Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 44 (всего у книги 47 страниц)

– Умудренному жизнью человеку ответ приходит сам собой: Бог создал церковь ради того, чтобы все Ему служили, и чтобы Он смог всех облагодетельствовать и взять в свой рай, – сказала Жанна.

– Служили ему? Себе противоречишь. Бог создал людей свободными! А хитрые люди церковь придумали для закабаления. Твоя версия мне ясна. Хотелось бы понять вариант, исходящий от героя книги. А по сути дела – от автора. Он написал: «Весь мир есть Бог» и еще что‑то в таком же духе… Где‑то что‑то в этом духе я уже слышала… Объяснил бы просто, честно и откровенно, а то… понимай его, как хочешь, – пожала плечами Аня.

– Перенес бы разговор с небес на землю, – усмехнулась Инна.

– Не боишься «оскорбить» иную точку зрения? – недовольно засопела Жанна из‑под подушки.

– У нас плюрализм. Погрыземся? – пересиливая изнурительную зевоту, весело предложила Инна.

– Растолковал бы эти свои слова, может быть я и поверила им. А просто так постулировать и преподносить религиозные истины как аксиомы мне не надо. Светские лозунги надоели. Инна, как ты поняла слова матери священника о его жене: «Бедная, бедная Наталия»? – спросила Аня.

– Однозначно. Мать, предрекая их развод, искренне жалеет невестку и тем самым возлагает вину за развал семьи на своего сына. Честная добрая женщина. Не всякому дано заглянуть внутрь души другого человека. Она сумела, – ответила Инна.

– А какой смысл автор в эту фразу вложил? К чему он ее в книге привел?

– Не знаю. В тексте он ушел от разъяснений. Скользкий тип. Может для того, чтобы подчеркнуть праведность и справедливость в характере своей матери? Тогда это ему удалось.

– Но себя‑то он этим «опустил». И даже не понял? – удивилась Аня.

– На том и сойдемся.

*

– Инна, тебя не покоробило, что автор чертыхается? – спросила Аня. – Меня это шокировало. Я после детдома некоторое время жила в семье дальних родственников. Помню, привезли меня в гости к дедушке в деревню. Стояли мы в его дворе, и он о чем‑то спросил меня, а я, по привычке, совершенно беззлобно и беззаботно, как бы походя, ответила: «А черт их знает!» Ты бы видела растерянное, озадаченное, даже обиженное лицо старика! Придя в себя, он только и сказал: «Черное слово в доме?» Я на всю жизнь запомнила эту поразившую меня реакцию: «Ребенок при нем упомянул черта!» Я поняла, что этим выразила старику неуважение, оскорбила его. Еще я вспомнила, с какой гордостью бабушка рассказывала, что при ней даже самые отъявленные пьяницы не решались грязно выражаться, не то что матом. Она уважала себя!

Дедушка не был религиозным, я не видела, чтобы он крестился на икону, висевшую в красном углу их хаты, но я также никогда не слышала, чтобы он повысил голос или сказал грубое слово. Такова была культура простого русского крестьянина средней полосы России, рожденного в конце девятнадцатого века. Инна, а ты знаешь, русская рюмка под водку вмещала только двадцать граммов. Культурно наши старики употребляли алкоголь и со вкусом. Соберутся, бывало, у деда соседи обсудить что‑то важное, сядут вокруг стола, выпьют по стопочке, закусят грибочком или огурчиком с сальцем, нашпигованным чесночком, и ведут строгую уважительную беседу. Меня подмывало больше узнать и понять. Я мышонком при них сидела и слушала, потому что исполняла негласное правило: не встревать во взрослые разговоры.

Жанна, ты задумывалась о назначении иконы в доме? При ней неловко ссориться, говорить непристойности. Она будто усмиряет. Лена, а вы в детдоме Бога и черта в равной степени поминали?

