблемы.
Есть и еще аспект – защитное свойство человеческой памяти: беда проходит – и поскорее забываются связанные с нею перипетии, страдания, даже собственные героические свершения. Многие из самых активных участников чернобыльской эпопеи сегодня действительно с трудом вспоминают детали. Они и тогда в разгар боя включались, словно в обыденную работу, героями себя действительно не считали: “Надо – значит надо. И рассказывать, вроде бы, не о чем”. Это им помогает жить. Но ведь какой получается расклад: они бескорыстно совершили подвиг, а мы – просто люди – мы обязаны воздать им свое уважение и свою благодарность. И поэтому теперь, как сказал Конфуций, пора “выправлять имена”. Таково уж удивительное и неизменное свойство истории – все расставлять на свои места. К сожалению, нередко этот процесс затягивается. Между прочим, в старину защитившему свой народ от Змея Горыныча или иной напасти полагались царевна и полцарства на обзаведение.
– Все – лучшие, – говорил мне в июне 86-го начальник турбинного цеха Л.А. Хоронжук. – Вот машинист паровых турбин Зеликов – только вернулся из отпуска – и сразу включился в работу. И он в ту ночь сливал масло из турбогенератора №8. Старший машинист В. Ковалев заступил на смену в 8 утра 26-го, руководил многими операциями. Сейчас в больнице. Начальник смены В.А. Клепиков, старший машинист А.П. Бобровский, начальник смены А. Лукашин, мастер дизельной установки В.В. Ятченко... Работают, как все. В тот момент это означало – как на фронте.
Г.Г. Корякин, начальник смены энергоблока №2, работал на станции постоянно много лет. Его вахта начиналась через полтора суток после аварии. Это вахта №3. Он дождался своей вахты и провел ее как полагается. Потом еще, еще... Корякин не молод и не очень здоров, но работает, не раскисает, держится по боевому.
О В. Ковалеве упоминали многие. После аварии вместе с начальником смены В.Г. Усенко он собирал тепловую схему на деаэраторной этажерке, необходимую при разделении третьего и четвертого энергоблоков – горячее местечко по радиационным меркам. “Ковалев – человек доброжелательный, справедливый, искренний и спокойный. И работа в его смене всегда проходит спокойно и гладко. Все у него точно и обязательно в срок, хотя многое предлагает и сам, особенно если это важно для принятия справедливого решения. И ученики его – Ювченко и Печерский, тоже ставшие машинистами турбин – тоже надежные и верные люди” – рассказывает Н.Г. Кульбабчук, словно речь идет о мирном времени и А. Ювченко не прошел через московскую “шестерку”.
Оба старших машиниста турбин Н.Г. Кульбабчук и В. Ковалев были друг другу отдельно знакомы еще до приезда в Припять по работе на Криворожской ГРЭС, но неожиданно сошлись поближе в 1979 году, когда Николай перевозил тяжелый контейнер, а Виталий вдруг, ни с того ни с сего, взялся ему помогать. Оказались и характерами схожи. Постепенно стали близкими друзьями. Оба со станции не эвакуировались. Да, “быть верным в несчастье – великое дело”, – как писал великий грек Демокрит почти две с половиной тысячи лет назад. Главные истины бессмертны.
...Я смотрела на скромных, даже застенчивых молодых людей – мастера по ремонту перегрузочной машины и председателя цехкома А.И. Быстрова, старшего инженера по реактору А.С. Товстогана, слесарей VI разряда В.А. Волкова и И.И. Лавриченко, Н.М. Усенко, Л.А. Дубчака и других обычных с виду людей. А в сознании с трудом укладывалось, что ведь это они работали на станции кто в ночь аварии, кто на следующий день, а потом во все последующие, без счета времени, не думая об отдыхе и ясно понимая существо обстановки. Они были настроены работать в своем коллективе, на своей станции столько, сколько это может понадобиться, то есть всегда. И на внешнюю помощь не рассчитывали.
