Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 19 (всего у книги 42 страниц)
ВРАГ-НЕВИДИМКА
“Нет, человек не бесчувственен, человек подвигнется, если только ему покажешь дело, как есть”.
Н.В. Гоголь.
"Съезд на обочину запрещен”,– требует транспарант. Никто и не пытается: все быстро привыкли и к такой противоестественной ситуации – понятно, что радиацию на обочины смыли с дороги и дожди и поливочные машины. Наоборот, протест, возмущенно скорее вызвали бы легкомысленные косари или мирно пасущиеся коровы...
Зону “надевали” на себя сразу. В нее входили, как в объективную реальность. И ее законы, вероятно, из чувства самосохранения, воспринимали тоже сразу, как неизбежное и единственно возможное. А вот мирная жизнь даже через день-два казалась нереально прекрасной и к тебе как бы не относящейся.
Самым поразительным ощущением у всех, и как открытие неожиданным, было возвращение из 30-километровой зоны в нормальную жизнь даже через день. Здесь – веселое солнце, а не просто изнуряющая жара. Веселые лица... Они радовали и удивляли, будто вы попали на другую планету.
Предостерегающие транспаранты в 86-м стояли не только в пределах, но и довольно далеко от границы 30-километровой зоны на дорогах Киевской, Гомельской, Черниговской областей. Трагизм заключался именно в их обыденности. Транспаранты не убирали и много позднее, когда опасность существенно уменьшилась. Может, забыли, а может – для большей гарантии.
Нет крови. Нет стонов. Нет никаких видимых признаков опасности. Но если наступит адаптация к чувству опасности, может настичь смерть...
Когда в сельской местности или в таком же совсем недавно милом, тихом и зеленом провинциальном местечке, как г. Чернобыль, больше не лают собаки и не кудахчут куры, становится страшно.
Самым страшным на омертвевших чернобыльских улицах, на мой взгляд, были даже не покинутые дома с великолепными садами – это тягостная картина, но о ней заранее знаешь, к ней как бы готов, хотя к виду мертвого города привыкнуть невозможно. Осознать этот факт меня заставила пара кошек. Они сидели перед своими калитками, там, где прежде обычно сидели их хозяева. Они даже не пытались ластиться к людям – знали, что это бесполезно, их никто гладить не будет! И в глазах их была безмерная печаль.
Я пошла по улице дальше. Вот из-под забора вылез домашний кролик. Посидел, подумал и отправился обратно. А невдалеке солдатик не выдержал – взялся обмывать под краном морду бездомного пса. Но ему товарищи заметили, что теперь обмывать придется его самого. И ведь это – всерьез. У столовой в “Сказочном” я видела красивейшего крупного породистого пса, которому все старались положить что-нибудь вкусненькое. Нос его постоянно кровоточил... Вот эта превратившаяся в смертельную опасность мирная жизнь и была особенно страшной.
Как-то утром в июне 86-го в Чернобыле я вышла во двор. Мощный аромат клубники насытил воздух. Вот она – под ногами. Четверть гектара спелой, блестящей, пышной, ароматной клубники...
А есть нельзя. На свою неровную тонкую кожицу клубника больше, чем какие-то другие плоды и ягоды, набирает радиоактивную пыль. А уж пыли в то жаркое и сухое лето было достаточно.
Инструкция не позволяла ходить по траве, касаться листьев на деревьях и кустарниках – они собирают пыль. Правда, дозиметристы уверяли меня (неофициально), что можно есть черешню после мытья в пяти водах; можно есть яблоки, если как следует их помыть и вырезать серединки.
И действительно, яблоки, сливы, черешню, вишню ели многие, включая председателя оперативной группы Правительственной комиссии. И шутили, что это безопасно, если сердцевинки яблок и косточки закапывать поглубже в землю.
