Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 29 (всего у книги 42 страниц)
– Из 320 метров труб половина находилась в штольне, а другая половина – на улице, – рассказывал мне в 1986 г. Н.В. Дмитриев, – Ясно, что раствор с закладными элементами должен от насоса проходить безостановочно, только в этом случае он сохраняет свои качества.
“Запыжило” – и люди бежали поправлять дело: разбирали бетоновод, извлекали пробку, снова монтировали. И это – в условиях, когда время пребывания на рабочем месте может измеряться минутами. Пробки возникали часто.
Позднее из-за халатности оператора растворного узла, не промывшего насос, раствор начал схватываться уже в насосе. Пришлось его разбирать и зубилами выбивать схватившийся бетон. После этого раствор для плиты решили из-под Киева не возить, и готовить за пределами 3-хкилометровой зоны ЧАЭС. И все-таки пробки, пусть не в насосе, а в бетоноводах возникали часто. Тем более – когда бетон везли из Вышгорода.
– Однажды начальник управления Брудный, бетонщик Шибаев и я попали на заседание штаба Правительственной комиссии, – рассказывает рабочий Илюхин. – Входим. Говорит заместитель министра угольной промышленности Украины. Там же был наш Н.В. Дмитриев. Буквально по часам и минутам рассматривался график работ на разных участках. Наш график был расписан так, что опоздание в бетонировании на полчаса рассматривалось бы как ЧП – необходима непрерывность работ. Проходчикам также предстояло работать в поте лица. Мы как бы действовали в одной связке – напрямую зависели друг от друга.
– Вечер. Миксеры-бетоносмесители идут потоком из Вышгорода. И мы теперь дожидаемся их на перегрузочной площадке около железнодорожной станции Черевач, догружаем и отправляем на АЭС. Черевач находится километрах в полутора, перед прудами-охладителями. Затем миксеры должны вернуться... И вдруг – застопорило. Не возвращаются, – вспоминает К.Д. Яшин, начальник отдела снабжения “Гидроспецстроя”. – Это всех обеспокоило: значит, у наших бетонщиков на станции ЧП, скорее всего “запыжило” бетоновод на подфундаментной плите. С нами – начальник объединения Н.В. Дмитриев. Он и говорит: “Мужики, уже двенадцать ночи. Вы поезжайте, отдыхайте, а я все равно отправлюсь к реактору, на бетонирование плиты: эти работы – дело чести “Гидроспецстроя”. Завтра утром на штабе Правительственной комиссии мы должны будем доложить, сколько кубометров бетона уложено”. В ту ночь вместе с рабочими он действительно свинчивал и развинчивал эти трубы и не уехал, пока не пошел бетон.
В очередной раз “запыжило”. Рисковали вылететь из графика на целый месяц. Это понимали все. И приуныли.
– Хватит, мужики. Кончай бегать, – раздался тихий, спокойный голос Г.Н. Пупова. И он медленно направился к бетоноводу. Обстоятельно осмотрел, сделал, что нужно. И так же медленно вернулся. На него смотрели с восхищением и удивлением: в тех условиях такое поведение воспринималось, как нечто похожее на нахальство над стихией.
Именно в тот момент определилась оптимальная стратегия поведения бетонщиков. Они успокоились, сами решили работать на площадке дольше, только выходили туда реже. И это во многом решило исход всей операции.
Вместе со своим начальником В.М. Башмаковым приехали и другие строители из Нурекского управления (сейчас Башмаков – генеральный директор “Гидроспецстроя”); в частности, бригада Пупова – со строительства Рогунской ГЭС. Узнав о беде, всей бригадой предложили свою помощь. Опыта им не занимать: более 20 лет строили тоннели особо высокой сложности. Рогунские породы особенно рыхлы, да и расположены в зоне повышенной сейсмичности. Нужно большое умение, а порой и мужество для работы в таких условиях. Специализация этой бригады – монтаж арматуры и бетонирование оголовков и затворных частей тоннелей. Когда реально понадобились специалисты их профессии, всей бригадой их и отправили, по их же просьбе.
