Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 38 (всего у книги 42 страниц)
Я решила лично убедиться в правильности этих утверждений... Вот он, Саркофаг. Темная громада, печально известная на весь мир раньше, чем появилась на поверхности планеты.
Водителя с машиной я и тот, кто меня туда привез, оставили в отдалении, а сами вошли в ворота обширной территории II очереди станции четвертого энергоблока. Ни души. Пустынно. Опрятно, работы на днях окончились, и делать здесь сейчас людям нечего... Но все-таки немного боязно: мало ли чего...
На дозиметре по пути от ворот цифры прибавляются, и у самого подножья табло показывает около полрентгена в час. Сфотографировали друг друга и ушли.
Но почему все-таки “светит” в полрентгена? Откуда грязь?.. Да от земли же! Как ее ни мети, но у подножья завала дочиста не выметешь.
В январе 1987 года по центральному телевидению выступил Генеральный директор МАГАТЭ Ханс Бликс. И он констатировал факт: на ЧАЭС выбросы из четвертого энергоблока в атмосферу теперь даже меньше предельно допустимых для действующих реакторов... В апреле 1988 г. выбросы радиоактивных аэрозолей из “саркофага” были действительно вдесятеро меньше допустимых для нормально работающего энергоблока. К этому времени на расстоянии примерно 120 метров от саркофага радиационный фон определялся четырьмя миллирентгенами в час.
А вот свидетельство исполнявшего обязанности главного инженера производственного объединения “Комбинат” В.И. Комарова через три года после аварии: “С начала мая 1986 г. никаких опасных для населения и окружающей среды реакций на захороненном четвертом энергоблоке не происходит и не могло произойти. Даже если бы случилось невероятное – обрушение стен или крыши саркофага, то поднявшаяся из него радиоактивная пыль могла бы угрожать разве что работающему там персоналу. Но и такое, – считают специалисты, – полностью исключено. За состоянием здоровья всех тех сотен людей, которые работают (разумеется, не одновременно) в помещениях аварийного реакторного отделения четвертого блока ЧАЭС, укрытого саркофагом, как и остальных тружеников станции, ведется постоянный медицинский контроль”.
Комаров не оговорился. Внутри саркофага, в помещениях четвертого энергоблока ЧАЭС работают физики постоянно действующей комплексной экспедиции Курчатовского института (среди них – и киевляне). Пострадавший реактор постоянно контролируют и, если нужно, что-то там ремонтируют эксплуатационники этой станции. Начальник цеха по четвертому энергоблоку (сегодня – заместитель начальника) – с самого начала бессменный кадровый работник станции Георгий Исаевич Рейхман, веселый юморист Жора Рейхман, как дружески тепло зовут его все, хорошо его знающие. Но это не мешает ему быть весьма компетентным и нестандартно мыслящим инженером. Его я видела в тесной комнатке “Сказочного” в июне 86-го. Он не эвакуировался.
Для Укрытия был специально разработан комплекс инженерных сооружений (вентиляционные системы, уникальные системы контроля многочисленных параметров разрушенного реактора). Г.И. Рейхман участвовал в создании всех систем и планомерно осваивал это оборудование до тех пор, пока каждая точка реактора не становилась абсолютно подконтрольной.
ЭЛЕКТРИКИ
И в мирной жизни об электриках высокое строительное начальство нередко забывает: оборудование и материалы они получают в последнюю очередь и, как правило, с опозданием. Но в конце концов каким-то чудом умудряются не сорвать общий плановый график. В сознании многих их работа выполняется как бы сама собой. Но это, конечно, заблуждение.
Крупный, немолодой, но крепкий ширококостный мужчина с открытым лицом, начальник вахты Всесоюзного объединения “ Гидроэлектромонтаж” (ГЭМ) Г.Е. Шнелле уволился из объединения до аварии. В “войну” он включился уже 15 мая в должности заместителя главного инженера Киевской энергосистемы по ликвидации последствий аварии. Но через пару месяцев он вернулся в свой родной ГЭМ, хотя круг обязанностей и не изменился. Практически безвыездно он работал в Чернобыле два года, обеспечивал электроэнергией все подразделения: огромные подъемные краны и машины, возводившие стену в грунте; шахтеров н энергетиков под фундаментом четвертого блока и строителей саркофага, словом, все участки, где нужно было электропитание.
