Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 47 страниц)

Люди, одиноко и мужественно переносящие боль внутри себя, как правило, заканчивают болезнью или ранней смертью. А ведь кому‑то – если даже не себе – они, возможно, еще нужны. По мне так пусть отплачутся и дальше твердо идут по жизни. Но каждому свое. Я уважаю сильных женщин, но молюсь Всевышнему, чтобы он помогал им полностью не погружаться в боль утраты. Правда, в этом вопросе я все же больше уповаю на сочувствие и заботу близких людей, а не на Бога. Знаешь, в наш просвещенный век Он… как‑то не вяжется в сознании.

– Выплеснула свое негодование? Успокоилась? – спросила Инна у Ани без иронии, даже с долей сочувствия.

– Выслушай меня. Не убудет от тебя, – попыталась Жанна объясниться с Аней. Но Инна опять опередила ее.

– Жанна, я могу на корню погубить пафос твоего светского и религиозного благоговения и благонравия. Повернем колесо истории вспять и перенесемся назад лет эдак на… сто пятьдесят. Мне почему‑то вспомнились из учебника истории лиссабонские ужасы тысяча семьсот пятьдесят пятого года. Видно, зацепили они меня тогда. Сохранились сведения о том, что город пережил землетрясение, цунами, огненную лавину, бандитизм, каннибализм. Треть жителей погибла, были разрушены все церкви, а бордели остались невредимыми! И люди не закрыли глаза на этот факт. Не вытанцовывалось в их сознании религиозное объяснение. Не нашли они в этом странном явлении промысла Божьего. И в их мышлении произошел надлом. Они, может быть, впервые «надели правильные очки» и задумались о том, что не карающая рука Бога наказала их за грехи, а физические природные явления стали причиной тех бед. Природа «во всей красе» продемонстрировала им свою власть и указала границы человеческие, – со злым удовольствием внесла Инна свою лепту в религиозные сомнения Жанны. – Может, поэтому этот век отодвинул богословие и занялся наукой?

– Да-а… зрелище на любителя. Благодарю за предоставленную возможность мысленно лицезреть наглядный пример. Только твое заявление – «ни ладушки, ни складушки». Извини, но он не показательный, недостаточно убедительный и неудачный! Ты его ошибочно истолковываешь. В твоих рассуждениях много слабых мест, – запротестовала Жанна, не зная как ответить сокурснице. – И вряд ли это ответ на мучающий всех вопрос.

– Кажется, Мережковский писал, что мир спасет не Бог-Отец, не Святой Дух, а Мать. И истово верующий в Бога Достоевский считал, что женщина спасет мир, что она более сакральное существо, чем мужчина, – заметила Инна. – Меня бесит религиозный миф об изначальной греховности человека и его ничтожности, особенно в той части его, где говорится о зачатии и деторождении. Мол, в грехе рождаемся, в грехе умираем. Вместо возвеличивания женщины-матери, святоши втоптали ее в грязь. Они разучились видеть в ней божественное начало. Женщина дает жизнь, а церковники ее в великие грешницы записывают, мол, женское тело, ее лоно, несет в себе зло и грех. А мужчина не грешен «посещая» его? Все с ног на голову перевернули. Как можно эту часть жизни, на которой собственно жизнь держится и продляется объявлять дьявольщиной и грехом? Природа не наделила человека способностью к бестелесному зачатию. Все вопросы к ней, то есть к Богу. По их получается, будто чуть ли не всё, что мы делаем – грешно. Один хороший друг как‑то сказал мне: «Женщины живут нами, мужьями и детьми. Для себя редко. Мы, мужчины, в постоянном неоплатном долгу у матерей и жен».

