Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 17 (всего у книги 42 страниц)
Многие руководители раскрылись в экстремальной ситуации, вспомнили все свои знания и опыт, пробудили лучшие свойства души. Это – Евгений Иванович Игнатенко, Леонид Павлович Хамьянов, Борис Яковлевич Прушинский, Александр Сергеевич Сурба, Армен Артаваздович Абагян... не перечтешь даже приблизительно.
Тем, кто не был в Чернобыле в 86-87 гг., особенно летом 86-го, описание ситуации может показаться приукрашенным, даже экзальтированно восторженным. Но оно – буквально.
– С 10 мая началась регулярная работа. К делу приступили проектировщики Минэнерго, – рассказывал начальник Главтехуправления Минэнерго СССР по строительству Г.А. Денисов, – из институтов Гидропроект, Гидроспецпроект, Оргэнергострой, Электромонтажспецстрой, Атомэнергопроект, Энергомонтажпроект и др. под руководством замминистра А.Н. Семенова челночные группы специалистов работали в круглосуточном режиме. Их решения немедленно осуществлялись. По вине проектировщиков не произошло ни одного сбоя.
Ученые многих научных направлений, из разных ведомств, но связанные тематикой исследований, также устремились в Чернобыль. Уже на следующий день после сообщения об аварии заведующий лабораторией экологической генетики Института общей генетики АН СССР В.А. Шевченко отправился к своему директору А.А. Созинову и предложил направить письмо председателю Правительственной комиссии Б.Е. Щербине с предложением подключить его лабораторию к исследованиям по оценке биологических и генетических последствий загрязнения окружающей среды радиоактивными веществами – ведь опыт они накопили, работая еще в Челябинске, после аварии на атомном хранилище. А тем временем сотрудники лаборатории горячо принялись обсуждать детали будущей экспедиционной работы.
9 мая от Е.П. Велихова позвонили, чтобы уже на следующий день группа приготовилась к вылету в Чернобыль. Затем последовал отбой. Дело в том, что решения об эвакуации, диагностике и лечении населения и др. официально предписано принимать Минздраву, а теоретическую базу готовит его Институт биофизики. Ученых Академии наук не спрашивают. Президент АН СССР академик А.П. Александров запросил материалы по предыдущим исследованиям лаборатории... В Чернобыль группа выехала лишь 17 мая. Шевченко и его сотрудники В. Абрамов и А. Рубанович в аэропорту вписали себя в список отлетающих на самолете Минэнерго. Этот самолет, словно челнок, ежедневно, а то и дважды в сутки, курсировал между Киевом и Москвой, перевозя чернобыльцев. И как обычно (теперь уже – обычно), в Киеве всех прилетевших встречал представитель Минэнерго, усаживал в автобус и отправлял в зону. В штабе Правительственной комиссии определили, что генетики ночевать будут в помещении пожарной команды. Там в нескольких комнатах люди уже спали на полу, один к одному генералы и рядовые. Дежурный принес консервов, выдал белье и спецодежду. “Спали без сновидений”, – записал в своем дневнике В.А. Шевченко.
Улица Кирова была, по сути, единственным в этом одноэтажном городке жилым микрорайоном каменных многоэтажек. Здесь постепенно сконцентрировалось жилье и большинства командированных из тех, кто жил в г. Чернобыле, а не за пределами 30-километровой зоны.
По улице Кирова в то время проходила основная автотрасса на ЧАЭС (позже стали ездить в объезд), поэтому в пять утра улица взрывалась ревом танков, бронетранспортеров, автобусов, бетоновозов...
Утром в главном чернобыльском штабе генетики увидели немало знакомых по радиационным делам, много военных всех родов войск. Их приютил Минздрав СССР, помогал и Госкомитет по использованию атомной энергии. Штаб Минздрава возглавлял Ю.Г. Григорович, старый знакомый В.А. Шевченко еще по космическим делам. Владимир Андреевич вручил ему свой прогноз по генетическим последствиям аварии на ЧАЭС. Немало коллег по совместной работе на Урале встретил он и среди работников Госкомитета по использованию атомной энергии. Решили, что Рубанович и Абрамов будут их попутчиками по зоне и окрестностям, но – собирать свой материал. Словом, план работы определили в первый же день.