Местные фрукты ели не потому, что не привозили чистые. Лишь первый месяц-полтора в столовых было маловато фруктов и овощей. Потом горы свежих, маринованных и соленых овощей и яблок постоянно и неограниченно лежали на подносах в любой столовой круглый год. Были соленые арбузы, украинское лакомство; у эксплуатационников – и апельсины.
Просто хотелось, зреют ведь перед глазами на каждом шагу. Большая часть Чернобыля – это одноэтажные частные дома. И в каждом дворе – свой небольшой плодовый сад и цветники.
Много раз я разговаривала с пожилой женщиной, которая не захотела уезжать и осталась в своем доме в с.Залесье, что в километре от г. Чернобыля, и работала уборщицей. Она не хотела пользоваться бесплатными талонами на питание, которые получали все работавшие в зоне, почти ничего не покупала в магазине, а питалась исключительно продуктами со своего приусадебного участка. На все добрые советы отвечала: “Моих курей и мою картошку проверяли. Они чистые”. Собственно, вначале курица у нее была всего одна. Но постепенно появилось “общество”: куры сами по себе собирались вместе из соседних дворов. А в дом, где в тот приезд жила я, приходил завтракать и ужинать огромный нахальный кот. Он все норовил от своей плошки из кухни прочиться в комнаты и разместиться на чьей-нибудь кровати. Но такую вольность ему теперь никто разрешить не мог: шерсть особенно накапливает радиоактивность.
При входе на киевский рынок я увидела длинную очередь женщин и мужчин из многих районов Украины с огромными корзинами отборной клубники и черешен – к дозиметру. За прилавками продавцы протягивали справки о безукоризненной чистоте своей продукции и предлагали ее за более низкую цену, чем обычно. Но покупателей было немного. Киевляне на всякий случай предпочитали ягоды только из государственных магазинов.
Дозиметрический контроль я встречала на рынках и в других городах.
Так повело отсчет новое время, “Эпоха после Чернобыля”, эпоха стыда и прозрения.
В мае на город Припять, красавец город, многоэтажный, нарядный, совсем еще новенький, не достигший и 15 лет, можно было смотреть только через триплекс бронированной машины. Осенью уже разрешалось ездить по улицам, хотя и осмотрительно: часть города относительно безопасна, другая – весьма радиоактивна.
Средняя плотность населения в Полесье до строительства Чернобыльской АЭС составляла примерно 70 жителей на квадратный километр. К дню аварии в г. Припять, расположенном на запад от трехкилометровой санитарно-защитной зоны АЭС, жило 49 тысяч человек, в районном центре Чернобыль, расположенном в 18 километрах по прямой к юго-востоку от АЭС – 12,5 тысяч.
Теперь значительная часть Полесья стала тридцатикилометровой зоной, землей, пораженной в радиусе 30 километров от места аварии. Географы сказали бы, что она находится в юго-западной части Восточно-европейской равнины и частично в Припятском полесье, к которому с востока примыкает Приднепровская низменность. Большая часть территории в Украине, меньшая – в Белоруссии. Климат – умеренно-континентальный: с теплым летом и сравнительно мягкой зимой. Среднегодовое количество осадков колеблется в пределах 500-650 мм, примерно 2/3 из них выпадает в теплое время года. Благодать!
Итак, равнина. Климат мягкий и приятный. Природа дли спокойной жизни в течение всего года и очень приятного отдыха поздней весной, летом и ранней осенью.
Чернобыль впервые упоминается в документах Древней Руси 1193 года. Далеко не все города в Украине такие древние. Но до аварии он был похож на многих своих собратьев. На памяти нашего поколения такие городки раньше ласково называли “местечками”. Тихие улочки, преимущественно одноэтажные дома с приусадебными участками, на которых выращивали фрукты, ягоды, овощи, разводили кроликов, кур и свиней; перед воротами сидели на лавочках хозяева и обменивались новостями с прохожими. Все друг друга знали, все были соседями. Многоэтажные (в 2 и 3 этажа) красивые каменные дома образовывали главную площадь. В них размещались райисполком, райком партии и почта. Двухэтажное здание занимали универмаг и над ним ресторан. Да еще несколько кирпичных многоэтажных жилых и служебных зданий образовали две улицы – в центре и на окраине города. Вот и весь районный центр с историей в восемь веков.
