Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 15 (всего у книги 42 страниц)
...И мы снова опередили события. Но если этого не делать, то пришлось бы и далее многократно возвращаться к работе ЦК КПСС, тогда как это не является темой данной книги.
В мае 1986 г. на территории чернобыльской зоны сформировался сложный, многоликий комплекс из десятков различных организаций и производств, в которых одновременно работали десятки тысяч людей.
Это сегодня все или почти все ясно на Чернобыльской АЭС. А 26 апреля 1986 г. перед учеными и специалистами возник целый букет вопросов: что произошло с реактором, почему он вдруг взбесился, каковы последствия, как их решать, с чего начинать? На эти “как” и “почему” требовались немедленные ответы. А между тем, не то что в реакторное отделение заглянуть – по территории электростанции расхаживать не рекомендовалось.
Будучи в Чернобыле, я спросила тогда заместителя начальника ВО “Союзатомэнерго” Минэнерго СССР члена Правительственной комиссии, доктора физико-технических наук Е.И. Игнатенко, что именно они делают.
– Ходим, летаем, ползаем, – ответил он. И ответ был буквальным, точным. Члены Правительственной комиссии, конечно, получали необходимые сведения от специалистов. Но почти каждый из них считал для себя обязательным: увидеть, измерить, оценить. Не думая о чинах и званиях, они осматривали разрушенный реактор с вертолета, насколько это было возможно, подъезжали и подходили к нему; старались заглянуть в подреакторные помещения, забирались на крышу машинного зала; изучали сводки дозиметристов; делали расчеты – искали пути, как принято говорить.
Дисциплина в зоне была жесткой. Крупного специалиста предупредили: “Если не будет налажена хорошая связь с бункером и всеми необходимыми объектами, со смежниками – разжалуем”... На войне, как на войне...
Предложений научного характера ждали от академика В.А. Легасова. Вот он подъехал на бронетранспортере почти вплотную к четвертому блоку, но потом вышел и пешком, не торопясь обошел здания четвертого и третьего реакторных отделений. Он хотел получше осмотреть и оценить характер повреждений, а также понять природу крупных пятен мощного малинового свечения на поверхности разваленного реактора и непрерывно истекающего из него белого потока продуктов горения, который поднимался столбом. Первое приблизительно означало присутствие раскаленных графитовых блоков, второе – горение графита. Графит горит, равномерно выделяя белесый продукт химической реакции – сумму оксидов углерода, а малиновый цвет скорее говорил о температуре раскаленного графита, мощной раскаленности графитовых блоков.
Идет ли цепная реакция? Это беспокоило больше всего. Если есть значительное нейтронное излучение – значит, возможен взрыв... В.А. Легасов вместе с генералом В.К. Пикаловым приблизились на бронетранспортере к разрушенному блоку. Их приборы показали мощный нейтронный поток. Вскоре выяснилось, что произошло недоразумение – были использованы приборы для измерения гамма-излучения, а нейтронного потока на самом деле нет. Но Легасов этого в тот момент не знал.
Через несколько дней он поделился с коллегами: “Я вел себя с точки зрения техники безопасности непростительно”... Но он хотел получить немедленный ответ лично. Вообще, в Чернобыле Валерий Алексеевич облучился довольно сильно, хотя и не всегда действительно оправданно. Но как удержаться, если считаешь, что необходимо?
Академик Е.П. Велихов в течение двух первых недель работал на месте аварии и тоже лез в самое пекло. Многие ученые, начальники крупных строительных, монтажных и эксплуатационных подразделений проделывали то же самое.
Еще пример. ...Ночь на 27-е. На территории станции – мертвая тишина. Над четвертым блоком светился воздух... Генерал Пикалов на обычной “Волге” объехал станцию. Затем пересел на БРДМ (бронированная разведывательная дозорная машина). Отправились к четвертому блоку. В безопасном месте генерал водителя высадил. Сам сел за руль. Своей машиной протаранил ворота. Остановился у развала. Чуть позже позвонил в Москву одному из ведущих специалистов по защите от оружия массового поражения члену-корреспонденту АН СССР, Герою Социалистического Труда А.Д. Кунцевичу: “Просьба развернуть мозговой центр, работы много”.