В Чернобыле Геннадия Николаевича ждало нечто, принципиально для него новое. Знал, конечно, какую плиту придется бетонировать; знал, что легко не будет. Но где соломку подстелить? На это никто бы не ответил. А он привык сначала все как следует рассмотреть, взвесить, распределить силы. Так поступал и прежде на Нурекской стройке, прославленной, между прочим, и благодари лично ему, Пупову. Каждый шаг вымеряли, приступая и к следующей Байпазинской ГЭС. Ее строили “под ключ” впервые в стране, опередив на несколько месяцев плановые сроки, сэкономив десятки миллионов рублей. И сдали объект на “отлично”. В Рагуне размах побольше, чем в Нуреке и Байпазе.
В июне 1986 г. нам с Пуповым поговорить не пришлось: не до разговоров было строителям, некогда, да и не хотелось. Работа требовала максимальной сосредоточенности, большого нервного напряжения, колоссальной ответственности. Отдых тоже был серьезным делом, он восстанавливал силы, снимал напряжение Надеялась повидать Пупова позже, в Москве, по дороге домой, да познакомилась только с его портретом на доске почета в объединении. И тогда выяснилось, что нет в “Союзгидроспецстрое” человека, который не знал бы его самого или о его работе в Таджикистане и в Чернобыле. Поэтому позже, услышав голос Геннадия Николаевича по телефону из Рогуна, я говорила с ним уже как со старым знакомым.
– Когда было труднее всего, и вообще, страшно было? – трафаретный, даже пошлый вопрос, задала просто для того, чтобы как-то завязать разговор.
– Да чего там, не страшно, – отвечает. – Дозиметристы рядом, медкомиссия, обязательное обследование каждые 10 дней, кормили хорошо. Трудно не было.
Каков вопрос, таков и ответ. В то время на Чернобыльской АЭС о радиационном фоне постоянно помнили. Этого требовала культура поведения. Просто сосредоточенно и упорно делали свое дело, и настолько делом этим были пропитаны, что, выезжая за пределы 30-километровой зоны, должны были переступать какой-то порог в своей душе, видя гуляющих людей, их мирный покой.
С другим настроением в Чернобыле делать было нечего и через год, когда главные трудности остались позади.
А вот о доме беспокоились, вероятно, потому что сами – на войне, и, чтобы освободить их от этого волнения, В.М. Башмаков организовал ежедневные телеграммы от родных: все, мол, в порядке. Каждый день в Рогуне в управление с этим сообщением приходили родственники от каждой семьи. Это было слагаемым успеха.
– Что запомнилось вам ярче всего, Геннадий Николаевич?
– Радость. Радость от того, что построили плиту не за 30, а за 25 дней, досрочно. Так же радовались досрочному пуску Байпазинской ГЭС в Таджикистане.
А ведь срок сооружения плиты был определен хотя и ориентировочно, однако очень жестко. Говорят, самим руководителям он казался нереальным. К тому же работу выполняли впервые в мире, все разве предусмотришь?
В экстремальной ситуации побеждает не только самый смелый и талантливый, но и самый уравновешенный.
– Помнится, лет десять назад на строительстве Нурекской ГЭС в бригаде Пупова мы внедряли новую установку для механизированной укладки бетона, – вспоминает главный механик Таджикского управления Гидроспецстроя А.С. Ефимов. – Нижняя часть тоннеля – лоток – должна была понадобиться уже в процессе строительства, ей предстояло выдержать большие нагрузки водного потока. Пупов разобрался в новой машине, сразу предложил ее усовершенствовать и настроил на новую технику свою бригаду. Бригадиру внедрять новое всегда непросто – он рискует, отвечает за успех дела, да и за заработок рабочих. Но этот бригадир сумел предвидеть, что им удастся с новой техникой втрое перевыполнять план. Не удивительно, что его всегда привлекают не прямолинейные, самые простые тоннели, а узловые, развязочные участки сложной конфигурации, арки. Их нужно сначала обшить металлом, а под него уж закачивать бетон. Привыкнуть к такой работе нельзя – двух одинаковых арок не найдешь, и прежние приемы работы не используешь.
