Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 18 (всего у книги 42 страниц)
Генерал-лейтенант Н.Т. Антошкин не спал трое суток. Когда получил на это официальное разрешение, вернее, когда ему приказали выспаться, он потребовал от дежурного солдата, чтобы ровно через четыре часа поднял во что бы то ни стало. Ему казалось – только заснул. А солдат уже трясет за плечо: “Вставайте!”
“Не считаясь с опасностью, проявил высокие личные качества и живую инициативу”, – так сказали о нем позже, вручая звезду Героя Советского Союза...
Как уже говорилось, ученые решили реактор в первую очередь заглушить, забросать нейтральными и специальными материалами: песком, борной кислотой, свинцом. Так, 27 апреля Госснаб Украины доложил, что из разных городов республики движутся транспорты со свинцом, более двух с половиной тысяч тонн, номера вагонов – такие-то... В Припяти их увидели уже 28-го.
Кто-то должен был все эти материалы выгружать из вагонов, перегружать в мешки, насыпать в мешки песок и взваливать их в автомашины. Это и делали те самые “гражданские люди”, которых Н.T. Антошкин поначалу не увидел на импровизированных вертолетных площадках в г. Припяти.
Экстремальные ситуации быстро обнажают, “кто есть кто”. Становятся бессмысленными лицемерие, демагогия, нравственная фальшь. ...Что ж, грузить так грузить. Большинство занятых этим делом были не рабочими, а инженерно-техническими работниками, в основном из управления строительства ЧАЭС и связанных с ним монтажных организаций. До аварии почти все они жили в г.Припяти, строили атомную станцию и город энергетиков. Они не были виноваты в аварии. Они были только пострадавшими. Но ведь это – их станция, их город. Еще вчера они сооружали пятый и шестой энергоблоки, третью очередь АЭС – и вот все это, кровь своего сердца, приходилось бросать, как ненужный домашний скарб... Это вызывало в душе протест, не укладывалось в голове: “Если не я, то кто же? Кто будет спасать любимый город, любимое детище, любимую землю?”
Лишь руководителям строительных и монтажных подразделений на всякий случай предложили остаться, эвакуировались лишь их семьи. Никто не возразил. Но в первый момент еще не было ясности, каким конкретным делом придется заняться. Когда выяснилось, что первоочередная работа – погрузка песка, заместитель начальника треста “Южтеплоэнергомонтаж” Токаренко пошел за подмогой в соседние села: там эвакуацию тогда еще не объявили. Сельские жители не вникали в детали аварии и, конечно, помыслить не могли о ее масштабах.
– Некогда, картошку сажаем, – ответили они Токаренко. Тогда он обратился к женщинам, разъяснил обстановку: “Бабы, объясните своим мужикам, что их помощь позарез сейчас нужна”. – Этот ход сразу возымел действие. Одновременно Степанов из райкома партии тоже организовал жителей из окрестных сел и города Чернобыля. Они очень хорошо помогали, чем могли. Сами же подсказывали и места песчаных карьеров. Вообще, без их энтузиазма решить эту проблему было бы значительно труднее.
По своей инициативе к ним подключились монтажники, жившие в Киеве и Триполье... Так прошло воскресенье 27 апреля. На следующий день стало полегче: эвакуированные в села за пределами 30-километровой зоны припятчане осмотрелись и попросили их тоже подключить к какой-нибудь работе. Помогли и воины одной из частей Киевского военного округа. Это – уже солидный трудовой фронт.
Вообще, первые месяцы после аварии люди бежали выполнять любую работу, едва услышав задание. Каждому хотелось “задавить” этого врага побыстрее, “задавить на месте”. И получалось все отлично, “с первого предъявления”. Это уже значительно позже, примерно в сентябре, стали появляться детальные рабочие планы, потребовались разные гарантийные письма, стали больше думать о бумажках, о чести мундира. Планы начала требовать Правительственная комиссия, и требовала правильно.
Погрузка песка в мешки – такая несложная, даже примитивная операция – превратилась в очень тяжелую, напряженную и опасную работу. Работали в быстром темпе. Было очень жарко, и песок, что называется, стоял столбом. За толстым слоем пыли ни лице сверкали зубы и глаза. Люди пришли в том, в чем ходили обычно. О первоначальном цвете ткани можно было только догадываться. На песке – радиоактивная пыль. Но тогда еще “не принято” было измерять уровень фона. Да и – нечем.
