Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 47 страниц)

– Какой яростный сарказм! Ты это о себе или Аллу пытаешься бойкотировать? – поддела подругу Лена. – Когда я стала писать, то почувствовала, что, наконец, достигла желаемого баланса в душе. Совмещать работу, писательство и семейные заботы трудно, но для меня необходимо. Я без всякого смущения признаю свою некомпетентность во многих вопросах. Всего знать невозможно, тем более что я только учусь. По сути дела я еще на середине пути. И если услышу от читателя: «О чем ваша книга?», это будет означать, что я не сумела донести главное.

– Критики объяснят, – рассмеялась Жана.

Инна на миг потяжелела глазами, потом спросила заинтересованно:

– Я читала, что реалистическое искусство бесконфликтно. Это верно?

– Конфликты есть всюду и будут всегда. Сама я пока что во многом не дотягиваю до желаемой вершины. Хотелось бы перейти на более высокий уровень, – довела до конца свою мысль Лена, ответив сразу на оба вопроса подруги.

– Каждый художник стремится постичь и воплотить в свои произведения космическую гармонию, которая разлита в воздухе, но неуловима как… хвост собаки. Если заниматься, то только вечностью! Если достигать, то только великих побед! Горизонт уже не волнует. Всевышний завещал поэтам завораживающий манящий Мир и прекрасную Любовь! Когда они творят, то управляют пространством, временем и людьми! Писать о любви – беспроигрышная тема.

– Острословие – не остроумие. Но это сравнение достойно тебя. Какой же русский без метафор и эпитетов!

– Ни йоты снобизма. – Инна постаралась не заметить укола подруги. – Даже у великих из того, что они оставили после себя, что‑то шедевр, а что‑то не совсем. И это нисколько не умаляет их таланта. Их тоже иногда заносит, – нашла она оправдание сразу всем и себе в том числе. – Ты пишешь для потомков? Сделай небольшое авторское предуведомление.

– Я на многое не претендую. Как получится.

– Ты без закидонов. И «да пребудут они в веках!» Это я о твоих книгах. Благословляю всё, что ты написала и еще напишешь.

– Спасибо на добром слове.

– Ах, сейчас прольются слезы благодарности!

– Я не отрекаюсь ни от одной написанной мной книги, даже если они неважно отредактированы. Я не предаю свои мысли и чувства.

– Обычно для «перемены обстановки» в душе я ухожу в новую любовь, а ты из своей трудной жизни сбегаешь в литературу?

– Это тоже любовь, – ответила Лена устало.

– Исчерпывающий ответ! Ты к какой школе, к какому литературному направлению себя причисляешь? Одного придерживаешься или по совокупности? – на ту же тему ввернула вопрос Инна. Ей хотелось продолжить разговор.

– Оно имеет место быть? – вопросом на вопрос ответила Лена. – Я сама по себе. Мне пока не удается выстроить строгую систему литературных взаимоотношений и предпочтений. Не хочу злоупотреблять твоим вниманием и преподносить еще несформированные понятия.

Лена явно пыталась закончить разговор.

– Все‑таки раньше писательские задачи были масштабнее, – сказала Аня.

– При свечах была другая степень концентрации мыслей, чем при электричестве и при наличии компьютера? – насмешливо спросила Жанна.

– И произведения были более теплые. Теперь же какую книгу ни откроешь – всюду одни и те же типы: милиция, бандюки, завистники, «заказывающие» своих конкурентов и т. п. Героями стали мужчины сексуальные и бессмысленно жестокие. Сюжеты, может, не очень соответствуют действительности, зато звучат эффектно и страшно. Кругом апокалиптические краски. Перефразирую Фаину Раневскую – она говорила о театре. К сожалению, «трепет из произведений ушел». Одни помои выплескивают писатели. А ведь они зачастую неравнодушные, целеустремленные, может даже мегаспособные. И творчество из них прямо‑таки прет. Да видно не туда. И у Ритиных героев зачастую несостоявшиеся жизни, потерянные мечты. Время такое?