Понимали, что необходимо как можно скорее возродить станцию к жизни и не только потому, что таково было их желание. Украина, а особенно Киев и Киевская область сразу очень быстро почувствовали энергетический голод в связи с потерей ЧАЭС – все-таки 4 млн. киловатт. Оперативная группа Политбюро КПСС, от которой тогда исходили все основные команды по чернобыльской проблеме, уже в середине мая поручила министру энергетики и электрификации СССР А.И. Майорцу разработать и представить план мероприятий по обеспечению ввода в действие и нормальной эксплуатации энергоблоков №1 и 2, а затем – и №3. В протоколе группы от 31 июля отмечено: “Принять к сведению, что подготовительные работы Минэнерго ведутся в соответствии с разработанными планами-графиками”.
Вот – эти люди и готовились вновь пускать в работу энергоблоки – сначала первый, потом второй (так называемую первую очередь станции), остановленные, но, по сути, не пострадавшие, если не считать радиационную грязь, слоем пыли укрывшую каждый элемент поверхности помещений и оборудования. Здесь эту пыль необходимо было ежедневно, как минимум один раз, убирать (помогали солдаты), осматривать все оборудование, выполнять профилактически ремонты.
Вскоре выяснилось, что для срочных работ на станции остро не хватает оставшегося персонала. Огромная помощь пришла с участка энергоремонта Курской АЭС. Квалифицированные инженеры и рабочие прибыли с других станций страны. Например, начальником РЦ-1 стал Грищенко (Курская АЭС); Евдеев и Шушарин, Д.Ю. Джумок – со Смоленской.
Ю.Л. Дорош на ЧАЭС приехал тоже с Курской, где он работал начальником РЦ-1. Позднее из Чернобыля его позвали на Смоленскую АЭС, но уже главным инженером станции. В должности заместителя начальника РЦ-1 на ЧАЭС он очень многое сделал для ее первых двух энергоблоков, участвуя в их ревизии и пуске. “Я такого замечательного хозяина прежде вообще не встречала”, – рассказывала о нем В. Поденок, до аварии кадровый работник ЧАЭС, а теперь – инспектор в Госатомэнергонадзоре Украины. – “Грамотный, справедливый, доброжелательный. Грубоват, лицо мужественное и, может быть, даже непропорциональное. Но – очень обаятельное. И глаза его говорят о красоте души. Дорош любит свою Курскую АЭС. Когда написал заявление об уходе, в дирекцию явилась делегация с требованием вернуть ему заявление. Позднее Госатомэнергонадзор, проверяя уровень эксплуатации на Курской, охарактеризовали его: “Выше нормы”. Это – безусловный результат работы и их бывшего начальника Дороша. Даже совещания он не просто проводит деловито, собранно. Он не допускает возможности невыполнения какого-нибудь решения как для себя, так и для других. Во многом благодаря его личным усилиям была высокой эффективность и восстановительных работ на первой очереди ЧАЭС.
– Многие прибыли с Ленинградской и Игналинской АЭС. Например, с Ленинградской приехал С.А. Голованов, – рассказывал начальник электроцеха А.Т. Зинченко, – высококвалифицированный специалист, всегда спокойный, хорошо воспитанный. Он окончил два ВУЗа – экономический и технический. Некоторое время Голованов возглавлял дезактивацию трансформаторов и оборудования на электрической подстанции ЧАЭС. И умудрялся, занимаясь своими прямыми профессиональными обязанностями, находить время, чтобы поработать и со строителями, и с военными. Их работа не привычна для эксплуатационника, однако со всеми Станислав Александрович находит общий язык. Мы договорились с Головановым, что если он найдет такую возможность, мы будем рады взять его в свой цех на постоянную работу.
– В производственно-техническом отделе станции сразу после аварии вместо положенных по штатному расписанию тридцати сотрудников оказалось всего трое: начальник, его заместитель и оператор на множительной технике. И к ним в помощь приехали со Смоленской, Курской, Балаковской, Нововоронежской АЭС. Например, И.В. Боев, заместитель директора Курской АЭС, приехал к нам на такую же должность. – Рассказывает старший инженер В.В. Иванов. – Мы особенно благодарны помощи со Смоленской и Курской, а также вернувшимся нашим станционным чернобыльцам: В.К. Бронникову, Г.Г. Плохому, Н.А. Штейнбергу, А. Г. Чикалову.