– Греховность грозит перевернуть во мне все понятия и представления, которые я для себя считала незыблемыми, – продолжила ерничать Инна. – Всё у святош хитро продумано. Ни в чем неповинными людьми трудно управлять. Они самодостаточны. А если человек заведомо грешен, вот тут‑то всё и упрощается. Этим пользовался Сталин. И светская власть частенько брала церковные методы себе на вооружение: придумывала невыполнимые законы и указы – особенно на местах, – создавала невыносимые условия и тем самым заставляла честных людей их нарушать. Так кое‑кому легче было наживаться. И никто не мог им помешать. Если только наверху дознаются. Если захотят. А помнишь, что в начале перестройки творилось?! – зло и презрительно покривила губы Инна. – И вот опять религию на щит поднимают. Церковь снова стремится слиться с властью, чтобы влиять на нее и богатеть. Еще один хомут на шею народа? Церковь – может, я и ошибаюсь – соблюдала нейтралитет в семнадцатом, и в сорок первом не больно‑то поддерживала народ. Он сам в себе Бога хранил. А эта ее фраза «Любая власть от Бога» во времена перемен звучит очень даже двусмысленно. И власть Гитлера? Нет у меня к церкви доверия. Она только запугивает людей, потому‑то я без всякого почтения отношусь к священникам. Церковники держится на неспособности простого народа их оспорить.

Я могла бы, допустим, обвинить церковь в том, что она плохо воспитывала народные массы и допустила революцию. Почему бы и нет! Только она себя жертвой числит. А была бы возможность, так и власть не преминула бы присвоить. Да и вообще, церковь – социальный институт, обычная общественная организация, такая же, как партийная или профсоюзная, только со своим уставом и многовековыми традициями, с хитрой способностью обирать народ. В СССР ее не запрещали, но критиковали. Священников пытались склонять к отречению, а если не удавалось, заставляли доносить. В революцию, правда, им крепко досталось. А кого она не затронула?

– Ты, Инна, я вижу, тоже недолюбливаешь всякого рода начальников? – удивилась Аня.

– Ну, когда много чего о них знаешь…

– И, тем не менее, страна развивалась и развивается, – настырно заметила Жанна.

– А могла бы много лучше и быстрее, если без всяких там… помех, – отбила нападение Инна.

– Недавно один батюшка по телевизору на вопросы верующих отвечал. Такую ахинею нес! У меня к каждому его ответу по ходу беседы масса претензий возникала. Приведу пример. Женщина жаловалась: «Я стараюсь во всем следовать Божьим заповедям, а несчастья на меня сыплются, как из рога изобилия. Почему?» Поп отвечал: «Знать, вас Бог любит и потому насылает несчастья, чтобы вы боролись и еще лучше становились, в вере укреплялись». Обескураживающее заявление. На кой ляд тогда ей Его любовь? Плохим людям легче жить. Им везет, Бог их не испытывает, насылая беды, – сделала «интересный» вывод Аня. – Это что же получается? Мать, любя ребенка, должна вместо радости нести ему мучения? Она же по Его образу и подобию создана.

А другой священник советовал при любой неприятности говорить самому себе «Слава Богу». «Украли или разбили вашу машину, ну и слава Богу». Мой коллега десять лет копил на машину, мечтал на ней зарабатывать. Жене хотел помогать корзины с овощами из сада возить. Тяжело ей стало их на себе до автобуса таскать. А какая‑то сволочь гараж вскрыла и оставила беднягу без колес. И ему теперь Бога за это благодарить? Наверное, попу его машина легко досталась, раз у него получается возрадоваться.

– Бог породил зло для сравнения, потому что, не зная плохого, нельзя оценить хорошего, – назидательно сказала Жанна.

– Ты своих детей на этом принципе воспитывала? А своей головой разве люди не могут дойти до понятия зла, наблюдая за ужасами хотя бы природных явлений? Тогда лучше бы Бог ума им добавил.

– Инна, ты не ошибаешься насчет женщины-матери? Такие факты обычно изымаются из всеобщего пользования и не разглашаются церковью. Я чего‑то не понимаю? – осторожно спросила Жанна и вернулась к теме Божьей кары:

– Представляю всю меру беды лиссабонского народа из‑за отсутствия у них веры в Бога! Куда она их завела? Не избежали печальной или даже гибельной участи?