– Черта чаще, при малейшей неприятности, а Бога тревожили в крайнем случае, когда нуждались в защите или клялись в чем‑то. Детям свойственно облегчать свою жизнь, призывая на помощь высшие силы, а детдомовским тем более, – сказала Лена. – У меня дома две иконы. Одна большая, тяжелая в серебряном окладе, а другая маленькая, расшитая цветным бисером. Ее изготовила и подарила мне сокурсница Оля Селина из Воронежа. Иконка теплая, добрая. Уж сколько лет она на моем домашнем рабочем столе стоит и не надоедает, напротив, ласково притягивает. В ней часть души Оли. А подарок священника меня почему‑то не греет. Вот ведь странность какая! Может, дарил без радости или с каким‑то прицелом? Сознаюсь, мне иногда хочется повернуть ее ликом к стене. Неловко такое говорить, но, наверное, придется ее отнести в ближайшую церковь. Не пришлась она ко двору, холодная.

– …В нашей деревне ребят, пытавшихся жить по праву сильного, не уважали, не одобряли. И в вузе я не встретила очень невоспитанных людей. Если только единицы, – сказала Инна. – А теперь идешь по улице, и такое иногда слышишь…

– Ну что ты, сейчас намного меньше, чем в девяностые. Ты заметила, что нищие и пьяные куда‑то пропали, как сгинули? И молодежи в парках на скамейках с бутылками пива больше не видно. Почему? – спросила Инна. – Может, антиалкогольная компания, проводимая в СМИ, помогла? Еще бы с курильщиками разобраться. От сигарет один вред здоровью людей. И окурки повсюду валяются, раздражают.

– Я постоянно делаю замечания молодым людям на улице, воспитываю их, чтобы не выражались, не курили. Они удивляются, но слушают и даже не огрызаются. Может, потому что я пожилая? – поделилась опытом Аня. – Я думаю, в стране жизнь устаканится и с культурой поведения все наладится. Речь очень важна людям, ведь через язык мы познаем жизнь вокруг нас, осознаем, кто мы есть в этом мире.

– Стоп, Аня, ты увлеклась. Герой книги не вслух, в уме поминал черта. А это разные вещи, – сказала Инна.

– Я и в уме матюги не могу произнести.

– Ну, ты у нас… видишь в людях только хорошее, не покупаешься на ложь, не злословишь, не осуждаешь, – насмешливо проехалась Инна.

Аня смущенно потупилась.

*

– …Знаешь, сколько раз я выручала людей из беды! И чем они меня благодарили? Обманывали. А чем платили Эмме за ее доброту свекровь и муж? Эх… И что самое обидное, плохие люди из моего окружения живут намного дольше, чем хорошие.

– И все же порядочных людей больше, раз наш мир еще не развалился, – заметила Лена.

– Только это и успокаивает, – хмыкнула Инна. – Автор через своего героя правильно говорит, что человечество ничему не учится, что страсть к власти и золотому тельцу побеждает в людях добро, ведет к войнам. Только себя он не видит среди них.

– А сколько войн еще предстоит пережить народам нашей родной планеты? – продолжила Аня, переходя с интонации экскурсовода на проповедническую, не теряя надежды просветить «блуждающую в потемках» Жанну. – Бог должен быть добрым. Почему он не останавливает зачинщиков войн и не убавляет страдания людей? Жанна, вот ты говоришь, что боль делает нас совершенней. А разве не любовь? Боль только заставляет задумываться. Возьми, например, моих детдомовцев… Им трудно поверить в Бога-защитника.

– Бог – причина всему, Бог есть любовь, – утверждает церковь. Так почему же Он позволяет уничтожать всё живое, им созданное? Как Он может отыгрываться на безгрешных детях?! А разве гибель миллионов людей во Второй мировой, безмерные страдания ни в чем неповинных народов не есть доказательство того, что Бога нет? Может, снимем с Него ответственность за то, что творим и сами начнем отвечать за свои неприглядные дела, за решения руководителей стран, затевающих войны? Мы многое перекладываем на Господа, потому что верим, что мы Его творение? – задала свои неудобные вопросы Инна. – Жанна, я ставлю тебя в неловкое положение? Люди делают глупости? А почему Бог допускает подобное? И такой жестокий мир заслуживает спасения?