В роли оперативного дежурного ЧАЭС часто можно было встретить В.Н. Мельникова – ведущего специалиста с первой в полярных широтах Билибинской АЭС. Его никто не вызывал в Чернобыль. Он приехал сам.
– Тысячи людей откликнулись на нашу беду, предлагая свою помощь, – рассказывал в Чернобыле тем летом заместитель начальника Союзатомэнерго Минэнерго СССР А.Н. Мохнаткин. – Мы благодарны всем. Но отбирали из тысяч единицы – лишь владеющих необходимыми на этот случай профессиями. Их мы называем добровольцами. Так в Чернобыле появился, например, В.П. Спасенников из Северодвинска и вскоре возглавил группу дозиметристов. Помощь таких людей огромна. Они дисциплинированны, выполняют любую работу по первой просьбе, с готовностью идут в любое место и при этом следят за правильным выполнением требований радиационной обстановки, – Между прочим, в Чернобыле работала и жена Мохнаткина.
Приехал начальник отдела охраны труда Ростовской АЭС Д.Л. Васильченко. Он предложил подготавливать в самом Чернобыле молодых дозиметристов, организовал несколько групп дозиметрического контроля, дезактивации и многое другое.
В Киеве мне рассказали об удивительном инженере – региональном инспекторе Государственной инспекции по эксплуатации электростанций и электрических сетей по АЭС АВ. Бескапотове. Он привез из Чернобыля главному атомщику Госинспекции А.С. Сурбе (так официально именуется должность) идеально подготовленные документы о своей контрольной проверке и волновался, достаточно ли они исчерпывающи – ведь Александр Сергеевич слывет очень квалифицированным, деловым и, вместе с тем, бескомпромиссным и очень благородным человеком.
Сухое дело – составление бумаг, хлопотное, даже нудное, оно на первый взгляд не требует особых затрат интеллекта. Но это лишь на первый взгляд. Бескапотов сумел так организовать свое мышление, что всего за одни сутки составил своему Министру исчерпывающий доклад о состоянии надежности всех трех энергоблоков Чернобыльской АЭС.
Со Змиевской ГРЭС приехал А.А. Устименко. Он работал с учеными и с военными – дезактивировали оборудование аппаратной и блока АВ. Его работой здесь были очень довольны. Он еще занимался демонтажем и монтажом оборудования. А ведь пришел с обычной тепловой электростанции и никогда прежде не имел дела с радиационной обстановкой. Но ведь он – инженер, имел при себе персональный дозиметр и прекрасно понимал, куда попал.
В Чернобыль приходили заявления от командированных энергетиков даже из-за границы – с просьбой отозвать их обратно для участия в этой работе. А когда спрашиваешь любого припятчанина или приехавшего в Чернобыль издалека, что же побуждает его на такие решения, отвечают: “Если не я, то кто же?”.
С Кубы, находясь в командировке, предложил свою помощь заместитель начальника цеха централизованного ремонта Ростовской АЭС Ю.Н. Самойленко. Вскоре он стал называться руководителем группы по дезактивации кровли над третьим энергоблоком и кровельными трубными площадками. Вместе с ним для той же работы приехал с Кубы начальник цеха централизованного ремонта Смоленской АЭС.
С АЭС “Пакш”, из Венгрии на имя заместителя Министра энергетики и электрификации СССР Г.А. Шашарина пришло письмо от командированного туда директора Смоленской АЭС Ю.П. Сараева: “Если нужно, отзовите”. – “Я отозвал его. Сараев, как и Бронников, немного директорствовал в Чернобыле до назначения Поздышева”, – сказал Александр Геннадьевич.
Уже говорилось, что талантливый инженер и высокоинтеллигентный человек В.К. Бронников прежде работал на Чернобыльской АЭС и пользовался немалым авторитетом. Но он вынужден был покинуть станцию из-за “внутристанционной политики” Фомина и Дятлова. Теперь на его долю выпала грустная обязанность пожинать плоды “творчества” этих людей.