В.А. Шевченко довольно точно описал первые дни своего пребывания в Чернобыле. Практически каждый из работавших там мог бы рассказать о них теми же словами. Он пишет в своем дневнике: “Деловая атмосфера Чернобыля производит сильное впечатление. Сосредоточенные лица. На улицах все в респираторах. Питание бесплатное в нескольких пунктах по талонам. Талоны выдают в штабе. Около штаба в 8 утра собираются все группы, работающие в Чернобыле. Короткие оперативки, быстрое заседание штаба Правительственной комиссии, и все разъезжаются в машинах с дозиметристами в разных направлениях. Штаб работает до 11-12 часов ночи. Можно войти в любой кабинет и поговорить с любым членом Правительственной комиссии. Всех приветливо встречает секретарь комиссии В.М. Калиниченко.
В первый же день генетики решили обзаводиться собственной лабораторией и отдельным жильем. Их группа вскоре удвоилась, они получили отдельное жилье. Долго сами же отмывали квартиру до “нормы” – 3-5 миллирентген в час. Норма мирного времени – 10-15 микрорентген, но в Чернобыле в то время таких квартир не было. На улице было до 15 миллирентген в час. От дома до штаба – 20 минут пешком...
Улицы пусты и тихи. Цветут сады. В подъезде соседнего пятиэтажного дома поселился козел. Его кормили сердобольные командированные, зная, что практической пользы от этого козла будет не больше, чем... молока. В других домах кормили местного поросенка, иногда – кур, собак, кошек: живой же зверь, жалко, хоть и обречен.
Однажды в середине мая на Правительственной комиссии решили уточнить обстановку в прилегающих к 30-километровой зоне населенных пунктах Черниговской области и Белоруссии. Туда отправили труппу Минздрава во главе с представителем штаба Правительственной комиссии В.И. Поляковым. В эту группу вошли также биофизик В.А. Книжников и генетик В.А. Шевченко.
Получили они паек на три дня, попробовали прорваться к переправе через р. Припять, но это оказалось невозможно: “рафик” вяз в песке, дороги забиты военной техникой. Померили радиоактивность около г. Припяти – 10 миллирентген в час. Решили ехать в объезд, через Киев, по асфальту, затем через Киевское водохранилище к Чернигову. Во время остановок, когда дозиметристы измеряли фон, В.А. Шевченко собирал растительный материал. У районного центра Репки, близ границы одного из радиоактивных “следов”, фон был 0,1 миллирентгена в час. Там и заночевали в гостинице.
В Репках нужно было определить уровень поступления радиоактивного йода в щитовидную железу детей. Но часть детей была эвакуирована. Тогда решили исследования проводить в селе Любечь, где фон повыше, но люди жили.
Народ не пришлось уговаривать – все сразу же пришли в школу, задали массу вопросов. Книжников и Шевченко провели беседу, а дозиметристы определяли радиоактивность. У нескольких детей в щитовидке уровень радиоактивности оказался довольно высоким – они пили молоко от частных коров, которые паслись на молодой травке.
Конечный пункт поездки – Неданчичи. Красивое село, почти на границе с Белоруссией. Снова определили содержание йода у детей, снова импровизированная лекция, снова собралось все село. Люди были совершенно не информированы о действии радиации и о мерах предосторожности, очень обеспокоены.
Через год неподалеку от с. Неданчичи стали строить город энергетиков ЧАЭС Славутич, проведя там дезактивацию.
Московские генетики уже к 20 мая собрали немалый материал по растениям в самом Чернобыле и за его пределами, например, арабидопсис, пастушью сумку, одуванчик; зафиксировали точки роста сосны и се пыльцу. На брошенных полях стали собирать материал по культурным растениям.