Под четвертым энергоблоком ЧАЭС строители заполняли появившуюся емкость арматурой почти одновременно с шахтерами, которые выбирали породу. Когда понадобилось скоординировать действия свои и всех смежников так, чтобы каждый занимался своим делом, не мешая другому, это поручили Пупову. Он сразу почувствовал себя в родной стихии: организация работ, оптимальная расстановка людей и машин – это как раз то дело, от которого он получает особое удовольствие, как виртуоз от наиболее трудной музыкальной программы.
Дома он привык обсуждать в бригаде задание, каждого заставляет думать, и любой из его звеньевых – А.Ф. Саехов, В.А. Рыбин, П.А. Баранов – мог бы возглавить бригаду. Но здесь на обсуждение почти не было времени. Многое приходилось брать на себя.
Рассказывают, однажды в Рогуне в камере затворов первого строительного тоннеля не выдержала порода, начал медленно вываливаться солидный участок, да прямо в сторону бетонщиков, Разрешалось отступить, подождать, пока выровняют свод. А он рассчитал “за” и “против” и решил продолжать бетонирование, постепенно подбираясь под вывал, укрепляя, не давая ему упасть, Его рабочие этому не удивились. Даже новичков, влившихся в основной коллектив, он быстро настраивал работать с удовольствием, “за интерес”, а не за деньги – и люди охотно за ним идут, Ведь он сам первым берется за новое, быстро реагирует на любую несправедливость.
Однажды В.М. Башмаков, до того как стать туннельщиком – бывший шахтер – вдруг заметил, что деревянные стойки-опоры под потолком еще не забетонированной штольни стали немного сминаться. Это означает одно – проседание кровли, в данном случае штатной бетонной подреакторной фундаментной плиты. Нетрудно представить, что за этим может последовать. Ведь бетон – негибкий материал, может треснуть и... А тут еще между бетоном новой и старой плиты появился просвет, который должен был естественно появиться после затвердевания раствора. Цементаторы Л.B. Онищенко, В.И. Зотов и В.Н. Лебедев, работая по 15-20 часов и проявив чудеса героизма, сумели закачать необходимое количество раствора по контакту бетон-бетон.
В Чернобыле надо было продумать не только действия каждого рабочего, но и количество минут, а то и секунд, в которые можно эту работу выполнить без вреда для здоровья. В шахте смены продолжались по три часа, потом люди менялись. Пупов бывал в каждой смене по нескольку раз. Продлить период работоспособности исполнителя было не менее важно, чем выполнить задание. Но как этого добиться на территории ЧАЭС, где в большей или меньшей степени “светится” каждый метр поверхности?
Осознавая опасность облучения, они репетировали операции. Собиралась бригада, на стене развешивали чертеж-схему – и по ней каждому рассказывали, что именно по минутам он должен делать. Например, надо занести заранее заготовленный стержень каркаса под плиту. Вся бригада обсуждает ход операции. Стержни упаковывали в пакеты, нумеровали. Говорили: “Ты берешь стержень из пакета номер такой-то, бежишь в шахту и там устанавливать и завариваешь”. Отрабатывали по минутам, кто и где в штольне должен стоять. Это исключало излишнюю беготню в шахте и на сильно загрязненной поверхности земли.
В шахте под четвертым энергоблоком было очень тесно. Даже коренастому и гибкому, подвижному бригадиру Пупову нелегко было развернуться. И хотя радиационный фон с глубиной падал почти до нуля, но работать-то надо было и во входном коридоре, то есть почти у поверхности.
Можно представить обстановку: трубы в штольне находятся внизу, так сказать, на полу. Там же регистры – громоздкие, очень сложные трубчатые конструкции змеевикового типа. Они сконструированы так, что почти полностью занимают все пространство шахты. Не только изготовить, но и втащить, не повредив, в штольню такую конструкцию было делом весьма непростым. Как уже говорилось, шахтеры постепенно движутся назад по своей штольне, выбирая породу справа и слева. Рядом бетонщики со своим шлангом. Его головка изворачивается и норовит, как змея, вырваться из рук. Но этого нельзя допустить, чтобы не образовались наплывы бетона – монолит должен получиться идеальным по всей толще. А тут еще жуткая теснота и жара... И вдруг все останавливается: в трубопроводе образовался бетонный пыж. Хороши немецкие насосы. Говорят, “Путцмайстер” способен качать бетон на высоту до 300 метров. Но та летняя жара корректировала многие нормативы. Забитые бетоном трубы диаметром 100-120 мм просто неподъемны. А ведь их надо вручную вырезать, вынести и заменить новыми. Время дорого – все бросались с кувалдами.