Дирекция ЧАЭС после аварии некоторое время размещалось в г.Чернобыле, в здании ДОСААФ. В мае-июне 86-го рабочий день директора и всего остального руководства станции начинался рано. Вот как бы хронометраж одного рабочего дня: в 7.00 – оперативное совещание у Поздышева и его заместителей в “Сказочном””; в 9.00 – оперативка с начальниками цехов в кабинете у Поздышева в г.Чернобыле. На одной из них обсуждали необходимость, а также детали перехода на вахтовый метод обслуживания атомной станции – небывалый в мире режим; ход подготовительных работ к пуску и эксплуатации первого и второго энергоблоков. Решали также, чем можно помочь строителям в сооружении вахтового поселка энергетиков на Зеленом мысу. Обсуждали и сообщения о жизни эвакуированных семей. В 18.00 – снова оперативка, на этот раз – о ходе дезактивации на территории станции. В 20.00 – ежедневное заседание штаба Правительственной комиссии по конкретным крупномасштабным вопросам ликвидации последствий аварии. В 22.00 – ежедневная заключительная оперативка руководства станции у директора.
В середине июля дирекция Чернобыльской АЭС работала уже на станции, на своем прежнем месте. Эрик Николаевич придавал этому факту принципиальное значение. Он совершенно справедливо считал, что директор должен быть со своим коллективом и тащить этот тяжелый воз наравне со всеми, если не больше, в таком же объеме и в равных условиях. Кроме того, присутствие директора в своем обычном кабинете уже само по себе придавало уверенность: все, дескать, идет как надо. Суровость, требовательность, даже сухость этого человека в вину ему не ставили: война!
Оперативки директора вскоре стали гласными.
Поразительно удачно, на своем месте оказался главный инженер Н.А. Штейнберг. Он любил и прекрасно знал Чернобыльскую АЭС. Сюда он пришел из Московского энергетического института молодым специалистом, затем работал старшим инженером управления энергоблока, а на Балаковскую АЭС уехал уже с должности начальника турбинного цеха. И там он сразу поразил коллег глубиной теоретических знаний и умением их использовать.
– Николай Александрович Штейнберг – очень порядочный во всех отношениях человек и грамотный специалист, – сказал о нем его бывший подчиненный по ЧАЭС, оператор реакторного цеха, а в момент нашего разговора начальник смены блока РЦ №1 Кучеренко, – Лелеченко и Ситников были его близкими друзьями, а это говорит о многом.
Когда Штейнберг был еще начальником электроцеха на ЧАЭС, от него можно было услышать и такое: “Энергетика – это армия без погон”. И ведь был прав...
“Излишне категоричен”, – иногда говорят и так. Возможно. Однако в этой сложнейшей обстановке главный инженер ЧАЭС Н.А. Штейнберг даже с крайне придирчивым Госатомэнергонадзором умел легко найти общий язык. О нем идет слава как о специалисте, способном мгновенно принимать решения – такие же дерзкие, яркие и решительные, каким бывает иногда и он сам.
Жить он поселился в том же здании АЭС, в бункере. Там и питался сухим пайком – на столовую жалко было тратить время. Собственно, в первые дни в этом он не очень отличался от остальных: новый быт наладить еще не успели.
– Приятно посмотреть, как работает Штейнберг. Очень толковый специалист, знания – исключительные. Всегда корректен, – говорили и говорят многие.
На станции я видела его мельком – Николай Александрович не любил тратить время на интервьюеров, на разговоры “о постороннем”.
Но в марте 1988 г. я пришла к Штейнбергу уже в его вполне обжитой московский кабинет заместителя Председателя Госатомэнергонадзора СССР. ...Головокружительный рост для человека еще довольно молодого. От инженера АЭС до практически заместителя Министра. Но никого из знающих этого специалиста такой скачок нс удивил: на обычном для энергетиков ежегодном экзамене по профессии и на специальном собеседовании в Госатомэнергонадзоре он показал исключительные знания, чему и обязан своей должностью. Штейнберг, как и Поздышев, проработал на ЧАЭС предельно возможное и самое трудное время. Их и сменили одновременно.
