Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 16 (всего у книги 42 страниц)
Теперь в Чернобыле стали работать отделения минэнерговской службы рабочего снабжения, а в г. Вышгороде под Киевом – сам отдел. Серьезно помогали и украинские энергетики, и Министерство торговли Украины. Когда летом вся зона перешла на работу по вахтам, такой режим приняли и работники общепита. Всего за первый год в чернобыльской зоне поработали около 10 тысяч тружеников сферы питания с атомных, тепловых и гидростанций страны.
– Надо отдать должное Минторгу, Центросоюзу, работникам предприятий Украины – они прекрасно обеспечивали нас мясом, молоком, зеленью и фруктами, и все такое свеженькое, калорийное, вкусное... – говорит М.Г. Хатин – и видно, как он доволен, что все продукты получали именно “свеженькими” и в достаточном количестве, – И мы должны отдать дань уважения тем, кто все это обеспечивал: первому начальнику ОРСа А.Д. Швидченко (он стал инвалидом, заболел уже в июне 86-го, и мы вывезли его из Чернобыля), начальнику торгового отдела ОРСа Украины Г.Д. Хист, заместителю начальника Чернобыльского ОРСа Шестопал (жаль, забыл ее имя), начальнику Чернобыльского ОРСа Кондратюк.
Вскоре под командой Хатина реконструировали и заново оборудовали с точки зрения целесообразности столовые в г. Чернобыле, затем на атомной станции, а следом и в новом вахтовом поселке энергетиков “Зеленый мыс”.
Одну из них, что на перекрестке двух главных улиц г. Чернобыля, народ в шутку назвал кормоцехом, и название прижилось. Незадолго до аварии это здание было построено для станции техобслуживания автомобилей и называлось “Голубые дали”. Главный инженер (сегодня – начальник) Трипольского управления ЮТЭМа Науменко вспоминал, как готовились они к сдаче заказчику этого нового строительного объекта... Но имя “Голубые дали” жители запомнить так и не успели: эвакуация. Пришлось быстро переоборудовать помещение – и теперь столовая почти одновременно кормит тысячи людей. Действительно “кормоцех”! На весь обед – полноценный комплексный обед из трех блюд, да еще с разносолами и свежей зеленью – уходит не больше пятнадцати минут. То и дело видишь бегущих девушек с тяжеленными подносами, полными свежих и моченых яблок, капусты, разнообразных свежих овощей и солений – ставят их посреди зала на стеллажи. Каждый берет, что и сколько хочет. Подносы пустеют почти мгновенно. Вкусно! Они кормили командированных всех отраслей, кроме военных.
Лишь некоторые минэнерговские энергостроители обустроили свои столовые сами и, по сути, не хуже.
Первые два года Чернобыль был особенно по-военному “живописен” в обеденное время. Один за другим приезжают БТРы, “газики”, “Волги” с огромными номерами по борту, из БТРов выскакивают мужчины в спецодежде и в респираторах. Многие парни в “афганках”. Обязательно все моют руки, проходят через устройство дозпроверки на предмет относительной чистоты одежды. Потом спокойно, многие сосредоточенно задумавшись о своем, обедают и вскоре так же четко, деловито садятся в машины .. На войне, как на войне.
Девушки – обязательно в белых рабочих костюмах станционного типа – своего рода местный шик. В тот период на многих гражданских людях были белые костюмы, белые полотняные шапочки и марлевые респираторы – “лепестки”, которые в помещениях обычно просто передвигали на спину.
Удивительный феномен: летом 1986 года в Чернобыле были только красивые и очень красивые девушки. Ни одной серой, как творится, невидимой, тем более дурнушки, словно по этому признаку их отбирали в зону. Но ведь такое никому бы не пришло и голову. Жаль, что они редко носили респираторы. Видно, и это был своего рода шик, хотя не всегда.
Так почему же исключительно красивые девушки? Все они – добровольцы. Их по желанию отзывали в Чернобыль с различных предприятий Минэнерго СССР, главным образом из столовых и действующих и строящихся атомных электростанций. Может быть, красивые увереннее в себе. А может – это внутренний свет, одухотворенность делали их особенно красивыми...
Одновременно питание заново организовали там, где люди ночевали: в Сказочном, в пос. Ковшиловке, Вильче, Иванкове и др., и позднее – и в Зеленом мысу. Там все завтракали и ужинали. Обедали же в г. Чернобыле и на станции.