Вертолеты “бомбили” реактор песком и свинцом, земля “светилась”, и ветер переносил радиоактивную пыль. Не было респираторов и даже оперативных дозиметров – была только составленная на день карта общей загрязненности территории. Работали лопатами. Средства защиты от радиации у этих людей появились только 1 мая.
Многие не знали, где их родные, но времени для переживаний не оставалось: война. Людей не хватало. Объективности ради надо сказать, что были и такие, кто попросту отказывался от работы, ссылаясь на неясность радиационной обстановки и другие причины.
Но это – единицы.
...Пришли Каменец-Подольские машины со свинцом в ящиках. Тяжелые, как их выгружать? Токаренко предложил поставить машины перпендикулярно одна к другой и машинным же тросом стянуть груз на землю. Шоферы были очень довольны таким решением, самим же подумать не пришло в голову, растерялись.
На одном из карьеров у вертолетной площадки к Токаренко подбежал человек, лицо которого разглядеть было почти невозможно: жарища, духота, пот и пыль сделали всех похожими друг на друга, но мало похожими на обычных людей. Ясно одно – этот человек обрадовался встрече чуть ли не до слез: наконец-то свой. Оказалось, что он – электросварщик из ЮТЭМа Гена Чириков. В Припяти жил в одном подъезде со строителями – с ними его и эвакуировали. Своих, монтажников, рядом нет, посоветоваться не с кем, что же ему дальше-то делать. Вдруг увидел, что автобус пришел за людьми, чтобы везти в Чернобыль – бросился к нему, да так со строителями на погрузку песка и попал. Работал и раздумывал, где же все-таки своих искать. На следующий день он разыскал четверых монтажников, те и привели его к своим. А парень с тех пор все беспокоился, не будут ли его ругать за то, что от строителей ушел, вроде дезертира.
– Да о чем ты говоришь? – говорит Токаренко. – Ведь ты же в пекло попал. Какое может быть сомнение?
Между прочим, те из грузивших песок, кто не был зарегистрирован как работавший в 30-километровой зоне, ликвидатором со всеми вытекающими отсюда последствиями не считается, льготами не пользуется.
Многие летчики прибыли из Афганистана, и трусов среди них не было. И они задачу свою знали неплохо. Да, технически других условиях она, вероятно, и не представляла бы особого труда для таких асов. Но никто из них практически никогда не сталкивался с необходимостью работать в высоких полях радиации. А приборы зашкаливало.
С какой высоты сбрасывать мешки с песком? Остановились на двухстах метров. Летчики сначала тренировались в стороне, над площадкой АЭС: отрабатывали режимы полетов, пробно сбрасывали мешки с грузами – ведь надо попасть в реактор, то есть цель диаметром каких-то шесть метров.
Здесь, действительно, все – внове. Нет рекомендаций ни для одной операции вертолетчиков. В мире такие работы еще не выполняли.
В начале летали на обычных вертолетах. Вскоре днища вертолетов внутри облицевали свинцовыми прокладками, а кабину летчика – свинцовыми листами. Но в первый день и такого “вооружения” не было.
– Услышав команду “сброс”, я открыл люк вертолета, вручную сбросил мешок и еще посмотрел, попал ли? – такое могли бы в первое время сказать многие летчики. Они знали, что работают над открытым реактором. Имели право отказаться... Не отказались.
Вертолеты, как пчелы, то и дело пролетали над реактором. В машину загружали десять мешков: по пять штук укладывали на доску. Конец доски поднимали, и в “жерло вулкана” летели сразу все пять... Так – по 20 заходов в день. Ежедневно над реактором взлетало до 20-30 машин почти одновременно. Летчики ли дели, что с каждым сбросом огненный очаг уменьшается.
А в это время полковник Б.А. Нестеров, ежедневно сидя на крыше третьего энергоблока, то есть рядом с раскрытым реактором (по другим источникам – на крыше припятского горисполкома, откуда панорама четвертого энергоблока была прекрасно видна, скорее – поочередно то тут, то там) командовал сбросом грузов с вертолетов по рации. Через несколько дней его сменили. Немалую отвагу проявил и полковник С.Дружинин.