В начале мая многие руководители – члены Правительства, заместители министров, директора институтов – не только получили предельно допустимые дозы облучения, но кое-кто и перебрал. Они все обязаны были покинуть зону, но обстановка была серьезной, профессиональные знания и организаторские способности большинства приехавших были чрезвычайно важны именно здесь, сейчас. Многие отказывались уезжать.
Радиация скоро заявила о себе. С личными машинами расстались не только те, кто разъезжал на них по территории станции. На глиняном карьере близ с. Чистогаловка все заместители начальника управления строительства УС ЧАЭС, все диспетчера стройки остались без служебных и личных машин: карьер был очень “грязным”. Но о себе им тоже думать было некогда. Меняли даже вертолетные площадки, потому что и с них начали растаскивать “грязь”.
Даже в первых служебных самолетах Москва-Киев-Москва пришлось снимать кресла для дезактивации, а некоторые и захоранивать.
Многих приезжавших из Чернобыля московских специалистов независимо от ранга работники Института атомной энергии им. И.В. Курчатова И.В. Климов и П.А. Кузнецов с аэродрома везли на свою установку под названием СИЧ (спектрометр излучений человека). Здесь под руководством заместителя главного инженера А.Е. Бороховича определяли количество радиоактивных частиц в их теле; проводили, если надо, санобработку, переодевали. У первой партии членов Правительственной комиссии во главе с Б.Е. Щербиной несмотря на все старания так и не удалось отмыть волосы – их остригли. У многих очень “грязными” были также гортань, живот. На первый взгляд они казались помолодевшими: фонил небольшой бобрик, который остался после двух или трех стрижек. Но волосы все равно “светились”.
Когда 13 мая Сидоренко, Легасов и Шашарин вылетели обратно в Москву, то, едва коснувшись кресла, мгновенно заснули. Стюардесса о ком-то сказала другим пассажирам сочувственно: “Он был там весь день!” А эти трое были “там” практически безвыездно и порой почти без сна с 26 апреля.
– Я бы выделил три основных этапа работ, которые выполнены здесь на первых порах, – говорил мне во второй половине мая 1986 г. Е.И. Игнатенко. – Первый – это борьба с пожаром и спасение оказавшихся в зоне людей. Персонал станции понимал, что радиоактивность высока, но не знал истинных масштабов. Пожарные тоже. Те и другие, без сомнения, совершили подвиг, не позволив распространиться аварии. Мог сгореть машзал – они сделали именно то, что и должны были: гасили пожар, выпустили водород, спустили масло из турбин. Первыми погибли в основном люди, выполнившие эти операции в ночь аварии (напомню: пожарные “гасили” в основном реактор, а энергетики – машинный зал. Кровля практически не горела).
– Вторым этапом работ было прибытие нашей команды – группы ОПАС. Она утверждается правительством и постоянно находится в резерве в составе ВПО Союзатомэнерго, чтобы вылетать на станции в случае аварии. В эту группу входят специалисты высокого класса, в обычное время занимающие ответственные посты в атомной энергетике.
ОПАС расшифровывается так: группа Оказания экстренной Помощи Атомным Станциям в случае радиационных выбросов.
В обязанности Е.И. Игнатенко в группе ОПАС входило определение состояния реактора. Б.Я. Прушинский отвечал за организацию расхолаживания реактора, А.А. Абагян – за информацию о радиационной обстановке. Группе ОПАС до этого приходилось выезжать на вызовы такого рода, теперь эти люди определяли условия работы и подготавливали решения о необходимых действиях.
Надо было локализовать активность реактора, предотвратить ее выход за пределы реакторного отделения. В первую очередь это означало уменьшение выбросов радиоактивности и предотвращение ее распространения в близлежащие водоемы, особенно в реку Припять. Чуть забегая вперед, скажу, что все это удалось сделать.
Третьим этапом была разработка программы планомерных действий по ликвидации последствий аварии: уборка крыши АЭС, дезактивация ее помещений и территории, строительство железнодорожной станции и подъездных путей, бетонных заводов; отделение третьего энергоблока от четвертого, помещений первой очереди АЭС от второй, переработка радиоактивных вод, подготовка к пуску первых трех энергоблоков, а населения – к возвращению (тогда возвращение казалось реальным).