Наряду с качеством питания особое значение приобрел фактор времени. Никто не должен дожидаться очереди. На весь процесс получения полного комплекта блюд не должно уходить больше нескольких минут. Такой конвейер требовал серьезной организации – ведь речь шла об одновременном кормлении сотен, а в обед – и десятков тысяч человек практически одновременно.
Из прежних припятских столовых и магазинов продукты также было брать нельзя. Их вообще закрыли, как и весь город, в момент эвакуации населения. В Чернобыле один магазин (он же продовольственный и промтоварный) действовал, чтобы дать возможность желающим купить соку, печенье, фрукты, сигареты. Этим магазином пользовались и единичные командированные, пока не получали в своих организациях талоны на питание.
Минздрав СССР отметил хорошую организацию быта и питания. Избежали эпидемии, которой вполне реально опасались в условиях тридцатиградусной жары и большой скученности людей, да еще в условиях водного дефицита.
Когда в сентябре Минэнерго и Минатомэнерго разделились, вместе со всем хозяйством общепита к атомщикам снова начальником главка перешел и М.Г. Хатин. Вся полнота ответственности за организацию питания и снабжения необходимым эксплуатационников, энергостроителей, монтажников теперь перешла к Минатомэнерго СССР.
Военные организовали свое питание сами, средмашевцы также сами подбирали и оборудовали помещения, кормили своих людей,
В чернобыльской зоне все довольствовались жизненно необходимым, людям некогда было даже в аптеку сходить. А те, “кому положено” – институты гигиены труда – как-то незаметно отошли в сторону.
Станционную поликлинику в г. Чернобыле открыли уже 28 мая. Она работала, как и все, но с 7 утра до позднего вечера, без выходных, без перерыва. Медработники – по вахтам. Вот одна из первых вахт: заведующей по совместительству назначили старшего терапевта Г.Ф. Чалую. В ее подчинении 44 человека, добровольцы. Это врачи разных специальностей, средний персонал. Среди них и дезинструкторы, и бактериологи. В июне я зашла туда из любопытства, и врачи набросились на меня, как на долгожданную добычу. Немногие обращаются в поликлинику за помощью, в основном профилактика, или, бывает, зуб заболит.
На первых порах проблемы возникали с самых, казалось бы, неожиданных сторон. Например, мытье тысяч людей, элементарное гигиеническое обеспечение, особенно строителей и монтажников. Санпропускники надо было построить, создать от нуля, и притом практически мгновенно. Каждый человек в зоне должен был (в идеале) минимум раз в день принять душ. В полупоходных бытовых условиях это не всегда просто осуществить. Но в г. Чернобыле постоянно действовала городская баня, у эксплуатационников и строителей – санпропускники. Правда, поначалу возник конфликт: на станции небольшая такая служба была всегда, а энергостроители не сразу успели организовать свою, но на станцию после кошмарной работы в пыли их не пускали. Зато кое-где позднее появились даже сауны, а это уже просто прекрасно,
Прошло немногим более полугода. Город Припять почти не дезактивировали (до конца это не сделано и сегодня). Город Чернобыль дезактивировали до такой степени, что он стал пригодным для временного проживания. Город командированных... Как странно. Тысячи людей в спецодежде на улицах и в помещениях. И полное отсутствие коренных жителей.
В первые месяца полтора людям и денег вообще не платили (да их никто и не требовал) – работали на одном энтузиазме: питание бесплатно, одежда, жилье – тоже бесплатные. Не до денег было. Лишь позже получили все сполна. И 27 апреля, когда, как говорится, “пахали” что было сил, ни один не спросил, сколько же заплатят за эту кошмарную работу.
Никому из работавших даже в голову не приходило, что за ЭТО вообще надо платить какие-то особенные деньги. Ведь война.… В мирное время рабочие договариваются заранее: такая-то работа стоит столько-то. А тут получили первую получку и удивились: много.
Однажды во время работы в песчаном карьере, когда грузили песок в мешки для вертолетов, к монтажникам ЮТЭМа подошел председатель Правительственной комиссии Б.Е. Щербина и спросил, сколько, по их мнению, им следует платить за работу.