В кино, конечно, проще, там чувства можно глазами и жестами изобразить. Да только не монтируются великие герои прошлого с современными случайными артистами. Не веришь им. Их чувства по касательной скользят. А сериалы – творческое падение для хороших артистов. Иной раз смотришь, как режиссеры выстраивают отношения и удивляешься: «Ведь муж только дверь открывает, а жена уже знает, в каком тот настроении. А они чего‑то там выдумывают, накручивают… И секс у супругов происходит иначе, совсем на другом уровне, чем у любовников. Это понимать надо. Одни и те же шаблонные блоки из сюжета в сюжет тасуют как колоду замусоленных карт. И кинокомедии теперь не смешные, примитивные, а я хочу светлые, радостные, искрометные. Надо стимулировать интерес к лучшим отечественным фильмам. У нас сейчас никудышные писатели, сценаристы или режиссеры?

– Как ты, Аня, права! Недавно мне долго не спалось, и я включила телевизор. Смотрела фильм и злилась: одни устаревшие штампы, да еще и не к месту! Деревенский житель не станет закапывать погибшую в поле дикую птицу. Нет в нем такой сентиментальности. Из земли вышло, в землю уйдет. А вот больной или раненой поможет.

Главная героиня в фильме спала на ходу. Бедный курсант стоял под дождем, от холода зуб на зуб не попадал, а она с зонтиком вышла к нему, как городская, а потом долго искала для него полотенце и сухую одежду. Еле клешнями шевелила. Сельская жизнь учит крутиться-вертеться, быстро находить выход из ситуаций. Я не видела таких сонных чучел в деревнях.

Почему девушка стеснялась в своем доме пить чай, будто сама была в гостях? Но выйти к парню в ночной рубашке и лечь с ним в постель не побоялась. А имя Мира откуда в этой глуши? А то, что будучи беременной в пустом автобусе сидела на заднем сидении, где ее нещадно трясло, – это чья глупость? А вы бы видели, как она двумя пальчиками брала грязные ботинки молодого человека! Автор, похоже, никогда не жил в деревне и не удосужился ее досконально изучить, – искренне возмутилась Жанна.

– Я недавно ночью смотрела спектакль-балет «Сон в летнюю ночь» и недоумевала: «Это новое слово и высочайшая вкусовая и нравственная планка в искусстве? Зрители полтора часа могут смотреть эту примитивную ахинею, фантазию воспаленного мозга режиссера? Я понимаю, он на максимум использовал условность и метафору. Только трудно вычленить суть комедии великого Шекспира, если артисты всего лишь валяются в соломе и исполняют танцы, принадлежащие выдуманной эпохе. На третьем акте я выключила телевизор и не стала выяснять, кому принадлежит этот шедевр. Я слишком консервативна? Не доросла до понимания современного искусства? – на всякий случай отступила Аня, надеясь услышать мнение подруг. Но они молчали. «Значит, не видели», – решила Аня и продолжила:

– Где любовь, где жадность в постижении профессии? Торопятся, не желают образовываться? А в нас преподаватели огромный багаж знаний закладывали. И мы заглатывали его бесплатно. За что безмерно им благодарны.

– Им и Родине, – поддакнула Ане Жанна и спросила у Лены:

– Где ты «подкарауливаешь» свои сюжеты? Долго нащупываешь, потом, когда набредаешь, по уши окунаешься в него, обдумываешь, многократно перекраиваешь или все‑таки пользуешься привычной добротной основой своих предшественников? Набила руку на собственных схемах? Жонглируешь ими? Идеи бродят в голове, ты мучаешься, вынашивая их, посвящая годы изучению структуры пространства героев, или они являются тебе как выплески подсознания «в пароксизме счастья-горя»?

– Схема сама выстраивается. Я пишу, как пишется, доверяя своему сердцу. Нет у меня времени для долгих раздумий, – бесцветным голосом ответила Лена, не желая «принародно» вдаваться в подробности своего писательского труда. – Но инкубационный период, конечно же, произведение обязательно проходит в голове. Иногда это вся предыдущая жизнь или ее отдельные, заслуживающие внимания периоды.