Из-за отсутствия информации о подробностях аварии в сознании неспециалистов возникло и со временем только крепло убеждение, что от них что-то скрывают. В действительности неожиданность и невероятность происшедшего требовали времени и средств для достоверной и объективной оценки ситуации. В первые часы после аварии именно на это и были направлены основные усилия ученых, инженеров, руководителей соответствующих ведомств и Правительства страны. Ложная информация могла привести к неоправданным, действительно паническим действиям. Например, по мнению физиков, из района Киева не было необходимости эвакуировать детей и создавать тем самым ненужную, психологически вредную обстановку. Но местные власти такое решение приняли. Медики же сегодня объясняют это решение необходимостью оградить детей от употребления “грязного" молока и других продуктов, и в этом резон был.
Уже числа 5-7 мая 1986 г. стало ясно, что реактор находится в заглушенном состоянии, иными словами, прекращена цепная реакция деления.
– Однако авария на Чернобыльской АЭС еще раз подчеркнула, что безопасность на АЭС остается для всех стран серьезной проблемой, а потому торопливость и поспешность выводов в таком деле неуместны, – говорил Б.Е. Щербина на пресс-конференции в МИДе. – В это время на трех энергоблоках станции несли дежурство 150 человек. Шли работы в нижней зоне четвертого реактора. В целях сокращения радиоактивного выхода над активной зоной создавалась защита из песка, глины, бора, доломита, известняка, свинца. Верхняя часть реактора уже была засыпана слоем, состоящим из более четырех тысяч тонн этих защитных материалов.
В результате принятых мер радиационная обстановка в районе Чернобыля относительно нормализовалась, уровень радиации снижался. Непосредственно вблизи места аварии максимальные уровни радиации к 5 мая снизились в 2-3 раза.
Понимание событий формировалось скачками, осмысливалось соответствие теории происшедшему.
Но лишь 9 мая впервые без пелены стелющегося сверху дыма увидели, что вообще привычного облика того места, где геометрически должна находиться активная зона реакторного отделения, физически не существует.
В разрушенный реактор не влезешь, и даже с помощью приборов или каких бы то ни было приспособлений пока не проникнешь и его содержимое. Но ведь возможны косвенные расчеты.
На территории станции валялось немало кусков графита и, говорят, были даже обломки твэлов. Вообще же радиоактивные осадки выпали в радиусе 1500 километров, и по их содержанию, зная физику топливных процессов, можно приблизительно рассчитать, что же происходило в самом реакторе. Информацию поставляли гидрометслужбы, военные. Многочисленные измерения проводили на земле и с воздуха, с помощью вертолетов.
С первого взгляда можно было предположить, что все топливо вылетело из реактора. Поэтому останки реакторного отделения, по представлению некоторых физиков, можно просто убрать с площадки ЧАЭС и сделать на этом месте лужайку. Однако первая реальная оценка исходила от группы академика С.Т. Беляева – ведущего физика-ядерщика – теоретика, директора отделения общей и ядерной физики ИАЭ. Этому предшествовало решение немалых проблем.
Вечером 26 апреля над станцией еще поднимался дым. Но не плотный, а какой-то легкий, бестелесный. Что он означал, никто ответить исчерпывающе не мог. Но все понимали, что дыма быть не должно. “Реактор надо засыпать, задавить, залить – сделать что угодно, лишь бы не дымил”, – примерно так рассуждали те, кому было поручено принимать решения. Возглавил комиссию по выработке мероприятий для локализации аварии снова академик В.А. Легасов.
Однако, хотя все возможные способы залива реактора были испробованы уже к вечеру 26 апреля, они ничего не давали, кроме высокого парообразования и распространения воды по различным транспортным коридорам на соседние блоки...”, – признает и сам Легасов в своих записях незадолго до смерти.
Стало ясно, что из кратера выносится довольно мощный поток аэрозольной газовой радиоактивности: горел графит, и каждая частица его несла на себе достаточно большое количество радиоактивных источников. В четвертом блоке его было заложено около 2,5 тыс. тонн. Следовательно, за 240 часов при нормальном горении радиоактивность могла распространиться на большие территории, которые оказались бы интенсивно зараженными различными радионуклидами...
Постоянно консультировались с Москвой, где у аппаратов находились президент Академии Наук СССР директор Института атомной энергии академик А.П. Александров, его сотрудники, а также специалисты Минэнерго и Минсредмаша СССР.