– Нас просто передернуло от такого вопроса. И мыслей не было о какой-то особенной оплате. Бесплатно бы работали, – рассказывали они мне позже об этой встрече. Но, подумав, добавили: он все-таки прав был. Надо посоветоваться с народом. Утряслось, определилось и это. Во время работы в зоне всем сохранялся средний заработок по месту основной работы. Отдельно – по шкале коэффициентов – оплачивался труд на участках разной степени опасности: в зонах наименьшей опасности оклад удваивался, на четвертом энергоблоке и близ него увеличивался впятеро. Все получали улучшенное питание. За каждый месяц работы к отпуску добавлялось два дня. Весь период работы вошел в общий трудовой стаж, как у работников вредных производств, зарабатывавших льготную пенсию. Немало слухов, письма в редакции породил вопрос о льготах для чернобыльцев. И все – оттого, что разъясняющие документы с самого начала почему-то считались секретными. Позднее даже список награжденных засекретили – список героев, не пожалевших своего здоровья, жизни ради нашего благополучия. Видимо, потому что орденов было меньше, чем героев. Опасались пересудов и обид. А люди из УС-605 мне недавно рассказывали, что каждый из награжденных в этой отрасли знал о своем будущем ордене до начала возведения Укрытия. Говорят – и возмущаются: может, человек этот орден и не заслужил бы...
Минэнерго СССР было выделено 300 наградных знаков, Минатомэнерго – 400, разумеется, без предварительных списков. Право на определенное количество правительственных наград получили некоторые другие ведомства. Почему 300, а не 500 или 200? Какой принцип положен в основу определения этих количеств? Вероятно, простое рассуждение о необходимости какого-то конечного числа. Судить не берусь. Я видела, как люди работали, как жили; думаю, понимала, какие чувства ими руководили – чувства высокого патриотического свойства, хоти немногие произнесли бы это вслух. Иначе не объяснишь добровольный отказ от мирного благополучия, сознательный уход на фронт, на передовую линию фронта ради покоя и благополучия мирно живущего народа своей страны и населения земного шара. И это – не выспренние слова. Желание склонить голову в знак благодарности этим людям, возникшее в первые дни после аварии, не ослабло и сегодня. И нисколько не поколебалось первоначальное убеждение, что можно было бы повесить медаль на грудь, как говорится, не глядя, каждому в чернобыльской зоне – эксплуатационнику, строителю, монтажнику, ученому, военному, которые работали там в первые месяцы после аварии. А очень многим – и орден, и даже Золотую Звезду.
Награду бывшему заместителю генерального директора Киевэнерго по общим вопросам В.П. Томашу присвоили, к большому сожалению, посмертно. Окружавшие Томаша убеждены, что в немалой мере ему, человеку, далекому от решения научных и инженерных проблем, мы обязаны уменьшением масштабов аварии и успехами в локализации ее последствий. С 27 апреля и весь последующий месяц он возглавлял штаб Киевэнерго по оказанию помощи Чернобыльской АЭС, организовал поиск и доставку необходимых материалов и оборудования; сам, словно маятник, курсировал между Киевом и станцией. Всеволод Павлович Томаш умер от сердечного приступа 1 июня 1986 г. в своей машине между Киевом и Чернобылем в возрасте 59 лет.
Но сегодня даже в пределах тридцатикилометровой зоны редкий человек назовет имена тех героев. Большинство из них не были удостоены ни медалей, ни орденов.
Но это – аморально. Расклад в любом трудном деле должен быть однозначно таким: благородство героев – бескорыстно и бескомпромиссно. Но человечество, каждый из нас обязаны говорить ним людям: “Спасибо!” И труд их материально оплатить сполна. К сожалению, на деле это часто забывается. И в итоге трудно измерить масштаб моральных, а следом обязательно и материальных потерь общества, которые вызваны такой забывчивостью.
...Это может показаться парадоксальным (но только со стороны!) – в самый напряженный, самый опасный период мая, лета и осени 1986 г. в зоне работать было не просто чрезвычайно интересно, но и приятно. Да, да – именно приятно, ведь сделали большое дело. Это чувство испытывали практически все. Специалисты высочайшего класса, будь то рабочие или академики, забыли о времени и усталости. У них мгновенно рождались великолепные идеи, на которые в мирных условиях, притом без особой гарантии, требовались многие месяцы, а то и годы. Всюду, на любюм рабочем месте был идеальный порядок. Вот и журналист A. Пральников в “Московских новостях” пишет о том же: “Это – дни, когда промедление могло быть чревато новой катастрофой; дни работы на износ, работы, сплотившей всех, кто ее нес. Как ни парадоксально, люди, приехавшие спасать станцию, Украину, вспоминают май с чувством сродни ностальгии. Так работать, не увязая в рутине многоступенчатых согласований и формальностей, раньше не приходилось...”