Из ГЭМа после эвакуации в Припяти осталось человек 8-10 – все инженерно-технические работники, беспартийные: Ю.В. Павленко, Н.А. Калюжный и другие. Все грузили песок на вертолеты. У них было две личных машины, в которых они ездили по селам и просились на ночлег. Как-то вышло, что об их питании и первое время никто не заботился. О “лепестках” для защиты органов дыхания, как я уже говорила, вообще никто не имел ни малейшего понятия. Вскоре, однако, порядок был наведен, и началась организованная работа. В июне в Чернобыльском управлении ГЭМа работали 400 человек.
В этом управлении до “войны” заместителем главного инженера был В.Н. Калмаз. Он и возглавил его, когда началась настоящая работа. В ночь аварии в Припяти находился и главный инженер треста О.В. Михайловский. Оба удостоены правительственных наград за работу в первые недели и оба поднялись на ступень выше по служебной лестнице. Вскоре вернулся в Припять и бывший тогда в отъезде начальник чернобыльского участка И.Г. Альтман – теперь заместитель главного инженера Управления. А в то время он так активно включился в работу на всей территории 30-километровой зоны и в Зеленом мысе, что обзавелся “собственной” производственной базой для плодотворной и длительной работы своего участка. И вообще как организатор он, возможно, сделал больше других.
У электриков работы было много. По существу они должны были находиться повсюду, где идут пусть даже самые малолюдные восстановительные операции.
Например, мешок, неудачно сброшенный с вертолета, порвал подвесную линию электропередачи напряжением 750 киловольт от АЭС к распределительному устройству подстанции. Ее необходимо срочно восстановить, но трасса пролегает в поле излучения от четвертого бока. Фон – от двухсот миллирентген до двух рентген/час. Допустимое время работы – не больше 15 минут.
Но 15 минут нужно только на то, чтобы влезть на опору. И сколько же потребуется, чтобы с нее слезть. А ведь еще и работать надо.
Ни от кого не скрывали опасность. Так, надо кабель состыковать с четвертым энергоблоком. Вызвались добровольцы, и они эту работу выполнили. Какими деньгами оплатить их поступок? Сколько вообще “мирных” окладов полагается за мужество?
Работали круглосуточно. Чтобы не тратить время и здоровье людей понапрасну, старались заранее, в относительной безопасности прорабатывать каждое задание. Например, так состыковывали поврежденную кабельную трассу, ведущую к четвертому энергоблоку.
Или другой пример, старые трансформаторы стоят на своих колесах и на своих рельсах. Но они радиоактивны. Надо лебедками их по рельсам выкатить, а новые закатить. Вот, казалось бы, и все дела. Но относительно несложная эта операция потребовала в новых условиях особых подходов. Дело даже не в том, что сам трехсоттонный трансформатор – это сложное, высокоточное и довольно “нежное” сооружение. После взрыва подстанция оказалась на пути радиоактивного облака и сильно загрязнилась. Трансформаторы, соответственно, тоже. В итоге их заякоривали тросами и чуть ли не вручную катили за эти лебедки. Электрики эту ювелирную работу выполнили вместе со строителями УС ЧАЭС.
Подобные операции в принципе были подвластны лишь людям неравнодушным, искренне заинтересованным в результате.