– Трудно ли вам было входить в кабинет главного инженера станции после аварии? – Штейнберг ответил сразу. – Нет, не трудно. Мне всегда было плевать на звания и регалии, свои и чужие. Главное – дело и ребята, которые окружают. Люди на Чернобыльской станции в большинстве хорошие, знают дело и преданы ему. А характер, конечно, у каждого свой. Главное в нашей работе – это принять решение и обязательно его выполнить, хоть лбом стенку проломить. Кто это может – тот и человек. Конечно, если видишь, что ситуация изменилась или решение ошибочно, надо его изменить. Но это и есть обычная работа.
Рабочий день давно закончился, за окнами кабинета стало черно, и Николай Александрович прервал воспоминания: завтра ему предстояло проводить занятия на курсах директоров АЭС. В настоящее время Н.А. Штейнберг – глава Госатомэнергонадзора Украины.
...В июле 86-го уже стало возможным подводить кое-какие итоги и делать выводы, собрался Припятский партийно-хозяйственный актив (город обезлюдел, но действовавшие в нем прежде общественные организации и на новом месте сохранили старое название припятских). Партхозактивы в нашей стране в тот период считались очень ответственными совещаниями. На них серьезно разбирали итоги хозяйственной и производственной деятельности за немалый отрезок времени, чаще за год, полгода. Собственно, партийная принадлежность этим производственным совещаниям просто как бы придавала большую весомость. Тот Припятский партхозактив скорее походил на расширенное заседание штаба армии в прифронтовой полосе. Обсуждали чисто производственные дела, а также примеры мужества и энтузиазма. Критиковали Припятский горком КПСС за плохой контроль исполнения его же решений. Говорили и о том, что прежняя администрация ЧАЭС (В.А. Брюханов и др.) не сделала многого из необходимого для того, чтобы сохранить коллектив. Потеряли многих руководителей, по сути оголили цеха. Например, в электроцехе в мае 1986 г. была только четверть необходимого персонала. Отмечали необходимость целенаправленно создавать кадровый резерв для первых двух энергоблоков.
Собственно говоря, логику первых дней понять трудно: своих, даже большинство из тех, кто настоятельно просил их оставить, отправили в эвакуацию (“Позже непременно понадобитесь, тогда вызовем”). А потом с других станций приглашали и приветствовали.
В конце концов, наращивать постоянный персонал ЧАЭС решили постепенно, в первую очередь возвращая своих же работников. Через два года после аварии здесь было уже 88 процентов “коренного” персонала, то есть тех, кто работал на станции до аварии.
А в первое время кандидатуру каждого эвакуировавшегося и вернувшегося по своей инициативе, но не сразу, а через 2-3 месяца после аварии, коллектив его родного подразделения обсуждал с пристрастием: достоин он возвращения в свою “Almamater” или не достоин, почему “так долго” размышлял. И ведь не приняли бывшего начальника смены электроцеха В.П. Тюпина и назвали дезертиром – он вернулся через несколько месяцев, когда стало полегче. Узнав о решении своих бывших товарищей, он был потрясен. Поэтому сам, да еще бесплатно, пошел выполнять “грязную” работу на одном из наиболее пострадавших в этом смысле участков – открытом распределительном устройстве подстанции: смывал со своего имени страшное определение “дезертира”, каким он по сути не был. Но таких – единицы, да и о Тюпине говорили позднее вполне уважительно. Тут действовали не формальные, а глубинные, нравственные критерии.
О тех же, кто вынес на себе основные тяготы возрождения родной станции, невозможно и сегодня рассказывать без волнения. Не раз в тот период предлагали лечь в больницу для обследования и лечения инженеру по эксплуатации химцеха В.Д. Гребенюк. Она неизменно отвечала: “Нет, я здесь знаю все до последнего винтика, а другому с этим оборудованием еще нужно ознакомиться”. Беззаветно, не обращая внимания на окружающее, делала свое дело аппаратчица пускорезервной котельной В.П. Белокрылова. Два года после аварии работала на станции Э.П. Ситникова, вдова погибшего Анатолия Андреевича.