– Я познакомилась в Чернобыле с людьми, которые считают себя “помеченными” зоной. Им трудно стало жить на “Большой земле” и, уезжая из Чернобыля домой в отпуск в Киев, Ленинград, Москву, они не могли усидеть там дольше недели – тянуло обратно. Это говорила мне даже бессменный на многие годы секретарь оперативной группы Правительственной комиссии В.М. Калиниченко.
Известно, что экстремальная ситуация мобилизует дремлющие силы организма. Грузинские кинематографисты в фильме “Рекорд” рассказали о рассердившемся парне, метнувшем через реку тяжеленный камень в обидчика. Односельчан потряс этот бросок. Замерили – оказалось, мировой рекорд. Попросили повторить. Но как ни старался парень – не получалось. “Смогу, сказал, – только в том случае, если разозлюсь”.
Чернобыль “разозлил” многих. Хотя бы, к примеру, очень уравновешенного, всегда внешне, по крайней мере, спокойного Е.И. Игнатенко. В это время он был заместителем начальника “Союзатомэнерго” по науке. “Евгений Иванович в первые же дни после аварии получил свою дозу, но продолжал руководить в зоне важным участком работ”, – сообщил директор телепрограммы “Время” летом 1986 г. Осенью я снова увидела его в Чернобыле. “Вам же нельзя”. – “Надо”. – “Вот врачам скажу”, – “Ни в коем случае!” Вскоре его назначили генеральным директором вновь созданного ПО “Комбинат” – и с тех пор до весны 1988 года он был как бы хозяином 30-километровой зоны, пока не пришло назначение на должность начальника научно-производственного главка Минатомэнерго. Позднее врачи сказали ему, что у него была лучевая болезнь, но прошла. Сказали – и забыли, для осмотра больше не вызывали. А ведь он не рядовой исполнитель. Теперь Е.И. Игнатенко – вице-президент концерна “Росэнергоатом”. То есть вроде бы имеет право на повышенное внимание. Тем более без внимания оказываются многие рядовые ликвидаторы.
Я видела и первоклассных рабочих, которые просто не сдавали на контроль свои дозиметры-накопители, потому что сами оценили ситуацию однозначно – “Надо!” Они отлично понимали опасность своего конкретного участка. Надо – и этим все сказано. Они – профессионалы. Их заменить непросто.
Разве право спасать чиновники дают? Это ведь веление души, приказ сердца.
О военных срочной службы или призванных из запаса – разговор отдельный. Сейчас же скажу, что работали и военные бок о бок, обычно на одних и тех же участках.
Все – добровольцы: и эксплуатационники, и энергостроители, и ученые, и “партизаны” (так стихийно стали называть призванных из запаса воинов в отличие от кадровых военных и солдат срочной службы). Все они в Чернобыле выполняли не профессиональный, а свой гражданский долг. Большинство имело право отказаться: в мирное время нельзя посылать людей на смерть. Но – не отказались. Многие даже добивались такого права. Немало людей приезжало поодиночке и группами со всей страны без вызова: инженеры и врачи, водители и ученые, речники и поварихи. “Отказчиков” не винили и даже не стыдили. Просто Чернобыль того времени был зоной повышенной совести. Здесь маскировка слегала вдруг с людей, как листва с деревьев под действием урагана – нередко обычно тихие люди, неприметные труженики оказывались подлинными героями, а яркие болтуны, призывавшие на собраниях к ускорению и активизации человеческого фактора – заурядными трусами. И – не будем идеализировать ситуацию – такое случалось, хотя и редко. Встречались и безнравственные, а порою просто завистливые офицеры. Такие, боясь радиации, посылали солдат на задание, а сами где-то отсиживались. Верно, что солдаты приезжали на короткое время, а офицеры – надолго. Но это не повод вовсе выпускать подчиненных из вида.