На следующий день по приезде из Черниговской области Шевченко и Семенов отправились в Белоруссию вместе с сотрудниками Института биофизики Минздрава СССР. Маршрут: Чернобыль – Наровля – Мозырь – Чернобыль. Абрамова и Рубановича оставили работать в Чернобыле, Печкуренкова и Фетисова – на водоеме-охладителе ЧАЭС.
По дороге в Мозырь пересекли несколько радиоактивных следов, причем некоторые шириной всего в сотню метров. Проводили бета– и гамма-съемки в деревнях. Беседовали с людьми. И здесь приходилось до хрипоты рассказывать о радиации и о ее возможном действии на организм, то есть делали то, что обязаны были делать местные власти, но, видимо, не делали.
– Более заинтересованную аудиторию трудно себе представить, – рассказывает В.А. Шевченко. Поражало полное незнание населением того, что такое радиация. В школах мы снова производили выборочные измерения радиоактивности щитовидной железы у детей. Весть о таких измерениях быстро разлеталась по деревне, и люди буквально бежали в школу, чтобы измерить щитовидку у своих детей.
Городок Мозырь раскинулся в крутых оврагах. Это – ландшафтный заповедник. В Мозыре рядом с детдомом расположен дом для умалишенных. И вот вдоль забора дома для умалишенных идет человек в спецодежде и собирает одуванчики. Это – ученый с мировым именем, крупнейший генетик, профессор из Москвы В.А. Шевченко. Собирает материал для своей основной работы. Со стороны картина казалось забавной.
Ученые посетили и мозырьский молокозавод. Обратили внимание на идеальную чистоту и порядок. Сотрудники завода под руководством местного начальника радиометрической лаборатории оперативно сами организовали измерения радиоактивности молока и молочных продуктов. Работали быстро, грамотно, умело. Биофизики задали им несколько вопросов и остались весьма довольны услышанным и увиденным. Позже этот факт был отмечен и на заседании Правительственной комиссии в Чернобыле.
А в это время генетики Рубанович и Абрамов вместе с уральцами, не удовлетворяясь только чернобыльскими улицами и дворами, работали и на участках, где фон достигал 300 миллирентген в час. Собрали богатый материал. Вскоре приехали С.А. Сергеева и другие сотрудники из московской лаборатории Шевченко – образовалась солидная организация.
Уже 11 сентября 1986 г. очень оперативно Правительственная комиссия под председательством Г. Ведерникова одобрила работу Института общей генетики им. Н.И. Вавилова по изучению хромосомных изменений у лиц, занятых на ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС. Академии наук СССР было предложено приобрести необходимую импортную аппаратуру и реактивы для автоматизации работ по исследованию хромосомных наборов в качестве биологических дозиметров. Еще через два месяца работы этого института по биологической дозиметрии были объявлены составной частью общего комплекса работ по ликвидации последствий аварии на Чернобыльской АЭС (решение подписал заместитель председателя Правительственной комиссии Ю.К. Семенов), а главе Координационного Совета по научным проблемам, связанным с ликвидацией последствий аварии на ЧАЭС президенту АН СССР А.П. Александрову было предложено принять необходимое решение по кадровым и хозяйственным вопросам.
Забегая несколько вперед, скажу, что президент АН СССР А.П. Александров, он же – глава академического Совета по Чернобылю – не счел необходимым создавать в Москве Всесоюзный Центр по генетическому мониторингу для наблюдения за здоровьем населения пострадавших от аварии областей на базе Института общей генетики академии наук СССР. Вместо этого при Всесоюзном центре радиационной медицины в г. Киеве была создана молодая проблемная лаборатория радиационной генетики двойного подчинения с опорным пунктом в г. Чернобыле, у которой вообще не было опыта проведения таких исследований и обобщения результатов – на это требуются многие годы. Московских же квалифицированных, обладающих огромным опытом ученых из прославленного в мире института просто “отодвинули”. С распадом СССР украинские исследователи отобрали у них и всю аппаратуру с наработками, по сути лишив москвичей возможности работать в этом направлении.
