Текст книги "После Чернобыля. Том 1"
Автор книги: Ленина Кайбышева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)
Правительственная комиссия от всех руководителей жестко потребовала, чтобы их подчиненные ни в коем случае не набирали больше 25 бэр. Но работать-то надо... И рабочим говорили, что больше 25 бэр получать запрещено. Поэтому, сколько бы человек ни получал, ему писали меньше. Догадывались, но никто не возражал.
Позднее один начальник участка попал в больницу по обычному поводу – оказалось, что у него чуть ли не 200 бэр. Оказывается, его личный прибор неправильно показывал. А в накопителях-таблетках, выдаваемой дозиметрической лабораторией, порой вовсе ничего не лежало: заводской брак. “У меня лично дважды накопитель ничего не показывал. Вскрыли – а они не заряжены, брак. Я знал людей, которые, убедившись в несерьезности этих таблеток, просто не сдавали их в лабораторию” (В.А. Брудный).
– Мне было очень жаль солдат, мальчишек по 18-19 лет. – Вспоминает В.Т. Видинеев, – Мы хоть как-то были защищены, и рабочая смена ограничена. И душ после работы. А у них и защиты никакой, да и кто там следил, сколько времени они работали. Расстояние от нашего укрытия до реакторного отделения четвертого блока – 250-300 м, а до третьего блока – 130 м. Мы старались выполнить работу побыстрее, потому что даже в укрытии “светило” 70-100 мр/ч. А на улице и до стены третьего энергоблока было 3-10 р/ч, а то и выше. За несколько лет до Чернобыля я работал в отделении милиции г. Москвы, прошел соответствующие курсы и даже выезжал на тренировочные боевые действия в Ярославскую область как начальник радиационно-химического поста. Поэтому отчетливо себе представляю, к чему могут привести все эти дела. Из нашей группы в 50 человек, работавшей в 1986 г. на плите, трое уже умерли (разговор происходил в 1990 г.).
– Наши дозиметры-“карандаши” зашкаливало при выходе из штольни практически сразу, особенно при приближении к бетононасосам. У меня такое сложилось впечатление, что угольщики и Средмаш заботились о своих людях больше, чем Минэнерго. Многим энергетикам приходилось и по городу Чернобылю ходить пешком до столовой, тогда как большинство ликвидаторов ездили по городу на машинах, чтобы избежать лишних бэров, – впечатление начальника тоннельного отдела “Гидроспецстроя” С.Б. Сахарова.
Все технические вопросы решал организованный в мае 1986 года комплексный отдел института Гидроспецпроект. В Москве под руководством Л.И. Малышева осуществляли проектирование по всей программе. Чертежи и разработки шли буквально с колес. В Чернобыле их принимал и корректировал по месту сотрудник института Потапов.
Ряд профессиональных экспертиз, а также практика последних лет показали, что принятые в Чернобыле решения руководителей Союзгидроспецстроя были правильными, обоснованными.
– Начальник объединения Н.В. Дмитриев был истинным стержнем всей программы работ Союзгидроспецстроя, связанных с катастрофой в Чернобыле. Он дневал и ночевал в 30-километровой зоне со всеми вместе, возможно, схватил там бэров больше других, – мнение инженера отдела материально-технического снабжения ВПСМО В.И. Лагодиенко.
– В мою смену из руководства объединения были Розин, Брудный, Лейдер. Все они нормальные люди. Короче, все там было нормально – в устах рабочего Н.В. Половинкина это – высокая оценка как людей, так и налаженного ими порядка.