Энциклопедический словарь географических названий издания 1973 г. сообщает еще о пристани на р. Припять, о расстоянии в 18 километров от железнодорожной станции Янов (в этом месте построена ЧАЭС), о наличии ремонтно-эксплуатационной базы речного флота, чугунолитейном, кирпичном заводах и предприятиях пищевой промышленности. В Чернобыльском районе выращивали коров на молоко и мясо, лошадей для разных сельских работ; сажали картофель, кормовые культуры, зерновые и лен-долгунец. A в лесах вокруг растут сосна, дуб, граб, береза да ольха. Город Припять в этом словаре издания 1973 года еще не значится.
Люди привыкают ко многому. В городе Чернобыле быстро привыкли ходить только с покрытой головой и в марлевых респираторах, выбирать не сухие, а свежевымытые, следовательно, не пыльные тротуары, а еще лучше – пользоваться автомашиной даже на расстояние 200 м. Привыкли и к виду десятков пар домашних тапочек у входа в служебное помещение, которые всем необходимо надевать вместо уличной обуви.
“Уровень радиации в помещениях вдесятеро меньше, чем на улице. Держите двери и окна закрытыми”, – бросались в глаза объявления на входной двери. Помещения поэтому в любую жару – а она была за тридцать – проветривать было невозможно. Это правило въелось в сознание. Приехав домой в Москву в июне, я открыла балконную дверь, а в мозгу мелькнуло: “Нельзя!”.
В Киевском аэропорту незнакомый человек поставил сумку на тумбу, а в сознании будто возникло табло: “Нельзя!”.
Нельзя ходить по траве, трогать ветки – на них радиоактивная пыль. Нельзя тем более садиться на землю. Однажды на чернобыльской улице я встретила старичков с собачкой – не утерпели, приехали посмотреть свой дом. Дедушка устал, присел на камень у дороги и задумчиво гладил свою собачку. Я подошла, шепнула: “Бабуля, скажите, что нельзя сидеть на камне – он грязный”, нельзя гладить собачку – шерсть накапливает радиацию” – и дед безропотно встал... Нельзя сидеть на родной земле... Эта покорность идиотским обстоятельствам, эта безысходность страшны.
Настало время новой культуры поведения, культуры жизни в радиоактивно загрязненной среде, и люди быстро осознали и восприняли эту “культуру”, понимая ее одновременную противоестественность и необходимость. Вернемся к ее началу.
В своем дневнике Герой Советского Союза генерал-полковник Б.П. Иванов пишет, что 26 апреля около 7 час. 45 мин. второй секретарь Киевского обкома компартии Украины В. Маломуж, заслушав директора АЭС В. Брюханова по существу аварии, мог сделать вывод, что радиационная обстановка на АЭС и в г.Припяти опасности не представляет. Тем не менее, под руководством В. Маломужа были определены задачи прибывшей группе штаба работников ГО области: уточнить радиационную обстановку ни станции, в самом городе и по направлению распространения радиоактивного следа, установить постоянные точки замера радиоактивности и производить измерение уровней каждые 1-2 часа, уточнить медицинскую и инженерную обстановку на месте аварии. Время доклада о проделанной работе – 12.00.
Около 10 часов 26 апреля к месту аварии прибыла оперативная группа во главе с генерал-лейтенантом Н. Бондарчуком и мобильный отряд под командой полковника В. Гребенюка. Ни ранее, ни во время движения по маршруту предварительной информации о радиационной обстановке в районе АЭС и на самой станции руководство группы и отряда не получали. Таким образом, мобильный отряд полковника В. Гребенюка и оперативная группа генерал-лейтенанта Н. Бондарчука подходили к зданию АЭС, ничего не зная о радиации, хотя информацию о радиационной обстановке им обязаны были передавать.