– Да. Во имя жизни и любви на Земле, – ответила за Жанну Лена.

– Я против любой религии, потому и не принадлежу ни к одной конфессии. Но мне в этом плане Будда больше нравится. Мне кажется, он не агрессивный, – смущенно поведала Аня.

– Ты за «религию человечности»? Но Будда не Бог, он учитель. Его можно уважать, ценить, но чтобы поклоняться… – высказала свое неуверенное мнение Жанна.

– Искать в ком‑то великом защиту, не поклоняясь… Человеку это не свойственно. Ему обязательно надо обожествлять, – с усмешкой заметила Инна.

– Я где‑то читала, что Папа Римский, как же его звали… дай Бог памяти…

– Анечка, спишем на злосчастный склероз, – улыбнулась Инна.

– Этот Папа принес извинения за крестовые походы.

– Опомнились святые мужи! И что с того? Сгубили пару миллиончиков народу – извинились, еще пару десятков миллионов угробили – опять извинились. Чего проще! Нет, чтобы не воевать, – отреагировала на информацию Инна. – Видно для высокопоставленных начальников и святош разница между добром и злом если и есть, то слишком небольшая. Видно для них смерть одного близкого человека – трагедия, а миллионы чужих – статистика. И Всевышнему, наверное, изменяет чувство меры. Какой же он добрый, если позволяет злу побеждать добро? – сердито добавила она.

– Опять пошла в разнос? Войны – дело сатанинское. – Это Жанна настороженно отметила и с большим усилием заставила себя остановиться.

*

После недолгой передышки Аня вновь завладела вниманием подруг:

– Хватит решать глобальные вопросы бытия. Сейчас я не о том речь веду. Священник в книге отрицает влияние культуры и литературы на человечество. Говорит, что человек мало изменился за последние столетия.

– Он прав. Я где‑то слышала очень интересную и точную фразу на эту тему. В ней утверждалось, что если бы люди быстро росли нравственно, то русские после Пушкина не аплодировали бы Сталину, а немцы после Гете – Гитлеру, – сказала Инна.

– Но, читая и познавая накопленное веками, каждое поколение воспитывается. Литература строит, формирует человеческие сердца. Мы хотели быть лучше, добрее, умнее и становились такими. Нас так воспитывали. Священник считает, что возврат к религиозному сознанию изменит человека к лучшему? Что‑то я этого не заметила… за последнее тысячелетие. Социальные факторы оказывают на него большее влияние, чем религиозные. Было семь смертных грехов – если я правильно помню, – а теперь их что‑то порядка тринадцати. Одна наркомания чего стоит!

– Они всегда существовали в природе человеческой, но теперь получили широкое распространение. И всё по причине безразличия. Именно с молчаливого согласия равнодушных людей на земле совершаются и множатся преступления, – оспорила последнее Анино замечание Жанна.

– Всегда было подчинение слабых сильным. И на уровне государств это происходило, и, что самое обидное, в семьях. И религия подчиняла, – подтвердила более ранние Иннины слова Аня.

– Но в рамках богобоязненных людей держала, – отметилась репликой Жанна.

– Страхом, унижением и бездумным повиновением.

– Поспешу прибегнуть к авторитету известных философов. Народ – это духовная общность…

Инна остановила Жанну:

– Ты нам еще славянофилов припомни. Те хотя бы придерживались идеи независимости народа от власти. Пойми, не духовность несла церковь, а отказ от способности мыслить самостоятельно. Подчинение самодержавию и религии было идеологией не только российской империи.

– Нас в городском детдоме учили без страха жить в реальном мире, – вспомнила Лена. – И до сих пор мы не растеряли своей сути, заложенной в нас посредством добра и справедливости.

– Ладно, у нас с начала двадцатого века был тотальный атеизм, но и на Западе церковь не сумела укрепить разрушающийся институт семьи, – отметила Аня. – Нашему поколению не по силам было перешибить законы развития общества и законы работы государственной машины, но что‑то позитивное в свою жизнь и мы вносили, оно суммировалось и положительно влияло на общество, делало всех доброжелательнее, честнее и, в конечном итоге, счастливее.