Между тем жизнь в Чернобыле была далеко не курортной. Первая партия “Гидроспецстроя” по приезде в зону поселилась в городском клубе, где уже стояло 100-200 коек. Затем людей расселили в бывших служебных помещениях, которые стали постоянным жильем для командированных из этого объединения. Большая часть разместилась в г. Чернобыле – там, на р. Припять есть остров, на котором до аварии располагался завод – ремонтная база речного флота. Распечатали помещение клуба. Из большого зрительного зала вынесли стулья и поставили раскладушки. Еще на острове было четырехэтажное здание с душевыми и медпунктом. Там спали на раскладушках в помещении бывшей раздевалки, которая была устроена для своего времени оптимальным образом: в центре здания душ, а вокруг раздевалки. Теперь же душ работал с полной нагрузкой, а натрудившиеся за день под его аккомпанемент отдыхали. Вообще кровати ставили всюду, где это было практически возможно.
Это место между собой так и называли: Остров. Местные жители, которые теперь временно работали на острове, верили, что они вернутся жить в свой родной город и будут работать на своей родной атомной станции. На остров приезжали и представители местного судоремонтного завода. Увидели, что командированные ищут там что-то для своих механизмов (гидроспецстроевскую производственную базу в г. Припяти кто-то тоже разграбил, словно Мамай прошел: замок сбили, на складе все разорили, растащили). Судоремонтники возмутились: “Не трогайте здесь ничего. Мы вернемся, завод будет работать!..”. На острове же разместилась столовая, и кое-какая база. А штаб – неподалеку на берегу.
Другая группа жила в детском садике г.Чернобыля – в комнатах по 30-40 человек. Туда каждые 3-4 часа приезжали люди со смен. “Самое жуткое было то, что утром встаешь – видишь детские игрушки повсюду в коридоре, в туалетах, в раздевалках. Они разбросаны. Только через месяц после приезда хоть немного стали приходить в себя от основной работы и стали все это убирать в подсобные помещения” (М.Ф. Шведенко, бурильщик скважин).
В детском садике жили и женщины, в частности, Светлана Владимировна Калачева, начальник отдела кадров Днепровского управления: “Поразил мертвый город. Запущенные старые сады, распахнутые окна и калитки. Нас было всего две женщины: главный маркшейдер штаба Ереванского управления Нина Ивановна Гущина и я. Только мы вдвоем и жили в маленькой комнатке. Мне с утра нужно было записать, кто на какой участок направлен, какие у него инструменты, сколько часов каждый работал, сколько мужчин, сколько женщин, какие специальности. Потом в течение дня нужно съездить, самой и проверить, всем ли действительно люди обеспечены, не простаивают ли из-за недоразумений.
Многие жили в здании школы в Чернобыле, неподалеку от здания бывшего горисполкома. Точнее – в помещении бывшего спортзала. Сдвинули в сторону спортивные снаряды, поставили кровати...
Чернобыль, городок прежде очень приятный, теперь у бывалых мужчин вызывал ужас: в нем не было жителей. “На город Чернобыль я не мог смотреть без слез, врагу такого не пожелаю”, – говорит мужественный человек, ас в своем деле бетонщик В.Т. Виденеев, – “Лично я считаю, что работа в чернобыльской зоне хуже, чем в Афганистане. Душмана можно увидеть, наконец, спрятаться. А здесь опасность не видно, не чувствуется и не знаешь, откуда шибанет”. “Мне особенно запомнился запах клубники в городе. Идешь мимо, а в любом дворе ее полно. Едешь на работу – и с левой стороны кладбище, стоит крест, большой, высокий, издали видный и тоже словно покинутый. До сих пор перед глазами”, – вспоминает ведущий инженер отдела главного механика Ю.А. Бойков. Куры ходили голые около штаба на острове – питались опадающими яблоками, грушами. За курицей ходил выводок тоже голеньких цыплят. Мы наблюдали за ними: сегодня их 12, завтра суставы оказываются раздутыми, послезавтра уже трех нет. Свиньи ходили по острову бесхозные, потом через некоторое время околели, в том числе и та, которую подкармливали энергостроители. Ее прозвали Рентген. Свинья была черно-белой породы. Бежала навстречу наладчикам, стала как бы своей. Из-под забора то здесь, то там вылезали крошечные цыплята, котята. И все это бесхозное, безнадзорное, никому не нужное”.