Я подошла 2 мая к селектору, из которого слышалось: “Вылет... Сброс... Готово!” У селектора дежурили два молодых солдата. Они фиксировали ход сбрасывания с вертолетов песка, свинца и прочего. Команды слышались через каждые несколько секунд и были равномерны, как в учебном классе. В реальность такой четкой, словно по мирному графику, работы было трудно поверить, осознавая ее необходимость и огромную опасность. Нечеткая работа, заминка в воздухе над реактором означала дополнительные бэры. А неточное сбрасывание груза вызвало бы новые повреждения на кровле АЭС.
...А в микрофон селектора все слышится: “Вылет... Сброс... Готово!”– так спокойно, даже обыденно констатирует диспетчер. На цикл уходит меньше минуты. Затем снова: “Вылет... Сброс... Готово!..” Фантастика.
И вдруг – заминка. Замолчал диспетчер. Я для солдат – человек сторонний, поэтому их лица замерли и не выражают никаких чувств. Но ведь не должно же быть никаких задержек! Paботу по усмирению раскрытого реактора сами военные летчики, члены Правительственной комиссии и станционники рассчитывали в деталях, как боевую операцию... Значит, произошло что-то непредвиденное.
…Так и есть. Один (из тысяч!) мешков упал на крышу машинного зала и пробил ее насквозь. А машзал – один для всех энергоблоков. В крыше и без того немало дыр от осколков “извержения”. В ночь аварии осколки пробивали кровлю и вызывали пожары в машинном зале. А тут – огромный мешок пробил большую дыру. На время операции людей со станции убрали. И теперь никто не знал, есть ли новые повреждения оборудования и велика ли опасность. А ведь мог возникнуть новый пожар, по последствиям не менее опасный, чем в ночь аварии.
Не увидишь – не оценишь обстановку. Но уровень радиации в машинном зале очень высок. Отверстие в крыше эту опасность многократно увеличило, потому что теперь на крыше полно дополнительной “грязи”. Однако выяснить масштаб повреждения, определить стратегию надо.
Добровольцы, вперед! Как на фронте. На выполнение такой работы могут идти только добровольцы... Пожар не вспыхнул.
Да, поначалу мешки в реактор сбрасывали вручную. Генерал Н.Т. Антошкин предложил в качестве контейнеров использовать тормозные парашюты самолетов. Доложили об этом начальнику Генерального штаба Вооруженных Сил СССР Маршалу Советского Союза С.Ф. Ахромееву. Он одобрил идею и отдал необходимые указания. С помощью тормозных, а позднее и грузовых парашютов работа пошла быстрее.
Монтажники ЮТЭМа придумали конструкцию подвесок для парашютов с автоматическими замками, а строители ЧАЭС спешно выточили их на своих заводах.
Систему подвесок неподалеку от АЭС делали работники цеха централизованного ремонта ЧАЭС. Работали сутками. Все знали, что радиационный фон на этой площадке – 4 рентгена в час. Но не обращали на это внимания, даже не интересовались своей дозой. Система креплений затворов – для мирного времени, возможно, не ахти сложный комплект – в условиях чернобыльской “войны" спасла жизни и здоровье многих беззаветно смелых парней.
К шестому мая на реактор было сброшено пять тысяч тонн материалов.
Корреспондент газеты “Крымская правда” Б. Глинский сказал командиру экипажа вертолета Н.Н. Мельнику (ему присвоено звание Героя Советского Союза), что его работу называют ювелирной. “Это, пожалуй, Михалыч, не то слово, – сказал летчик. – Потребность души была – скорее ликвидировать аварию. Что помогло нам в этом? Уважение друг к другу. Все мы были равных – Председатель государственной комиссии, академик с мировым именем и рядовой труженик. Все мы с полуслова понимали друг друга, уважали мнение каждого. Тут-то мы и увидели, на что способен советский человек: его патриотизм, высокий профессионализм, гражданственность... Уверен: многое могут сделать люди, если дать простор их инициативе, интеллекту, самостоятельности”.