В 1986 г. не очень-то поощрялись исследования и в других научных областях – биологии, геохимии и пр. Многое из того, что ученые все-таки сделали, было плодом их настойчивости и упорства. Факт остается фактом: даже президента всесоюзной Академии наук интересовали в первую очередь и главным образом не научные теоретические исследования, а работы, направленные на скорейшую ликвидацию последствий аварии... Понять можно. Но все-таки странно.
Вернемся и мы к работам, без осуществления которых все остальные отходили на второй план.
КТО ОН, НЕИЗВЕСТНЫЙ СОЛДАТ?
“А когда мы инаки были?” – ответили российские солдаты генерал-фельдмаршалу Г.А. Потемкину в ответ на его благодарность от имени России за храбрость и патриотизм, проявленные в боях за освобождение Крыма от турецкого владычества.
Огромная работа свалилась на плечи военных. Первыми прибыли войска действующей армии. Многих призвали из запаса. Чаще сорока-сорокапятилетних солдат, сержантов и офицеров вызывали, как по тревоге, порой даже ночью в военкоматы, называли адрес: “Чернобыль, хотите? На 3-6 месяцев?”. И давали порой не больше суток на сборы. Часто согласия не спрашивали. Молодежь жалели.
Этих людей в шутку называли “партизанами”, как бы в отличие от солдат срочной службы, да так это определение и прижилось. Военнообязанные, но уже гражданские, не военные по сути люди, не привыкшие или уже отвыкшие от воинской дисциплины, шли на войну. Если их не использовали в качестве автоводителей, крановщиков и пр., то этим людям поручали, как правило, наименее квалифицированную, однако наиболее “грязную” работу, поэтому подолгу в зоне они редко задерживались, быстро набрав свои “бэры”. Однако многих морально угнетало занятие ниже их умения, возможностей. Даже ко мне однажды обратился такой “партизан” с просьбой походатайствовать о его переводе на более сложную работу: он мыл полы в конторе, это было дезактивацией. Женщин-уборщиц почти не было. Профессионалами были энергетики, они работали в тех же условиях, но обычно дольше, так как не было замены. На все их просто не хватило бы, в помощь и нужны военные.
Но все-таки у многих военных была подходящая профессия, их целесообразнее было использовать на более квалифицированной работе, например, сварщиков и беречь энергетиков. Ведь энергостроителя нужно готовить лет пять, не меньше. А настоящим монтажником или эксплуатационником в электроэнергетике становятся лет за семь-восемь после получения диплома об образовании – будь то рабочий или специалист.
Многие из “партизан” тоже были мастерами своего дела и имели право этим гордиться. Я боялся капризов, страха – этого не было ни разу. Мы, а не армия, отвечали за их питание, одежду. Помогали строить их жилые городки. Мы часто работали буквально рядом, нас и их было практически поровну. Но, даже выполняя черную работу, это были рыцари без страха и упрека. Они очень нам помогли. – Такое мнение о “партизанах” в конце 1987 г. высказал ветеран Чернобыля начальник строительно-монтажного комплекса №2 УС ЧАЭС В.П. Головин, который многие месяцы бессменно командовал работами на трудных и опасных участках.
Один из таких “партизан” – В.В. Ярош с Урала, обаятельный и очень скромный человек. Отслужив, как все, он прибыл в Чернобыль вторично, уже добровольцем-специалистом. В первый раз его спросили в военкомате: “Хотите в Чернобыль?” – “Хочу!" Во второй раз он приехал уже заместителем начальника УС ЧАЭС, да так и не захотел уезжать. Его знания и способности оказались очень ценными в этих условиях. Вообще почти все солдаты, прикомандированные к строительно-монтажным управлениям, очень добросовестно несли свою службу, безропотно выполняя любую работу.