Уже на следующий день после аварии в Чернобыль стали приходить телеграммы из-за рубежа с предложением разных вариантов воздействия на горящий графит с помощью различных смесей. Группа В.А. Легасова выбрала два компонента – свинец и доломит. Их следовало сбрасывать с вертолетов.
Но температура плавления свинца ниже, чем температура газов, которые в тот период исходили из реактора. Он плавился, но доходя цели. Вскоре свинцовые “пятна” стали обнаруживать неподалеку от станции... Сегодня это вызывает улыбку у специалистов: ведь В.А. Легасов – химик. Но тогда было не до смеха. Вообще-то, свинец сбрасывали, чтобы стабилизировать температуру; карбид бора – чтобы он поглотил нейтроны; доломит – чтобы образовалась двуокись углерода и погасила горящий графит; песок и глину – чтобы изолировать весь материал.
Многие весьма и справедливо уважаемые физики-ядерщики предлагали не суетиться, подождать, когда реактор сам успокоится и затем извлечь или как-то обработать значительно меньший объем радиоактивного материала по сравнению с имевшим место. Ссылаются, между прочим, на опыт значительно менее разрушительной аварии на американской АЭС “Три Майл Айленд” в 1976 г. в Пенсильвании, где к серьезным работам на разрушенном реакторе приступили спустя несколько лет... Но “ТМА” – под защитным колпаком-оболочкой, опасность загрязнения территории там несравнимо меньшая, авария же была менее масштабной. К тому же, Пенсильвания все-таки расположена не посреди густонаселенной Европы. Впрочем, начальники всех рангов – не боги, они только люди, и могут ошибаться (речь идет о честных людях). Трудно предвидеть, как рассуждали бы эти ученые, если бы принимать практические решения нужно было именно им перед лицом разразившегося кошмара, заботясь о безопасности своего и соседних народов. Необходимо было принимать срочнейшие меры впервые в мире, притом, как уже говорилось, в неопределенной ситуации, когда в течение примерно десяти дней никто не мог бы поручиться за поведение реактора: взорвется снова или не взорвется? Выбросы из него шли довольно активно. Имели место чисто человеческие амбиции: “Верна только моя точка зрения, только мой подход”.
Особенно много теоретических рассуждений можно было услышать далеко от Чернобыльской АЭС. О них член-корреспондент АН СССР и России В.А. Сидоренко сказал мне так:
– Действительно, сегодня особенно ярко выявилась широко распространенная способность людей подгонять истинные события, факты под собственные частные восприятия. Поэтому мы и сталкиваемся с явлением, когда чем дальше был человек от места события, тем менее достоверны, более расплывчаты его представления обо всем, в том числе и о технических деталях. Отсюда и много вариантов толкования. Истинный вывод сильно зависит и от правильного восприятия очевидца. Но процесс этот изменить безнадежно: практически невозможно собрать все совокупно достоверные детали, потому что отклонения от истины носят обычно второстепенный, хотя в конечном итоге существенный характер. Но бывает и так, когда горло говорящего сильнее, чем его совесть. Пример – публикация “Чернобыльской тетради” Медведева в журналах “Коммунист” и “Новый мир”, где он позволил себе выступать под флагом “очевидца”, “объективного” судьи. Я внимательно прочел его произведения и понял, что его прямая причастность к событиям меньше желания обобщить их, а за душой его меньшая компетентность, чем приводимые им факты. Он создает мифы, притом конъюнктурно и небескорыстно, ради "красивого словца”. Губарев создал легенду Саркофага своим литературным опусом, а с другой стороны – легенду о Легасове, представив его оклеветанным героем; как говорится, взял себе на пользу журналистский “капитал”. Этого я не могу простить.
Уже 15 мая М.С. Горбачев имел право заявить: “Благодаря принятым эффективным мерам сегодня можно сказать – худшее позади. Наиболее серьезные последствия удалось предотвратить”.
Началась крупномасштабная и разносторонняя деятельность на территории станции и в 30-километровой зоне ЧАЭС.