– Выжили, возродились. – Инна насмешливо отмахнулась от Жанны и обратилась к Ане. – Я согласна с тобой. Нас учили реально надеяться на себя, на своих друзей, в себе самих создавать «идеальное общество». И это придавало нам веры в свои силы и возможности. Нам не говорили, мол, не ломай ветки – Боженька накажет. Нам объясняли, что деревцу тоже больно. И это доходило до сердца быстрее, чем угроза наказания невидимым Богом, который даже в детстве не защищал нас от несправедливости.

Нас воспитывала память людей, переживших войну. Нас учили быть гуманными, оптимистами и борцами за светлое будущее, активными тружениками. И тебя больно уязвили слова о красоте скорбного лица. Но не горячись. Ты как всегда обобщаешь. Всякий человек слова священника воспримет по‑своему. Его главное оружие – вовремя сказанное слово и умение с его помощью купировать душевную боль. А как переносить свое горе: в гордом одиночестве, с Богом или как‑то иначе… какая разница, если учесть что и коммунизм, и религия – все это галлюциноторные реальности, а рай – мираж. Надеюсь, мой подход окончательно примирит тебя с обеими идеями или я взяла только первую высоту и тебе для осознания верности моих утверждений потребуются более весомые аргументы и более четко структурированная система доводов? Чувствую, без философского взгляда на этот вопрос нам не обойтись, – пошутила Инна. – Но это всё мелочи. Нет, все‑таки что‑то другое как атомный взрыв вздыбило тебя. Сознавайся, Аня.

– При чтении книги меня раздражали с утомительным однообразием повторяющиеся описания обряда облачения главного героя в религиозные атрибуты перед священнодействием. Кому это интересно? Один раз посвятил, объяснил и хватит. Можно подумать, без унылой сутаны священника, без этой амуниции он сам – ноль и слова его, лишенные внешнего благочестия – пустой звук. Сними с него наперстный крест и он никто? И уже нет его виртуального Бога… Вместо истины – обряды? Не в обрядах святость. Их церковь придумала для давления на массы.

И униженно-подобострастное целование рук священника я не признаю, оно меня бесит. Многократным повторением этого ритуала поп как бы приучает к его обязательности. Когда благоговеешь перед очень умным человеком – понятно, а тут… Уж не взыщите, не стану… С детства это меня коробило.

– Я понимаю, когда мужчина, благоговея, целует руку любимой женщине, – с улыбкой сказала Инна.

– Аня, в твоих словах есть какая‑то гордыня, – недовольно заметила Жанна. – Для веры, как и для любви нужна смелость и скромность.

– В церкви столько унижений для человека, что щепотка гордыни Ане не повредит, – усмехнулась Инна.

– Не могу кривить душой. Я избегаю общепринятых церковных обрядов. Бить поклоны неизвестно кому, бормотать молитвы перед иконой… это как ломать комедию. И в непорочное зачатие я не верю. Оно звучит как‑то… противоестественно, сказочно и наполовину пошло. И еще. Церковь дает понять, что спасение милостью божию… можно купить? Индульгенции – разве богоугодное дело? Священник утверждает, что в рай можно попасть только с помощью церкви, заплатив?.. Кто наделил этих… простых и грешных священников правами снимать и прощать грехи? Тогда и бессмертие можно купить, дав взятку апостолу Петру, у которого ключи от рая? Глупость несусветная! – возмутилась Аня. – Какой толк в молитвах, если грех уже совершен и еще многократно будет повторяться и тут же оплачиваться?

– Ты рискуешь оказаться в зоне моей критики. Я слышала, что хоть всё свое богатство церкви отдай, но если в душе нет божьей благодати – веры, и нет покаяния, все равно не спасешься, – заметила Жанна.

– Враги, многократно нападавшие на нашу страну, тоже шли убивать людей с благословения священников, и тоже каждый раз «честно» каялись? – насмешливо спросила Инна.