Начальник участка И.Г. Альтман давно набрал свою дозу и, как ни сопротивлялся, вынужден был уехать из зоны. Сменивший его умудрился ничего не понять в ситуации, да, видимо, и не очень пытался понять. Живя в Киеве, он изредка приезжал часов в 8 вечера в Чернобыль, приказывал собрать людей на совещание и через полчаса отбывал, учинив с трибуны “разнос” за работу, в которой не дал себе труда разобраться. Технология работ и доля действительного участия людей его не интересовали, поскольку всех называл или считал заведомо плохими работниками. Он был поглощен своей общей “стратегией”. А между тем, живые люди спрашивали своего руководителя и о решении жизненно важных проблем, например, относительно их новых киевских квартир, полученных при эвакуации из Припяти, но почему-то с временной пропиской. Смысл такого решения люди не понимали и, понятно, волновались: в таком случае где же у них и у их семей постоянное жилье? Начальник же лихо (но без всяких гарантий) с трибуны, не снизойдя к массам, обещал построить для них дома в г.Вышгороде, под Киевом, там действительно сконцентрировались многие выехавшие из г.Припяти строительные и монтажные управления. Но о строительстве жилья говорить тогда было преждевременно.
Появился в ГЭМе и другой новичок из Братска А.В. Баганский. Он заявил, что здесь все работают именно за деньги, все рвачи, и то, что они делают – рядовая мелочь, а не героизм... Такие люди в зоне не задерживались, как только пробовали на себе, почем фунт лиха. За ними и презрительное определение закрепилось – “варяги”, то есть в данном случае – едущие за длинным рублем. Обвинение в рвачестве настоящих чернобыльцев оскорбляло тогда и оскорбляет теперь.
Не такие люди в действительности решали судьбу 30-километровой зоны.
– Ты не получишь ни почетной грамоты, ни дополнительной оплаты. Ты нарушаешь КЗОТ (кодекс законов о труде)! – Интересно, кто же это попал в “разнос” начальника строительно-монтажного комплекса УС ЧАЭС В.П. Головина? Оказывается – С.П. Красильников... Он в 2 часа ночи с работы уходит, утром раньше всех на месте да еще выбирает самые “горячие” точки. Шутят, что и для отдыха он выбирает пенек с радиацией. За это его и отчитывали.
– А мне ничего и не надо, ни грамот, ни денег. Просто я дело делаю. – Вот и весь ответ! У него один стимул и один приказ: “Я здесь, потому что должен”. Вечером он задерживается, чтобы дать задание второй смене, а утром встречает первую. Похвально, конечно. Но – не до такой же все-таки степени, чтобы без нужды рисковать своим здоровьем: на фронте побеждает живой солдат, а не убитый... Такой уж коллектив подобрался в этом обычном элсктросетевом комплексе, что, несмотря на малокомфортные условия, около 70% его людей – это старые работники, они здесь с начала мая 1986 г.
В ГЭМе собрались и очень сильные бригадиры, например, Виктор Глок.
– Если ему ясно сформулируешь задание и обеспечишь необходимым, то можно не контролировать, – рассказывал Г.Е. Шелле. – Обычно мы перемещаем людей с одного рабочего места на другое, чтобы всем “доставалось” поровну. Виктор Глок – ас, и такие передвижки ему, возможно, неприятны. Но он никогда не противится, и это облегчает нам работу. Ему не уступает другой бригадир, Саша Голота, внешне и по характеру – противоположность Глоку – человеку с мягкими чертами лица и приятным баритоном. Голота, худенький шатен с резкими, но тоже приятными чертами лица, и в суждениях весьма решителен, прям и четок. Если считает, что задание ему дано недостаточное, так и заявляет: недогружены. Внимательно, сосредоточенно выслушивает любое задание. Это – играющий тренер. Берет себе дело наравне со всеми, но еще успевает обежать остальных, притом никогда не повышая голоса. Даже неважные, на взгляд начальства, рабочие у него оказываются хорошими. В бригаде Голоты работает и его жена Аня – так он ей дает задания побольше, чем другим, а требует жестче. Никогда этот бригадир не скажет: “Не буду, задание непомерное, не обеспечено и т.п.” Он подсчитывает, сколько нужно дополнительных механизмов, людей; решает, целесообразно ли привезти на рабочее место обед и все это выкладывает начальству при получении задания. “А вы – решайте: невыполнимо – значит невыполнимо”. Он не торопится с выводами, но уверенно и надежно тянет свой воз. “На таких, вероятно, Отечественная война держалась. Если Глок – это разведка, то Голота – пехота”, – заключил Герман Евгеньевич.