Как удалось справиться с бедой? Какие затем работы пришлось выполнять и в каких условиях? Не ошибемся, если назовем весь комплекс практических мер; всю совокупность чувств, душевных порывов и ежедневного, ежесекундного кропотливого труда; беззаветных действий в условиях сознаваемой серьезной опасности – если назовем все это Подвигом, увенчавшейся победой Великой Отечественной войной – то, что официально принято называть работами по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС, даже попросту ЛПА. Далее я и попытаюсь детальнее рассказать о том, что узнала, видела. Возможно, мой рассказ не исчерпает эту бездонную тему. Надеюсь, в нем будет немного неточностей, не все достойные имена окажутся названы, прошу меня простить, я пыталась свести эти досадные недостатки к минимуму. Но кто-то ведь должен обо всем этом рассказать в совокупности... События в разных участках 30-километровой зоны и на разных уровнях всей пирамиды ЛПА происходили практически одновременно. Поэтому волей-неволей и даже необходимы перемещения нашего повествования во времени и пространстве.
Например, в обязанности гражданской обороны (ГО) входил целый комплекс обязанностей: ликвидация пожара на ЧАЭС, организация и ведение радиационной разведки, оповещение населения, проживающего вокруг АЭС и в 30-километровой зоне, санитарная обработка и медицинское обеспечение населения, вывоз сельскохозяйственных животных, дезактивация дорог, зданий, оборудования АЭС, населенных пунктов и техники, обеспечение радиационной безопасности людей, участвовавших в работах по ликвидации последствий аварии, ведение дозиметрического контроля, проведение мероприятий по защите питания, пищевого сырья, водных источников, сельскохозяйственных животных и растений и др.
Правда, на первом же заседании оперативной группы ЦК КПСС, проходившем 29 апреля 1986 г., было решено “обратить внимание т. Алтурина (А.Г. Алтурин – начальник Гражданской обороны СССР, Л.K.) на отсутствие четкой программы действий по осуществлению комплекса мер в связи с аварийной ситуацией на Чернобыльской АЭС. Потребовать от Гражданской обороны срочно разработать и реализовать мероприятия по устранению последствий аварии... Отметить четкую организацию работы по эвакуации населения и размещению его в новых районах”.
Конечно, нельзя не учитывать и масштаб катастрофы, которым для любой службы любого государства мог предстать неожиданностью. Тем не менее, все признали, что тогдашняя Гражданская оборона СССР была вообще не готова к осуществлению подобных программ. Она и позднее долго оставалась довольно слабым звеном в защитной броне нашего Отечества. В настоящее время, с образованием МЧС России – Министерства РФ по делам гражданской обороны, чрезвычайным ситуациям и ликвидации последствий стихийных бедствий, как видно из названия, она полностью вошла в состав МЧС.
Гигантскую работу выполнили воины срочной службы и запаса. Они обустраивались самостоятельно.
Минэнерго СССР было объявлено заказчиком и подрядчиком, и когда требовалось квалифицированное исполнение, то исполнителем, всех работ в 30-километровой зоне ЧАЭС. Здесь сразу после аварии был создан оперативный штаб по ликвидации ее последствий. В задачи штаба входило предоставление вышестоящему руководству в Москву всей информации о состоянии дел в Чернобыле; командирование специалистов-эксплуатационников с других АЭС страны, а также строителей, монтажников, проектировщиков; организация поставок оборудования, материалов, механизмов и, конечно, решение непрерывно возникавших практических и организационных проблем. Не будет преувеличением сказать, что буквально все поездки (не только минэнерговские) и поставки в чернобыльскую зону осуществлялись через этот штаб. Его возглавил Е.А. Решетников – тогда первый заместитель начальника ВО “Союзатомэнергострой”, теперь – заместитель министра по атомной энергии РФ.
– Все “стояли на ушах” – это было общее состояние. Остальное – детали, – так живописно охарактеризовал деятельность штаба нынешний помощник Решетникова, а тогда – заведующий отделом Главстроя Минэнерго СССР В.А. Трощилов. – Штаб работал круглосуточно, по очереди уходили на пару часов поспать.
Этот штаб работал в Москве, Чернобыле, Киеве. Решетников и Трощилов первый месяц работали в Чернобыле, потом там осталось действовать штабное подразделение – оно было связано напрямую с заместителем министра Ю.Н. Корсуном.
– Казалось, вся деятельность Минэнерго СССР в тот период пыла сосредоточена на одном – решение проблем Чернобыля, – вспоминает и заместитель министра Минэнерго СССР В.А. Лукин.
