Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 47 страниц)

– Говорят, делай то, что нравится, и будешь счастлив, – сказала Жанна.

– А Рита помимо таланта владеет серьезными знаниями в области теории литературы. Она много работает со словом.

– Ну как же! За каждым словом – целый лингвистический мир, – понимающе кивнула Инна.

– Рита, пожалуй, несравнимо превосходит меня в построении фразы. Но не в донесении смысла. Она не любит писать истинно реалистично, в ее рассказах много фантасмагории. Я бы сказала так: ее проза реальна, но не совсем реалистична. И это при том, что сама она не витает в облаках, твердо стоит на ногах. Ее повествование управляется не фантасмагорией, а ролью героев. Рита говорит, что роман по природе своей – выдумка, и что сочиненные ею люди, всегда интересней тех, которых она видит вокруг себя. Она исходит из своих умозрительных представлений, на самом деле не побывав ни в одной из описанных ситуаций. Наверное, это тоже ее плюс, тем более, что этим методом, она, как бы попала в струю современных литературных течений.

– А твое изображение действительности гораздо реальнее самой действительности, – пошутила Инна. – Помнится, твое мышление даже в рисунках не могло посягать на абстрактное искусство, когда мы в шестидесятых по собственной инициативе расписывали строительными масляными красками стены и крыши домиков в спортивном студенческом лагере. Свой домик ты погрузила в пучину морскую, населила акулами, дельфинами и прочей живностью, а я изощрялась в изображении немыслимых абракадабр, предшественников граффити.

– Лена, вы приятельствуете с Ритой, хотя говорите на разных языках? Вы обе видите внутренний абсурд каждой ситуации, но Рита уходит в проблему «кто?», а тебе важнее «как?» и «почему»? В поддавки не играешь. Когда тебя что‑то мучает, ты просто здорово переносишь это на бумагу. В твоих книгах конкретное писательское «свидетельство жизни». Ты – камертон реальности. Правда жизни, концепция боли и переживаний, чтобы найти отзвук в сердцах читателей – это хорошо, потому что события они твоими глазами будут видеть. Я с детства замечала, что в книжках часто всё не так, как в жизни на самом деле, многое приукрашено, особенно, когда описывалась сельская жизнь. И это мне не нравилось. Даже у Гайдара. Он погружал нас в будто бы счастливое советское сталинское детство. А ведь правда дает человеку свободу. Наверное, многое у него было скрыто между строк? – спросила Аня.

Она, оказывается, не заснула, а лишь слегка побарахталась на мелководье дремоты.

– Не придумывай того, чего не было, – возмутилась Жанна.

– Тебе принадлежит монополия на правду? Гайдара тоже притесняли, пытались отлучить от литературы, его книги из библиотек изымали. Забыла? – удивилась Аня. – И все же я не люблю читать про совсем уж темную, злую, неприглядную жизнь. Я устаю от нее. Читаю, чувствую, что не хочу больше… наступает переполнение… Нравится узнавать про добрую, в крайнем случае, про грустную.

– Чтобы эмоции не зашкаливали, чтобы помнила кто ты и где ты? Чтобы не «сдвинуться по фазе»? А то вдруг как шарахнет по мозгам собственное открытие себя! – шуткой продолжила Жанна Анину мысль. – Советую: если чувствуешь, что содержание невыносимо травмирует – отложи книгу.

– Так ведь притягивает.

– А у Лены минорность одних рассказов перекрывается мажорностью других! – как спичка вспыхнула Инна. Ее раздражало вторжение подруг в их с Леной душевный разговор.

– Рисовать характеры героев черно-белыми красками, без полутонов не стоит. Излишняя откровенность и резкость убивают. Злоупотребив ими, можно такого натворить! Говорить правду – святая обязанность каждого художника. Но важно, как ее подаешь. Правду приходится дозировать. Особенно для детей. Литература не только сопереживанию должна учить, но и пробуждать в душе желание радоваться. Такая вот, казалось бы, противоречивая задача для моей грустной темы. Сначала в ребенке надо зародить любопытство к героям книги, затем сочувствие. Только после этого может возникнуть симпатия. И последовательность событий в детских книгах должна соблюдаться. Я рискую надоесть вам своими разъяснениями.