Сотни километров кабеля пришлось проложить на ЧАЭС в годы “войны” бригаде Александра Голоты. Это однообразная и даже нудная работа. “Оживление” вносили крайне жесткие сроки. Но ведь кто-то и такую работу должен делать. Инженерную подготовку и организаторскую работу выполнял Ю.В. Коваленко, удивительно работоспособный и скромный человек. До “войны” он возглавлял проектно-сметную группу в ГЭМе.
– Если бы не его титанический труд, мы бы провалили все дело, и даже ни Голота, ни Глок ничего не смогли бы сделать, – считает Г.Е. Шнелле. – Если Коваленко решил, что ему необходимо работать до трех часов ночи – он будет работать и никому об этом не скажет. Узнают случайно: кто-то обмолвился, что в его комнате горел свет.
С такими людьми работать легко. Даже когда очень тяжело, с такими становится веселее. Да, с такими вот, не рвавшими рубаху на груди, не ожидавшими наград, наш народ выиграл Великую Отечественную (но я не отрекаюсь от убеждения, что награждать орденами и деньгами – необходимо. Расклад такой: он – бескорыстен, а мы обязаны расплатиться).
Здесь же, в электрических сетях с самого начала работают еще два бригадира комплексных бригад – А.Г. Кирилуша и В.П. Головня, плотник-бетонщик Н.П. Кисель. Работу свою делают всегда быстро, умело и с явным желанием. Начальник вахты старший прораб В.И. Дыкин тоже работает здесь с начала строительства ЧАЭС. В этом смысле ничем от него не отличаются и молодые, тридцатилетние Л.С. Смык и Спрыкин, оба часто выступают в своей многотиражке, оба веселые и просто хорошие люди. Таких любят и за такими идут.
– Вот видишь, какой ты плохой, – говорит Леонид Смык. – И в глазах у него – чертики. Это он дразнит своего друга Спрыкина, который за что-то получил замечание от начальника. В другой раз они меняются ролями. Смык вообще всегда улыбается. Получил задание – улыбнулся. Выполнил, закончил – с улыбкой. Спрыкин посдержаннее. Но начальство считает их обоих отличными, толковыми и надежными людьми.
В отчете УС-605 о проложенных сотнях километров электрических кабелей, установленных распределительных устройствах и прочей электрике говорится “в целом”. Подавляющую их часть выполнил ГЭМ.
ВОЗРОЖДЕНИЕ
Перед памятью павших,
Перед совестью нашей,
Перед этой землей мы честны.
Нам весь век будут сниться
В респираторах лица —
Невеселые сны...
Это написал “выгоревший” инженер ЧАЭС Владимир Шовкошитный. Возможно, он первым из поэтов получил моральное право произнести такое. На эти слова написана песня.
Владимир Шовкошитный – не исключение на Чернобыльской атомной станции. Здесь он проработал 8 лет после службы в армии. Не будь аварии, он работал бы и дальше, как все: 24 апреля 1986 года защитил в Москве диплом инженера по специальности “Атомные станции и установки”. Пел бы песни вечерами своим коллегам-энергетикам – среди физиков, вообще “технарей”, немало лириков... Через два дня после защиты диплома из Москвы Владимир спешил ТУДА. Родился на Украине. Окончил техникум и работал геологом в тайге Хабаровского края. В армии служил на Дальнем Востоке. Но потом поступил учиться в Киевский политехнический, откуда перешел в Московский вуз... Он возглавил одну из групп по дезактивации третьего энергоблока ЧАЭС. Дезактивация – среди самых опасных дел в Чернобыле. И когда ему пришлось уйти из зоны, Шовкошитный пошел учиться искусству литератора. Первым возглавил украинский союз ликвидаторов Чернобыля, был избран депутатом Государственной Думы Украины. И он имеет моральное право на свои “Колокол Чернобыля”, “Реквием”, на поэму “На следующий день”...