Солдатам внутренних войск в основном поручали уборку территории АЭС и помещений, рытье каналов и т. п. Химические войска занимались радиационной разведкой, дезактивировали помещения атомной станции, дренажи, поселки, дороги, работали на контрольных дорожных пунктах. Огромных усилий требовала дезактивация г. Припять. Многие за это удостоены правительственных наград и почетных грамот правительства Украины.
Так отмывали технику
О некоторых вскоре рассказали в Музее гражданской обороны СССР. ...Автомобиль молодого солдата рядового В.Е. Нечипая был готов к выезду в любое время суток... Военному водителю и автозаправщику рядовому О.А. Менчуку в Чернобыле исполнилось 20 лет. Его обязанностью было заправлять топливом автомашины, откачивать воду из подреакторных помещений. На вопрос, что ему запомнилось больше всего, ответил: “Люди. Всех, с кем приходилось работать, отличали уверенность действий и величайшая доброжелательность друг к другу, и еще – то, с каким чувством все они произносили “Спасибо!” – все, кого он обслуживал: доверяют!!!” И качество заправки автомашины было жизненно важным фактором.
А вот – классический по своему характеру документ советского периода. Сегодня это история, но – история нашей страны.
“Комсомольцы и молодые воины капитана А.В. Изотова Краснознаменного Белорусского военного округа обратились к личному составу подразделений, участвующих в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС на территории Белорусской ССР:
– Дорогие товарищи, боевые друзья! Глубокой болью в сердце каждого из нас отозвалась авария на Чернобыльской АЭС, ставшая общей бедой для всех народов нашей многонациональной Родины. По приказу Родины, по велению долга воины нашего подразделения одними из первых прибыли для оказания необходимой помощи населению и для выполнения других задач по ликвидации последствий аварии.
За это время произведен большой объем различных работ. Но, оценивая реально свои возможности, мы пришли к выводу, что можно сделать еще больше и качественнее. Требования сегодняшнего дня – удвоить усилия, повсеместно ускорить выполнение стоящих задач.
Мы обращаемся ко всем комсомольцам, молодым воинам, всему личному составу подразделений, участвующих в ликвидации последствий аварии на ЧАЭС с призывом: “Борясь за досрочное завершение работ, трудиться по-корчагински, по-комсомольски под девизом: “Каждому дню работы – конкретный итог, отличный результат, с высоким качеством”.
Многим в Чернобыле снился Афганистан, как незаживающим рана. Появился такой феномен: “чернобыльский фольклор”, “афганский фольклор” как родственные явления. Вот в Центре научно-технической информации по энергетике и электрификации “Информэнерго” уж давно окончился рабочий день, но в конференц-зале собрались несколько десятков человек, в основном молодежь, и терпеливо ждут “афганцев” – бывших воинов, отслуживших в Афганистане. Они еще – поэты и барды, авторы и исполнители песен об Афганистане и о своих товарищах.
Такие разные по тематике, песни о Чернобыле и Афганистане удивительно близки друг другу. И в обоих случаях чаще пишут их не между боями, а давно вернувшиеся. Те и другие отмечают, что со временем им все труднее представить себе, что же сейчас, без них происходит в Афганистане и Чернобыле. Но остается в глубине души главное: любовь к Родине, и то, что эта любовь может проявиться спонтанно в любой нужный момент.
– Год-два я не мог писать об Афганистане, – рассказывает бывший минометчик Игорь Медведев. Он служил в Афганистане и 1981-1983 годах, – хотя эта тема всегда живет в нас. Проходят годы. Глубже закапываешься в пережитые события, в свои воспоминания. И – переосмысливаешь их, но я помню главное чувство тех лет: ностальгия. – Обыденность разъедает, как ржавчина. Теперь появляется ностальгия по Афганистану, где чувствовал себя нужным, – Вернувшись к мирной жизни, Медведев поступил в весьма привилегированное внешнеторговое учреждение. Но понял, что такая деятельность не для его натуры и пошел учиться на закройщика. – Война не имеет и не может иметь общего опыта. У меня есть “моя” война в Афганистане”. У чернобыльцев – своя.