Хотела Лена того или нет, но тон ее слов прозвучал, как нежелание вовлекать в беседу новые лица. Может, она намеревалась поскорее ее завершить или просто боялась окончательно растормошить совсем уж было уснувших подруг?

– Я отпадаю! Ты же у нас поэт сострадания! Тебе важно, что и как ты доносишь людям. Тебя с Ритой роднит некоторая внутренняя похожесть, но мозги у вас по‑разному структурированы. Ваши биополя, наверное, различаются размерами, поляризацией и степенью концентрации. Ты мне близка, а мистическая сторона Ритиного творчества для меня остается загадкой. Когда я ее читаю, многое как‑то расплывается, уходит куда‑то… – недоумевая, пожала плечами Инна.

– Настоящей прозу делает не только рациональное, но и иррациональное, – заметила Лена. – Второе я использую редко и точечно, но полностью щель между ними не законопачиваю.

– А еще прозу выстраивает реальная сила воздействия слова, – добавила Жанна серьезно.

– И новизна, – подсказала Аня.

– Авангардом читателей пускай пичкают другие, – сказала Лена с улыбкой. И тут же уточнила:

– В основе любого авангарда тоже должно лежать классическое искусство.

– Авангард обычно начинается со скандала. Он, предлагая что‑то новое, конструирует свою «вселенную». Потом, как и в любом искусстве, наступает кризис – это закон любого развития, – который открывает дорогу новым направлениям, иным взглядам. И они не всегда лучше ушедших «со сцены», вспомни современные инсталляции. А из всего уже созданного время выбирает шедевры. Они‑то и остаются в культуре и передаются из поколения в поколение, – благодушно промурлыкала Инна. Ей нравилось, как разворачивалась их с Леной беседа.

– Знаешь, у меня все больше зарисовки, эссе. Люблю наблюдать, подмечать, изучать лица, характеры, ситуации. Это моя зона комфорта.

– Ты же физик. Для тебя собирание фактов и их оценка – привычное дело. И в этом особенность твоей прозы, – оценила Инна слова подруги.

– У меня иногда случаются маленькие печальные комедии-моменты. Ты же знаешь, мы – русские – в своей наивной доброте иногда доходим до глупости. Есть над чем посмеяться. Еще пишу об инфантилизме, о девальвации чувств и обесценивании семейных отношений. Беспокоит меня их деградация. Не позволяет совесть пройти мимо этой темы. Сейчас в мире дефицит доброты. Потрясает не только жестокость, но и бездушие, безразличие.

– Их причина – материальная и душевная сытость или отсутствие глубины души как результата плохого воспитания? – спросила Инна.

– У нас материальной сытости для основной массы народа пока вроде бы не из чего произрастать, – заметила Лена. – Я нащупываю доступные средства выражения своего отношения ко всему этому перестроечному безобразию. Проблем много, но они разрешимы. Материальное – не главное, меня духовное беспокоит. По сути дела каждое мое произведение, о чем бы я ни писала, – глава одного целого…

Инна прервала подругу:

– А я думала, что девяностые годы для современных писателей – любимая мишень. Свежий материал, не из затхлых полусгнивших залежей прошлого! Объяснить, почему путч не достиг своей цели и мог ли в принципе? Рассказать, как силовики, начиная с «верхов», «пирог» российский кромсали, деля этим общество на богатых и бедных. И чтобы не поэтизировали это жестокое время. Чем не тема?

– Важная, – согласилась Лена. – Но она для мужчин. А у меня размышления о природе человека, о трансформации его чувств, об исключении различных форм неравенства между полами. В эпицентре моих произведений всегда женщина, мужчина и ребенок. Семья. А в книгах для взрослых – женщины даже в большей степени. Они у меня на первых ролях, основные персонажи, а мужчины как бы «вписаны» между ними.