В предисловии к первому сборнику стихов Шовкошитного, вышедшему в Киевском издательстве “Молодь”, поэт Борис Олейник написал: “В книге – правда, какова она была и есть... В отличие от поэтов профессионалов, откликнувшихся на трагедию, в стихах Шовкошитного не стонет заплаканно-растерянная интонация. При всей своей остроте, резкости естественной опечаленности они исполнены той непоколебимой веры в победу над обстоятельствами, которые всегда, во все времена укрепляли мужество солдата”.
“Ах, Апокалипсис – Чернобыль!
Ах, надо запретить АЭС!..
Спокойно! Вспомните, что Нобель
Не зря короновал прогресс.
Умолкните. Не рвите души —
Тем, кто прикрывшись “лепестком”,
Без громких слов и малодушья
Шагал в реакторный пролом,
Собою Землю закрывая!
Им, обыватель, поклонись —
Как и у всех, у них такая же
Одна – единственная жизнь.
Но жизнь, исполненная смысла!
Из поэтов и литераторов, участников работ по ликвидации последствий аварии, прежде живших в Припяти и работавших на АЭС, сложилось творческое объединение “Прометей”.
И в то же время “красивые” слова у чернобыльцев вызывают своего рода аллергию. Как и фальшь. “Только попробуйте написать, что я совершила героический поступок, вернувшись на станцию. Я вам такое опровержение накатаю, что вас сразу же с работы уволят”, – заявила в мае корреспонденту журнала “Работница” Г. Жаворонкову Елена Николаевна Дейнега, непререкаемая хозяйка цеха дезактивации на ЧАЭС, успевавшая без проблем пропустить через свои санпропускники едва ли не одновременно тысячи “грязных” мужиков; сорокалетняя красавица, властная и по-матерински сердечная. “Свой парень” – называют таких мальчишки.
– Я не геройствовать вернулась, а вернулась домой. Потому что когда твой дом горит, то от пожара не бегут, его тушат. Вы вот про Аллу Самойленко из нашего цеха напишите, она здесь с 1978 года. И в тот день тоже две смены отработала. Когда нас эвакуировали, у нее слезы ручьем текли. Думаете, от страха? Если бы ей страшно было, она бы потом не приехала. От жалости к нашей станции, к нашему городу. Все четыре блока пускали вместе со всеми. У Аллы муж – начальник отдела радиационной безопасности. Ни на секунду не покинул станцию, выводил людей, действовал по инструкции и без нее – на такой случай всех инструкций не напишешь. И про Настю Кеуш напишите... Другой земли для нас нет. И дома другого нет. Вернемся, когда будем уверены, что страшная беда уже позади. Над этим ведь такие умы работают! И академики, и министры. Неужели не спасут всю эту красоту? Спасут!” – Сказала без всякой торжественности.
Сложнейший это инструмент – своя совесть. С членом парткома станции С.К. Парашиным я познакомилась в Чернобыле через месяц после аварии – он по моей просьбе организовал перефотографирование со служебных удостоверений портретов особо отличившихся энергетиков ЧАЭС в ночь аварии, в том числе и погибших. Другого источника для получения портретов тогда просто не существовало. Благодаря ему, по сути только по этим фотографиям, стал широко известен облик большинства первых героев– энергетиков ЧАЭС. Некоторые из них опубликованы в этой книге.
Казалось бы, мелочь: пересняли, отпечатали. Так в обычной, мирной жизни. Но тогда... фотолаборатория осталась на АЭС, пользоваться ею было практически невозможно. Служебные удостоверения тоже находились на станции, в очень “грязном” помещении. Жили энергетики в Сказочном. Им в то время было не до фотографирования. Не знаю, как сумел Парашин за сутки организовать дело, кого просил. Но только практически в тот же день к вечеру фотографии принесли в чернобыльский дом, где я тогда остановилась.
Очень большим уважением народа пользуется этот внешне не броский, скромный человек. Авторитет его еще возрос в мае 1988 года, когда Парашин отказался представительствовать на городской партийной конференции, хотя его кандидатуру единогласно предложило общее собрание ЧАЭС.
– Я как член парткома станции чувствую свою моральную вину в аварии и потому не могу представлять коллектив на партийной конференции, – заявил он. Позднее он был избран секретарем парткома ПО “Комбинат” – “хозяина” всей 30-километровой зоны. Теперь – директор ЧАЭС. Были и такие секретари парткомов.