“При подходе к зданию генерал-лейтенант Н. Бондарчук, полковник В. Гребенюк и их подчиненные почувствовали тревогу, – пишет Б.П. Иванов, – На территории станции людей не было, за исключением нескольких милицейских постов и бойцов военизированной охраны. Над четвертым энергоблоком курился дым... Командир взвода разведки старший лейтенант А. Логачев включил измеритель мощности дозы ИМД-21Б – прибор зафиксировал высокий уровень радиации... Было принято решение отвести главные силы отряда в г.Припять и самым тщательным образом выяснить радиационную обстановку в районе АЭС и 30-километровой зоне”.
В октябре 1986 года служебные дела привели Б.П. Иванова в штаб Гражданской обороны Киевской области. Он беседовал “на чернобыльскую тему” почти со всеми офицерами. И вот такая существенная, на его взгляд, выяснилась деталь. Оказывается, было указание: с утра 26 апреля радиационную разведку в Припяти силами военизированных разведывательных формирований вести скрытно, не привлекая внимания населения. От кого исходило такое распоряжение, генерал-полковнику установить так и не удалось. Но оно было! И цель, как ему объяснили, преследовало только одну – не допустить паники.
Паника... Это слово магически действовало на некоторых руководителей. Но только ли паники опасались они? В старину гонца за плохую весть, случалось, убивали... Теперь, конечно, не убили бы. Но недовольство начальства... Возьмем как пример хотя бы известного нам бывшего директора ЧАЭС, в этом смысле он мало отличался от других начальников: запретил выход информации за пределы станции, и даже заниженные данные выдавал лишь “наверх”. А кто из начальников был таким умным, что разместил 2 мая (это я видела), а возможно и раньше, воинские части около г.Чернобыля прямо на траве, вместе с их полевыми кухнями?..
Тщательный дозиметрический контроль организовали службы ГО, химвойск, Госкомгидромета, станционные и приехавшие физики. Всех интересовали уровень радиационного фона, изотопный состав выбросов и их мощность.
Весь май сотрудники Института атомной энергии им. И.В. Курчатова в Чернобыле работали, что называется, без лишних вопросов. Отдыхали час-другой – и шли снова. Начальник службы радиационной безопасности А.А. Абагян, М.С. Костяков, В.Ф. Шикалов, В.И. Кабанов, В.Д. Письменный провели радиационную разведку на четвертом энергоблоке, составили свою картограмму и тогда, наконец, стало ясно, где ходить по блоку можно, а где – нельзя. Относительно самым чистом местом на территории станции был бункер под главным административным зданием. Самым грязным – кровля на площадке “М”, под вентиляционной трубой.
Химвойска пользовались наземными средствами, Госкомгидромет СССР вел работы с помощью сотен метеостанций и авиации. Эта работа шла практически на всей территории страны, что позволило быстро измерить дополнительно к основной зоне загрязнения значительное число радиоактивных пятен. Шары-пилоты уносили приборы для измерения направления, силы и скорости ветров над аэропортами Киева, Мозыря, Гомеля, Чернигова. Первую неделю над Киевом регулярно поднимались радиозонды.
“Куда ветер подует...” Кто мог предвидеть, что такое обыденное, полуироническое выражение, говорящее о неопределенности бытия, сможет приобрести конкретное и притом зловещее значение? Движение крошечных частиц радионуклидов полностью зависело от перемещения воздушных потоков.
Шары-зонды сообщили, что за пять суток с 26 по 30 апреля 1986 г. в толще воздушного слоя от поверхности земли до высоты 1000 метров направление переноса воздушных частиц изменилось на 360 градусов, фактически описав полный круг... Эти же шары прислали на землю весть о том, что в ближней зоне формирование радиоактивных выпадений закончилось в первые 4-5 суток.