– Мне кажется, верующие за последнее время сильно изменились и способны вопрос веры взять в свои руки. Современный человек созрел для того, чтобы понять, что православие – это личные отношения с Высшей силой, без посредников. И это важная черта нового времени, – заявила Аня.

– Это называется внецерковная религия. В лоне католической церкви такие мысли высказывал Лютер. Он был предвестником не конфессиональной религии.

– Открыто покусился!

– Сильный, харизматичный, пассионарный, он был честен по отношению к себе, Богу и людям. Лютер задавал общую матрицу взглядов на религию. Он изменил лицо Европы! А еще Лютер – самый продуктивный писатель всех времен и народов. Он написал девяносто томов религиозных и философских исследований. Аня, ты его сторонница и поклонница, ты протестантка? – удивилась Жанна.

– Я сама по себе. Это моя собственная идея. Я долго к ней шла.

– Эта мысль – главная веха твоего окончательного разрыва с церковью?

– С верой в сказки, – ответила Аня. – Мне только что пришло в голову: В западной Европе с детских лет молятся на распятое мертвое тело Христа. Они каждый день видят его страдания. Этот момент в их религии ключевой? Она несет им страх смерти? В ней культ смерти? Мне кажется, в Греции христианство легкое, жизнерадостное. Там церковь вытаскивает из людей положительные эмоции? А в ликах наших святых я не вижу радости. Почему?

Жанна промолчала.

– Некоторые старые и больные люди обращаются с молитвой к Богу, чтобы не чувствовать себя одинокими, – тихо заметила Лена. – И в церковь за этим же приходят. За теплом, сердечностью и пониманием, а еще за общением.

– Знаю. Это психотерапия. Истина в милосердии, оно – часть культуры человека, показатель, одна из позитивных характеристик общества. Но его я в церкви не нашла, – сказала Аня. – Милосердие по отношению к кому? Посадить в тюрьму преступника – это милосердие по отношению к людям, которых он терроризировал. И это справедливое возмездие. А какое милосердие к себе ждет в церкви бандит, вор?

– Религия всегда содействовала обеспечению связи времен и поколений, – сказала Лена, не желая выслушивать лекцию еще и на тему справедливости.

– Но целовать руки? Виданное ли дело! А что этот поп своими руками делал перед ритуалом? Может, онанизмом занимался, – с какой‑то тайной гаденькой ухмылкой, понизив голос, предположила Инна. – Но тут же снисходительно добавила:

– Понимаю, виновата. Я должна исходить из презумпции невиновности.

Аню передернуло. Ноздри ее брезгливо дрогнули. И все хорошее и правильное, до этого сказанное Инной, сразу выветрилось из ее головы. Осталось одно недоумение и раздражение от пошлых слов сокурсницы. А Жанна гневно посмотрела в сторону Инны, потом отвернулась к стене и подумала: «Нет, все‑таки ад и монстры в нас самих. Какая же Инка злонамеренная! Лена, наверное, не услышала подругу, иначе «подрезала» бы ее за пакостливость».

На какое‑то время в комнате воцарилась такая плотная мучительно-болезненная тишина, будто кто‑то огромный, но невидимый сжал ее в своих мощных злых ладонях.

– К иконе прикладываться? И больная старуха, и ребенок… Антисанитария, – придя в себя, продолжила Аня. – Я преклоняюсь перед талантом великих художников, восхищаюсь и буквально благоговею перед некоторыми их картинами религиозного содержания. Но когда передо мной примитивная икона-штамповка, выпускаемая сотнями тысяч, как‑то не получается стать перед нею на колени. Не волнует такая икона меня ни как произведение искусства, ни как символ веры, ни как окно в другой мир, через который мы будто бы общаемся с Богом. А вознесение постов до уровня подвигов? Мол, это внутреннее самоочищение, во время которого человек духовно возрождается. Проблемы желудка связали с высокими материями? Лучше бы лекцию о здоровом образе жизни прочитали народу. Я ей больше доверяю.