– В первые дни все технари собирались здесь, и технические решения начинали принимать тоже здесь, – вспоминает Трощилов. – Сюда приходили совминовцы, все проектанты. Здесь начинали проектировать и Укрытие, бетонную стенку биологической защиты. Мы “сто раз” связывались с французами по наклонному бурению, организовали доставку импортного оборудования. Штаб занимался также технической документацией. Все спецрейсы оформлялись через наш штаб – самолет был закреплен за штабом. И Велихов через нас летал, и все остальные.
Каждый час из Чернобыля передавали, сколько проведено дезактивации, сколько выполнено строительных работ. То, что назначенный тогда заместителем министра Минэнерго СССР по Чернобылю Ю.Н. Корсун там делал или видел – передавалось в этот штаб. В самые первые дни в Чернобыле штаб подчинялся первому замминистра Минэнерго СССР С.И. Садовскому.
В Киеве штабисты в основном занимались оформлением и отправкой людей непосредственно в 30-километровую зону автобусными спецрейсами, а также речными катерами-“ракетами”.
Через несколько месяцев Решетникова на посту начальника штаба сменил А.С. Андрушечко, теперь директор по капитальному строительству концерна “Росэнергоатом”, а тогда – начальник Главстроя Минэнерго СССР. Он выполнял практически те же функции. Но теперь информация о ситуации в Чернобыле требовалась “наверх” уже не каждый день. Работа велась чуть спокойнее, но в каждом отдельном случае оперативность решения любой проблемы не снижалась.
– Расскажите о В.М. Смирнове, директоре Митинского кладбища, – напоминает Трощилов. – Он хоронил умерших чернобыльцев за деньги кладбища, пока Минэнерго ему их не перечислило. Душу в это вложил. Вообще же, Минэнерго кладбищем занималось два года, стационарно оформляло могилы в гранитный комплекс.
Минэнерговский штаб оказался весьма деятельным и мобильным. Именно отсюда Решетников со своей командой одним из первых отправился после землетрясения на Армянскую АЭС и месяц там работал (в частности, отправил туда спецрейсом “искусственную почку”). Станцию строили энергостроители Минэнерго – землетрясение не вызвало ни одной трещины. И персонал в это тяжелое время там работал московский.
Помимо чисто технических в чернобыльской зоне возникла масса хозяйственных, бытовых проблем. Сюда приехали чуть ли не одновременно тысячи людей из разных концов страны. Надо было всех расселить. Но – где? Первые дни сосредоточением всех командированных стал г. Чернобыль. Но частные дома (их – большинство) больше года не открывали: неприкосновенны, хотя за них хозяевам выдана компенсация и построено новое жилье. Государственные квартиры тоже долго не трогали. Решили расселять людей главным образом по окрестным селам за пределами зоны. Но многие организации и предприятия стремились поселиться все-таки в самом Чернобыле, чтобы не тратить ежедневно более двух часов на дорогу к месту отдыха и обратно: на заседаниях Правительственной комиссии неоднократно такое легкомыслие обсуждали, угрожали разными административными и даже уголовными карами. Но это мало действовало, а кары не реализовывались. За пределами зоны под временное жилье командированных также приспосабливали служебные и общественные здания.
Никто гостиниц для первых, да и последующих отрядов приготовить, естественно, не мог. Каждая организация должна была самостоятельно подыскивать подходящее помещение и оборудовать его по своему усмотрению, а одежда, питание, постельные принадлежности, основная часть мебели – за Минэнерго.
Многим приходилось отыскивать свои эвакуированные семьи, для этого была создана отдельная служба; большинство эксплуатационников поселилось в Сказочном, и многие энергостроители ЧАЭС также предложили свои услуги раньше, чем их догадались пригласить. Например, начальнику одного из управлении треста “Южэнергомонтаж” М.А. Казакову первым на глаза попался начальник участка В.Н. Норик, и они вдвоем на личных Жигулях” Норика стали объезжать Полесский и Иванковский районы. Люди друг другу передавали призыв об “общем сборе” быстрее, чем это сделал бы любой почтальон.
Хочешь работать – не хнычь. Не сумевшие сориентироваться быстро начинали чувствовать себя здесь лишними и уезжали. Их просто “не видели”.