С воздуха проводили и аэрограмму-съемку радиоактивного следа. Такая разведка показала постепенное (согласно характеру распада суммы радионуклидов) убывание суммарного количества гамма-радиоактивных продуктов на этом следе. Учитывали весь спектр радиоактивных частиц, которые выпадали вблизи АЭС, в регионе и выборочно в глобальном масштабе, хотя даже в течение одного часа интенсивность могла существенно меняться Там, где выпадали в то время дожди, на поверхности земли образовывались пятна радиационного загрязнения.
В крупномасштабный контроль (в масштабе всей страны) немедля включились общесоюзные Госкомгидромет, Минобороны, Госкомитет по атомной энергии, Минздрав, Минводхоз, институты Академии наук СССР и УССР. Например, Минобороны задействовало все постоянные, временные и добавленные к ним новые станции и посты наблюдения, самолеты и вертолеты радиационной разведки, разного рода экспедиции и передвижные группы. Все собирали сведения о гамма– и бета-радиометрии, контролировали спектральный состав загрязненных поверхностей, брали пробы воздуха, воды, почв, растительности, осадков...
К сожалению, все эти измерения были не только независимы, что само по себе положительно, но и не согласованы с точки зрения характеристик и разрешающей способности приборов. Порой их результаты не совпадали из-за разных подходов, методик и просто из-за низкого качества приборов.
Второзаконие Моисеево гласит; “В кисе твоей не должно быть двоякия меры – большая и меньшая, ибо противен Богу всякий, делающий неправду”. И радиационно-измерительные приборы все должны измерять одинаково верно дозу излучения, радиоактивность пищевых продуктов, воды, земли и т.д.; потоки нейтронов в реакторе, температуру и т.д. Одновременно важно, чтобы приборы держали в руках профессионалы, все одинаково знающие, где именно и как следует измерять.
Можно услышать, что чернобыльская катастрофа показала недостаток приборов для измерения излучения. Это неверно. Поисковые ДП-5 – самые распространенные – были практически в каждом учреждении, в службе Гражданской обороны, притом в достаточном резерве. При них в полиэтиленовых мешочках были инструкции о том, как приборы следует консервировать, и сами консерванты. Но когда пришло время их расконсервировать, то оказалось, что хранятся одни заржавевшие корпуса.
Военные связисты и другие представители от организаций ГО должны были приезжать в Чернобыль со своими приборами. Однако на деле оказалось, что они не умеют с этими приборами обращаться, даже не знали, что такое доза радиации.
Приборы периодически не сверяли с эталонами, как это обязательно полагается делать. Не удивительно, что в работе получались разные результаты. Кому верить?
Группа ученых из Института ядерной физики АН Украины написала в Политбюро ЦК КПСС о том, что их данные выше, чем у Госкомгидромета СССР. Оказалось, что украинские физики прежде такими приборами вообще не пользовались, а гидрометовцы поднаторели на измерениях после атомных взрывов, и притом они не обманывали. Из Политбюро пришло указание президенту АН СССР А.П. Александрову разобраться в этом вопросе. Он поручил опытнейшему ученому из Института атомной энергии им.И.В. Курчатова Ю.В. Сивинцеву создать комплексную комиссию, в которую вошел и научный руководитель Института физико-технических и радиотехнических измерений (ВНИИФТРИ), ныне академик Российской Метрологической академии и заместитель директора института – Ю.И. Брегадзе. Заведующий отделом тяжелой промышленности ЦК Долгих дал свое “добро”, и комиссия стала постоянно действующей, ей были обязаны помогать людьми и всем необходимым Ленэнерго, Минсредмаш и Минобороны.
Оказалось, что результаты измерений даже в чернобыльской зоне не совпадали по большому спектру: их выполняли специалисты различных ведомств и вообще разных уровней, а сами приборы были многих модификаций. Чтобы сравнить все эти приборы с эталонными, по предложению Брегадзе и по согласованию с Госстандартом в Чернобыле создали специальную метрологическую лабораторию, позднее названную Оперативной группой (ОГ) Госстандарта СССР. Он и стал постоянным руководителем этой службы на годы.