– Да, не то что мат, туман стоял! Но это, знаете ли, помогало, – мнение бетонщика-трубоклада В.И. Илюхина. В штольне шахтеры, монтажники и бетонщики выглядели, как каторжники на картинах художника.
Однажды, когда в очередной раз забило трубу, и шахтеры дали вагонетку, чтобы ее вывезти, вдруг кто-то заорал им: “Помогайте!” – “А вы кто такой?”, – спрашивают. Ответил, что представитель из КГБ. “Вот тогда я и узнал, что эти люди среди нас”. Обратили внимание и на их петлицы – щит и меч.
Случалось, трубы забивало и на поверхности земли, тогда всю такую же муторную работу энергетики выполняли сами, притом на радиоактивно грязной территории. Бывало, работавшие на насосах вовремя замечали, что привезен плохой бетон. Говорили об этом своим “ангелам-хранителям” из КГБ. Шофер спорит, что он не виноват, вез издалека, от самого Киева, в жару... Разбирались. Иногда выяснялось, что водитель плохо осознал условии, не слишком торопился, да и попахивает от него вином и шашлычком. Качество бетона было жизненно важно: именно передержанный комьями забивался в бетоноводах.
...Отработав около двух недель, бригада Илюхина стала просить у начальства себе замену: устали. Но вместо замены нм прислали не людей, а список из 58 человек, на выбор. Это были окончившие курсы. Однако в списке нужных операторов бетононасосов не было. Вообще их было мало. На бетононасосе должен работать специалист, знающий, как управлять именно таким механизмом, в данном случае “Путцмайстером”. В управлении большинство рабочих владели смежными специальностями, ни людей все-таки не хватало. Вместо необходимых 8 экипажей в сутки практически набиралось примерно 6 экипажей. В новой смене профессиональных операторов таких насосов почти не было. Все до этого работали на гидронасосах, то есть небольших, для заполнения опалубки на высотных трубах и градирнях. Но они быстро обучились, и это к их чести.
Илюхинская бригада проработала со сменщиками еще три дня, чтобы те вошли в курс дела и могли работать самостоятельно.
– Практически мы подавали бетон на такое расстояние по горизонтали впервые в нашей практике. У Метростроя были люди, обслуживающие такую технику, но их почему-то не прислали, – рассказывает один из асов бетонщиков-трубокладов Н.В. Половинкин, – Бывало, мы уехали с реактора, отдыхаем – приезжает кто-то из начальства: “Ребята, пошли снова на работу, надо!” – Пошли, что ж делать, раз надо...
Сложности возникали очень часто. Например, нельзя было оставлять в бетонной плите куски дерева – они после гниения образуют пустоты. Поэтому все крепления, вообще деревянные элементы приходилось после использования извлекать. А крепления эти нужны были до последней минуты, пока не схватится бетон. По технологии же на процесс схватывания требовалось время.
Авторский надзор решал возникавшие проблемы. Случалось, что проектировщики сами включались в работу. Особенно активны были Пархоменко и Степанов. В принятии технических решений многое сделали Ю.Ф. Потапов и А.С. Нагапетян. Он пользовался огромным уважением всех, кто его знал. Александр Сосникович умер через два года. Немало сделали также бригадиры П.А. Карчевский, С.К. Григорьев, заместители начальника Таджикского управления В.А. Зотов, Л.М. Онищенко, В.Н. Лебедев, всех не перечислишь.
Даже сооружение опалубки, в общем не такого уж сложного устройства, в данной ситуации превращалось в немалую проблему Обычная щитовая не годилась – ведь сквозь нее надо пропускать арматуру и трубопроводы. Да и снимать ее можно только после того, как бетон выстоится, а времени нет. Решили применять неснимаемую армосеточную опалубку, которую изготавливали из арматурных стержней.