– В твоих словах, товарищ педагог, есть какое‑то рациональное зерно, – задумчиво пробормотала Инна, углубляясь в свои мысли.

*

– …Не пойми меня превратно, я не придираюсь, но мне тон книги не понравился, какой‑то он бесчувственно-холодный, неискренний, сухо-поучительный. Автор даже не стремится к себе расположить, будто все обязаны любить его самого и его творение, – сказала Аня.

– Тон скорее вкрадчивый. Только на последней странице в нем пробудилась восторженная религиозная приподнятость, – уточнила Инна.

– Я вот подумала: мошенники тоже не силой деньги отнимают, а хитростью и подлостью. Те на глупости, на слабостях людских паразитируют, а священники на горе. Это еще хуже.

– Попы теперь превращают церкви в коммерческие предприятия с приличной прибылью. Губа не дура. Кучеряво жить хотят.

У меня вдруг мелькнула дурацкая… шальная мысль. Если священник сумел накопить пожертвования на постройку церкви, то куда он будет девать деньги несчастных людей после завершения строительства? Он же не бросит свое хлебное место и свое самое главное дело – служение церкви? Не оставит же он ее на попечении чужого человека? И от «помощи» страждущих не откажется. Тем более что…

– Не считай денег в чужом кармане, – резко одернула Инну Жанна. – Храм не может быть собственностью одного человека, даже если он его построил. Это строительство было не искуплением, а послушанием священнику. Ты все время забываешь, что главный вопрос в жизни человека не материальный, а духовный: что будет с его душой потом?

– А разве не то, как человеку научиться праведно жить на земле?.. Может, время духовного взлета еще не пришло даже для служителей религиозного культа? – насмешливо спросила Инна. – Почему священники на импортных машинах гоняют, не ведая стыда? Отдали бы денежки сирым, убогим и ходили бы пешком. Ведь двадцать процентов их прихожан живет за порогом бедности. А что будет на том свете, не нам решать.

– Недавно я долго обалдело смотрела на экран телевизора и не верила ни ушам, ни глазам своим. Диктор… ошпарил меня словами. Дать на ремонт храма одиннадцать миллиардов рублей… – прошептала Аня, опав плечами. – Это и есть… камертон современной жизни? Вот ведь чем всё обернулось…

– Ты не поняла, откуда деньги? Разовый платеж в сто рублей с носа – это немного, – с усмешкой заметила Инна. – Сочти, технарь. На всё взрослое народонаселение подели эту сумму. Теперь поняла, как собираются деньги на лечение больных за границей? Ты лучше выясни, на сколько рубликов ежемесячно нас ЖКХ «надирает». Не интересовалась?

Жанна, ты слышала, церковь требует отдать ей чуть ли не половину всех пахотных земель страны! Факт, не заслуживающий внимания? Развенчала? Она должна ради России стараться, а не брюхо свое и счета в банках набивать. Корысть у нее на первом месте. Уверилась, что эпоха безвременья для нее закончилась. За себя церковь всегда боролась, за свое богатство, а не за благосостояние народа, – В голосе Инны слышалась горечь тревоги и обиды. – То олигархи, теперь эти…

– Кукиш ей! – жестко выразила свое неодобрение Аня.

– Большую розовую дулю, – фыркнула Инна. – Она еще требует освободить когда‑то принадлежавшие ей здания, и выигрывает дела в судах! Господи! Защити нас от церкви!

Лена немало удивила подруг, спокойно обронив:

– На ушах стоим? Приятная, непринужденная беседа.

И всем своим видом показала, что не собирается полемизировать на эту тему.

«Кого она поддерживает и почему? Ну не церковников же? Разве предмет нашего разговора ей не интересен и тема не злободневна? Так устала, что любым способом пытается прекратить наш спор? Не получается у меня понять и нащупать слабое место в ее броне», – раздосадовано подумала Аня.