В Чернобыле проявилась еще одна грань человеческой натуры. Мнение вертолетчика штурмана В.М. Ткаченко: “После Чернобыля, откровенно, жизнь кажется несколько пресноватой. Видимо, человек рожден для больших дел. В делах и только в делах обретает он свое достоинство”.
В музее Министерства по чрезвычайным ситуациям и Гражданской обороны можно увидеть запись: “В небо над Чернобылом поднимались военные летчики первого класса полковник Александр Ким, капитан Иннокентий Бурулев, капитан Александр Волков, военный летчик третьего класса Сергей Королевский, военный штурман первого класса кавалер ордена “За службу Родине в Вооруженных силах” III степени, майор Виктор Юриков, борттехник первого класса старший лейтенант Сергей Мунтяну, борттехник-мастер старший прапорщик Василий Дацюк. Они сбрасывали грузы в реактор...” Многие летчики сильно облучились.
Уместно отметить, что целый зал этого музея посвящен чернобыльским событиям. Экспозицию собирали по инициативе и при самом деятельном участии B.Л. Гришина, многие годы возглавлявшего музей, который в то время принадлежал лишь Гражданской обороне. Тем не менее, экспозиция не замыкается темой ГО, она рассказывает и о героях эксплуатационниках, строителях, военных, словом, всесторонне раскрывает чернобыльскую тему, Многие годы в СССР, а затем в СНГ она была единственной, И тем еще более ценна. Параллельно В.Л. Гришин многие годы возглавляет Союз “Чернобыль” СССР, теперь – России.
...Еще в ночь с 26 на 27 апреля капитан первого ранга Г.А. Кауров отбирал пробы газов из реактора на самолете-лаборатории, и позже летчики пробы воздуха ежедневно и по много раз брали прямо с вертолетов. Кроме того, по всей 30-километровой зоне были расставлены металлические штативы, на которые укладывали мокрую марлю. Ее также раз в день с помощью вертолетов нужно было забирать, а потом в лаборатории химики ткань обрабатывали, определяли радионуклидный состав. Однажды проверили дозиметр у самого лаборанта, старшего лейтенанта – прибор-накопитель показывал 30 бэр – столько он действительно набрал за время работы с пробами.
В г. Овруче базировался Научный центр Министерства обороны, а его оперативная группа постоянно жила и вообще находилась в Чернобыле, выполняя административные функции – здесь принимали людей на работу, организовывали их действия и быт.
Замечательного специалиста, организатора и душевного человека, доктора технических наук капитана первого ранга А.М. Матущенко все, кто с ним был связан, вспоминают с особой теплотой. Долгое время под его руководством осуществлялся контроль воздушной среды над обширными территориями Украины и Белоруссии, а также над самим аварийным реактором и прилегающей к нему местностью. Как правило, в светлое время суток Анатолий Михайлович и сам, можно сказать, не вылезал из самолета-разведчика или вертолета-разведчика. Вел измерения гамма-излучения в атмосфере, обрабатывал полученные результаты, потом определял процентное содержание соответствующих радионуклидов, брал пробы аэрозольных продуктов на траекториях их переноса, словом, вместе со своими подчиненными следили за тем, как “дышит” реактор.
Исполнителям объясняли, что главная задача – определить, как распространились радионуклиды. И составляли соответствующие карты. Они, в частности, послужили объективными документами в споре с некоторыми иностранными фирмами об истинном радиационном фоне. Дело в том, что фирмы из ФРГ и других стран пытались предъявить нашей стране финансовый иск за то, что их территории, их продукция, якобы, подвергались значительному радиоактивному загрязнению. Претензии оказались несостоятельны.
В 86-м в обязанности старшего научного сотрудника в/ч 52609 В.И. Бутенева входила организация научных программ. И он сам в соответствии с этими программами выполнял заборы воздуха с вертолетчиками. Кстати, он очень подружился с ними на почве рыбалки: ловили в разных водоемах на территории 30-километровой зоны. У всех были приборы, и они показывали, что рыба не такая уж и грязная – голову отрубишь, а остальное можно есть.