Энерговысотспецстроевцы организованно сделали большой задел по времени, это помогло им освоиться. И они сумели оторваться от графика вперед. Но это было не единственным условием успеха.
– Вы были секретарем партийной организации управления “Энерговысотспецстроя”. Сказывалось это в Чернобыле на вашей работе? – вопрос к Н.В. Половинкину.
– Я был не освобожденный секретарь, работал как все, в бригаде. Там думать об общественной работе не было времени. Мобилизационные лозунги, призывы были просто не нужны – люди сами прекрасно понимали, что и как нужно делать, и старались выполнить свою конкретную работу как можно лучше и быстрее.
Все старались как следует и быстро построить эту злополучную плиту. Да, кое-кого удерживали деньги – ведь за трехчасовую смену энергетикам платили 100 рублей (по тем временам в СССР – существенно). Средмашевцам и шахтерам почему-то значительно больше. Но главным стимулом были не деньги, а... да, да, патриотизм.
– А шахтеры двигались, как заводные, – вспоминает далее Н.B. Половинкин. – Никто не стоял без дела, все без марлевых повязок на лице – очень высокая температура. И организовано у них было все четко. Однажды вагонетка меня чуть не задавила. В штольне был уклон. Когда вагонетку выкатывали, то появлялась табличка: “Вход запрещен”. Входя, я спросил: “Давно она поехала под землю?” – “Да нет, только что”. – Я пошел под блок – вижу, что вагонетка идет прямо на меня. Я побежал. Оказывается, угольщики подшутили. Но они нам и помогали, когда забивало бетоновод.
Было очень много добровольцев из всех управлений “Гидроспецстроя”. Но даже если человек просто не отказался ехать в это пекло – тоже говорит о многом.
– Перечислить всех лучших участников просто невозможно, Все – лучшие, – считает главный инженер объединения М.Н. Рогозин. – Но я бы все-таки назвал заместителя начальника управления В.Б. Эткина среди самых первых. “Худших” было очень мало и говорить о них не хочется. Это всем противно.
Действительно, никто в 30-километровой зоне упрямо не хотел о таких говорить, тем более что их буквально единицы. Но, по-моему, стоит назвать их тоже, чтобы картина стала вполне объективной. Например, когда В.А. Брудный вернулся в Москву, за него остался главный инженер управления В.В. Журавлев. Он жил вне зоны в п.Зеленый Мыс, на площадке АЭС почему-то три дня не появлялся. Там за это время накопились производственные вопросы. Рабочие собрали свое оперативное собрание и выразили такому главному инженеру свое “фе!” На собрании был и М.Н. Розин. Он вынужден был извиниться за своего подчиненного, и Журавлев позднее услышал все, что ему полагалось услышать. Утром у столовой, опершись ногой о РАФик, Журавлев подозвал Илюхина пальчиком: “Жалуетесь!” – “Почему жаловались? Есть вопросы, вас нет, а искать мне некогда”. – “На Вас жалуются шахтеры, сдерживаете их график”. Проходчики, видно, получив какие-то предварительные “разъяснения”, подтвердили, что их задерживают. Илюхин достал свой график. Оказалось, вины энергетиков нет. Решили, что работать надо в содружестве. Инцидент быстро рассосался. Но рабочие на насосах так перестроили свою работу, что “завалили” бетоном, опередили шахтеров, и работа стала. Больше таких инцидентов не было.
В сентябре-октябре, когда обстановка улучшилась, и напряженность несколько спала, произошла некоторая фильтрация, точно отделившая тех, кто работает по зову совести.
За пределами 30-километровой зоны распространился правдивый слух о больших чернобыльских деньгах, о пяти окладах при работах непосредственно на четвертом блоке (а у средмашевцев в тех же условиях “традиционно” – еще больше, так как им оплачивали не 3 часа, как другим, а полные сутки). Правда, так платили только на особо загрязненных участках. Но, не разобравшись, в Чернобыль ринулись желающие легко заработать. Через месяц же у некоторых из них вдруг стали “болеть” тещи, жены. Словом, появились “объективные” обстоятельства, чтобы не ехать. Из Можайского экспериментального предприятия, которое готовит оборудование для “Гидроспецстроя”, кто-то не доехал до зоны. А двое-трое вовремя не вернулись из зоны домой – приходилось объявлять всесоюзный розыск: беспокоились. Во всяком случае, я не знаю ни фактов других, ни слухов подобного рода.