Женщины надолго замолчали.

Но Аня, нарушила тишину, упрямо и гордо заявив:

– Всякая нормальная женщина, для которой семья и дети – святое, возненавидит этого священника. Для нас он – отрицательный герой. Я не могу ему симпатизировать, поэтому бросила читать книгу и не стала с детьми писать на нее рецензии. Представляю себе мнение моих подопечных старшеклассников, ознакомившихся с этим трактатом! Ведь путь в детдом многих из них начинался с того, что «папа бросил маму, а мама одна не справилась…»

– Отрицательное мнение – тоже полезный результат, особенно если блуждаешь в непредсказуемости, – заметила Инна.

Аня не поняла последней фразы Инны, но наивно предположила:

– Предвидя такую яростную реакцию читателей, автор, наверное, не решился бы выйти с ней в свет?

– Можно подумать, что его волнует мнение читателей, – отреагировала Инна.

*

– …Я вот о чем подумала. Наши церкви какие‑то по‑домашнему уютные, а величие соборов на Западе давит на человека, превращает его в маленького, ничтожного. А другой стороны – красота!

– Наши тебе не красивые?! Ты если не была в главных храмах страны, так хотя бы по телевизору их рассмотри, – рассердилась на Аню Инна.

– А почему в их церквях прихожане сидя внимают священнику, а у нас во время службы стоят? В этом проявляется нелюбовь и неуважение к людям, особенно к старикам.

– Перед образами у нас положено стоять или преклонять колени как перед Богом – строго объяснила Жанна.

– На данном этапе развития нашей страны христианство в России служит делу мира. И это сейчас самое важное. – Лена опять попыталась приостановить вновь разворачивающуюся беседу.

– Ты слышала, что эта книга получила столичную премию? – спросила Инна.

– Рада за него, – ответила Лена.

– А я думала, премии дают за создание образа достойного современного человека, за возвышение его души, – сердито сказала Аня.

– Конфессиональную премию. Там, наверное, другие приоритеты, – заметила Инна. – Видно, заручился поддержкой со стороны церкви и чиновников от литературы и искусства. Значит, хорошо служил. Церковь построил. Хвала ему. Светская власть при Союзе возводила представительные административные здания, а теперь религиозная власть – церкви.

– Не извращай, не передергивай. Народ строил! – вскипела Жанна.

– В струю попал, в моду. Книга претендует на бесконечную народную память? Попробовал бы он выпустить ее в шестидесятые! – рассмеялась Инна.

– После войны религию не поощряли, критиковали, но храмы не уничтожали. Я сама из любопытства в студенческие годы посещала церкви как музеи. Как‑то раз даже заутреню с интересом наблюдала, – вспомнила Лена. – Но не впечатлила. Научные семинары мне были интереснее.

– Чудное теперь время! Еще вчера чиновники призывали на линию огня для борьбы с мракобесием, а сегодня они же все со свечками в храме стоят. Церковь дает премии за проповедование, внедрение и распространение разводов и безотцовщины. Тогда о чем мы тут рассуждаем? Подтверждается и утверждается факт растления человека, как положительный, – возмутилась Аня. И добавила грустно:

– Я, конечно не навязываю свое мнение…

– Ну как же, автор осваивает новые «художественные» пространства, – сделала еще один едкий намек Инна. – Мы наблюдаем духовное и религиозное возрождение и возвышение пастыря и его паствы!.. Только не всё дозволенное полезно, и не всё полезное дозволено. На лжи и поддакивании никогда ничего доброго не произрастает.

– Вера – один из инструментов борьбы с разобщенностью, она связующее звено и может сыграть не последнюю роль в укрепления страны, когда надо помочь переломить ситуацию, – заметила Лена. – Я, правда, с церковью во многом не согласна, когда она только оболочка… Мне вера понятней, но опять же…

– Внешние намерения может быть и правильные, но… – прервала Лену Инна и умышленно, будто дразня ее, не закончила свою мысль.