Ладно, на это можно закрыть глаза. А исповеди? Человек отвечает за свои грехи, в зависимости от их величины, в первую очередь перед собой, своей семьей и перед обществом. Светский суд решает: виновен он или нет. Бог вершит – если вершит – свой суд без посредников. А по какому праву священник прощает виновного, отпуская грехи? Он обыкновенный человек и часто не менее грешный, чем его прихожане. Он тоже может быть слаб духом, завистлив, корыстен. Мало ли как переплетаются в его душе добро и зло, Бог и Дьявол. Эти категории в человеке не разделенные, не разведенные как полюса магнита, не поляризованные. Они есть в каждом из нас, только в разных долях. Иногда человек из обыкновенного слабака на глазах превращается в ничтожество, а потом и в предателя… Вообще‑то дьявола не существует. Люди не выдерживают искушения злом, завистью, деньгами. И если в ком‑то есть зло, то это его выбор. Даже любовь не меняет человека, потому что это тоже эгоистичное чувство. Она только предъявляет характер.

– Может, это верно только для мужчин? – осторожно предположила Жанна.

– Предавали ли женщины Христа? Не знаю. А Иуда и апостолы не раз это делали, – суровыми фразами закрепила свою «тронную» речь Аня. – Что, Жанна? Всё в твоей душе всмятку?

– Не испугала, озадачила. Если люди будут считать, что зло в человеке – его естественное состояние, то весь мир полетит в тартары.

– В отношении зла надо быть категоричными: обязательно с ним бороться, выметать себя, – твердо сказала Аня.

– Каждый день воевать? Испепелимся раньше времени, – усмехнулась Инна.

– Да, вот еще что. Правда тоже не абсолютна. Вверять священнику себя и свою душу, исповедоваться перед ним, по меньшей мере, глупо, – закончила тему Аня.

Инна поделилась:

– Перед первой операцией соседка потащила меня в церковь причаститься. Доставшаяся «ноша» была слишком велика для меня одной. Мне хотелось разделить ее все равно с кем. И я согласилась. Денег я вбухала со страху! А там нет кабинок для исповеди. Все стоят в одной очереди. Со стыда сгореть можно. Говорить прилюдно? Это же таинство! Мне сразу расхотелось исповедоваться. Да и священник был нетерпелив, страшен и гневлив. И вот шла я домой и думала: «Если все люди, как утверждает церковь, изначально грешные, кому же тогда в рай попадать, в эту прекрасную вечность? И Христос тоже не всегда и не во всем был праведным. Для меня исповедоваться – это как пройти через врата очищения, что‑то существенно поменять в себе, снять страх заблуждения… Нет, мне такой религиозный мир не нравится. Нас социалистический кодекс чести лучше, честней воспитывал».

– Может, тебя в больнице спасали не только прекрасные врачи, но и твой ангел-хранитель, который во время операции стоял в твоих ногах или зависал над тобой с расправленными крылами? Если явление нами не изучено, это совсем не значит, что оно не существует. Лена, твое мнение, наверное, тоже не всегда совпадает с общепринятым в среде интеллигенции? – схватилась Жанна за соломинку. Но, не увидев желаемой реакции, добавила:

– Перед психологами тоже исповедуются.

– Во-первых, один на один и Бога не вмешивают. Там наука, – возразила Инна.

– Подход и методы разные, но суть одна – успокоить, обнадежить человека и получить за это деньги, – усмехнулась Аня.

– Аннушка, не устаю тобой восхищаться! Если бы мы могли отмотать энное количество лет назад, то увидели бы, как Василий Блаженный ходил голый, бил палкой по церквям и целовал дома грешников, – рассмеялась Инна.

– Ой, мне поплохело! (Из словаря прошлых или нынешних детдомовцев?) – тихо воскликнула Аня.

Это нелепое слово несколько ослабило напряжение момента, и Инна более спокойно обратилась к Жанне:

– Василий Блаженный причислен к лику святых. Судя по всему, «гуманист ожесточенного времени» не иначе, как протестовал против зарвавшейся церкви. Как тебе такая версия?