– Однажды вечером вышли мы покурить, подышать свежим воздухом. Взяли в руки дозиметр. И вдруг навстречу вышел огромный кабан. Мы ему сунули в щетину датчик дозиметра, в ушах затрещало, словно непрерывный гул: на щетине 70, под брюхом более 120 мр, – рассказывает В.Б. Сахаров, начальник отдела Гидроспецпроекта.
По р.Припять плавали голые, без перьев гуси. Есть их было нельзя – птицы кормились донными организмами, которые интенсивно накапливали радиацию.
Лично меня в июне поразили опустошенные глаза взрослых кошек. Обычно они сидели около своих калиток и не пытались подходить к людям, осознавая свою отрешенность. Уже знали, что никто не позовет, не погладит (шерсть накапливает радиацию).
Жутко было смотреть на безлюдные хаты г.Чернобыля. Вот приоткрыта калитка усадьбы, и в ней застрял холодильник: его, видно, хозяева хотели забрать с собой, но узнав, что ничего брать нельзя, бросили. Они открывали ворота и выпускали на все четыре стороны скотину, собак, – не пропадать же им, жалко животных. Город Припять тоже был совершенно пустой, бродили по городу кошки, собаки, козы.
Дождей не было, но кусты, деревья были такими зелеными, а листья – сочными, наполненными! Однако никто не рвал созревающую черешню или клубнику.
– На меня наиболее сильное впечатление произвели пустующие деревни, – вспоминает М.Н. Розин, – В одной из них мы всегда видели аиста в гнезде. И вдруг он пропал. На душе стало еще тягостнее... Какова же была нечаянная, даже можно сказать почти нежданная радость, когда в этом гнезде появились не только аист, но и аистята! Поняли, что жизнь – продолжается.
– У меня на всю жизнь осталась в памяти семья аистов на шесте, стоявшем на той избе в Копачах, где мы бетон перегружали. Сначала, видимо, погиб отец – недели две аистиха кричала, звала – он пропал. Это было в июле или августе, потом я видел, как она взвилась, сложила крылья, упала на землю и разбилась Дети в гнезде несколько дней кричали и тоже околели – их крик до сих пор в моих ушах. Аисты ведь питаются мышами. А мыши были радиоактивными, – вспоминает А.М. Лейдер.
– В Чернобыле курочка вывела шестерых цыплят, сама облезлая, она их привела к нам. – Мы их кормили “на убой” несколько дней, потом, видимо, собаки съели и ее цыплят. На следующий год я уже не видел ни той курочки, ни аистов, ни цапель. Куда делись, не знаю, – рассказывает Ф.Г. Халиулин.
– О наличии радиации говорил только вид редких прохожих, одетых в форму усиленной защиты. У нас был хороший дозиметр, которым мы проверяли радиацию в помещении и около него, в траве, в кроне деревьев. Фон в помещении был 0,1 мр/ч. На улице сильно возрастал: вблизи тропинки в траве достигал уже 25-30 мр/ч, в кроне деревьев – до 40. А когда ложились спать, ради интереса подносили счетчик то к окну, то в другие участки помещения. У окон радиация всегда была выше. Чтобы не приносить ее с улицы, мы у порога всегда переодевались в домашнее. Кроме того, раза два-три в день делали мокрую тщательную уборку, – вспоминает С.Б. Сахаров.
В “Гидроспецстрое” был ответственный за то, чтобы люди не переоблучались. Однако и сам начальник “Энерговысотспецстроя” В.М. Брудный, как и работавшие в ряде других организаций страны, до сих пор не знают свои полученные в мае и июне дозы. А вот те, кто приезжал в зону позднее, получили справки об индивидуальных дозах, правда, мало соответствующие реальности. Однажды доверительно спросили дозиметриста, зачем он и его коллега занижают индивидуальные дозы. “Понимаешь, народу не хватает в зоне, работать будет некому”. А ведь кто-то, наверное, отдал такой приказ, пусть не письменно, а устно. В одной из газет прочла о журналистском расследовании – пишут, что автора этого “гениального” распоряжения так и не нашли, хорошо законспирировался.