– Эх, были бы данные, я, чтоб ты знала, написала бы что‑либо прекрасное, возвышенное, такое что… закачаешься! Ведь возвышенное – это как явление божества, как удар молнии или шаг в другое измерение! Ни идеологии тебе, ни политики. Подняла бы паруса фантазии и вперед! Не покушаясь ни на чей писательский авторитет, я хотела бы одарить читателей чем‑то несказанно, неосязаемо ускользающим, утонченным, поразительно радостным, отрадным, светлым, но отвечающим всем требованиям литературного произведения. Чтобы оно прозвучало, нашло бы отклик в сердцах и помогало жить. Я застолбила бы за собой это «великое открытие», а потом с вежливым высокомерием отдала бы его людям – нате, пользуйтесь! Благородные помыслы?! Это была бы бомба! Или придумала бы образ космически одинокого человека, чтобы обо мне говорили: художник большого имени, огромного таланта. Не без оговорок, разумеется. Полное удовлетворение в творчестве невозможно.

А может, изобрела бы что‑то фантастическое, еще не существующее, чтобы составить конкуренцию великим писателям. Допустим, придумала бы новый способ самовыражения. Искусство должно не повторять реальность, а создавать новую. Помнишь, Тарковский создал отстраненную реальность – образ зоны.

– Это сверхзадача для гениев, – тихо заметила Аня.

– И при всей нелюбви к себе, я бы даже похвалила себя, хотя посчитала бы это изобретение счастливым стечением обстоятельств. Меня всегда влекла жажда новых впечатлений, я мечтала пережить некий метафизический опыт.

– Ты думала: «Какую сказку с детства для себя выберу, ту и проживу», – насмешливо тронула Инну за живое Жанна. – Тут хотя бы понять, что такое быть человеком, что есть доля человеческая? Зачем ему такая степень уязвимости?

– Мне казалось, что в моей внешности уже заложено что‑то особенное, экстравагантное, гипнотический шарм что ли, придающий загадочность и добавляющий индивидуальности. Я тогда считала, что нужно доверять всему бессознательному, иррациональному в себе. И своей манерой экстравагантно одеваться я только подчеркивала эти качества. Может, зря разуверилась? И в результате неправильного выбора произошло внутреннее обрушение моей сути, апокалипсис души.

– Все мы изгнаны из рая. А из себя, из своего собственного эго мы уходим, когда делаем что‑то плохое, недостойное нас, – заметила Жанна.

– И что выводит нас к истине? – спросила Аня.

– Любовь. Мы идем, идем и вдруг понимаем, что шли не туда. Но это вопрос целой жизни. Большинство только на пороге… начинают об этом догадываться.

– Это и есть жизнь. Она не в рецепте, а в пути. В поиске, в выборе. А если человек обнаруживает, что находился в состоянии иллюзии, что на самом деле не любил?

– Мы сами превращаем любовь в прах. У нее масса переливов, оттенков. Мы грешим избыточным употреблением слов «Любовь», «Бог». А их надо слышать через тишину и недосказанность. Мы затираем их, они мельчают. В голове надо прорабатывать свой и чужой опыт, продумывать увиденное, услышанное, прочувствованное, Проговаривать всё это с близким человеком. А мы разучились мирно беседовать друг с другом. Ругаемся, ссоримся или уткнемся в телевизор, всё видим, слышим, но не вникаем. «Она взглянула на него». Как? Почему так? «Он ответил». Почему так? Какие ниточки их связывают, какие уже оборваны? Тонкость чувств и любовь ушли или во что‑то преобразовались?