Ее сотрудники работали по длительным вахтам (начальник почти постоянно).
Первой вахтой, с 13.6.86 по 11.7.86 руководил непосредственно Ю.И. Брегадзе. В нее входили также Е.А. Аристов, И.С. Федченко, А.В. Коршиков, В.Я. Дроздов, В.А. Холоденко. Она была отправлена в Чернобыль в составе передвижной проверочной лаборатории, установленной на базе автобуса ПАЗ-672. Затем их прикомандировали к ЧАЭС и разместили в школе №1 г. Чернобыля. Если нужно, выезжали на места. Последующими вахтами руководили Э.К. Степанов, В.П. Ярына, А.В. Силин и Брегадзе. Решением Правительственной комиссии ОГ Госстандарта СССР в г.Чернобыле предписывалось обеспечить единство измерений ионизирующих излучений в 30-километровой зоне ЧАЭС. На деле сами же проверяли дозиметры и другие приборы на установках, разработанных во ВНИИФТРИ и изготовленных опытными партиями на его предприятиях, а также Белоцерковской группой ЦСМ. Установки были универсальными для проверки дозиметрических приборов всех типов, в том числе и для измерений бета-излучения. Последнее само по себе представляет очень громоздкую и сложную процедуру. Одну установку передали в распоряжение УС ЧАЭС.
Дозиметрическая и радиометрическая службы ОГ аттестовали все установки, принадлежавшие Министерству обороны в чернобыльской зоне. Оказалось, что показания дозиметров ДП-5 и ДРГ практически совпадают, а СРП завышают мощность дозы в 4-4,5 раза.
Вместе с сотрудниками Радиевого института, Института биофизики Минздрава СССР и лабораторией внешней дозиметрии ЧАЭС в июле по сложной программе сличали результаты измерений активности проб земли гамма-спектрометрическим методом. И вновь оказалось, что все участники измерений допускают погрешности в определении активности, хотя и в пределах 20%. То же участники, плюс представители Минобороны и Минсредмаша выясняли также причины расхождений в показаниях индивидуальных дозиметров.
Территория зоны оказалась загрязненной радионуклидами примерно одинакового состава. Поэтому в лаборатории взялись приборы не только проверять, но и настраивать. К тому же в институте изготовили опытные образцы образцовых мер – сыпучих имитаторов почвы, меченых радионуклидами цезия, стронция, йода, рубидия и др.
Оказалось, что удельная активность почвы со школьного огорода составила около 2х106 Бк/кг, а ягод и фруктов – около (1-10)х106 Бк/кг; активность проб водопроводной воды была на уровне фона установки, то есть не превышала 2x106 Бк/л (5х10-8 Ки/л).
ВНИИФТРИ предложил и опробовал также высокоэффективную методику определения плотности выпадений альфа-радионуклидов на почве в населенных пунктах. Вместе с Минэнерго и Госкомгидрометом подробно обсуждали возможность количественного определения альфа-активности (ее обнаружили в некоторых населенных пунктах зоны) и подготовили для этого соответствующие методики и рекомендации. Это было важным этапом в истории чернобыльской программы ЛПА, потому что массовое исследование на плотность альфа-излучающих нуклидов очень громоздко и сложно и прежде поэтому практически не проводилось.
Возможностью реэвакуации населения в некоторые населенные пункты 30-километровой зоны занимались помимо ГО Госстандарта практически причастные к проблеме министерства. Они исследовали в первую очередь степень загрязненности почв.
И августе 86-го по предложению ВНИИФТРИ и Института биофизики Минздрава был создан Объединенный центр по индивидуальной дозиметрии.