– Отводишь главное место? Какое же это семейное полотно, если родители в нем представлены не в равных долях? – возмутилась Жанна.

– Все как в жизни. Но если они соответствуют друг другу, я их не обижаю, – улыбнулась Лена.

– Вожделенный объект исследования! Кто решает мировые проблемы, а кто распутывает клубки человеческих судеб. Не есть ли это скатывание в малые дела? Может, и нам уделишь своего высочайшего внимания? – в своей обычной ироничной манере спросила Инна.

– Почему бы и нет. Я ищу своих героев, как выражаются художники, на натуре. Простые люди составляют фактуру окружающей нас жизни, ее питательную среду, и я пытаюсь выявить наличие близости между ними или причины разрушения, непонимания, отчуждения и одиночества. Как говорится, всё то, что творится за моими окнами, мистически и творчески перемалываясь и преобразовываясь в голове, «переселяется» в произведения. И тут уж я отвечаю за устремления своих персонажей, прозреваю природу их зла, ненависти, никчемности, исследую причины бунта и агрессии или наоборот ищу в них что‑то позитивное.

– Отстаиваешь немудреную «человечность» в среднестатистических российских семьях, в которых кипят шекспировские страсти? Ха! Редкое попадание в новую тему. И в этом есть поэтическое мужество? – пожала плечами Инна.

– Обыкновенный, «маленький» человек, как принято говорить в литературе, иной раз являет такой мощный характер! Изучая людей, я больше понимаю себя. Я как бы и на себя смотрю со стороны, сравниваю, оцениваю, делаю выводы. Да, у меня реализм, обыкновенность и обостренный интерес к личности человека. Сейчас в литературе больше фантазируют, придумывают, а люди живут, работают, страдают. Они создают жизнь на земле, посвящают себя науке, искусству, детям и стоят, чтобы о них писали. Кто‑то должен противопоставить культу силы, денег и подлости силу духа простого современного гражданина.

– «Маленький» человек, «малый жанр». Волшебное ощущение – дирижировать жизнью своих героев! Мне кажется, вы с Ритой впервые в литературе так жестко и резко обозначили проблемы семьи, неверности, неуважения к женщине, к ее домашнему труду. Вы заявили: «Посмотрите, с этим надо что‑то делать!» Вроде бы об одном говорите, но как по‑разному и многопланово. Я читала, что известный критик и философ Павел Басинский тоже размышляет на эту тему.

– Эти проблемы периодически всплывали в разные времена и в разных странах. Вспомни «Нору» Ибсена. Она о трагедии женщины в семье. Просто в период перестройки многие проблемы у нас несколько обострились, а некоторые вышли на первый план, – ответила Лена Инне и заговорила о другом:

– Для меня очень важно беседовать с читателями после прочтения ими моих книг, особенно детских. Чувствую, если всколыхнули, задели. Читая, люди меняются. Они сами об этом мне рассказывают, примеры приводят. И я вместе с ними выхожу на другой уровень художественного осмысления жизни. Во всяком случае, мне приятно так думать. Но я не знаю, надолго ли им хватает этого заряда?..

А в моих коротких заметках отдельные мысли, повседневные наблюдения, философствования на разные темы. Они тоже составляют часть моего мира.

– Ну как же, «проза, поэзия и философия находятся на трех соседних вершинах»! – привычно, чуть насмешливо хмыкнула Инна.

– Ты знаешь, мне требуются вдумчивые отзывчивые читатели. Они добавляют мне оптимизма.

Инна снова прервала Лену. Ей куда больше нравилось говорить самой, чем кого‑то слушать. А в данном случае приоритет был на стороне Лены.

– Читатели типа меня? Которые способны открывать в твоих произведениях всё новые и новые оттенки чувств и истинную глубину? Только вот массового читателя философствованием не завоюешь.