– Поступать так, как надо всегда очень трудно, даже когда понимаешь, что все упирается только в тебя. Иногда эта ясность возникает сразу, но удержать это понимание в себе тоже не всегда удается, – созналась Инна. – Да и близкие люди часто оказываются неблизкими. И самих себя мы не всегда принимаем, но уговариваем…

Внутренне и внешне встряхнувшись, Инна продолжила рассуждать:

– В своих книгах я бы не следовала за молвой успеха знаменитостей, а дальше всех пошла бы в своем откровении, в поисках собственного стиля и яркой манеры выражать свои мысли, нафантазировала бы себе что‑то бессобытийное в привычном смысле и в то же время удивительно насыщенное, мощное. В своих фантазиях я бы на меньшее не согласилась. Это до известной степени…

Жанна вторглась в «излияния» Инны, еле слышно насмешливо пробурчав:

– И чтобы к тебе со всего света стекались писатели, а ты оказывала бы на них влияние, воздействуя силой своего таланта… И все охотились бы за твоими новинками.

– Ведь главное – это то, что есть во мне. – Голос Инны зазвучал тише, но в нем чувствовалось напряжение тщательно скрываемого крика. Ане и Лене не хотелось над ней шутить и тем более иронизировать. – Я бы приняла свой талант – этот дар небес, этот сигнал свыше, – как знамение… Это скрасило бы мою жизнь. Но хотеть и иметь возможность реализовать мечты… – сказала она уже совсем другим тоном. – И всему этому должно предшествовать… Что, занесло меня? Ладно, знаю. Шучу я.

«Какая невероятная концентрация взглядов! Какая тонкость оттенков, побуждений и мотивов! А говорила, что мужчины присвоили себе способность к системности мышления. Но для тебя, Инна, она естественна. Ты невероятно умная женщина», – насмешливо подумала Жанна.

– Лена, сделаешь отсылку к классике? Может, скажешь, что придется повременить, вжиться в роль, чтобы не комкать хороший замысел и не пугать читателей своей категоричностью? А она у меня запредельная… Нет, я не в претензии к своей судьбе. Я шучу для обогащения своего «репертуара», – теперь уже с насмешливой ухмылкой добавила Инна. – Хоть скрипку Страдивари в руки дай, но если нет данных, не извлечь из нее ничего путного. Да еще если при пустой голове и холодном сердце… Я всю жизнь старалась, карабкалась, но так и не достигла неба. Не ту дорогу выбрала или не то хобби? Мне лет с четырнадцати нравилось замечать, как связываются друг с другом слова в предложениях, как они интересно и разнообразно звучат. А если в них еще и глубокий смысл, и яркие чувства… Нет, все‑таки писательство – не мое.

– Выпал случай удостовериться? – «мяукнула» Жанна.

– Я – убежденный технарь, – жестко ответила Инна.

– К чему такая высокая степень самоуничижения? Какие пораженческие настроения! – недовольно заметила Лена. – Наш возраст справедливо называют порой мудрых размышлений. А ты в своей жизни всегда до всего была жадной: много знаешь, глубоко чувствуешь. Пиши, а почему бы и нет! Пока человек жив, он многое может изменить в своей жизни. Пропусти через себя мой совет и решись. Способности и вкус к языку у тебя есть, это точно. В детстве на ровном месте, буквально из ничего ты мгновенно могла сочинить великолепную оправдательную историю своей шалости.

– Помнить это не работа, а свидетельство того, что ты еще жив, – философски заметила Инна. – Хвалишь? Неожиданно, но приятно. Какое великодушие! Щедра на добрые слова поддержки. Льстишь? Не отпирайся, лесть не бывает слишком грубой. Не скупись! Когда ты находишься в моем жизненном пространстве, я становлюсь умнее! О мощное обаяние волшебно-обворожительного таланта!

Лицо Инны расплылось в чуть насмешливой, но довольной улыбке.

– После стольких лет иронического настроя в тебе еще пробиваются росточки юмора? Это говорит о твоем душевном здоровье, – улыбкой на улыбку ответила Лена.