Потом продолжила:

– Церковь и до семнадцатого года подрывала государственные устои России, стремилась дистанцироваться от царской власти, иметь собственное правление без надзора, чтобы побольше нахапать себе богатства. Какая же власть без денег! Правильно, что Петр Первый упразднил патриаршество. Их религиозная воля уже тогда пробуксовывала. Иначе попы не слезли бы с его шеи, не дали развернуть реформы и пробудить Россию. Церковь никогда не была вне политики. Из истории мы знаем примеры, когда она брала в свои руки и светскую власть, только ни к чему хорошему это не приводило. По моим наблюдениям церковь во многом безнравственна. Она, наверное, в корне, в принципе не может быть иной?

– Зачем ты так… Вряд ли в комиссии досконально изучали книгу. – Это Жанна попыталась непонятно за кого заступиться. А может, она просто уходила от Аниной категоричности, больно ее жалившую. Ей хотелось собраться с мыслями и срочно изобрести аргументы, способные отразить натиск подруг. Но, ничего разумного не придумав, она сказала неуверенно:

– Премии дают, в основном, мужчины, а для них личность писателя важна и его профессия. По их понятиям этот священник, видно, и есть герой нашего времени, в том смысле, что…

– Ну, если только с твоего высочайшего соизволения. Ты ни о чем не умолчала? Не будешь потом кручиниться? – съязвила Инна, и тем самым отбила у Жанны желание продолжать разъяснение.

«Нашли время для непримиримых споров», – устало смежила глаза Лена. Но ей еще раз пришлось вмешаться в разговор подруг.

– Религия одна из скреп во взаимоотношениях людей и государств, – как бы нехотя заметила она.

– И яблоко раздора, – тут же «выстрелила крупнокалиберным снарядом» Инна.

– В нашем сложном мире, в агрессивном окружении других верований нельзя пренебрегать своей верой только потому, что кому‑то не нравится кто‑то из ее служителей. И если рассуждать масштабно, то этот вопрос не так прост и безобиден, как кажется на первый взгляд. Не будем его касаться среди ночи, оставим открытым, – попросила Лена. – Ну, а книга?.. Каждый писатель волен высказывать свою точку зрения, а читатель – соглашаться с ним или нет, – через силу сказала Лена, прикрыла отяжелевшие веки и, может быть, отключилась.

– Ну, ты у нас человек-совесть. Тебе можно доверять, – пробурчала Инна и на какое‑то время угомонилась.

32

– …Произведение писателя, как правило – квинтэссенция его личности. Я всё о той же книге. Бывают, конечно, исключения, – попыталась «освежить» тему Аня.

– Я могу чем‑либо восхититься, но меня трудно удивить или раздосадовать, – сказала Инна, тем самым подтвердив ранее высказанную Леной мысль. – Давайте прекратим муссировать…

Инна повесила длительную задумчивую паузу.

И вдруг выдала вопрос вопросов:

– Лена, а каковы рецензии на твои книги? Допустим, на только что изданный роман? Он без предисловия.

– Вот и я оказалась в центре внимания.

– Не вижу другого способа втянуть тебя в полемику. Разве что разозлить.

– На новую книгу? – переспросила Лена.

– На очередную жемчужину из ожерелья твоего творческого наследия.

– Как всегда шутишь. Всякие. Есть формальные отписки, составленные из общих фраз, мол, пишет о любви, о смерти, о боли, о том, что слова отечество, честь и верность на самом деле вызывают прекрасные сильные чувства, понятные каждому достойному члену общества. Другие утверждают, что живой ум – броня писателя и его путеводная звезда. Хвалят. А я критику жду. Хотя бы в личном плане. Третьи утверждают, что автор необычайно гармоничен, пытаются сравнивать с великими писателями, чего я очень не люблю. И т. п.

– Ну, если бы с Лермонтовым! – поддела Лену Инна.

– Чего захотела!