И сейчас можно порой услышать: “Они деньги получали за счет горя людей”. Но так говорили те, кто не бывал в Чернобыле. И не случайно всему, что связано с ликвидацией последствий катастрофы, была дана “зеленая улица”. Даже для междугородних телефонисток слово “Чернобыль” звучало, как пароль, Москву с Чернобылем связывали без очереди.
Считалось, что людям на ЧАЭС по тем меркам неплохо платили, хотя по мировым нормам это немного. Но спросите любого, и ответ будет един: если бы ехали именно ради денег, столько не сделали бы. Люди работали на совесть, с полной самоотдачей. По возвращении практически у всех, как выразился Ю.А. Бойков, возникало ощущение, подобное наркотику – тянуло снова и снова в зону. Почему? Он не ответил. Но, подтверждаю: то было всеобщее чувство солидарности и осознание своей полезности. Там была настоящая работа. И не удивительно, что несмотря на весь ужас Чернобыля А.М. Лейдер сказал: “Отрицательного было вот столько (показал на кончике пальца). А остальное хорошо”.
– Когда я показываю фотографию, которую там сделал на пропуск, люди удивляются – ты с сильного перепоя или из Освенцима? Очень усталый вид, – вспоминает Ю.А. Бойков. Мы с товарищем делили смену. Нас было два механика: в сутки получалось по 12 часов. Полагалось, кажется, часа по 3-4, но механиков в нашем управлении было меньше, чем рабочих. На любом участке на 4-5 прорабов полагается один механик. Механик-администратор отвечает за работу механизмов; и если что-то вышло из строя, надо быстро заменить. Иными словами, когда идет бетон, механик должен при этом присутствовать. А бетон должен идти круглосуточно. Электриков тоже было всего два. Словом, “курорт”...
* * *
...Вот мы говорим: Радиация, надо опасаться. А тогда не только вне Чернобыля, но и в 30-километровой зоне немногие знали, что это такое. Кое-кто поначалу считал, что радиацией начальство просто пугает, чтобы были осторожнее. У выполнявших особо опасные работы из-за коротких смен свободного времени были больше, чем у остальных. Они “экспериментировали”: например, в усадьбах созрела клубника. Можно ли ее есть? Набрали той клубники – “звенит”, и сильно. Помыли – почти чистая. Разрезали ягоду пополам – в ней прежний уровень радиоактивности. Еще помыли – снова нет радиации. Разрезали на четвертинки – первоначальный уровень.
Еще гидроспецстроевцы ловили рыбу. Ведь чем-то после работы надо заняться, если смена короткая. Катались на лодках. А вот в рыбе-то никакой радиоактивности не оказалось. “Жарили, засаливали – не потому, что голодны, а по обычной мужицкой привычке к рыбалке и природе”, – это из воспоминаний начальника отдела Днепровского управления В.И. Милованова, он отвечал за материальное обеспечение всех работ объединения при сооружении плиты.
– Работать было не страшно,– рассказывал рабочий Н.В. Половинкин.– Людям говорили об опасности, о вредности работы в условиях радиоактивности. Но и я и другие понимали, что, раз нас туда послали, надо делать дело. Только сейчас, по материалам прессы, по рассказам специалистов мы стали осознавать, какова была действительная опасность. А тогда мы просто выполняли свою работу. Не дай Бог произойти чему-нибудь подобному снова, поработавших там, наверное, второй раз и не послали бы. Но если бы я точно знал состояние своего здоровья без утаек доз и пр., тогда бы я задумался... И, вероятно, поехал бы снова. А так, не зная о своем здоровье практически ничего – нет, не поехал бы.
И сегодня немногие знают свои индивидуальные дозы, и не только рабочие. Медиков чернобыльцы также мало интересовали. Только лет через 6-7 после аварии большинству ликвидаторов, во всяком случае, москвичам стали настоятельно предлагать серьезные медицинские обследования, если надо – лечение. И на том спасибо.