Чернобыль всколыхнул чувства многих поэтов. Заставил людей переосмыслить события и свое место в них. Так вот бросил свою давнюю мечту о работе на лесосплаве и “рванул” из Архангельска и Чернобыль водитель Сергей Самотесов. “ Пусть домосед твердит, что это небыль, когда без пуль пустеют города...”, – написал он стихи. А новым своим друзьям рассказывал, как река кипит. Получив огромного КамАЗа, стал называть его Малышом. Сергей не называет себя поэтом. “А Чернобыль? Наверное, за грехи. Если их нельзя искупить, то хотя бы отрабатывать надо. Такая вот философия”. Грехи-то, между прочим, лично Сергею не принадлежат. Но все равно – “все в ответе”.
Так думали многие. Надо – и в бронетранспортер, рассчитанным на 8 человек, бывало, набивалось по 20. Да еще порой каждый брал с собой еду и воду, чтобы не тратить время на поездку в столовую... Стенки такой машины в тридцатиградусную жару раскалялись снаружи и изнутри. Многие простужались, выбравшись из этой “парной” на воздух, который свежим можно было называть только относительно: из-за пыли, несмотря на постоянное ношение респиратора, у многих на шестой-седьмой день пребывания на территории АЭС начинался сильный кашель. Самым “чистым” местом на территории станции считалось то, где фон не превышал восьми миллирентген. Там и обедали.
То был общий принцип поведения. Например, начальника Центра научно-технической информации по энергетике и электрификации “Информэнерго” И.С. Вартазарова утром 1 мая руководство Минэнерго по поручению Б.Е. Щербины срочно вызвало с дачи в Москву для организации группы сотрудников Центра, способной в Чернобыле производить киносъемки и вообще вести хронику событий. Позднее я попросила у него интервью, хотя Игорь Суренович – мой директор. Засмеявшись забавной ситуации, он сказал: “Первый десант” отправился специальным самолетом на следующее утро с журналистом Л.С. Кайбышевой за старшего. А шестого мая и начальник киноотдела В.А. Дубинский вылетел туда с уже серьезно подготовленной экспедицией киноработников и фотографов. Работу наладили по двухнедельным сменам. Некоторые возвращались в Москву и, немного отдохнув, снова и снова отправлялись в Чернобыль. Летом 1986 г. бригады возглавляли заместители начальника Центра М.И. Токарь, В.Б. Козлов. В обычных условиях мы порой требуем от подчиненных сверхнормативной или срочной работы. Объясняем ее необходимость, важность. В этой ситуации нашим чернобыльцам ничего специально объяснять не требовалось. Люди понимали обстановку, умели быстро “собраться в кулак”, забывали о своих личных проблемах, о себе”.
В этой ситуации не только чины и звания определяли поведение людей, но и их личная позиция или обстоятельства. В начале мая Вартазаров на бронетранспортере отправился со своими киноработниками на станцию. Но понадобилось – он уже просто подручный, подносит кинокамеру. Это никого не удивляет. И академик поступил бы так же, окажись он на месте съемок, и его не остановила бы повышенная опасность обстановки. Однажды в руках Вартазарова аккумулятор кинокамеры под воздействием ионизирующего воздуха “сел” всего лишь при пересадке из автомашины в бронетранспортер: кинокамеры работали от прикрепленных к ним электрических аккумуляторов. Позднее получили первоклассную аппаратуру от Госкино.
Вся моя “аппаратура” представляла собою лишь авторучку и блокнот. А успех работы во многом зависел просто от быстроты передвижения. Поэтому каждый раз я поселялась либо в самом г Чернобыле, либо в километре от него в с. Залесском: отсюда близко к зданию Правительственной комиссии, следовательно, на нее не опоздаешь, а затем можно остановить любую попутную автомашину и попросить подвезти практически куда угодно. На моем пропуске был гриф “Всюду”. Никто не мешал смотреть во все глаза. Очень много помогли руководители всех рангов и рядовые работники своей доброжелательностью. На вопросы отвечали, если было время, часто прямо в машине или на рабочем месте. И ни разу не проконтролировали, что я пишу. Порой, если не была уверена в точности своего изложения (в таком-то и темпе!) я сама просила посмотреть свои записи или готовый текст. Мое непосредственное начальство отправляло меня в командировки ради статей для прессы. Никто и не предполагал, что собирается материал для книги, хотя в общих словах высказывалось пожелание получить историю 30-километровой зоны. Просто ради книги приходилось уплотнять рабочий день. Удлинять почти некуда – все работали по 10 часов, не считая дороги. Просила лишь отдельную комнату – иначе не выдержать нагрузки – да запасалась едой, так как на ужин всегда опаздывала.