На Митинском кладбище под Москвой похоронены афганцы и чернобыльцы.
О, сколько еще кровоточащих ран:
Налево – Чернобыль, направо – Афган.
Закованы в цинк и одеты в свинец
У разных смертей одинаков конец.
Тех, слева, бил атом, а справа – металл.
Кусочек земли их во всем уравнял.
Имя им всем – российский солдат.
И горько от близости каменных дат.
Афган и Чернобыль – испили до дна
От входа к развилке дорога одна
И вместе идут на свиданье по ней
Матери их, пережив сыновей.
Это – о Митинском кладбище.
Нам всем говорили, что война в Афганистане началась по просьбе его правительства о братской помощи Советского Союза в защите от угрожающих моджахедов. Так понимали свою роль и советские воины – как интернациональный долг, исполненный гуманности долг. Не их вина, что их “подставили”. В нашей стране такое случается. Но начальники приходят и уходят, а Родина остается. В Афганистане только за 1987 г. боевым орденом Красной Звезды было награждено 4 тысячи человек. Из Афганистана более 50 вернулись Героями Советского Союза.
“Самое страшное наказание для солдата в Афганистане было – когда его не брали в бой. Представляете, рота получает оружие, боеприпасы, бронежилеты, все знают, что кто-то, видимо, не вернется – а один, один остается в лагере. И все знают, что уж он-то точно останется жив... Страшное наказание. Я видел, как однажды такой отлученный от боя бежал за колонной несколько километров, умоляя, чтобы его взяли. Пуля, выходит, не так страшна, как бесчестие. Афганистан поднял планку наших нравственных ценностей на небывалую за последние годы высоту, – пишет майор Н. Иванов, кавалер ордена “За службу Родине в вооруженных силах” III степени. – Не на словах, а на деле мы увидели, что такое вера друг в друга, что такое мужество и самопожертвование". Это понятно и чернобыльцам. И здесь, случалось, от подстраховки зависела жизнь.
Мыслимо ли сегодня представить, что во время афганской войны наши люди почти ничего не знали о своих героях! А теперь вот почти ничего не знают о чернобыльцах.
...Узнавая о событиях в 30-километровой зоне, мы все прежде всего слышали о вертолетчиках. Пролетая над огнедышащим реактором, они выполняли дозиметрическую разведку, помогали ученым оценивать обстановку, возили грузы и сбрасывали их на реактор. Эта, казалось бы, обыденная работа требовала от каждого летчика немалого личного мужества. Вертолетчиков в Чернобыле называли людьми генерала Антошкина – героя Афганистана, первого заместителя командующего ВВС Киевского военного округа. Я признательна Николаю Тимофеевичу за то, что он уделил воспоминаниям несколько часов. 26 апреля 1986 г. он исполнял обязанности командующего, который был в отпуске.
– В первый день, с утра мы уже знали об аварии по своим связям через Гражданскую оборону и поняли, что нас обязательно “выдернут”. Поэтому я сидел у себя дома в Киеве на Кутузовском проспекте и ждал вызова. Мой зам. по боевой подготовке был отпущен в Чернигов, первый зам. – генерал Феоктистов накануне отпросился на рыбалку. Нам поставили задачу одним экипажем вертолета провести разведку. С киевского аэропорта Борисполь подняли эскадрилью. Одним из вертолетов командовал капитан Володин. Он первым пролетел над реактором около 10 утра. К обеду результаты разведки были известны.
На вертолетах летали ученые, члены Правительственной комиссии. Так, около 17.00 26 апреля облететь на вертолете четвертый энергоблок ЧАЭС решили член-корреспондент АН СССР В.А. Сидоренко, академик В.А. Легасов и заместитель министра Минэнерго СССР Г.А. Шашарин. Они сделали два круга и произвели замеры. В факеле над реактором на высоте 140-180 м было 180 рентген в час.