– Я пробовала себя в разных жанрах. Не все мне подвластно. Персонажи мои менее романтичные, чем у Риты. Наверное, такие они мне ближе и понятнее. Я не рву рубашку на груди, мягко, спокойно говорю о многом, не без «глобальных» обобщений, конечно. Душу выкладываю осторожно.

– Знаю, изображаешь деликатно, выразительно, не скатываясь в пошлость. Детское пишешь, чтобы заново пережить давно ушедшее детство или излечиться от него? Взрослое, – чтобы изгнать из себя тоску последних лет или поддержать интерес к своей личности? Без цели? Руководствуешься своими представлениями об удовольствии? Чтобы быть чем‑то увлеченной или просто во что‑то вовлеченной? Твои книги – место свободного обмена мнениями, где можно «найти» правду чуть‑чуть разминувшись во времени? Какие пути в голове проходят впечатления, чтобы через десятилетия стать образами, чтобы всё написанное дышало детством, счастьем? И всего‑то двумя-тремя штрихами… – забросала Инна подругу откровенными, чуть ироничными вопросами.

– Писать для меня на самом деле прихоть, удовольствие, потребность и жизненная необходимость. Я потворствую своему желанию, позволяю сбыться моей мечте. И это совсем не похоже на работу. Книги для подростков не написаны старанием разума, они как бы случились… Они не результат труда, а данность. Наверное, потому, что родина детского писателя – его детство. Я писала словно в состоянии экстаза, на одном дыхании. У меня было нескончаемое вдохновение. Как когда‑то, в далеком школьном детстве. А написанное под влиянием вдохновения, почти не требуется редактировать. Слова в это время являются самые верные и яркие. Мысли неудержимо рвались из меня с какой‑то настоятельной требовательностью. У меня, пока я их писала, было изумительное ощущение полета!

– И тебе казалось, что этот полет будет продолжаться вечно! И вдохновенье больше не покинет тебя.

– Я словно бы разговаривала сама с собой, с тем ребенком, который еще был жив внутри меня. Ты же знаешь, я очень рано повзрослела, намного опередив свой возраст. Может, поэтому мне так хотелось хотя бы в книгах еще немного побыть ребенком? – шутливо добавила Лена. – И еще был неожидаемый, но очень важный итог написания мной детских книг: я будто отпустила все свои беды: детдомовские и школьного возраста. Они ушли далеко-далеко от меня и перестали преследовать.

– В школе ты училась с какой‑то недетской сознательностью. А теперь чувствуешь себя Творцом?

– Ну… не так пафосно. Но без крыльев не полетишь.

– Понимаю, это не механическая работа. Чтобы написать, ты должна была… что‑то услышать, чтобы тебе с неба… свалилось. Ты как бы перевоплощалась в своих маленьких героев? Стремилась идентифицировать себя с каждым? – спросила Аня.

– Это по большей части происходило подсознательно. Мои друзья детства, эти маленькие «военные осколочки», на всю жизнь остались в моем сердце со всеми своими «зазубринами и занозами» в характерах. Я с ними – единое целое. У нас общая боль, общие слезы. Я, когда о них писала, плакала.

– Чайковский тоже плакал, сочиняя музыку, и это чувствовалось в его произведениях, – отметилась сравнением Жанна.

– Сироты военных лет – беда, а брошенные современные дети при живых родителях – позор для общества. Они говорят о его нездоровье, – вздохнула Лена. – О них я еще напишу.

– Один мой товарищ считает, что всё в жизни желательно делать с удовольствием. Надо ставить перед собой вопрос: «Если это у тебя отнять, тебе станет лучше или хуже? И только потом делать вывод: продолжать этим заниматься или нет. Надо прислушиваться к себе. Словами можно убедить, переубедить, а чувства не обманут». И ты тоже прислушиваешься?

– Я бы слово «всё» убрала из этого воззвания. «Надо» в нашей жизни обычно выступает на первый план. Но что касается творчества, то тут твой товарищ прав, – ответила Лена Жанне. – Детские книги я писала памятью своего сердца.