– Не исключаю. Но нам не понять священные безумства великих мучеников. К святым с обычной меркой нельзя подходить. Они – создания царства Духа, – ответила Жанна.

– Странное дело, если великий ученый погибает во имя Родины, народа и во имя науки, он для церкви – никто. Если неверующий человек всю жизнь живет честно и бескорыстно помогает людям, он тоже ей незаметен. И в рай он не попадает, потому что вне церкви нет спасения. (Но ведь если крещеный, значит, уже в лоне церкви?) А когда священник или монах что‑то там хорошее сделает – так сразу святой. Я бы поспорила, кто для Матери-Родины и народа ценнее, кто более бессребреник. Я бы конструктора космических кораблей Королева в первую голову в число великих мучеников и праведников занесла. Во время войны, церковь для «укрепления» своих рядов сразу человек пятьдесят к лику святых причислила из числа пострадавших от власти. А может, в семнадцатом году, когда Тихон возглавлял Церковь?.. Склероз проклятый всё перепутывает в голове, – засмущалась Аня.

– Что это за религия, если нет гонений и горящих глаз отступников и заступников! – И тут не смолчала Инна. – От религии ждать нам больше нечего, всё уже было.

*

– Автор книги явно хочет прославиться, возвеличиться, а ведь гордыня для его сана служителя Богу недостойна и недопустима, – заявила Аня.

– Не вижу в этом ничего дурного. Ты читала книгу и на мелочах накапливала раздражение? Но оно не является ответом на мой вопрос. Заходишь издалека? Откройся Аня, что тебя так задело? Я пойму, – настойчиво потребовала Инна.

– Я же сразу сказала, что боль за детей священника взбеленила меня. Ты же знаешь, я по этой части с детства. Автор пишет, как привел его герой свою невесту к другу-священнику в гости, и как бедняжка была страшно потрясена укладом той семьи. Я бы назвала такой домострой трагедией несвободной женщины под игом церкви и мужа. Согласиться на это добровольное рабство женщина могла только по великой любви, и то при полном взаимопонимании и уважении будущего мужа к ее личности.

– Или фанатично веря в Бога. Чего у его героини, скорее всего, не наблюдалось, – охотно предположила Инна.

– Очень мило с твоей стороны поддержать меня. Твое замечание не пустяшное.

– Анечка, ты ожидала, что я, шутя, превращу в достоинство то, что в твоих глазах есть недостаток? Приму твои слова искренней боли как вызов, как призыв к спору? Плохо же ты меня знаешь.

– Побаивалась. Ну так вот, читаю книгу дальше. Девушка все же пошла замуж, потому что любила. И вдруг главный персонаж – служитель культа! – уходит из семьи! Непростительный ляпсус для автора. В моем понимании герой книги как минимум должен быть хорошим семьянином. Носителями высших ценностей у нас на Руси всегда считались учителя и священники.

– У тебя устаревшие, отчасти социалистические понятия, – возразила Инна.

– И все‑таки главный герой должен быть, прежде всего, понимающим и справедливым. Бог – это любовь, доброта, совесть и справедливость. Я так понимаю. А что наш священник проповедует от имени церкви, Бога и себя? Что побудило автора «растелешить», обнажить своего героя перед читателями? Что он нам этим хотел доказать? Если его персонаж отрицательный – антигерой, – то образ ему удался. Он тонко и умно его изобразил. Его священник только на первый взгляд положительный, а на самом деле, когда глубже копнешь, – подлый.

– И вообще, насколько я помню, какой‑то этот его герой безобразный (ударение на «о»), – неуверенно применила Инна фразу из недавней статьи уважаемого ею журналиста.

– Но из твоих слов, Аня, я заключаю, что автор не ругает главного героя, не требует к нему сочувствия, а наоборот, хвалит? Как‑то всё это не сходится, не стыкуется, – недоумевая, спросила Жанна. – Похоже, в этой книге есть что‑то достойное моего внимания. Не тяни, рассказывай дальше.