Сколь малы ни были бы расхождения в показаниях дозиметрии, сам факт этих расхождений настораживал. Были проведены экспериментальные исследования разных типов дозиметров. Оказалось, что приборы не одинаково чувствительны к бета-излучению (его вклад в показания приборов может в несколько раз превышать показания от гамма-излучения, что в действительности просто нереально; могут неадекватно реагировать на поля со слабыми и рассеянными излучениями). И снова предлагались рекомендации, как этого избежать. Военные особенно часто обращались за метрической помощью. В сентябре 1986 г. Правительственная комиссия одобрила работу ОГ и ЕМС, в частности – ВНИИФТРИ и Института биофизики Минздрава СССР. Из семи сотрудников первой вахты трое умерли, остальные стали инвалидами I, II и III групп. Но никого из них не удостоили правительственных наград. Представлять же, по логике, должен был Госстандарт СССР.
Однако результаты измерений, выполненных многочисленными, хоть и разрозненными службами, все же сыграли огромную роль в составлении общей картины радиоактивного поражения территории СССР и миграции радионуклидов в атмосфере, на поверхности земли, в почве и воде. Результаты измерений, выполненных Госкомгидрометом СССР, были объявлены официальными. Долгое время они считались секретными.
Пожар на Чернобыльской АЭС продолжался 10 суток. Температура в активной зоне была непостоянной и временами достигала 2500 °С, процессы “выгорания” были очень сложны. Эти обстоятельства определили и чрезвычайно сложную картину радиоактивного загрязнения больших территорий Советского Союза, “пятнистую”, неоднородную как по площадям, так и по радионуклидному составу.
Когда активные выбросы из реактора прекратились, стало возможным фиксировать следы распада радиоактивных веществ, а также вторичного загрязнения территорий веществами, принесенными от соседей ветром, дождями, поверхностными водами и паводками после таяния снегов.
В почву просочилось немного, всего на глубину нескольких миллиметров. Первую и довольно полную карту ближнего следа (до 100 км от места аварии) Госкомгидромет СССР представил Правительственной комиссии уже 2 мая 1986 г. – сразу после того, когда стало возможным достаточно четко разделить эффекты струи и наземного загрязнения в атмосфере. До этого, начиная с 26 апреля, полную информацию о полях радиации получили только с высоты полета самолетов (от 200 до 3000 м) и лишь отдельные данные – по наземным измерениям.
В районе радиоактивного загрязнения начала действовать постоянная система мониторинга. К обычным контрольным измерениям добавились научные исследования по радиоэкологии и миграции радиоактивных веществ в природе, в том числе и по пищевым цепочкам. Разрабатывали прогноз измерений радиоактивного загрязнения, выявляли дозы облучения у населения и объектов живой природы.
На основе данных, полученных службами различных ведомств и Академии Наук СССР, Правительственная комиссия принимала решения о практических действиях в 30-километровой зоне и вне ее.
В 30-километровой зоне и особенно на ЧАЭС крупномасштабные, но тщательные измерения, с самого начала и в течение нескольких лет, помимо Госстандарта вела Комплексная экспедиция Института атомной энергии им. И.В. Курчатова; на территории зоны и Советского Союза – Комплексная экспедиция Института геохимии и аналитической химии им. В.И. Вернадского. Собственно, эти два института – координаторы и ядро экспедиций, и состав которых вошли организации различных ведомств из многих городов страны.
Уже к 10 мая 1986 г. была составлена обобщенная по многим съемкам карта мощности доз гамма-излучения по цезию. Именно по этой карте уточнялись в тот период изолиния эвакуации населения (более 5 мр/час), зона отчуждения (20 мр/час) и зона контроля (3 мр/час) с временным отселением части населения (беременных женщин и детей). Других радионуклидов обнаружили относительно немного и с их присутствием практически не считались. Между тем, некоторые из них, например, плутоний, чрезвычайно активны и очень опасны. Но технически выявление плутония трудно и громоздко.