– Наверное, я смогла бы писать. Обрисовать виртуальное поле моей деятельности и вкусовые пристрастия? Я бы вкалывала как зверь – ни больше, ни меньше – и выдала бы коктейль, круто замешанный на критике, грусти и философствовании. Какой диапазон возможностей! Со временем он приобрел бы некий особый лоск. Мои книги представляли бы единый, мощный драматургический цикл и составили бы приличный культурный багаж… Но не тянет, не хочу подавать себя как писателя, – рассмеялась Инна, заметив внимательные взгляды Ани и Жанны. – Пушкин из меня не вышел бы, а на меньшее я не согласна. И к тому же, чтобы удачно саморазвиваться, надо главную точку отсчета и внятную позицию выбирать смолоду.

– Бог тебе много дал, а ты плюешь на Него. Боишься отрезвления или, что звезда во лбу вообще не зажжется? Страх неудачи парализует? – спросила Жанна.

– Умения пока нет. Ну и что? Берись, у тебя могут получиться вполне симпатичные оригинальные персонажи. Я просто вижу их перед собой. Чуть-чуть прилежания – и дело в шляпе. Я с удовольствием выступлю в качестве скромного редактора. Кое-чему я уже научилась. Разумеется, я не претендую на роль цензора, но если доверишь, не откажусь. Набросай для пробы несколько абзацев. Еще не всё потеряно. Я тоже поздно потянулась к перу. Долго не позволяла себе даже мечтать, но с годами желание только крепло и терзало, – сказала Лена.

– И ты разродилась! Да ладно, шучу. Я страшно польщена, меня распирает от счастья, но не могу я принять твою сторону. У меня нос не дорос до писательства, не потяну. И девчонки засмеют. Скажут: «Надо же было еще и такому с ней случиться – в писатели подалась! За все хватается, но ни в чем не специалист. Фигаро». Мне кажется, нет ничего более разрушительного для личности, чем упорствовать в натужных попытках утвердиться в той области, в которой никогда не сможешь достигнуть максимума. И мечтать об этом можно только до той поры, пока эти фантазии не слишком тобой завладели.

На лице Инны появилась подходящее случаю выражение лица. Лена мгновенно отреагировала:

– Не зарекайся, прорицательница. На этом поприще ты еще не пробовалась. А вдруг из глубины души брильянт блеснет? Вопрос‑то, наверное, возник не на пустом месте?

И она хитренько улыбнулась.

– Ну, если только для того, чтобы шокировать друзей, или снять с души налипшие за долгие годы жизни ракушки. Помнишь, как очищают большие морские корабли?.. Не вноси сумятицу в мою жизнь. Не добавляй масла в затухающий огонь. Мне этого уже не надо. Теперь самое ценное в моей жизни – счастливые реальные воспоминания и воображаемые.

«Оно и к лучшему», – брезгливо подумала Жанна. И у Ани замелькали неожиданные мысли: «С тобой, Инна, мозги вывихнешь. Ты шутишь или всерьез говоришь? А что? Может, и правда пришло твое время взяться за перо? Давай, жги-зажигай! В добрый час! Или растеряла свой талант, упустила возможность выразить себя оригинально? Это твой очередной просчет? А вдруг оказалась бы талантливее Риты с Леной? Не прочувствовала, не поверила в себя, не рискнула? Зациклилась на поисках личного счастья? Попала под дорожный каток несчастливой любви?»

– Напрасно. У тебя есть данные к писательству, – заметила Лена.

– Ах, как сладко звучат для меня эти слова! Ты хочешь снять мою ногу с края могилы безвестности!

– Я серьезно говорю. Ты иногда так соловьем заливаешься, век бы слушала. Ну прямо как блестящий рассказчик времен нашей молодости… Как же его звали? Программа поиска моего мозга-компьютера не срабатывает, не выдает его фамилию.

– Это тот, который «паразитировал» на биографиях знаменитостей? – шутливо уточнила Инна.

– Он заложил основу технологии многих современных телепередач. Они же все о знаменитостях. Вспомнила! Ираклий Андроников!

– Наверное, в жизни каждого человека имеются нереализованные моменты, заложенные замыслом Всевышнего, и есть всякого рода причудливые случайности, которыми мы нарушаем свое предназначение, выбирая другой путь, чтобы все равно рано или поздно вернуться на намеченную Им стезю. Собственно, случайности – это то, что мы не можем логически объяснить. В каком соотношении они находятся с судьбой? – ни к кому конкретно не обращаясь, задала вопрос Жанна.