– С Валерой, начальником экипажей вертолетов, мы как раз на рыбалке и сошлись,– рассказывает Владимир Иванович. Он перед этим еще в Афганистане ловил рыбу, и вообще был “до зубов” вооружен разными спиннингами и другим, необходимым для этого дела снаряжением. Мы летали каждый день: облет восьми точек, как раз на день работы. Маленькие боевые вертолеты для нас прислали из Афганистана. Кроме того, мы забирали пробы воздуха над станцией и тоже везли в лабораторию в Овруч.
Однажды мы шли по аэродрому и увидели Валерия, сидящего рядом с вертолетом. Он будто был не в себе. Сказал, чтобы мы шли обратно и что сегодня полета не будет. Попробовали узнать в чем дело – он не стал объяснять: не будет и все. Мы вернулись в свой автобус и отправились в казарму, и даже были рады: марли надоели.
А в казарме узнали, что в этот день на территории АЭС разбился один из экипажей вертолетов, зацепившись винтом за трос. По традиции в тот день, когда гибнут товарищи, экипажи из Афганистана на работу не вылетают.
Прилетев к станции на следующий день, мы увидели, что все те вертолеты, которые задействованы на ликвидации последствий аварии, по очереди поднимают груз и таскают его по кругу. Валерий взглянул и зло бросил: “Ну вот, теперь они начали учиться!”
За короткое время тихий провинциальный город Овруч сильно изменился. Во-первых, весь город боялся радиации: и ликвидаторы, и жители. Во-вторых, прежде здесь никогда не видели столько денег, а теперь жители неплохо зарабатывали на обслуживании ликвидаторов, которые не скупились. Гостиница, прежде пустовавшая, всегда забита. Ресторан никогда не закрывается.
Многие чернобыльские вертолеты базировались в г. Овруче. Но помимо этих там были машины не только военные и не только для зоны. Дикость, но их обслуга и даже сами летчики называли “грязными” тех, кто летал в 30-километровую зону. Бутенев рассказывает, что с ними даже не хотели есть в общей столовой, и чернобыльцы по странной негласной договоренности ели после всех, что оставалось. А позаботиться о такой “мелочи”, как их нормальное питание, почему-то было некому. Бесплатное питание чернобыльцев вызывало непонятную зависть у обычных летчиков, которые должны платить за свою еду. Вероятно, они изменили бы позицию, полетав хоть раз над реактором. Но чернобыльцам о своей работе рассказывать, вообще бравировать опасностью, не хотелось: тут не до слов.
По сути о ситуации в 30-километровой зоне ЧАЭС толком не знал никто, не побывав там лично.
Еще в мае над реакторной шахтой с вертолетов стали спускать измерительные датчики. Они рассказали о многом. Об одной из таких вертолетных операций рассказывает Музей гражданской обороны: “Николай Андреевич Волкозуб за 6 минут с высоты 100 м прицельно опустил на тросе термопару – прибор для измерения температуры. После этого он еще раз летал над реактором. В таких условиях от пилота требуется высочайшее мастерство и мужество. Офицер штаба ВВС округа военный летчик-снайпер вертолетного спорта, коммунист полковник Н.А. Волкозуб тридцать лет обучает и воспитывает летную молодежь. Удостоился ордена “За службу Родине в Вооруженных силах СССР” III степени.
В начале августа прямо на месте развала активной зоны, в районе расположения верхней плиты реактора и на периферии развала установили 9 специальных диагностических буев. С их помощью получали сведения о гамма-излучении, тепловых потоках, температуре и скорости движения воздуха как по вертикали, так и по горизонтали.
Особое место в истории Чернобыля заняла операция “Игла”. Казалось бы, несложно вертикально воткнуть двадцатиметровую трубу в относительно неплотную массу метров на десять. Если это делать с вертолета, опытному летчику достаточно нескольких секунд. И действительно, летчик Н.Н. Мельник, как в копеечку, воткнул полосатую черно-белую трубу диаметром 10 см и накрытую зонтиком в месте соединения трубы и фала. Правда, с третьей попытки: труба не могла пробить плотную корку на поверхности разрушенного реактора, а может быть, упиралась во что-то.
Мельника сопровождали два других вертолета. Один вел руководитель операции П.М. Надзенюк. Прежде на летном поле отработали каждое движение: Мельник на скорости 50 км/час подлетит к реактору и без задержки начнет спускаться. Потом отбросит 300-метровый фал и сразу уйдет.