Мало же знали некоторые начальники свой народ! Да он бы под пули пошел ради защиты Отечества, не щадя живота своего и не сожалея ни о чем. А так – на душе у многих остался неприятный осадок: обманули, оскорбили... И население многое бы простило, если бы людям объяснили обстановку, научили, как себя вести и не обвиняли в радиофобии. Люди по-настоящему ждали только этого.
В столовые без дозиметрической проверки никого не пускали. Что было хорошо – так это питание. Его сразу организовали руководители объединения. Завтрак, обед и ужин в сумме стоили до девяти рублей, то есть немало. Но для ликвидаторов они были бесплатными, как и одежда, и жилье. – Война! Кормили обильно, вкусно и разнообразно: “Так хорошо, что я мог съесть только треть того, что получал”. Были и апельсины и яблоки, овощи, разные напитки. Работал буфет. Общепитовские бригады были из Харькова, из других городов, но подконтрольны энергостроителям. Их вызвали 25 июня на бюро горкома партии и за состояние столовой на острове объявили благодарность...
Но никто на этих харчах не поправился из-за постоянного физического и нервного напряжения.
Многие руководители объединения жили на Зеленом мысе, на даче О. Антонова. Там жил и заместитель Министра Ю.Н. Корсун – занимали летние домики бывшего детского сада. Нередко возвращались в двенадцатом часу ночи – повара дожидаются, подают поесть. Вина, водки не было. “Пьяных я вообще не видал – какой же работник после выпивки? У нас в объединении это вообще не заведено”. (А.П. Бабин, водитель).
1600 человек из объединения “Гидроспецстрой” перебывали в Чернобыле менее чем за три месяца. Только из одного подразделения “Энерговысотспецстрой” – около четырехсот.
Сам факт, что “Союзгидроспецстрой” одновременно собрал на чернобыльской площадке представителей более десяти своих управлений из разных регионов Советского Союза, было оригинальным решением, хотя и единственно верным. Еще требовались незаурядные организаторские способности даже на то, чтобы их рационально расставить, оптимально загрузить работой и поддерживать в людях дух взаимопомощи. Не менее ценно и то, что люди помогали друг другу. Тут особенно проявилась сплоченность всего коллектива Гидроспецстроя. Любую работу выполнял тот, кому она поручена, независимо от ранга. Никто не говорил, что это – не его дело.
В помощь строителям были прикомандированы два полка воинов запаса: водители, сварщики, экскаваторщики, слесари. Позднее работали и солдаты срочной службы.
– Все работали здорово, – так охарактеризовал тот жизненный период начальник отдела специальных подземных работ объединения С.Б. Сахаров. – И не по 12 часов, а столько, сколько нужно. Проектировщики спали и работали в одном и том же здании в г.Чернобыле. Всегда бы так – во взаимодействии с проектировщиками и практиками, Другими отраслями: Минуглепромом и Средмашем, причем независимо от ранга.
Никто не становился в позу, не защищал амбиций. Просто выбирали оптимальный вариант решения. Например, более технологичными сделали радиаторы охлаждения, а конструкцию армокаркасов изменили уже в процессе подготовки проекта работ. Заменили и первоначально предложенные проектировщиками материалы на те, что имелись в наличии, но не уступали по качеству. Все это ускоряло и проектирование, и строительство.
Обстановка на станционной площадке была довольно впечатляющей. К самому развалу четвертого энергоблока подходить было практически невозможно из-за высокого радиационного фона. Однако плиту следовало соорудить именно под ним.
Никто вначале не знал, какова температура днища реактора. Лишь 22 мая, когда в бассейн-барботер проникли люди, выяснилось, что он в действительности далеко не раскален.