– Я буду преклоняться перед этой женщиной, пока буду жить, – это сказал о Ситниковой заместитель начальника реакторного цеха А.Г. Кедров.
Увидев на Митинском кладбище у могилы А.А. Ситникова Эльвиру Петровну и ее младшую дочку, тогда еще школьницу Катю, американские корреспонденты из “Си-Би-Эс” поинтересовались, как же сами члены семьи оценивают поведение своего мужа и отца – ведь они осиротели. Спросили Катю “в лоб”, одобряет ли она его поведение.
– Конечно, – не задумываясь, ответила Катя, – Он должен был так поступить. И он не мог иначе.
Удивительная эта семья. Эльвира Петровна, получив квартиру в Москве, поближе к могиле мужа, могла рассчитывать на любую работу в столице по своему желанию. Но она ездила в Чернобыль по вахтам: “Это же моя родная станция, вне ее я нигде не чувствую себя дома. И я там нужна”. Хозяйство вели старшая дочь Ирина с мужем Игорем (оба тогда – студенты Энергетического института, кстати, окончили его с отличием и теперь – энергетики). И Катенька. В новом для них городе, почти лишенные знакомых и тем более родных, они знали мой телефон. Мы даже изредка общались. Но о помощи не попросили ни разу, а от предложенной отказывались, говоря, что у них все в порядке.
Обе дочери кухарничали, обе вполне профессионально шили себе на швейной машинке действительно красивые туалеты. Игорь обустраивал новую квартиру. Словом, самостоятельно, как взрослые люди, наделенные немалым опытом, эти трое молодых людей вели хозяйство. Во многих семьях такие еще считаются детьми. Мать почти ежедневно звонила им по телефону со станции и была в курсе домашних дел. Но если бы прежде они жили в тепличной обстановке, едва ли возможно было бы их так быстро закалить, научить самостоятельности, да еще в незнакомом, огромном городе Москве.
Вернемся к станционным будням. Сразу после аварии было очевидно, что помещения первого, второго и третьего энергоблоков радиационно сильно загрязнены, поэтому работать в них какое-то время не следует без серьезной подготовки всех производственных помещений. Однако напомню, что даже при условии замораживания всей станции бросить ее на произвол судьбы тоже никак нельзя: в реакторах находится топливо, машины и механизмы требуют присмотра. Остановленная АЭС нуждается в не меньшем внимании, чем действующая. Как же быть?
Энергоблок №3 на всякий случай остановили еще ночью 26-го. Приказ о полной остановке энергоблоков №1 и №2 вышел 5 мая. Руководить расхолаживанием их со дня аварии поручили заместителю начальника ПО Союзатомэнерго Б.Я. Прушинскому. По должности незадолго до аварии он стал отвечать за безопасность отечественных АЭС, поэтому, узнав об аварии, он вылетел в Чернобыль с первым же самолетом и все время там находился.
Напомню, что производственное объединение “Союзатомэнерго” было до аварии и несколько месяцев позже подразделением Минэнерго СССР. В его ведении были все промышленные атомные электростанции Советского Союза. Энергию они выдавали и выдают теперь в Единую энергосистему страны (ЕЭС СССР). Теперь российские – в ЕЭС России, украинские – в энергосистему Украины. В сентябре 1986 г. “Союзатомэнерго” выделилось из электроэнергетической отрасли и вошло в состав Министерства атомной энергетики, которое в свою очередь осенью 1989 г. слилось с Министерством среднего машиностроения и стало называться Министерством атомной энергетики и промышленности (Минатомэнергопром СССР). Теперь в России это – Министерство по атомной энергии, в Украине – Госкомитет по атомной энергетике.
Подчиненность изменилась. Но характер работы остался прежним. К энергетику практически неприменимо определение “бывший”. Вкусивший радость общения со сложным, высокоточным оборудованием, привыкший считаться с условиями постоянной самотребовательности к собственной безупречной работе и, значит, дисциплинированности и порядку (энергетическое оборудование официально отнесено к категории особо сложного) – энергетик крайне редко меняет профессию. На станциях и на предприятиях электрических сетей работает немало династий. Случается, целые семейные роды посвящают себя этому благородному и нелегкому труду.