...8.40 утра. Трубу и всю операцию назвали “Игла”. В полости трубы проходит множество проводов, установлены датчики. Немало их прикреплено и под зонтиком, а провода выведены в тот же фал. Теперь осталось его отцепить и сбросить так, чтобы конец свисал наружу. Готово! Ювелирная операция. Автор “Иглы”– доктор технических наук И.А. Эрлих.
Теперь к фалу на земле прикрепят другой такой же кабель. Не нужно будет то и дело летать к реактору за пробами воздуха, измерять температуру... Если бы фал оказался с нужной стороны.
Но он оказался по другую сторону реактора, в сильно загрязненном месте, да еще на высокой стене. Уровня мастерства Мельника это не снижает. Однако ученым нужен конец фала, а тут не до аплодисментов. Видя, что фал падает “не туда”, Е. Казанцев, В. Титов, А. Лебедев и В. Довгий вскочили в освинцованный БТР и объехали здание реакторного отделения, к обнаженному развалу. Титов вбежал в здание, пробежал до оконного проема по коридору, примыкавшему к разрушенному реактору, и оказался неподалеку от того места, где упал конец троса. Выскочил из оконного проема, схватил фал и втянул его в здание. А в это время там уже были остальные герои великолепной четверки. Они подхватили трос и оттащили по коридору от реактора. Группа “Игла” спасла здоровье, а может быть, и жизнь многим летчикам, энергетикам и ученым.
Неспециалисту, вроде меня, кажется, что это было необходимо. Так же рассуждали и некоторые физики и химики высокого класса. Иного мнения специалист по продуктам деления заведующий лабораторией ИАЭ А.А. Хрулев. Его подход к определению количества выброшенного топлива, вообще прогнозов поведения продуктов деления в аварийном реакторе и перспективы крупных выбросов отличен от общепринятого. Он и Ю.В. Сивинцев ставили вопрос об обсуждении принципиальной необходимости забрасывать реактор различными материалами, так как это ухудшает теплосъем и может привести к крупному повторному выбросу. Их не послушали. Выброс был.
Определение количества топлива в чернобыльском реакторе с помощью измерителей такого типа, как “Игла”, буи и т. п., Хрулев назвал попросту “идиотскими” операциями. Он говорил мне, что вместе с Хрусталевым они математически оценили эффективность такой системы определения: получилось, что по внешнему полю в условиях разрушенного реактора и рассеянию по строительным конструкциям продуктов деления, находящихся в топливе, можно оценить сотни килограммов, а ведь в реакторе более сотни тонн топлива. “На такой основе Валерий Алексеевич давал мои рекомендации Правительственной комиссии. Летчики с риском для жизни летали над раскрытым реактором – и это было малоэффективно”. Возможно, не каждый специалист поймет, кто же прав в этом споре.
В 1995 г. в НИИ диагностики и хирургии Минздрава РФ (там обследуют здоровье многих чернобыльских ликвидаторов) я встретила одного из майских вертолетчиков. Его как инвалида первой группы направляли на лечение за границу. “А до Чернобыля я летал более 20 лет без ограничений”,– говорил он.
Как ни трагично по сути, но для всех участников вертолетной эпопеи, а позже и многих других чернобыльских эпопей, это была очень интересная, творческая работа. Даже на собрании партийного актива воинских подразделений в начале июня пришлось напоминать, что партийные организации, воспитывая людей на образцах героизма, должны и предостерегать от бравады.
– Говорю об этом потому, – сказал генерал армии А. Лизичев, – что у некоторых товарищей появился “элемент привыкания” к опасности, в чем мы убедились, побывав в зоне электростанции, беседуя там с воинами. Однако люди для нас дороже всего, и забота о них должна быть в центре внимания командиров и парторганизаций, и лучшее выражение этой заботы – высокая организованность”.
Полеты над реактором воспринимались многими журналистами чуть ли не как дело чести. Первые полеты, действительно, имели смысл, так как за этим следовало описание неведомого для публики и части специалистов явления.
Первую съемку разрушенного энергоблока сделал Костин 28 апреля. За кинофильм “Чернобыль. Хроника трудных недель” автору сценария, режиссеру В.Н. Шевченко и операторам В.И. Крипченко и В.В. Таранченко присуждена Государственная премия СССР 1988 года. Владимир Шевченко заплатил жизнью...