Но – по порядку. Донецкие и тульские шахтеры начали проводить штольню под действующим фундаментом: вручную рубали грунт, вручную выталкивали его на поверхность по рельсам в вагонетках.
Около выхода из шахты энергетики грузили вынутую породу, находясь в обитых свинцом обычных танках Т-70 и Т-72 без орудий. Но “эта зараза” радиация прошивала броню. БТРы тоже были отделаны свинцом.
Роботы не годились: сходили с ума. Спешно на Челябинском заводе изготовили 2 радиоуправляемых бульдозера. Надеялись, что они будут грунт собирать в кучи и потом грузить. Оператора посадили в кабину, тоже изолированную. Он дает команды “назад”, "вперед”, “влево”, “вправо”. А бульдозер упрямо прет только прямо! Прямо к бассейну-охладителю. Так в воду и ушел... Потом специалисты объяснили, что электронику прошила радиация, и она при этом отказала. Иностранные роботы, электронные часы, маленькие карманные радиоприемники на батарейках – все глохли.
Ждать, когда шахтеры закончат свою часть, означало надолго тянуть выполнение всей программы. Решили максимально технологически совмещать работы всех трех организаций. Это означает, что шахтеры, монтажники и строители должны находиться в узкой штольне одновременно, каждый со своим делом, то есть по пятам шахтеров – монтировать оборудование (регистры, теплоизоляцию, контрольно-измерительные приборы) и укладывать бетон.
* * *
Итак, как я уже говорила, сценарий в целом был таков: первую штольню, диаметром менее трех метров, начали от стены реакторного отделения третьего энергоблока – наиболее удаленной от развала. Затем провели ее под пространством между двумя блоками и далее под всем четвертым реакторным отделением, до противоположной его стены. И уже оттуда следовало как бы пятиться назад, а также заходя вправо и влево, постепенно, этапами. Через каждые три метра штольни укрепляли деревянными стойками, как в глубокой шахте.
Первой рабочей бригаде энергетиков (9 человек) предстояло очень ответственное дело: на открытой территории перед третьим энергоблоком подготовить площадку под бетононасосы, их установить, смонтировать бетоноводы, словом – обеспечить всю монтажную линию для дальнейшего бетонирования подреакторной плиты. Первым делом начали сооружать укрытие, способное обезопасить людей от радиации. Рабочим обещали в помощь 20 солдат, потому что работа предстояла очень трудоемкая – ведь начинать надо было с нуля. Но солдат на первом этапе почему-то не было.
– От радиации у всех садился голос. Я даже неделю не мог позвонить домой, потому что меня бы не услышали. Примерно на третий день по приезде я сутки вообще ничего не говорил, – рассказывает Ю.А. Бойков, ведущий инженер отдела главного механика объединения.
У многих первые дни были проблемы с памятью. Это сразу заметили и учитывали.
– Да, общая картина страшная. Тяжело было работать, Вообще находиться в этой зоне – дышать было трудно. – Вспоминает А.М. Лейдер, заместитель начальника управления “Энерговысотспецстроя”. – Слезы, сопли не переставали литься, сколько простыней разорвали на носовые платки! Жилищные условия были удовлетворительные: на своем острове мы спали на раскладушках, которые привезли из Москвы, как и постельные принадлежности. Уборщицы не было. Выделял постельные и другие принадлежности “Энерготехкомплект” Минэнерго СССР. Но особо гнетущее впечатление на всех производил вид станции (многие прежде здесь возводили градирни и выполняли подземные работы), г. Припяти и г. Чернобыля.
Трагедию переживали очень тяжело. Но надо спасать и города, и станцию, и свою землю, и планету – так понимали задачу все. И верили, что это – возможно.