И он имел моральное право выступить в Киеве в июне 1986 г. на заседании бюро обкома КПСС уже в роли секретаря парткома ЧАЭС: “Взрыв разрушил не только машину. Он разрушил организацию управления энергоблоком. Эвакуация усилила это разрушение. ...Мы были избалованы надежной, устойчивой работой нашей АЭС. И успокоились. Но экстремальная ситуация потребовала призвать новых людей”. – “Да, необходимы люди с другим уровнем мышления и новая техника, – подтвердил секретарь парткома УС ЧАЭС В.И. Холоша (в прошлом – работник ЧАЭС, сегодня – министр Украины по вопросам защиты населения от последствий аварии на Чернобыльской АЭС). – Авария приобрела глобальный масштаб. Это – первая в мире авария такого рода, и наш персонал вынужден был, притом неожиданно, принимать решения тоже мирового масштаба и мирового значения. Однако на всем земном шаре кадры электростанций не были рассчитаны на идеальное решение всех аспектов такого рода проблемы, какая встала перед чернобыльцами впервые в мире. Но если произошло событие глобального значения, то и относиться к нему следует с уровнем мышления соответствующего масштаба. Это относится к Госснабу СССР и некоторым другим организациям. На деле же многие возникшие в связи с аварией проблемы станция в течение месяца решала только своими силами”.
Высшее руководство Чернобыльской АЭС сменилось полностью сразу. На место погибших, а также “выгоревших” руководителей среднего звена встали их заместители, а также вчерашние стажеры, уже подготовленные к этим должностям. Все они высококвалифицированные специалисты. Авария всех их потрясла до глубины души, возмутила. Рассказывают, что 26-го на них самих страшно было смотреть: отрешенный взгляд, побелевшие лица, неестественно выпрямленные спины. Но у них были ясные головы.
Через день-два после аварии приехал в Чернобыль главный инженер Балаковской АЭС Н.А. Штейнберг. По дороге на Украину ехавшие с ним видели, что и он – потрясен, и не только самим фактом аварии. Чернобыльская АЭС – его “Almamater”. Здесь его очень ценили и просто любили, и эти чувства со временем не ослабли. Из Москвы тем же спецрейсом летел в прошлом заместитель главного инженера Чернобыльской, позже главный на Балаковской, а теперь на Запорожской АЭС. Т.Г. Плохий – на такую же роль он летел в Чернобыль. А с 27 мая на эту должность заступил Н.А. Штейнберг. Временно стал директором ЧАЭС ее прежний заместитель директора, теперь же директор Запорожской АЭС В.К. Бронников. Вскоре на эту должность прибыл постоянный директор Э.Н. Поздышев.
Во второй половине мая принял трудное директорство на Чернобыльской АЭС Э.Н. Поздышев, приехавший со Смоленской АЭС, где он тоже был директором. Э.Н. Поздышев в атомной энергетике к тому времени проработал четверть века. Он строил и эксплуатировал Ленинградскую, потом Курскую АЭС. Нормальная карьера для профессионала: от инженера, выпускника Ленинградского университета, по всем ступеням. В настоящее время – президент концерна “Росэнергоатом”, то есть “хозяин” всех действующих электростанций России. В 1995 г. в Париже был избран первым от России президентом ВАНО (WANO) – Генеральной Ассамблеи всемирной ассоциации операторов атомных электростанций – организации, основанной по предложению СССР вскоре после чернобыльской катастрофы. Поздышев и Штейнберг проработали на ЧАЭС долго – до февраля 1987 г.
...“Как жить? С ощущением последнего дня и всегда с ощущением вечности”, – сказал писатель В. Абрамов. В Чернобыле 1986 никто не произносил громких слов. Никто не звал “За Родину, вперед!” Никто не кричал: “За нами – Планета!” Работали молча. Буквально: с Родиной в сердце, с Планетой в душе.