Первые попытки забросать с вертолетов аварийный реактор мешками с песком, бором и свинцом были уже в полдень 26 апреля. Но в этот день мешки не долетали до реактора из-за высокой температуры восходящего воздушного потока. Наибольший эффект был 27 и 28 апреля”.
В 19.00 генерал-лейтенанту Антошкину в общих чертах изложили обстановку и поставили задачу с авиацией прибыть в район Чернобыля. Николай Тимофеевич послал свою машину в театр к командующему ВВС генерал-лейтенанту Крюкову (они всегда друг друга подстраховывали и знали, кто где находится). Решили, что ехать надо Антошкину. Обсудили, кого он должен с собой взять и что из техники перебрасывать в этот район.
– Я взял начальника химической службы с приборами и всем нашим снаряжением, какое положено брать в соответствующих случаях. Моим помощником из вертолетной авиации стал подполковник Нестеров (он был заместителем командующего по армейской авиации). Ночью он вылетел с полком в район аварии: утром ожидался туман, поэтому и решили вертолетный полк перевести ночью в г. Чернигов, на училищный аэродром, чтобы 27-го утром он уже был в Припяти.
Генерал Антошкин поехал домой, переоделся, попрощался с семьей. Забрал своего помощника и на военной машине УАЗ-469 убыл в направлении Чернобыля. Выехав на трассу из Киева, настигли колонну автобусов, да так и не смогли ее обогнать до самого Чернобыля. Эти автобусы были предназначены для эвакуации припятчан.
Уже за 18 километров от станции, выезжая из г. Чернобыля, они хорошо видели зарево. “На элементарном уровне разбираясь в атомной энергетике, я понял, что дело плохо, стало не по себе. Над реактором – дым. Психологическое состояние неприятное…”
К полуночи прибыли в горком партии г. Припяти. Он гудел, как улей, и видно, что – давно. Генерал Антошкин нашел первого военного – это был Герой Советского Союза генерал-полковнник Б.П. Иванов. Представился, а Иванов представил Антошкина Правительственной комиссии, Б.Е. Щербине. Николай Тимофеевич доложил, что полк перебрасывается в г. Припять, и к утру 27-го первые вертолеты прибудут.
В атмосфере было грозовое положение, над г. Припятью – туман, поэтому вертолетный полк перебрасывали в обход грозы. С рассветом первая машина приземлилась прямо на городской площади, между речным вокзалом и горкомом партии, около цветника. Ее привели полковник Нестеров и командир полка полковник Серебряков. Генерал Антошкин своей фуражкой дал им отмашку, где сесть, там и сели. Они привезли и полковую старенькую радиостанцию.
Члены Правительственной комиссии на этом вертолете поднимались над реактором, разведывали обстановку. Одновременно летчики отрабатывали методику выбора направлений для заходов, скорости и высоты полетов, чтобы в реактор можно было сбрасывать грузы, которые рекомендовали ученые. “Я убедился, что Брюханов – не трус. Он летал трижды, так трусы не поступают".
Какие именно грузы придется сбрасывать, летчикам сказали, но делать это не приказывали до тех пор, пока не было принято решение об эвакуации жителей.
Другие четыре вертолета Антошкин посадил на стадион, а потом еще на площади сажал сразу по три машины.
Летчики видели, что народ взбудоражен, люди спрашивают, в чем дело, небольшими группами стараются прорваться в горком, к Правительственной комиссии. Приходилось отгонять от вертолетов мужчин и женщин с детьми, даже с колясками – лезли поглазеть: “Генерал, жалко, что вертолет посмотрим, что ли?” Сами летчики ходили в респираторах и уже знали, что их машины заражены, около них фон был уже рентген в час: ветер дул как раз в этом направлении, через лес, который вскоре стали называть Рыжим.