– Продолжаю читать. Вот это сюжет, вот это поворот событий! Этот рукоположенный муж даже не попытается объясниться с женой, вникнуть в ее обиды и проблемы, которые сам же и создал. Не захотел загасить и простить вспышку гнева женщине, измученной ревностью, которую сам же и породил своим неправильным поведением. Не снизошел, не удостоил. Не принял никаких мер по спасению своей семьи и своей репутации как порядочного человека. Что это как не эгоизм и жестокость? Выходит, жена должна была его понимать и всё прощать, а он ее – нет? Какой урок преподал ей муж-священник? А другим людям? Да он же начисто лишен нравственных основ! Где его православный стержень – христианский, незыблемый стоицизм: бог терпел и нам велел, – который он внушает мирянам? Его он не касается? Такого священника надо гнать из церкви поганой метлой!

– Какое мощное чувство правоты! Я ожидала от тебя чего‑то в таком роде. Не тебе это решать. Я думаю, ты когда‑нибудь пожалеешь о том, что говорила о священнике в подобном тоне, – вспылила Жанна. – Я считаю, что жестокость находится в прямой зависимости от интеллектуального и культурного уровня человека.

– Ого! Учудила. Это твое открытие века? Хуже дурака только дурак с инициативой. Характер напрямую связан лишь с генами родителей и воспитанием. Ты в трезвом уме? – оторопело спросила Инна. – Хотя, применительно к этому попу, когда от него уже не ждешь чего‑нибудь мало-мальски стоящего…

Жанна, не найдя, чем ответить, со стоном отвернулась к стене и как капризный ребенок закрыла уши руками.

– Я не жестокая. Я справедливая. Это он… – Аня попыталась защитить себя от Жанны, но Инна не дала ей договорить.

– Ха! Поп равен Христу! «Придут и воскличут!» – саркастически возвестила она.

– Пустословие обесценивает высокое Слово Божие. Бог неизмерим, – осторожно напомнила Жанна. – Не упоминай Его имя всуе. Вспомни заповеди.

– О, благочестивая матрона! Нам ориентиры задавала партия. Куда нам от Маркса и Энгельса деться? Они у нас в печенках. Но я не отрекаюсь от библейской мудрости, перекликающейся с коммунистической и чту ее.

– Инна, это неудобная тема для легкомысленного диспута, – устало напомнила Лена, разбуженная громким выплеском эмоций подруги, и сделала характерный знак рукой, который можно было понять только однозначно: помолчи.

– Я считаю, что грех оставления ребенка не искупаем, даже если человек со временем осознал свою вину. Жизнь ребенка уже сломана. Ее не вернешь, заново не проживешь… По крайней мере, на земле этот грех не прощаемый. Если только там… где мы не властны, – нервно продолжила Аня. Ее дыхание сбилось, отчего создавалось впечатление, что она заикается. – Сам же проповедовал, что путь в рай лежит через боль и трудности, а в ад – через удовольствия. Священник не боится Божьего гнева за свою гордыню, за невыполнение заповедей, не боится, что с него спросится? – с искаженным болью лицом вопрошала Аня.

– Строго суд вершишь, – насмешливо заметила Жанна.

– Я не Христос, чтобы прощать. Если всем всё спускать, то эта зараза будет расти как снежный ком. Неусыпно опекая и воспитывая свою паству, священник говорил в церкви высокие проникновенные слова, исполненные религиозной силы, а сам опошлял их своим поведением. Чем он заслужил доверие и расположение Высших сил?.. Абсурд. И этому проповеднику люди должны верить и целовать руку? Для меня это не формальный ритуал, а жест уважения и преклонения. Я могла бы поцеловать руку или стать на колени перед доктором из благодарности, за спасение чьей‑то жизни. Но он не позволит, скажет, что это его работа.

Для меня истинно серьезно во что‑то поверить – это как шагнуть в другое измерение, подняться на другой уровень взаимоотношений с реальностью… и нереальностью. «А вот преступник из одного рассказа этой книги не поверил священнику. Наверное, своим звериным чутьем почувствовал его неискренность», – подумала Аня, но подругам этого не сказала.