– Шучу. Знаю, для тебя никто с ним рядом пока не стоит ни по обличительной силе и темпераменту, ни по яркости и выразительности средств, ни по мощи слова и глубине мыслей. Я тоже до сих пор каждой клеточкой тела чувствую его пробивающие сердце стихотворения, тону в потоке его бичующих строк. Вот кто призван быть поэтом! Он доставал слова из своего израненного сердца. Некрасов сочувствовал, а он еще и звал к борьбе: А как он чувствовал язык! Буквально дышал им! У него восхитительное восприятие и изложение звуков речи. Он лучший из лучших.

– Потому, что он близок тебе, созвучен твоей душе.

– Ленка, я помню твои выступления в классе: голос звенел, слезы стояли в глазах…

– Моя душа колебалась в такт с каждым его словом. Его родина – моя родина. Его чувства – мои чувства, – ностальгически произнесла Лена.

– Он задал вектор русской поэзии.

– И прозе. Сам Толстой вышел из Бородино.

– Меня потрясает его провидческое: «Настанет год, России черный год…»

– Я не разделяю твоего мнения. Русская поэзия, прежде всего, отталкивается от Пушкина. Он неисчерпаем, – сказала Жанна.

– Я не умаляю заслуг гения. «Тому судья лишь Бог и совесть», – успокоила ее Лена.

– Если Пушкин – Бог в литературе, тогда кто остальные? Им тоже хочется славы, хочется хорошо жить. Может, в каждом поэте сидит Пушкин и им приходится решать: преодолевать его в себе или договариваться? А Малевич, например, предлагал выбросить всё из музеев, опустошить их, снять кожу с классики. Помните его лозунг «Идите и остановите прогресс!» Считал, что таким способом потащит культуру вверх, – насмешливо напомнила Инна. – Это был безумно болезненный путь к гармонизации. На голом месте, без базы, формировавшейся веками? Иногда надо защищать искусство от собственных гениев. И не только искусство, но и страну от не очень умных политиков. Я читала, что Малевич видел красоту крестьянского труда, но сама я этого в его картинах не заметила. По мне так он знал только ее внешнюю сторону, как горожанин, мечтающий поспать на сене.

– Не люблю Малевича, хоть он и считается иконой мирового авангарда, родоначальником супрематизма. Может, и внес он что‑то новое и великое в теорию искусства, но для меня он примитивный, плакатный художник. Видела его вытянутые фигуры, как бы тянущиеся вверх, в небо. Я понимаю, это символы, – сердито забурчала Аня. (Так вот что скрывается в ней под маской неуверенности!) – Рисунки у него плоские, как у пятилетнего ребенка. Где глубина, тонкость, масштаб? Туфта. В чем его новаторство? Мои пятиклассники лучше рисуют. Подпевалы нашли, в чем и вознесли. Надо поставить его картины рядом с творениями Рафаэля, Серова или любого другого нашего знаменитого художника и сравнить.

– Посмотрим, рассортируем, разделим мнения на кучки и сделаем вывод, – рассмеялась Инна. – Еще один гений попал к нам в немилость! Аня, но где же сочные ругательные эпитеты в адрес нелюбимого художника? Исчерпала все, понося писателей?

– Не поняв глубины, делать выводы?.. Малевич и его последователи, изучая окружающий мир, строили не только конструкции фантастических зданий, но и различные теоретические модели реального общества. Вкусы у всех разные. Малевич доступен узкому кругу почитателей. Может, им наскучил Рафаэль? – предположила Жанна.

– Истинная красота не может надоесть! – горячо возразила Аня.

– Мы мало что понимаем в различных направлениях искусства. Каждый из нас любит в живописи какой‑то один период в ее развитии и наслаждается, в основном, этими шедеврами. Я предпочитаю эпоху Возрождения, – сказала Жанна.

– А кому‑то маты на заборах нравится изображать, – хохотнула Инна.

«К чему ей эта маска клоуна? Все‑то ей хихоньки да хаханьки», – поежилась Жанна.