В мае 1986 г. были установлены временные допустимые нормы для плотности загрязнения почв на территории СССР: по цезию-137 – 7 Ки/км2, а затем 15 Ки/км2, по стронцию-90 – 3,0 Ки/км2, по плутонию-239 и плутонию-240 – 0,1 Ки/км2.
Обычно специалистов и ученых из различных организаций и предприятий страны вежливо спрашивали, не могут ли или не хотят ли они поехать в Чернобыль (иногда это называлось “в Киев”). Практически всегда ответ был однозначным: “Поеду.” – “В таком случае Вы должны быть на московском аэродроме сегодня (или завтра) в такой-то час, к служебному самолету...”
...Телефонный звонок в Ереван из Москвы, раздавшийся 10 мая, был грозен. Л.М. Хитрову приказывали немедленно прибыть в его институт и готовиться к дальнейшим действиям в районе Киева. Вот так, открытым текстом. “Прежде никто не стал бы расшифровывать суть дела, а просто приказал бы явиться в Москву, – рассказывает Лев Михайлович. Теперь же дополнили, что сотрудники лаборатории “в районе Киева” уже находятся. Хитров вылетел в столицу.
В Ереване лауреат Ленинской премии заведующий лабораторией и главный конструктор Института геохимии и аналитической химии имени академика В.И. Вернадского АН СССР Л.М. Хитров вместе с другими сотрудниками института обсуждали возможность установки там впервые в Советском Союзе, а может быть и первого в мире комплекса для непрерывного прямого гамма-спектрометрического контроля уровня радиоактивности внешней среды (они называют свой комплекс станцией).
Именно за этот комплекс, разработанный и созданный им в институте с целью исследования свойств морской воды, он был несколько лет назад удостоен Ленинской премии. И этот комплекс, кстати, так и остался уникальным – другие комплексы такого назначения в Советском Союзе не появились. А в Ереване в то время проблема Армянской АЭС будоражила общественное мнение: станция в сейсмоактивной зоне, в 27 километрах от столицы республики, если мерить по прямой; “в коридоре” Араратской долины. Торопились ее закрыть.
Институт геохимии и аналитической химии вопросами радиохимии занимается с первых дней своего существования, с 1948 года и даже раньше, с 1929 года, когда его еще и институтом не величали, а назывался он Лабораторией геохимических проблем имени В.И. Вернадского, названной по имени ее основателя еще при его жизни. Будущий вице-президент АН СССР А.П. Виноградов, основатель собственно института, тоже определил задачи радиогеохимии одними из центральных тем. К тому времени сброшена была бомба над Хиросимой и Нагасаки, проблемы радиоактивного загрязнения природной среды вышли в центр внимания человечества. А институт уже располагал большим практическим опытом и немалыми техническими и научными средствами для обнаружения малейшего радиоактивного загрязнения. Стоит ли удивляться, что после чернобыльской катастрофы этот институт оказался полностью готов к участию в работах по ликвидации ее последствий в своей области?
В первых числах мая сотрудники Института круглосуточно, в три смены анализировали поступавшие к ним пробы воды и почв, фильтры с воздушными осадками, которые поступали и от Госкомгидромета СССР. С пометкой “сделать немедленно” эти пробы сыпались дождем. Директор института академик B.Л. Барсуков организовал в зоне и сам на первых порах возглавил постоянно действующую радиогеохимическую экспедицию, в которую вошли сотрудники нескольких институтских лабораторий различного профиля. Затем, и на все последующее время эта роль перешла к Л.М. Хитрову. Чернобыль сильно повлиял на жизнь этого ученого – с моря, которому отданы 35 лет жизни, он перешел на сушу. На море он изучал последствия от первых и ряда последующих ядерных взрывов. Госкомгидромет вел гамма-спектрометрические съемки с вертолетов над большими регионами в зонах собственно Чернобыля и шире – Украины и Белоруссии. Результаты съемок и анализ проб показали, что они не могут достаточно точно обрисовать картину: радиоактивность весьма неравномерно задержалась на кронах деревьев, в траве, на земле.