Кинооператор Валерий Юрченко также решил снимать реактор с воздуха. Но при подлете к станции стекло вертолета сразу же запотело. Тогда Валерий распахнул дверь. Ему показалось этого не достаточно – высунулся наружу и стал снимать реактор в упор. Говорят, в это время на броне вертолета было 1000 рентген/ч. Валерий знал об опасности... Он умер через полтора месяца. Его съемки уникальны, бесценны.
– Думаю, что у нас, в ФРГ, не нашлось бы столько добровольцев, чтобы приехать на такое опасное место для ликвидации последствий аварии, – сказала корреспонденту многотиражной газеты энергостроителей “Трибуна энергетика” А. Хармс, одна из трех представителей экологических обществ ФРГ, отважившихся приехать в 30-километровую зону. Остальные члены делегации отправились кто на Байкал, кто в Среднюю Азию, и понять их можно – они выбрали очень интересные маршруты. Но, оказывается (и западногерманские гости не скрывали этого) поездка в Чернобыль воспринимается ими как проявление отчаянной смелости.
Вот говорим: 30-километровая зона. А почему 30-и?
– Да, мелкомасштабные характеристики поверхности конкретны. Однако обобщенная граница 30-километровой зоны условна, – сказал мне в июне 1986 года член Правительственной комиссии заведующий отделом Института биофизики Министерства здравоохранения СССР профессор B.C. Кощеев. Эта граница не означает, что по одну сторону черты фон такой, а по другую – иной. Не означает она также, что люди по ту сторону черты не испытывают воздействие излучения. Поэтому профилактические защитные меры внутри зоны в какой-то мере должны транслироваться и на внешнюю территорию. Это касается и сельскохозяйственных работ на открытом воздухе. В некоторых случаях здесь людям следует работать в перчатках и легких респираторах, а контроль этих обстоятельств должен быть организованным и продуманным. Внутри зоны порядок уже наведен, теперь пора проверить обстановку и за ее пределами.
Действительно, позднее и за границей зоны, как известно, дополнительно отселяли жителей. В зоне же есть относительно чистые участки, и в некоторые деревни жителям официально разрешили вернуться на постоянное жительство.
Просто в первое время условились “описать циркулем” наиболее общую для всех границу. Тогда же замечание B.C. Кощеева было очень своевременным. Оно относилось как к местным жителям, так и к ликвидаторам, ночевавшим сразу за границей зоны. Тогда еще 30-километровая зона не работала по вахтовому методу (две недели в зоне и две недели дома). Поэтому к ликвидаторам стали приезжать в гости жены с детишками и родители.
На заседании Правительственной комиссии 12 июня 1986 г., генерал химической службы И.П. Иванов доложил о том, что в г.Припяти установили автоматизированные системы контроля за радиоактивным фоном, и теперь нет необходимости посылать туда по нескольку раз в день дозиметристов. Фон в городе стабилизировался. Скоро приборы установим и на реакторе, – продолжал генерал, – Они будут автоматически передавать на пульт и записывать разнообразные сведения о его поведении. Можно будет и поменьше ездить к реактору. Вблизи него, благодаря принимаемым и уже принятым мерам, радиационная обстановка имеет тенденцию к снижению, стабильна.
Так уж получилось, что после эвакуации населения из г.Припяти никому не было дано указание установить контроль за радиационным фоном на рабочих местах тех, кого здесь оставили на службе, в том числе от министерства внутренних дел УССР. Эти люди, в частности, контролировали работу охранной сигнализации. А когда замерили фон в их комнатах, выходивших окнами на АЭС, результаты оказались удручающими. Людей немедленно перевели в подвальное сооружение, где уровни радиации были более безопасными. Установили жесткий контроль по многим точкам в городе Припяти. У личного состава вневедомственной охраны появились свои дозиметры. Но независимо от того, были они “вооружены” дозиметрами или нет, припятские работники милиции вели себя как патриоты: например, В. Кучеренко, А. Стельмах. О мужестве и храбрости сотрудников Полесского, Чернобыльского, Иванковского отделений милиции уважительно говорили даже в Министерстве внутренних дел республики.