– Кто‑то соединяет разные смысловые полюса, кто‑то их разъединяет. Ты с непростительным высокомерием относишься к таланту Малевича. Громогласный, но ранимый Маяковский тоже утверждал: «Единицы – ничто!», а сам был индивидуальностью, огромной глыбой, магическим титаном! Я читала, что Маяковский встал вровень с Блоком, что культ Блока отступил, когда люди услышали «Облако в штанах», – напомнила Жанна. – Время было такое противоречивое. Творческие люди искали, придумывали, находили. Иногда они слишком много брали свободы в своем творчестве. А идея, высказанная не вовремя, часто звучит не как открытие или предвидение, а как ложь и ересь.

– И Гоголь говорил, что общество состоит из единиц. Какие мы, такая и будет страна, – сказала Аня.

– Цепляет Малевич, раз не можете не говорить о нем! Но давайте помолчим? Хватит на сегодня споров, – отреагировала Лена на выпады подруг. Сейчас ей меньше всего хотелось жестко дискутировать. Настроение и здоровье не то.

– Лена, – прошептала Инна на ухо подруге, – мне кажется, твои произведения понравились бы великому…

– С ума сошла!

*

После долгой паузы Лена неожиданно сама вернулась к временно приостановленной теме и тихо, только для одной Инны, стала отвечать на ее вопрос:

– Вопреки бытующему среди неспециалистов мнению, я считаю, что критики и рецензенты нужны для того, чтобы развить и огранить талант писателя. Жаль, что нет сейчас критиков-эстетов. На мои книги было много рецензий, в которых авторы хотели показать собственную эрудицию, но случались и прекрасные, искренние, прочувствованные строки, и странные…

Помню, одна рецензия очень задела. Ее автор дал замечательную, подробную, глубоко научную характеристику моему произведению, но вставил в свой текст одну очень двусмысленную язвительную фразу, из которой, наряду со всем положительным, можно было предположить, что писатель в своей наивности близок к ребенку. При его уме не понять сути детского писателя? Это же достоинство, если писатель на время сумел «стать» ребенком, да еще детдомовским! Автор рецензии надеялся, что я не замечу или не пойму его завистливой издевки? Не люблю людей, считающих себя умнее всех. Предпочитаю рецензии от незнакомых специалистов, когда на текст не накладывается личное приятие или неприятие, когда человек мне не конкурент. Посылаешь такому писателю в другой регион свое произведение, а он тебе в ответ – независимое мнение.

Особенно поразила и привела меня в восторг одна женщина-профессор. С первого прочтения так понять и прочувствовать суть произведения, суметь охватить его единым взглядом! Такое тонкое, яркое и концентрированное исследование я получила впервые. В нем проявился не только профессионализм, но и талант человечности. С радостным изумление я читала ее очень точные, четкие, логичные, изящные строки, вдыхала аромат ее удивительных фраз. Какая глубина при внешней легкости и простоте слога! Я тогда еще подумала: вот это настоящий профессор! Какое знание предмета, чутье, умение совсем просто и удивительно интересно выражать свои мысли. И в мои годы не грех у нее поучиться. Такого бы педагога мне в юности! Я бы с ней основательно поработала. Судьба поздно подарила мне эту встречу. Но главное, что подарила! Женщина оказалась очень молодой для доктора наук. Милая, обаятельная и очень скромная, из простой советской семьи. И что самое интересное, по первому образованию – физик. Наша закваска!

У меня есть знакомый профессор. Обыкновенный, ничем особенно не выдающийся. И вот как‑то прихожу я в одно учреждение, а там по стенам развешаны портреты исторических личностей и знаменитых людей современности. Так вот его портрет в позе великого академика оказался по размеру вдвое больше любого, из висевших с ним в одном ряду. Удивилась, конечно. Уважение как шагреневая кожа уменьшилось. Вот к нему за рецензией я бы точно не обратилась. Очень понятный мне типаж.

– Чехов свои произведения комедиями называл. А твои книги, по ее мнению, под какой жанр подпадают?

– Рецензент не ставила перед собой цели определять категорию, в ее планы входила оценка. И правильно. Какая разница? Вольтер говорил, что все жанры хороши, кроме скучного.