– Знаешь, что еще для меня важно в твоих книгах, помимо всего того хорошего, что мы уже обсудили? Сейчас мало пишут о взрослении подростков. А у тебя есть прелестные, нежные трогательные рассказики о первой любви, такой искренней, честной, чистой, доброй, без ревности, обманов и злости. Ты повествуешь про любовь безответную, но такую восторженную, первозданно радостную! В ней потрясение счастьем, понимание безграничности этого удивительного чувства.

Девочка ничего для себя не требовала, не ждала. Она просто наслаждалась своей любовью к юноше. По моему убеждению, такую любовь проносят через всю жизнь как что‑то самое светлое и прекрасное! Через свои маленькие истории ты высвечиваешь большие детские и подростковые проблемы. Тебе интересны моменты взросления.

– Настоящая любовь как прекрасная музыка. Это когда и душа, и все тело поет мелодию любви, – сказала Аня.

– В юности поет только душа. У влюбленных девочек физическое и духовное так далеко разнесены, что не имеют точек соприкосновения. А отсюда непонимание опасности, – подтвердила Жанна слова Инны.

– Лена, эти твои произведения – явление в литературе. В них «открытый цвет грусти и особая мелодия любви». Твои рассказы надо доносить до каждого подростка. Нет, все‑таки детские писатели и поэты – особая каста! – восторженно сказала Инна.

– В этой связи мне Экзюпери вспомнился. Самым маленьким детям он прекрасно рассказал о любви и дружбе! – восхищенно отметила Жанна.

А Инна свою мысль закончила:

– Раннее влечение к половой жизни лишает подростков удивительных ощущений духовного развития и взросления своей личности. Я читала твои книги своим внучатым племянницам и внушала: «Не надо торопиться влюблять в себя мальчишек. Они еще глупые как слепые котята. Не ставьте их в условия выбора. Они пока не в состоянии его делать. Да и сами не спешите расставаться с детством». А над старшей внучкой подшучивала: «Воспринимай жениха не как подарок, а как хомут. И смотри, чтобы он тебе холку не натер».

– Правильно делала, что разъясняла. Девочки в своих красивых мечтах часто слишком далеко уходят от реальной жизни, – согласилась с ней Аня.

– Лена, твои книги для семейного чтения детям занятны, понятны и полезны, а взрослым приятны, – сказала Инна.

– Они же грустные, – напомнила Лена.

– И что с того? После них все равно чудное послевкусие. Они воздействуют на читателя всеми возможными писательскими способами. Этакое гигантское полотно…

– Панно, – попыталась смутить или усмирить подругу Лена.

Инна на какое‑то время замолчала, погрузившись в собственные, и судя по лицу, приятные мысли.

Потом добавила к сказанному:

– У тебя есть доступ к родникам детских душ. Достоинством твоих книг является мощная эмоциональность, полифония и высочайшая нравственность. В них все срослось: музыка слов, искренность, свежесть чувств и личностный, интимный подход к событиям. Предел мечтаний! Первая твоя книга для подростков – твой звездный час, последняя – вершина творчества. Я верю, что ты достигнешь такого же пика и в произведениях для взрослых, потому что уже в первых книгах для детей было заложено все самое прекрасное и важное, что может широко и основательно проявиться позже. Жаль, если оставишь этот проект недовоплощенным.

– Твои излишние комплименты мне ни к чему. Хочешь ими сбить меня с толку? – тихо спросила Лена. – «Беги от славы, беги от лести. Они – не слагаемые успеха». Многие хорошие люди, пройдя огонь и воды, медные трубы не преодолевают. Казалось бы, вот оно – счастье! А оно – мимо… Не достается выигрышный билет – успех.

– Мечтаешь отлучить его от себя? Не выйдет, – рассмеялась Инна.

– Современные дети другие, они живут фантазиями и воспринимают мир уже кем‑то переработанный. На их рисунках в основном иноземные черепашки ниндзя, которые все время ссорятся и воюют, да еще Барби. Это плохо, – удрученно заметила Аня. – А еще дети теперь не верят в сказки, как верили мы.