«Сравнила Инну с Андрониковым! Из уст Лены это очень высокая похвала», – подумала Аня.

– И последовало высочайшее дозволение! – улыбнулась Инна. – Я трезво к себе отношусь. Писательская организация должна быть мне благодарна за то, что я не стала писателем и нашла свой путь. А некоторым так и не удалось его отыскать. Предназначение было, а возможностей реализоваться они так и не нашли. Когда дорог много, трудно выбрать истинную. И это трагедия, потому что эти люди, не выполняя возложенную на них миссию, нарушают гармонию мира.

– Ты это о ком? «Намекает на себя? Нет. Ее интонация в этом случае неизменно ироничная, а сейчас она просто грустная», – подумала Лена.

– Допустим, о моих и Лилиных мужьях. Не жили, а прохлаждались. Стремились благополучно в сторонке отсидеться или за чужой счет проехаться. Им нечем хвалиться. Разве что трехдневной щетиной, которая является современным признаком мужественности, когда нет других показателей. Мне вспомнилась шутка: «Женщина крепка силой духа и любовью к жизни, а мужчина – силой воли ее отменять или менять», – усмехнулась Инна.

– И не всегда в лучшую сторону, – пессимистично добавила Аня. – Женщина призвана быть хранительницей…

– Даже умные мужчины, в силу своей прямолинейности и недостаточности знаний психологии, часто не видят на своем пути подводных камней, потому‑то Господь и создал женщин им в помощь. И если они не принимают совместных решений, то получается то, что получается… – грустно изрекла Жанна.

Лена задумалась над словами Инны. «Ради чего жили их мужья? Что было для них главным в жизни? Один посвятил жизнь маме, двое других – водке. Пытались делать карьеру. Но все шестеро утверждались через женщин или прятались от жизни за их спинами. Любая инициатива в их семьях обычно исходила от жен. Были бесструктурными, жили бессистемно, бестолково и безрадостно?

Для всеми обожаемого Антона с его колоссальной эрудицией и исключительной одаренностью приоритетной была наука и карьера, а для мужей Аллы и Ирины Садовой – семья на первом месте. Для нее они выкладывались, во имя нее совершали самое лучшее в своей жизни. Кто из них более счастливый? Чье счастье больше, глубже и богаче?»

Мысли Лены ушли далеко от литературы и всяческих перипетий с нею связанных. Чего Инна и добивалась. Ей не нравилось, что в ее беседу с Леной встроились незваные гости.

…«Ирина Садовая. У нее не было своих детей, но они с мужем воспитали троих приемных. Ирина высокая, очень высокая, но даже будучи в гордом статусе бабушки пятерых внуков – стройная и красивая. Как она говорила о своем муже? «Он у меня мужчина – золото самой высокой пробы. Я не знаю, что и где у меня в доме включается. Всё он делает. А если что сам не сможет – организует… У меня была жуткая экзема. Моя мама даже смотреть на раны не могла, так он сам делал мне перевязки. Вылечил своей любовью и заботой… И дети у нас прекрасные, домовитые, все в отца», – с удовольствием вспомнила Лена.

Спустя некоторое время она смежила веки и подумала: «Наконец‑то долгожданная благословенная передышка! Надолго ли?»

*

Аня с Жанной продолжили выяснять роли представителей обоих полов в семейной ячейке, что не способствовало их засыпанию. И Лена опять подумала об Инне: «Отказываясь от писательства, она напомнила мне о плохом состоянии своего здоровья. Но я сделала вид, что не поняла намека, и не стала журить ее за малодушие. Чтобы отвлечь Инну от грустных мыслей, я немного отдохну с закрытыми глазами и заведу разговор, наводящий ее на уже ранее затронутую тему. Похоже, она ей интересна».