– А они-то без респираторов, даже дети! Меня удивило, что атомщики ведут себя так легкомысленно. Но, вероятно, они не знали ситуации. К обеду жителям сказали, чтобы готовились к эвакуации. Заместители министров внутренних дел Украины и СССР отрабатывали систему эвакуации, как боевую операцию. После обеда она началась, и за 2 часа 40 минут все люди были вывезены. При этом высочайшую организацию показала милиция, – вспоминает генерал.
И на него гнетущее впечатление произвел вид города: таранька на веревочках сушится, белье на балконах, брошенные коляски. Все это бесхозное. Продуктовые магазины специально оставлены открытыми, чтобы население и оставшиеся разобрали продукты. Антошкину тоже предложили взять водку и вино.
– И жители, и я знали, что вина типа “Каберне”, “Алушта” выводят радионуклиды из организма, а водка ослабляет их действие – все было разобрано. Но вертолетчикам пить нельзя, особенно перед полетами. В авиации – самый сухой закон. Только в праздничные, субботние дни, и то чуть-чуть: летчик не должен баловаться вином. Таких мы просто выгоняем с летной работы.
Когда население было эвакуировано, вертолетчикам разрешили пробные броски. В оставшееся время до захода солнца они накидали 60 тонн – методика только-только отрабатывалась, да и вертолетов еще было мало. Мешки с песком часто приходилось грузить самим летчикам, так как гражданских помощников на подвеске почти не было. Случалось, они и отказывались, требовали специальную одежду и т. п.
Мешок весил 80-120 килограммов. Экипажи сами загружали их и внутрь вертолетов. Им помогал даже генерал Антошкин – при погонах и галстуке, но в обычной, легкой одежде. Все “вооружение” – респиратор, сбоку на ремешке радиостанция да в кармане дозиметр-”карандаш”. Г.А. Шашарин и Н.Т. Антошкин разъезжали в машине по зоне, выбирали подходящие карьеры для добычи песка и глины, вертолетные площадки.
Первый день рабочих полетов. Вот вертолеты взлетают, зависают над реактором. Бортовой техник привязывается страховочным поясом, открывает входную боковую дверцу, смотрит, что называется, невооруженным глазом вниз, в радиоактивный дым, на жерло реактора и кидает вниз мешок. Машина в это время – на высоте 200 метров (высота вентиляционной трубы – 150 метров), Со стороны видно, как вертолет, идя по прямой, над реактором вдруг проваливается, опускается – не хватает тяги двигателей, чтобы удержать высоту; 500-рентгеновый прибор зашкаливал...
После посадки первый бортовой техник прапорщик Вышковский бегал в кусты – его рвало. Потом – снова к машине в полет. “Ребята у нас хорошие”, – говорит Николай Тимофеевич. За один полет каждый член экипажа получал порядка пяти рентген, а бортовому доставалось и побольше. Во рту – вкус железа. Голоса сипят...
С заходом солнца экипажи вместе со своим генералом ушли на аэродром в Чернигов, где по его приказу уже были затоплены все бани и сауны для летного состава. А сам генерал всю ночь со своим штабом прорабатывали всевозможные вопросы, давал указания. “Летчики, думайте, как увеличить производительность”, – всем было ясно, что при таких темпах работы, какие были в первый день работы, будет заражен весь состав, но без толку. Летчикам он сказал, что над реактором полторы тысячи рентген: не измерял, а прикинул, как бы почувствовал – он не раз говорил о своей способности как бы оценить, ощутить опасность. Если там и не полторы тысячи, внимательность и осторожность не помешают. Категорически запретил “лаптями удивлять мир”, то есть – не раскачиваться, не баловать над реактором. Сказал, что “весь мир нам не простит, если мы уроним вертолет в район реактора или не туда сбросим груз – позор”. И сами летчики уже начали понимать, что собственно авиационная авария или нечеткая работа в такой обстановке просто немыслимы. Сознание личной ответственности скоро заполнило всех.