– Мой пятилетний внучатый племянник Димочка писал письмо Деду Морозу, а сам мне на ухо «по секрету» шептал, что Деда на самом деле не существует, что его взрослые придумали для детей.

А черепашки – дурное поветрие. Ничего, Ленины книги со временем, когда малыши подрастут, вернут их в реальность, научат понимать добро, – сказала Инна.

Лена улыбнулась, и из ее глаз на миг будто исчезла усталость.

– Тебе интересно писать о стариках, которые имеют право рассуждать о пережитом, потому что уважение к минувшему отличает культурного человека от дикаря? Потому что старики – аккумуляторы всего лучшего в поколении? Оно и понятно, мудрость возраста не затеняется личными пристрастиями. Они уже выше их. Это результат твоего трепетного отношения к представителям старшего поколения? – Этими вопросами Аня-педагог выразила свое серьезное отношение к Лениным книгам.

– Я люблю людей, – коротко ответила Лена.

– Рита говорила, что в советское время легче было писать. Творческие люди знали, что ждет от них государство. Были рамки: это можно, это нельзя. Жизнь была проще, стабильнее, народ был более расслабленный. Люди чувствовали дыхание времени, больше радовались. Раньше писателей вели и подталкивали, а теперь они живут в постоянном напряжении, в состоянии преодоления, собственно как и вся страна. Было духовное и душевное здоровье народа, а сейчас каждому второму требуется психиатр. Государство отыскивало таланты, несло за них ответственность: учило, выращивало, направляло обращаться к вечным и социальным темам, обеспечивало редактуру, трудоустраивало, давало жилье, – «поведала» подругам Аня.

– Сначала казалось, что весь мир принадлежит им. Потом узнавали, что и это недостижимо, и это недосягаемо… – усмехнулась Инна.

– Теперь обо всем говорят открыто, нет повода для аллюзий. А хороший юмор должен строиться на намеках и тонких ситуациях. Поэтому и опускаются многие нынешние юмористы ниже пояса. Происходит общее снижение уровня произведений, – добавила Жанна в разговор подруг еще один отрицательный момент.

– Есть социальный юмор, но я люблю безадресный, независимый от географии, общечеловеческий, но тонкий и умный. А если ощущение черных крыльев над миром, осознание зла, которое проникает во все щели, и невозможность от него избавиться? Не до юмора, – загрустила Аня. – И достойная сатира почему‑то отсутствует.

– Она, как правило, развивается и расцветает пышным цветом только в тоталитарном обществе. А у нас демократия.

– Не только, – упрямо не согласилась с Инной Аня. – Недостатков у нас сейчас, пока мы «перестраиваемся», много больше. Есть что покритиковать. Нам нужны таланты с врожденным чувством юмора и вкусом к самоиронии. Эти качества должны быть потребностью души, этакой горчичкой, шикарной приправой к серьезным «блюдам» в характерах юмористов. А сейчас иногда такую примитивную муру со сцены несут! И что самое обидное, считают себя талантами.

*

– Ты учитываешь потребности и желания читателей? – задала Лене наводящий вопрос Инна.

– В основном, свои. Я пытаюсь вести их за собой. – Во взгляде Лены, обращенном только к Инне, и в ее тоне содержалась мягкая ирония.

– Говоришь читателям: дышите и живите в одном ритме со мной и с моими героями? Заставляешь задуматься о том, что раньше им никогда не приходило в голову? Учишь?

– Ты всё слишком упрощаешь.

– Не хочешь написать роман о современных удачливых предпринимателях? А прообразом взять кого‑то рядом живущего, с реальными фактами из его жизни, с конкретной манерой действовать и говорить, узнаваемого.

– Может и стоит. Успешность – важная составляющая современной жизни не только для мужчин, но и для женщин. Но я не готова об этом писать.