– Сегодня признаюсь: то, что я увидел, приехав в Чернобыль в конце апреля 86-го и чуть позже, когда я уже разобрался в происшедшей на блоке физической ситуации, вызывало тогда одну и ту же мысль: “Почему я вижу живых чернобыльских энергетиков? Почему они живы?” Но, узнав обстоятельства той ночи, понял: живущих спасли те, кто лежит здесь. Нам еще долго придется завоевывать доверие людей к атомной энергетике, завоевывать доверие человечества нашей хорошей работой, – сказал на Митинском кладбище 26 апреля 1988 г. начальник главка Минатомэнерго СССР Е.И. Игнатенко (в настоящее время вице-президент концерна “Росэнергоатом”).
Доктор физико-математических наук Е.И. Игнатенко был членом Правительственной комиссии, председателем межведомственной комиссии по пуску первого и второго энергоблоков, по приемке “саркофага”, затем генеральным директором ПО “Комбинат”, включающего и саму АЭС, – по сути, “хозяином” 30-километровой зоны. Он, конечно, хорошо понимал смысл виденного. Говоря о погибших, он имел в виду в комплексе действия персонала станции.
Слово взял лейтенант А.Ф. Мельников:
– Память о них будет всегда жить в наших сердцах. Их подвиг – это пример служения долгу. Мы знаем, что эксплуатационники сделали все от них зависящее для ограничения масштабов аварии. Знаем, что шестеро пожарных получили смертельные поражения, пытаясь загасить бушующее пламя. Остальное было настолько глухо для посторонних, что население нашей страны искренне верило, будто в Чернобыле никто кроме военных не работает.
Действительно, все мы, непосредственно не связанные со станцией, почти ничего не знали (и даже вообразить себе не могли!), что сразу после аварии многие эксплуатационники ЧАЭС должны были по-прежнему приходить на свои рабочие места и делать все необходимое нс только на сохранившихся в целости агрегатах, но даже на четвертом энергоблоке. С ними в этом пекле работали ученые.
Директор Чернобыльской АЭС В.П. Брюханов после аварии был отстранен от кресла. Но первое время оставался на станции, пытаясь быть полезным. Я увидела его 2 мая 86-го в здании Правительственной комиссии в Чернобыле, попросила разрешения немного поговорить. Брюханов согласился.
– Персонал первого, второго и третьего энергоблоков работал на своих местах до тех пор, пока не получил приказ остановить машины, как говорится, пока этих людей оттуда не выгнали или не вынесли. Все три энергоблока полностью в рабочем состоянии... – Помолчал, потом с болью в голосе: – Но как же люди там будут работать? Ведь “грязь”!
Немного позже на стенде в коридоре административно-бытового корпуса (АБК-1) Чернобыльской АЭС каждый желающий в течение года мог видеть список наград чернобыльским героям. Назовем хотя бы первые 10 имен. Самым почетным орденом – Орденом Ленина – награждены: Э.Н. Поздышев – директор, А.Г. Лелеченко – заместитель начальника электроцеха (посмертно), В.Г. Смагин – начальник смены энергоблока, А.Х. Кургуз – старший оператор реакторного цеха (посмертно), В.И. Лапатюк – дежурный электромонтер (посмертно). Орденом Октябрьской революции: Н.В. Бекешко – начальник смены, В.Г. Ковалев – старший мастер турбинного цеха, М.В. Кострыгин – старший оператор реакторного цеха, А.И. Баранов – старший электромонтер электроцеха (посмертно), Н.В. Гриценко – старший мастер электроцеха...
И далее – награжденные орденами Трудового Красного Знамени, Знак Почета, медалями. Следом за многими фамилиями в скобках значится: “посмертно”...
Те, кто хорошо знаком с описываемыми событиями, убеждены, что каждому из действующих лиц той ночи, а затем каждому ликвидатору первых месяцев после аварии (эксплуатационнику, энергостроителю, военному) медаль вручать можно не глядя. А если оглянуться да посмотреть в глаза – то и орден... Видно, на всех орденов не хватило. А жаль. Вероятно, поэтому первое время списки награжденных считались секретными... Но люди на ЧАЭС не могли этого понять.