Временную защитную стенку у торца IV корпуса, под углом к четвертому блоку сделали из бетонных блоков, просто ставя их один на другой, без цементирования. Профессиональных “асов” такая “халтура” раздражала. К тому же, им не дали кран, а всего лишь автопогрузчик. Конечно, он поднимал и устанавливал четыре яруса бетонных блоков. Но, во-первых,– не выше. Во-вторых, автопогрузчик поворачивался значительно медленнее, чем автокран на базе автомобиля МАЗ. В окрестностях четвертого блока в тот момент никаких кранов не было. А рабочие не знали, что в этом месте самым важным был фактор времени, непосредственно у стенки людей быть вообще не должно.
Радиационный фон на месте этой стенки рабочие не знали. “Мы еще там походили, постояли с полчаса, дожидаясь автопогрузчика”, – Им было невдомек, какое великое дело они совершили.
Позже эта стенка позволила энергостроителям на самом развале возвести первые семь метров внешней стены саркофага, без которой средмашевцы отказывались приступить не только к его крупномасштабному сооружению, но и к проектированию. Через годы в разговоре выяснилось, что гидроспецстроевцы считали эту стенку только своим подспорьем.
Иванковский кран появился позже, когда в 50 и 150 м от четвертого энергоблока начали строить домишки – укрытие для тех, кому предстояло работать на бетононасосах. Изнутри их обшивали свинцовым листом. Рабочие не знали и того, что их начальники защищали их интересы, как львы. Но не все получалось так, как хочется.
Ближе 50 метров от устья штольни на поверхности земли размещать бетононасосы было невозможно из-за тяжелой радиационной обстановки. Но в общей сложности бетон должен пройти расстояние более 300 метров. В Советском Союзе бетононасосы с такой дальностью не выпускались. Пришлось купить в ФРГ мощные “Путцмайстер” и “Швинг”. Их установили в 130 метрах от котлована. От насосов по земле параллельно зданию машзала повели два бетоновода. Но прежде постелили на землю свинцовую плиту толщиной 20 мм и поверх нее – площадку из бетонных плит, установили временное укрытие – “бочку”, там и отдыхали.
Когда вели бетоновод, от рабочих потребовался максимум изобретательности. Неподалеку от насосов стояли какие-то станционные здания. Площадку вокруг них солдаты в это время очищали от грунта – дезактивировали. Получалось так, что защитное сооружение и насос перекрыли дорогу крану для прокладки трубопроводов. А они довольно тяжелые. Но делать нечего, пришлось их монтировать вручную, с помощью рабочих из других подразделений Минэнерго, бывших жителей г. Припяти. Использовали не целые трубы – слишком тяжелы,– а обрезки, но и те приходилось ломами потихоньку кантовать, чтобы установить на место. У рабочих были защитные “лепестки” и хлопчатобумажная одежда, Но в майскую жару, да еще на физически тяжелой работе никто о себе не думал – сбрасывали и “лепестки”, и одежду и работали по пояс голые.
Теперь пришло время монтажа трубопроводов, которые будут работать под землей. На поверхности трубы собирали в плети и затаскивали в шахту.
Бригадиром на I этапе стал Ю.Н. Шабаев. Однако вскоре на собрании рабочие сместили Юрия Шабаева. Бригадир должен был помимо своей работы вести и всю документацию, в том числе отмечать в табеле часы фактической работы, ведь – это деньги. А главное, страдало самолюбие. По характеру он замкнут, не любит, когда спрашивают, что именно он там пишет.
Он был объективен. Но “тайны” нервировали.
Вернулся Шабаев из Чернобыля с орденом “Дружбы Народов”. “Хороший человек”, – так сегодня говорят о нем рабочие управления. По мнению многих, можно было наградить практически всех: понимали, что “мы – не в Ялте”.