– Так вот, ты спрашивала о Рите. Она пишет широко и объемно. У нее трудолюбие, помноженное на талант и тщеславие, в хорошем смысле этого слова. Понимаешь, мне кажется, что ее герои жестче, колоритнее и четче задают определенный тон произведению.

– Потому что она подсаливает действие крупной солью драмы? – спросила Инна.

– Нет. Внешние монологи ее героев просты и бесхитростны, зато внутренние сложны и подчас поэтичны. Но главное в ее книгах – непосредственность и предельная искренность чувств.

– Это я понимаю. Истинность чувств передается читателю при условии искренности автора, – неожиданно быстро согласилась Инна, любительница спорить и противоречить.

– Для детей она пишет короткие, внятные, без истерик, умные рассказы. В них трогательное и нежное отношение к личному пространству героев и живое дыхание детства. Читаешь, и хочется продлить очарование этих грустно-сердечных, задушевно-интимных минут. Чувствуешь, что ее герои живут рядом, они будто рассыпаны вокруг нас. Уникальный талант! Волшебница детской прозы. Да и в самой Рите столько всего от ребенка! Не глупого, нет! – прекрасного!

– Ты права. И сюжеты проще простого, и события преподносит незамысловато.

– Волшебство ее текстов состоит в том, что при всей их безыскусности, они трогают душу. Знаешь, иногда будничные картины бед впечатляют читателей больше, чем драматическое преподнесение горьких событий. Поэтика и чувства в нужных словах, а не в сюжете, – объяснила Лена. – Как‑то Рита делилась со мной: «Недавно прочитала сборник сказок для детей и долго находилась под влиянием собственной растерянности. Для кого они написаны? Если для маленьких детей, то почему они такие длинные и заумные? Ребенку такую информацию не переварить. Если они для младших школьников, то стоит задуматься над разнообразием форм и сюжетов, чтобы они не повторяли уже известные сказки. Для старшеклассников? А нужны ли они им? Совершенно размыты возрастные границы! У меня создалось впечатление, что некоторые вещи писались для себя: вот, мол, как я умно и замысловато умею выражать свои мысли!»

А я ответила ей, чуть смущаясь, что, может, во мне была некоторая инфантильность, но я до десятого класса любила слушать сказки. Содержание не волновало, завораживала и буквально гипнотизировала гармоничная мелодика текстов. У меня было удивительное ощущения звучания каждого слога. Я не могла добровольно оторваться от радиоприемника. До сих пор помню те ощущения. Какие удивительно четкие слуховые и зрительные картины детства через столько лет!

– Взрослые тоже любят сказки. Вспомни волшебный язык «Трех толстяков», – напомнила Аня.

– Я сейчас себя совсем маленькой вспомнила. В полтора года мне не удавалось вслух облечь в слова свои мысли, но они у меня были. Я сердилась на непонимание родителей. Потом научилась разговаривать, но подробно и ярко не могла выражать свои сложные чувства, не получалось у меня донести их даже до бабушки. Ребенок говорит просто, но он много глубже, чем подчас считают взрослые, – вздохнула Инна.

– Мы с тобой до сих пор слишком чувствительны и слишком эмоциональны, но проявляются эти чувства у нас по‑разному, – улыбнулась Лена, – ты пороховыми вспышками в разговорах, я – в книгах.

Инна, одобряя слова подруги, энергично закивала.

– Рита знает, что для современных детей является предметом обсуждения, что им подходит, что их притягивает или отталкивает. На меня особенным образом действуют в ее описаниях подробности, – продолжила Лена оценивать творчество сокурсницы и коллеги по писательскому цеху.

– Мне кажется, дети хорошо различают детали. Они им «соразмерны». Мужчины чаще всего мелочей не замечают, но совсем по другой причине. Просто женщины ближе к детям, – высказала свое мнение Инна.

– Я говорю о деталях, которые являются строительным материалом произведения, – уточнила Лена. – У Риты короткие рассказы, насыщенные мощными смыслами. В них есть момент притчи, а притчевости присущ символизм, который, ты же знаешь, часто имеет сакральный смысл.