– Мы понимали, – продолжал И.С. Вартазаров, – что на войне нет ничего страшнее паники. Поэтому при первом подозрении двоих сотрудников отозвали в Москву. Но я хотел бы отметить особое мужество фотокорреспондентов Бабакова и Багрова, кинооператоров Калашникова, Мишина, Могилевцева, журналиста Кайбышевой. – Приятно слышать, но в моей работе ничего выдающегося нет. А вот благодаря труду кинооператоров и фотокорреспондентов удалось запечатлеть едва ли не весь цикл основных чернобыльских событий. Они первыми снимали из вертолетов и бронетранспортеров реактор и машинный зал. И у них почти не было дополнительной к хлопчатобумажному костюму индивидуальной защиты от радиации – не предложили. Умер операто Г.И. Мишин. Умер оператор Ю.П. Могилевцев. Не юноши, но вполне молодые люди.
Крайне нестандартная ситуация требовала от каждого предельной сосредоточенности, напряжения всех душевных сил. Оглядываться на соседей не было ни времени, ни физической возможности. Отчасти, поэтому многим ликвидаторам казалось, что во всей зоне работает едва ли не одна их группа. Оттого случались и курьезы. Например, когда вновь прибывший среди ночи монтажник в поисках своих пришел в здание бывшего горкома партии, дежурившие военные заявили, что кроме военной власти в городе вообще нет, а о монтажниках они ничего не слышали. А ведь в этом здании днем полно разных специалистов и ученых, дважды заседает Правительственная комиссия.
* * *
В Чернобыле побеждал тот, кто грамотно, осознанно и смело брал на себя ответственность. Следует особо подчеркнуть слово “брал”. Сразу после аварии никто не мог дать готовых рецептов, что именно нужно делать в этой немыслимой ситуации: как усмирить сбесившийся реактор, как оградить от него нормально живущую планету, как очистить от радиоактивной грязи хотя бы подступы к электростанции и, тем более, как вернуть ее к жизни, как точнее и быстрее выполнить конкретную операцию. На все вопросы требовались быстрые и конкретные решения, действия. Жизнь выявила лучших ученых, организаторов, руководителей, исполнителей.
Не только для выполнения этой экстраординарной – впервые в мире – работы, но даже для выработки решений, для формулировки темы так, а не иначе, требовалось нестандартное мышление.
– То и дело возникают новые и новые дела, о которых никто не знает, как их выполнять. Поэтому мы ориентируем людей на поиск новых, неординарных решений, – говорил Г. Ведерников.
За несколько секунд люди порой делали такое, на что в нормальных условиях нужны часы, дни. За два-три дня, а то и за ночь конструктора и проектировщики решали задачи просто фантастические по сложности и необычности.
Безусловно, все это – признак высокого профессионализма. Но свое влияние оказывала и экстремальная ситуация. От чернобыльцев требовалась не дисциплина, а именно сознательная полная отдача, по максимуму.
Время торопило. Поэтому Правительственная комиссия на выполнение любого вида работ, независимо от уровня ее сложности или принципиальной технической или организационной новизны отводила хотя и ориентировочные, но очень жесткие сроки. Каждый исполнитель, конечно, и сам был заинтересован сделать все побыстрее: раньше сделаешь – меньше облучишься. Но на практике добиться осуществления небывалых темпов при единственно допустимом отличном качестве возможно было лишь при умелой организации. Каждый раз требовались инженерный талант, мастерство, наконец, моральная выдержка всех исполнителей. Последнее было не таким уж ординарным требованием в тех сложнейших условиях.
На Правительственной комиссии ученые, строители, эксплуатационники, военные отчитывались за ход каждой операции, как на фронте: лаконично, точно, исчерпывающе.
Было очень неприятно услышать: “Почему не выполнили в срок? Вы задержались на час... на сутки! Объяснитесь!” Сроки исполнения назначали многократно короче принятых для схожих работ, выполняемых в обычных условиях. Но никому не приходило в голову их оспаривать, даже подвергать сомнению: война! Случалось, здесь же, на заседании Правительственной комиссии обсуждали предложения о технологии каких-нибудь необычных работ, даже объявляли конкурс с обдумыванием проблемы в течение... нескольких часов или за сутки. Словом, к следующему заседанию надо было иметь готовое, хорошо продуманное, технически и технологически обоснованное решение.