– У меня есть много достойных кандидатур из ближайшего окружения. Глаза разбегаются. Ну да ладно, – разочаровано протянула Инна. – Тебе прекрасно удаются книги для подростков, вот и пиши о них. Будь оригинальна, пролагай новые тропы. Окунайся туда, где «смиряются души твоей «моей» тревоги»! И как говорит один мой друг-художник: «Ищи жизнь даже в спящем куске мрамора». Когда я читала твои описания природы, мне казалось, что ты получила благословение на творчество от любимой малой родины – нашей деревни. Ты росла как деревце, питаясь благотворными соками ее земли. Я чувствую в твоих рассказах запах и вкус той нашей жизни, слышу музыку леса, поля, речки. Она – кратчайший путь донесения чувств и мыслей до сердца. И пока я жива, моя душа всегда будет рваться в места моего детства. Эта же музыка ослабляет и смягчает остроту восприятия боли твоих героев. Но тебе необходимо вербальное дополнять визуальным.

– Уже учла. Четвертое переиздание выпустила с рисунками.

– А что расскажешь о своих книгах для взрослых?

– Пишу я их также как детские. Когда накатывает вдохновение, я не могу остановиться, пока течет мысль. Лихорадочно записываю, боюсь что‑то потерять, упустить. А тут другие мысли наваливаются, в сторону уводят, разветвляют сюжет… Поэтому случаются хромые и корявые строки с нелепым порядком слов. Вот и приходится впрягаться, терпеливо выправлять, шлифовать, углублять или «пропалывать» текст. Кропотливое редактирование – сложная и затратная по времени работа.

– Я наперед знаю, что ты скажешь. Мол, еще не факт, что с первого раза получается доводить текст до ума.

– Трудно расставаться с произведением в том смысле, что улучшать и дорабатывать его хочется до бесконечности, а времени нет. Неимоверное количество материала и радует, и раздражает одновременно. В нем можно утонуть. И о том хочется поведать, и о другом. Чему оказать предпочтение, что вычеркнуть? И название должно быть достойно замысла.

– Хочешь сказать, что не очень владеешь вопросом или стараешься писать лучше других?

– Лучше себя, – ответила Лена. – Эх! Мне бы хорошего редактора, чтобы он не только жестоко покромсал все мои уже вышедшие в свет тексты, но еще и поучил этому искусству. Пообщаться бы с современными гениями критики. Был у меня прекрасный педагог – Николай Калтыгин, под орех разделал один мой рассказик в полстранички и тем основательно «вправил мне мозги». Я ему безмерно благодарна. Жаль, что он больше не находит для меня времени. Я понимаю, собственные счастливые семейные заботы и творческие труды положительно захватили его в плен. И этому тоже можно радостно завидовать. Но способности писателю и критику даются для того, чтобы ими пользоваться, делиться. Возродить бы институт редакторов! Я скромно пытаюсь без них обойтись, но у меня это плохо получается, – «навела» на себя критику Лена.

– Мне понятен вариант, когда впечатлительность и соображение составляют единое целое, – заметила Инна.

– Мне тоже. Но ведь увлекаешься. – Лена улыбнулась, давая этим понять, что одобряет подругу. Потом о другом заговорила:

– У меня нет супергероев. Я пытаюсь постичь непростые и подчас по‑настоящему драматические судьбы обыкновенных людей. Мне важна атмосфера в семьях. Юмор я признаю только добрый, элегантный, чуть ироничный, не унижающий человека.

– По типу того, как шутит твой сынок? Как‑то сижу я у тебя в гостях и смотрю наш с тобой любимый канал «Культура», а твой Андрюшка проходит мимо меня в свою комнату и, как бы между прочим, говорит, мол, с вами еще не здороваются дикторы телевидения? А другой раз ты зовешь его к столу, и я слышу: «Мамочка, мне некогда, пообедай с президентом, он сейчас выступать по телевизору будет». Или еще: «Мама, ты следишь за временем? А то без тебя дикторы могут не начать твою любимую передачу». Прелесть!