– Наслышана. Если хорошо поискать, во всех наших действиях можно отыскать символику. Рита апеллирует к деталям, потому что «капризный дьявол» заключен именно в них. Каждый писатель запоминает то, что ему интересно: один – кто, в чем одет, другой отмечает в памяти поведение человека в кризисных ситуациях. Кто‑то реагирует на интонацию, кто‑то на слово. И помнят они это так, будто это происходило не десять лет назад, а буквально вчера. Поэтому даже тексты на оду тему у них получаются разные.

– Рита использует стиль-минимализм потому, что пропускает через себя беды очень многих детей. Но о каждом она может с уверенностью сказать: «с его горем я чувствую солидарность». Поле ее битвы – раненые сердца. Без искренней подачи материала, без душевной наполненности строк профессионализм не срабатывает. В каждом ее произведении – поэтическое объяснение в любви к маленькому человечку. Ее рассказы читаются как белые стихи, потому что это ритмическая проза Ею она поднимает восприятие событий на высшую ступень чувствительности и осмысления. Рита применяет особый строй фразы, когда поэтические строки как бы плавно перетекают в прозу. Можно сказать, что в ее рассказах лапидарность и приближенная к ним музыкальность, больше свойственная стихам. Это я в ней особенно ценю. И хеппи энд она в основном соблюдает. Я полагаю, что именно книги для детей являются ее визитной карточкой, потому что они – абсолютно честная литература. И в ней ее прочная писательская позиция.

«Будто о своем творчестве рассказывает. Но не поддерживает интереса к себе, о Рите говорит», – подумала Инна. И улыбнулась внезапно проскочившей в ней мысли о том, что насекомые обладают высокой степенью символизации «языка». Потом «рассыпала» серию вопросов к Лене.

– Штампы и всяческие клише у Риты совершенно отсутствуют, потому что они мертвечина? Ты борешься с ними, решительно отказываешься?

– Их не избежать. Ты заметила, наша речь во многом из них состоит. Талант не боится штампов, он их гениально использует, – ответила Лена.

– Я солидарна с тобой. С возрастом приходит мудрость, а значит, глубина и простота. Рита не разбавляет терпкое вино жизни своих персонажей водой пустой болтовни. Но все равно мне кажется, что она слишком много о себе понимает.

Лена «не услышала» последнюю фразу подруги.

– И во взрослых книгах Рита без излишнего пафоса на эссенции мощных моментов настаивает характеры героев. А тонкости, как я тебе уже объясняла, выявляет и преподносит через тщательно прописанные узнаваемые подробности быта того времени, о котором пишет. Читателю важно представлять чувственные и художественные ощущения прошлого. Детали, к тому же, насыщают качественный объем произведения. Рита пишет под строгим прицелом того, что и как тогда происходило, ведь для нового поколения прошлое их стариков и родителей – терра инкогнито. Ещё она вспоминает интересные случаи из раннего детства представителей старшего поколения, потому что контекст ее «взрослой» прозы, как и у меня, предполагает присутствие детской души. И тогда в книге оказывается гораздо больше тепла и света, помогающих понять автора, создать внутри читателя жизненное пространство героев, и со скальпельной точностью особенно глубоко проникнуть в суть произведения. И всё это возможно потому, что в Рите нет зла, только сочувствие к людям.

– Глубоко? Ой, страшно! – не удержалась от насмешки Инна.

– Оставь ремарки на потом, – спокойно, как учитель зарвавшемуся школьнику, сделала замечание Лена. – Ее герои – собирательные образы, наделенные качествами многих реально существующих прототипов. И как шутят в таких случаях писатели: все совпадения считать неслучайными. Ведь задача писателя состоит не только в том в том, чтобы интересно пересказать чью‑то историю, он должен показать жизнь целого поколения или хотя бы определенного слоя, отобразить эпоху, в которой эти люди жили. Герои в конечном итоге нужны автору, чтобы раскрыть основную идею, которую он заложил в своем произведении. Собственно, именно для этого он и старается глубже познать души человеческие. Рита с этим прекрасно справляется.