– У тебя‑то самой, как насчет гордыни? – сердито спросила Жанна.

– Не страдаю. Я понимаю, что у меня много недостатков, – отрезала Аня. – Читая книгу, я первое время не могла поверить и постичь… Что‑то беспокоило, тревожило… Потом меня охватила неподвластная разуму буря чувств. Дети!.. Оставил своего ребенка! Моралист… черт возьми… туда его, сюда его… Нет, я понимаю: искренний человек может прийти к Богу. Но только не в церковь! Не к таким вот проповедникам. Так… на чем я остановилась?..

Аня не могла справиться с нахлынувшими эмоциями.

– К чему призывает нас его Бог? Это у него называется божьей благодатью? И этот священник еще смеет говорить о своем предназначении и способности говорить с Богом, быть проводником его заповедей! Он, не растаптывая наших светских знаний и принципов, заставит нас поверить себе? Этот человек ставит себя на одну доску с Всевышним, который будто бы взял его под свое крыло? Он конец с началом сопрягает? Какое самомнение, какое тщеславие! Искушение опасно. Он видит миры, которые мы не видим? Он земное воплощение Христа, Его наместник? Уверовал, что знает то, чего мы не знаем? Мы обессмысливаем и обесцениваем свою жизнь, не слушая его проповедей? Мир без них разрушится? Инна, ты этого служителя церкви отнесешь к хранителям «правды Христовой»?.. Смешно даже подумать.

Аню захлестывало волнение, она путалась в мыслях и словах.

– По-моему ему «Евангелие от Воланда» ближе. В нем говорит Демон, и он конфликтует с Богом. Даже Папа Римский не может быть наместником и посланником Бога на Земле. Его избирают люди. И святыми, имеющими заслуги перед церковью и народом, тоже назначают обычные грешные люди, а не Бог.

– И долго ты шла к этому выводу? Не исчерпала еще внутренний мир булгаковских ассоциаций? Не трепли имя Христа, – презрительно приказала Инне Жанна.

– Аня, я не знакома с этой книгой, но не торопись с выводами, дочитай ее до конца. Глядишь, что и прояснится, – тихо попросила Лена.

– Проповедует одно, а делает другое. Может, этот священник тайный отступник? Он осквернил церковь своим поведением в семье, – поддержала Инна Аню.

– Окороти свой нечистый язык. Разошлась дальше некуда. Хочешь распять божественную вертикаль горизонталью бытия?! – гневно вскинулась Жанна.

«Какой кипеж подняла! Какая фанатичность! Разлохматилась, распустила свои кудряшки вдоль ушей, как пейсы, – удивилась Инна неожиданной ярости достаточно сдержанной Жанны. – При всей противоречивости и излишней эмоциональности своих высказываний, Анюта по большому счету права».

– Грешно гневаться. Я не собираюсь нападать на церковь, если она есть связь духовного и материального, Неба и Земли. Я понимаю, что боль, максимально приближенная к страданиям Христа – мера веры. И русский человек это особенно глубоко чувствует и принимает. Хотя доброта и открытость русского народа иногда играет некоторым… на руку, – начала свое нервно-неуверенное объяснение Аня. –…Ну ладно, если бы боль жены священника и его детей была на пути к радости, а то ведь в никуда, ни к чему хорошему не приводящая… Она в угоду слабости и непорядочности ее мужа. Его поведение противоречит представлениям о чести, совести и достоинстве даже светского человека. Получается, жене должны быть дороги интересы мужа, а ему ее – нет. За этим он брал ее замуж и требовал подчинения… не вере, а себе, своим прихотям? – порывисто вскочив, огорченно воскликнула Аня. – Невольно задумаешься: возможен ли компромисс материального с духовным? Есть ли для веры и знания общая основа? Может, Богу богово, а человеку – человеческое, наука и все такое… Как бы невмешательство. Вселенная устроена разумно. Именно поэтому она познаваема. А люди только перед Богом равны, но не друг перед другом.