Итак, произошел бунт “на корабле”, хотя и вполне спокойный. Тем не менее, выбрали Илюхина. “Швинги” и “Путцмайстеры" он обслуживал восемь лет, дело знает. По характеру Илюхин строг, но точен. Главное – окончив работу, каждый рабочий имел на руках свой табель, претензий никаких. Однажды поехали рабочие на базу Днепровского управления в Вышгород за расчетом (теперь оно служило базой всего объединения) и просидели там два дня. Постановление Совмина предписывало оплачивать в день три часа работы в особо опасной зоне – чтобы люди там не задерживались. А они в действительности работали дольше трех часов. Главбух этого не понял и уперся: “Платить буду за три часа и все!” Но он попал на Илюхина. Тот связался с Чернобылем, непосредственно с главным инженером объединения М.Н. Розиным и сказал, что если им объективно не оплатят работы, то они вернутся в Чернобыль и отправятся в Правительственную комиссию. Розин приехал в Вышгород на следующий день. Быстро разобрались, как же платить.
Илюхин с оператором бетононасосов, своим сменщиком и правой рукой П.Рябощуком сидели над душой у бухгалтера и промеряли каждую цифру по всей бригаде. “Петя – человек не унывающий, одессит, юмор у него льется через край. Шутки вылетают просто автоматически, и повторить их я не в состоянии. Словом, одессит. И очень хороший человек. Однако это делу – не помеха”,– Илюхин.
Строители по-свойски называли громоздкую железобетонную монолитную плиту плашкой. Поскольку шахтеры выбирали породу сразу на оба сектора – справа и слева от штольни, то на первом могли работать одновременно и те, кто укладывал арматуру, и те, кто затем укладывал трубы для охлаждения и обкладывал их графитом. А шахтеры в это время продолжали свое. И так – круглые сутки, по непрерывной цепочке шахтеры и энергостроители проходили сектор за сектором.
Выяснилось, что под четвертым блоком грунт все-таки прогревается до 50-70 °С. К этому добавим неимоверную тесноту, работу сварочных аппаратов и отсутствие вентиляции. Примерно через каждые 25-30 часов повторялись пусть небольшие, но выбросы из реактора. А для работающих в шахте и около нее это означало, но в реакторе произошел очередной микровзрыв. Это действовало на нервы. Реактор стал затихать только к концу 1987 г.
Энергетики и шахтеры работали по пояс голые, чуть ли не кипели. И хотя в шахте радиация почти сходила к нулю, да и работа в обычных условиях была бы не слишком тяжелой, но жара делала ее почти невыносимой. Нечем было дышать. Люди сменялись каждые 20 минут, дольше не выдерживали. А на улице у входа – фон 3-12 р/ч.
25 мая начался основной ратный труд – бетонирование подфундаментной плиты. Составили график работ. Работавшие на насосах разбились на группы. Предполагалось, что в “первой” зоне, то есть на станционной площадке, работа продолжается 3 часа в сутки. Но “первых номеров”– главных операторов бетононасосов – поначалу оказалось только 8 человек, больше не нашли. А агрегатов два. Экипаж бетононасоса – 3-4 человека: машинист, помощник и тот, кто принимает из миксеров бетон. Сама собой получилась двойная норма работ – и официально стали работать по 6 часов, так фиксировалось и в табеле. Но на деле выходило даже не по 6, а, случалось, и по 9 часов и больше. Этого требовала фактическая технология бетонирования: она должна быть непрерывной. К тому времени бетонные заводы в зоне еще не построили
К бетону подфундаментной плиты требования предъявлялись жесткие: он должен быть жаростойким и антикоррозионным При этом укладывать его следовало так, чтобы не было даже малейшей щели между вновь уложенным бетоном и бетоном существующего фундамента. Это усложняло процесс, так как требовало дополнительно, после уже выполненных бетонных работ вновь устанавливать трубопроводы и цементировать щели, неизбежно возникавшие после схватывания свежей бетонной смеси.
Сухую бетонную смесь делали под Киевом, в Вышгороде. Ее везли “чистыми” бетоновозами до с. Копачи, у крайнего дома, в километре от главного корпуса ЧАЭС был перегрузочный пункт, где смесь перегружали в радиоактивно загрязненные местные миксеры, добавляли туда воду согласно технологии и привозили на реактор. Бетон принимали круглые сутки. Его пластичность должна была соответствовать климатическим условиям и расстоянию до места укладки. А потом насосами качали на расстояние 300 м.