“Что сделаю я для людей?! – сильнее грома крикнул Данко. И вдруг он разорвал руками себе грудь и вырвал из нее свое сердце и высоко поднял его над головой... И вот вдруг лес расступился перед ним, расступился и остался сзади, плотный и немой, а Данко и все люди сразу окунулись в море солнечного света и чистого воздуха, промытого дождем”. Это из сказки А.М. Горького, всем нам известной с детства.
В служебном самолете, на котором мы летели 2 мая 1986 г. в Киев, были работники Чернобыльской АЭС. Они возвращались из Москвы после недельного лечения, связанного с аварией на электростанции. Почти все – участники событий “той” ночи. Большинству предстояло вернуться именно на станцию. Мастеру электроцеха Д.И. Перчу 31 год. На Чернобыльской АЭС к тому времени он проработал семь лет как представитель предприятия “Львовэнергоремонт”. Я попросила рассказать, как все происходило.
– Мы работали в машинном зале четвертого энергоблока, смена наша началась в 0 часов, – рассказывает Дмитрий Иванович. – Все поняли, что произошла авария и сразу как-то внутренне сосредоточились, собрались. Страха не почувствовали: некогда было. Паники, растерянности не было и в помине, думать о себе как-то не приходило в голову. Наоборот, стали внимательнее, заботливее относиться друг к другу, если это нужно было. Обе турбины четвертого энергоблока уже были нормально остановлены. Люди готовились к обычной профилактике. Но смена – несколько человек – работала. Я, например, собирался проверить состояние турбогенераторов. Уже провел инструктаж со своими подчиненными. Приступили к работе. Но вот пришла беда – собрались вместе, обсудили свои действия, без суеты принялись за работу. В больнице я разговаривал с персоналом реакторного отделения: там тоже работали деловито и организованно. Мы узнали, что нашим семьям оказана помощь. У меня жена и двое детей. Но где они, как устроены, здоровы ли? И в больнице мы опять были единым коллективом, поддерживали друг друга. Никто не пал духом. Если это нужно, каждый и сейчас готов работать. Не могу выделить кого-то, проявившего наибольшее самообладание, как не могу выделить и наиболее работоспособного в тот момент, героя. Да и нужно ли такое определение? Все в равной мере делали свое дело на своем месте.
Американский журналист Майк Давидоу в мае 86-го в 90 километрах от Чернобыля, в санатории “Лесная поляна” встретился с работниками одной из смен, участвующих в ремонтно-восстановительных работах на ЧАЭС. Он предоставил свой репортаж редакции еженедельника “За рубежом”. Вот краткие выдержки из репортажа:
“Этот негромкий героизм, о котором умалчивает пресса большого бизнеса, как она замалчивала мужество их отцов и матерей в годы “неизвестной войны” (неизвестной войной в США иногда именуют Великую Отечественную войну советского народа против гитлеризма, поскольку американская печать очень мало писала о боевых действиях на Восточном фронте) – вот реальность Чернобыля”, – писал он, – Поговорите с Владимиром Лыскиным, спокойным 42-летним человеком с мягкими манерами, и вы поймете еще раз, откуда берет начало глубокая любовь к своей Родине, где простой человек чувствует себя хозяином и потому в чрезвычайных обстоятельствах проявляет такие качества, которые изумляют мир. В. Лыскин работает в Чернобыле электриком с 1976 года, когда АЭС была введена в строй. 26 апреля в 1 час 23 минуты ночи, когда произошел взрыв, он находился на станции... Героизм Владимира Лыскина и его товарищей помог предотвратить катастрофу значительно большего размера. Сразу после взрыва, находясь рядом с разрушенным реактором, они восстанавливали повреждения на электрооборудовании... Чернобыль стал драматической демонстрацией мужества и умения простых тружеников действовать в союзе с наукой, благодаря чему была отведена серьезная угроза... Когда я заметил, что Правительство СССР решило выделить средства для оплаты труда рабочих в Чернобыле, Владимир произнес: “Нам как-то неудобно. Это же наша станция”, – По его словам то, что сделали они, готов сделать любой в этой стране...”