– Есть в нем эта милая особенность, – подтвердила Лена. – Читая мои опусы, люди окунаются в чужую подлинную жизнь, но пребывая в ней, понимают, что все это относится и к ним, и глубоко постигают написанное. Мое дело – извлекать их чувства на поверхность, заставлять задуматься над причинами своих проблем, но не судить. Я не претендую на роль провидца, но все равно над всеми этими незамысловатыми сюжетами – социальная подоплека. Мне кажется, что мир моих героев не станет чуждым и для следующих поколений. Тема семьи и детей всегда будет волновать людей.

– В этом смысле твои книги – шаг в будущее, в вечность, – полушутливо обрадовалась Инна.

– Значит, ничего этакого, скандального или слишком фривольного не доносишь, такого, которое не вписывается даже в очень смелые критерии и понятия? Только про жизнь, не пронизанную любовью, про мужчин и секс глазами женщин? Никого не берешь на испуг? Не работаешь в поле таких понятий как гениальность, но не застрахована от того, чтобы не попытаться осмыслить талант как отклонение от нормы. Поэтому ты не выступаешь от третьего лица, как бы рассматривая происходящее со стороны? – спросила Жанна. – Понимаю, это артистам приходится прятаться за псевдонимами, чтобы завистливые поклонники не узнали их адреса и не изгадили подъезды всякой дрянью и пошлыми надписями.

– Мыслящему человеку неинтересно залезать под чужие одеяла и познавать альковные тайны… Лена тебе уступает это право. Может, когда пригодится, – фыркнула Инна.

Жанна не отреагировала на неприятную реплику и с «задорной кровожадностью» продолжила задавать вопросы Лене.

– То есть у тебя в рассказах обыкновенная сгущенная обывательская обыденность? Она может вдохновлять? Но где быт, там примитив. Или он у тебя сращивается с чем‑то более острым и злободневным? Допустим, с революционными гендерными мотивами?

– Ого! Я жду обвинений в пошлости. Похоже, диспут обещает быть «веселым», – удивилась Лена. – Все зависит от того, как этот быт преподносить. В нем свои тонкости и глубины.

– В чем ты усматриваешь пошлость? – спросила Аня у Жанны.

Инна не дала ей высказаться, сама объяснила:

– Пошлое – это не только скабрезное, но еще когда не говорят о главном. Будто его нет. Это неумение оперировать высокими идеями и чувствами, желание восторгаться собой без особых на то оснований. Подчас что‑то общепринятое, банальное…

– Писатель должен быть масштабен и в запахах обыденности? То есть, за сегодняшним бытом, за мелочами жизни он обязан «услышать будущего зов», разглядеть вечное и выразить его всей силой своего мощного искреннего таланта. Да еще соблюсти баланс между простым и сложным, нравственным и пошлым. Он должен всматриваться в лицо Вселенной! А чтобы увидеть и изобразить это вечное, ему надо много чего иметь в себе: верную как у хирурга руку и точечно направленную мысль технаря, – сказала Жанна. – И охват событий соответственно обязан быть…

Инна опять остановила Жанну и обратилась к Лене:

– Думаешь, это уровень Аллы, пишущей для избранных? Ты тоже не только изучаешь проблемы отдельных семей, но еще ищешь причины и общие закономерности. Но ты ни на что не претендуешь и далека от мысли о своей талантливости. Меня это напрягает. Ты, часом не прибедняешься? Не желаешь срывать аплодисменты? Они же характеризуют успех, а не полное согласие с автором! Не всем дано тяготение к глубине постижения того, чем ты занимаешься. Восхитительная скромность! Понимаю, в душе должно оставаться чувство постоянной неудовлетворенности, заставляющей стремиться к совершенствованию. На волне первого успеха нельзя долго плыть, тем более торопиться почивать на лаврах. Если только совсем чуть‑чуть, чтобы упрочить свое материальное положение, или хотя бы почувствовать, что достигла определенной духовной и профессиональной зрелости. А может, стоит потеснить в себе излишнюю скромность? Ты боишься не соответствовать своему самолюбию?