На конце бетонопровода в шахте был 6-метровый гибкий шланг. Когда кончалось бетонирование какого-то сектора, заполненный раствором шланг надо было перекидывать в следующий. Этот процесс занимал 20-25 минут. Гибкий конец был тяжел, Собирались втроем-вчетвером и под команду одного перетаскивали шланг. Чтобы из него после каждого этапа понапрасну не выливался бетон, хватали любую тряпку, которая оказывалась под рукой, и затыкали отверстие. Случалось, что это была майка, рубаха. Но об этом никто не задумывался.
Бетон приходил очень высокой марки – 400 и 500. И за минуты, что перекладывали шланг, он в трубах застывал. А иногда исходно он оказывался более густой, чем нужно. Для сооружения градирни или трубы он бы годился. Но температура в штольне в под реактором была высокой, и бетон нагревался и схватывался уже в момент, когда его начинали толкать насосом по бетоноводу. Потребовались время и опыт, чтобы рабочие научились до подачи в насос доводить раствор до нужной кондиции. Качество бетонной смеси было единственным больным местом – бетон подходил к зданию уже буквально горячим, успев нагреться в 30-градусную летнюю жару еще по дороге. Бетоноводы и на земле забивало, если работы прекращались по любой причине.
На поверхности земли трубы можно расстыковать в одном месте и выдавить бетон на землю. А в штреке выдавить некуда. Застывал же он обычно на выходе, то есть при заполненных трубах. Значит, в штреке надо весь трубопровод разобрать, вывезти на вагонетках или вынести на руках на поверхность и затем прочистить или выбросить трубы. Это происходило так часто, что, в конце концов, пришлось взамен утраченных использовать водопроводные трубы, оказавшиеся неподалеку. В очередной раз “запыжило” трубопровод. Находившиеся тут же начальник объединения Дмитриев и начальник его управления Брудный надели рукавицы и вместе с рабочими потащили тяжеленную трубу.
– Дело ли генерала тащить пушку? – спрашиваю у рабочего Н.В. Половинкина.
– Да, их дело – отвечать за людей, организовывать работу, обеспечивать всем необходимым. Но в Чернобыле никто не считался ни с чинами, ни со званиями. Если нужно, большие начальники помогали рабочему и при этом не комплексовали. Война, одним словом. Выявилось, кто есть кто. Немногие вдруг начинали "болеть”, как говорится “косить”, чтобы в зону не идти, а остаться на острове. Большинство – наоборот, если надо, отстояв свою пахту, оставались на другую.
Оборудование для сооружения плиты (бетононасосы, трубы) принадлежало “Энерговысотспецстрою”, и работали на нем люди этого управления. Притом они были в этом деле ведущими. Поломок практически не было. Когда под плиту пошел первый бетон, и трубы “запыжило”, главный инженер М.Н. Розин не спал сутки. Очень переживал Дмитриев. К нему никто не подходил, сочувствовали.
Нет строительного материала более капризного, чем простой бетон. Он способен до времени затвердеть, а размочить нельзя – меняются свойства. Его надо укладывать постепенно, равномерно, чтобы застывал с постоянной температурой. А он способен при затвердении саморазогреться даже в мороз. Но в том-то и заключается талант бетонщика, чтобы добиться образования однородного монолита. В Чернобыле в этом монолите еще “запекали” множество металлических закладных элементов, арматуру, датчики. Для бетонирования строили опалубку. И это “железо” тоже поручили “Гидроспецстрою”. “Свои” бетонные заводы тогда еще не построили, бетон привозили аж из-под Киева, а раствор делали в нескольких километрах от ЧАЭС, в миксерах в летнюю жару. А потом насосами качали на расстояние в 300 метров.