Возник своего рода “естественный отбор”, критерием которого служило только желание и умение работать, сколько требуется. А потому случайных здесь не было. Это людей роднило. И это по-своему – прекрасно.
Да, быт не организован. Но в первые дни думать об этом практически некогда. Кое-кто из кадровых работников чернобыльской стройки, без раздумий придя ее спасать, пребывал как бы в шоковом состоянии и действовал, словно робот. Эти люди остались без родного жилья, их строительные и монтажные подразделения – без своих производственных баз. Все осиротели. Но – работали.
На энергетиков (в конечном итоге – Минэнерго СССР) обрушился шквал совершенно несвойственных для их профессии обязанностей. Нужно где-то добыть и установить кровати, постелить на них белье, одеяла и прочее, притом для всех работников предприятий и организаций, подчиненных Минэнерго (а их было подавляющее большинство) – одновременно.
Всех необходимо соответствующим образом одеть. Эту работу организовали заместитель министра энергетики и электрификации Украины В.М. Семенюк (министерство входило составной частью в союзное), а также заместитель министра энергетики и электрификации СССР Г.А. Шашарин и первый заместитель министра Среднего машиностроения А.Г. Мешков. Семенюку пригодился его солидный багаж общественной работы – ведь он возглавлял республиканскую комиссию по делам молодежи и Совет по экономическому образованию и народным университетам в своем республиканском министерстве. Все обращались за одеждой прямо к Семенюку, Шашарину, да еще к Мостовому, в то время председателю Госснаба Украины, а позже одному из руководителей Госплана СССР. Он очень помог со спецодеждой.
В Минэнерго не было и не могло быть такого огромного количества спецодежды, обуви, постельных принадлежностей. А ведь их еще нужно было стирать, даже просто собирать – радиоактивно “грязную” одежду порой бросали в кучу и требовали новую... Во всяком случае, недостатка в одежде никто не испытывал. Ее привозили прямо с фабрик или со складов Минлегпрома,
Для тысяч специалистов, рабочих, ученых необходимо организовать трехразовое питание, да чтобы сытно, питательно, полезно и без очереди, словом, без проблем. Ведь думать о еде людям некогда, и голова их должна быть от этих забот свободной... Но базы-то ни в Припяти, ни в Чернобыле для такого гигантского пищевого конвейера не было никакой. Не было даже поваров, кладовщиков, Не было холодильников. Чернобыльские работники столовых и магазинов эвакуировались. И эта работа легла на Минэнерго, как и обеспечение питьевой водой и т. п. Например, воду вне столовых можно пить только минеральную, из бутылок. До середины мая в Минэнерго не было достаточной и объективной информации даже о количестве едоков. До этого времени обеспечение чернобыльской зоны продуктами питания было за украинским Минэнерго, а также партийными и советскими органами Украины. Однако им, конечно, была непосильна такая громоздкая программа. Поэтому сначала во всех чернобыльских столовых кормили плохо, о витаминах и достаточном количестве свежих овощей и фруктов говорить не приходилось. А организации Гражданской обороны, которым было поручено приготовление пищи, в свое время не позаботились о подготовке работников питания для работы в экстремальных условиях как с точки зрения обеспечения санитарных условий, так и по ассортименту блюд. Было тесно. Они использовали помещения городских столовых. В итоге все эти обязанности возложили на Минэнерго СССР, также через чернобыльский штаб.
28 мая в зону из Москвы приехал начальник управления рабочего снабжения Минэнерго М.Г. Хатин. Для начала он осмотрел "поле боя” вместе с украинским замминистра Гусаковским, первым секретарем чернобыльского горкома партии А.С. Гаманюком, председателем горисполкома Волошко и зампредом Совмина Украины Николаевым. Вместе с Гаманюком Хатин искал пригодные под столовые помещения. Наметили несколько столовых речного флота, бывшие чернобыльские кафе и ресторан, помещение станции технического обслуживания автомобилей, столовые в детских садах.
На первых порах предстояло все их элементарно очистить от сгнивших и радиоактивно загрязненных продуктов. И снова без помощи военных обойтись оказалось невозможно. Трое суток весь мусор вывозили и захоранивали в могильниках. Потом врачи подтвердили, что все санитарные требования соблюдены. Вывезли на свалку и часть старого оборудования.