13 июня 1986 года. Идет очередное рядовое заседание Правительственной комиссии. Выступает заместитель Министра энергетики и электрификации СССР Ю.Н. Корсун: “В машинном зале первого и второго энергоблоков проведена первая дезактивация. Административный корпус чист на 80 процентов. На территории станции укладывают бетонные плиты. Нам нужна от Средмаша исчерпывающая схема (или хотя бы ее общее описание) дезактивации территории, которую предстоит выполнить. Пока мы располагаем лишь неполной и притом переменчивой картиной отдельных участков. Мы уже наметили все транспортные схемы, способные обеспечить полную согласованность всех участников этой крупномасштабной операции. А пока уложены 3,5 тысячи квадратных метров бетонных плит из 447 тысяч. Это все, что мы получили, хотя Госснаб Украины поработал очень хорошо. Необходим график работ по дезактивации”.
Ведущий заседание Ю.Д. Масленников тогда высоко оценил качество работ Минэнерго по дезактивации территории. Он сказал и об отличном результате, полученном от возведения стенки у подножия реакторного отделения: она уменьшала фон с 25 до 5 Р/час. Но эта работа заслуживает самостоятельного описания, несколько ниже.
Председатель бросает реплику: “Вы помните...” – “Да, я помню, что работать придется долго, поэтому я должен быть осторожен. Я осторожен...” – отвечает Корсун. А что он мог еще сказать? С утра он объехал и обошел все связанные со строительством и монтажом объекты 30-километровой зоны, поговорил с начальниками подразделений и с рабочими. Составил четкое представление о сложившейся ситуации. Это было необходимо для пользы дела. Это было его внутренней потребностью. Кроме того, в любое время суток из Москвы или из Киева могли запросить его мнение или отчет о том или ином объекте. Информация должна быть идеально точной. Что же касается оперативных заседаний правительственной комиссии, некомпетентность просто бы не восприняли всерьез, а на эмоции и времени не было. “Корсун – золотой человек”, – скажет позднее главный инженер ЮТЭМа в работах по ликвидации последствий аварии Н.С. Окопный. Когда в Чернобыле стало спокойнее, Ю.Н. Корсуну как заместителю министра поручили руководить строительством всех объектов атомной энергетики в стране. Сегодня он – заместитель министра Минтопэнерго РФ, и сооружение атомных станций из его компетенции не ушло, поскольку энергостроители по-прежнему возводят все электроэнергетические объекты. Министерство энергетики и электрификации Минэнерго РФ вошло составной частью во вновь созданное Министерство топлива и энергии, Минтопэнерго РФ,
О чинах и званиях никто не думал – делали то, что в этот момент наиболее целесообразно. И это, как ни покажется странным, вносило не сумятицу, а порядок. Например, как-то В.М. Семенюку доложили, что на одной из электроподстанций нет дежурного – ну, некому ее обслуживать, и все тут, все уехали в эвакуацию. Эта работа относится к пятой группе по технике безопасности, случайному человеку доверить ее нельзя. Подстанция обслуживает агрегаты собственных нужд первого и второго энергоблоков АЭС. А энергоблоки эти, хотя и отключены от общей электросети и даже остановлены, однако живут и нуждаются в надежном электропитании... И Вилен Миронович, замминистра Минэнерго Украины, сам отправился на подстанцию и отлично сработал полную смену как рядовой служащий, а ЧАЭС не потеряла электропитания. Вероятно, можно было найти подходящего энергетика в 30-километровой зоне – ведь эксплуатационники АЭС работали. Но в тот момент действительно проще было заместителю министра вспомнить былое и самому стать на место рядового дежурного.
Когда я пыталась отыскать Семенюка, наслышавшись о его подвигах, его начальник, украинский министр Скляров посоветовал: “Ищите настоящего мужчину – и это будет Семенюк. Элегантен, всегда одет с иголочки и со вкусом, точно сию минуту вышел от хорошего портного, метр восемьдесят ростом, всегда спокоен, корректен. И – очень образован в атомной энергетике. К тому же он отличный инженер и руководитель. При его участии пускали агрегаты на Чернобыльской, Южно-Украинской, Ровенской АЭС. Занимается только работой и читает в основном техническую литературу. Он первым из руководителей отрасли осмотрел четвертый блок и первым давал информацию Правительственной комиссии... У него нет недостатков. – Министр задумался, а потом добавил. – Ну и девки же за ним бегают!..”
