Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 29 (всего у книги 47 страниц)

«Иронизирует? Что это опять с Инной? А Лена не реагирует. Ей ведь стоит только словечко шепнуть и подруга образумится. Не удивлюсь, если гробовая плита ее молчания погребет все наши мнения», – разозлилась Жанна и попыталась отвлечься от собственных мыслей.

А Инна увлеченно продолжила разнос:

– У тебя, перевирая слова нашего знаменитого мультипликатора Гарри Бардина, «истории исхода жен из кухни, как из заточения» или как женщины, не найдя себе приличных мужей, утратив чувство юмора и уверенность в себе, не могут отрешиться от своих обид? Но какими «грандиозными» вопросами задаются героини! Что‑то типа: «Для удовольствия, наслаждения или удовлетворения своих амбиций живет человек?» Шекспир ты мой новоявленный. Это нелепо. Странность изрядная. Великая литература рождается из великих страданий и страстей.

– А у Лены в книгах не страсти и не страдания? – возмутилась Аня.

– Символичное толкование? Ничего личного, и никаких к тому неблаговидных причин?.. Допустим, зависти. Путем каких тонких аберраций ты пришла к такому потрясающему выводу? Где поднабралась и поднаторела? – медоточивым голоском спросила Жанна Инну. – Может, хочешь прославиться, используя идеи и славу других? Примазываешься?

– Я оказалась в отличной компании. Мне сейчас достанется, как тем, не присутствующим здесь мужьям наших подруг, – усмехнулась Лена.

– Не спеши, твое «революционное нетерпение» ни к чему хорошему не приведет.

– «Осторожней на поворотах», – предупредила Инну Аня. – Мне, например, нравятся в Лениных книгах легкие, изящные, светлые и грустные «мазки» событий из детства главных героев, которыми она вводит читателя в их судьбы.

– Инна! «Разговорчики в строю!» – строго поддержала Жанна Аню старой студенческой фразой, хотя нечего не знала о книгах Лены. И вдруг заявила насмешливо:

– А может, позволим Инне размяться, вволю «накукарекаться»? Глотка луженая, пять октав берет без фальцета. Почему бы не поорать? Ее децибелы все равно ничем не заглушить. Прокричится и успокоится. (Фу, как неинтеллигентно!)

«Как неукротимо взвилась! Это надо было видеть!» – оторопело подумала Аня.

Лена неодобрительно взглянула на Жанну. «Коготки выпустила? Грубость – запрещенный прием!» – читалось на ее лице.

Инна побелела, но внешне спокойно ответила Жанне студенческой присказкой:

– «И ничегошеньки ты не понимаешь в колбасных обрезках».

«Неуютно мне под Инкиным гипнотическим взглядом. Он сводит меня с ума», – как бы оправдывая себя, подумала Жанна, но спросила с вызовом:

– А ты таки всё уже расставила по своим местам?

– Не обращай внимания, не заводись, – попросила Аня Жанну, надеясь на ее благоразумие.

– Я что ли первой начала хамить и перечить? – выкрикнула Инна, вся трясясь от обиды.

Лена осторожно коснулась плеча подруги.

«Удивила Жанна. И с Инной что‑то неладное творится. Временами она выглядит очень нездоровой. Сегодня явно не рядовой случай в ее поведении, – бегущей строкой пронеслось в голове Ани при взгляде на искаженное раздражением лицо Инны. – А я еще противней, когда злюсь?»

*

– Лена, зачем ты пишешь о простых людях? Проще было бы посвятить себя великим. Допустим, обратиться к фигуре какого‑то знаменитого политика. Смотри, они так и просятся в книгу. Каждое следующее поколение хочет услышать новую версию той или иной глобальной личности. К тому же в таких книгах приемлема выдумка. Никто не придерется и не осудит, потому что описанные факты не проверишь. И автор не клят – не мят. И я не возьмусь опровергать, и не стану набиваться в соавторы, – шутливо добавила Инна, сбавляя пыл эмоций.

– Киры на тебя нет! Выдумки и фантазии – это вопрос совести писателя и его таланта. Советуешь рискованное предприятие. Тут нужна особая смелость. Такое не всякому по плечу, – сказала Аня.

– Дождемся, пока иностранцы возьмутся переиначивать судьбы наших гениев? Мы отягощены ответственностью перед потомками, осознанием действительной важности ими содеянного, а тем, кто на Западе, лишь бы «клубничку» отыскать в их биографиях или домыслить, чтобы соблазнять ею издателей. Тем и пробавляются. И наших читателей приучают ожидать в произведениях чего‑то «этакого», – заявила Инна.

– Не выдумывай, наших великих людей ценят во всем мире. Такой подход больше касается журналистов. Писатели во всем мире работают на будущее, а журналисты и политики для настоящего, – вскипела Аня.

Крен в сторону политики как табу, как замок на языки подруг. Они дружно замолчали. В комнате сделалось нестерпимо тихо, будто в воздухе застыло напряжение мыслей присутствующих женщин. Инна услышала биение своего неровного пульса в висках. У нее мелькнула мысль: «Почему, когда в нашей компании отсутствовали мужчины, политика никогда не звучала в наших разговорах ни в будни, ни в праздники? Только о работе и быте вели споры. И если даже кому‑то что‑то не нравилось, выражали это с юмором или легкой иронией, без предосудительных слов. Может, потому что мы женщины?»

«Мы молчим, но как‑то очень по‑разному», – подумала Лена.

– Почему пишу об обыкновенных семьях? – задумчиво с расстановкой повторила вопрос подруги Лена.

Но Инна перебила ее:

– Сама знаю. Знаменитый режиссер Абдрашитов как‑то сказал в своем интервью: «И вдруг в середине двадцатого столетия выяснилось, что частная жизнь человека не менее интересна, чем общественная… А конфликты – это не только когда рушатся государства, переплетаются эпохи, но и когда один человек противопоставляет себя другим. Когда он становится разменной фишкой между двумя группами, группировками. Это так называемые внутренние конфликты… И тут важна личность, которая в состоянии почувствовать и выразить полутона, тончайшие малоосязаемые моменты чувств».

– Ну и память у тебя Инесса! Предмет моей неиссякаемой зависти, – восхитилась Аня.

– И ты сегодня на эмоциональном подъеме. С чего бы это? – усмехнулась Инна.

«Наверное, приврала, от себя добавила что‑то для эффекта, – не поверила Жанна в теперешние уникальные способности Инны. – Не семнадцать лет».

– Мощь человека не в физической силе, а в его внутреннем стержне и умственных возможностях, – сказала Аня. (Опять «непреклонно» диктует прописные истины.)

– Лена, ты тоже утверждаешь главенство частной, а не общественной жизни для человека? Получается, что проблемы одиночества, поиски настоящей любви и есть тот эмоциональный фон, на котором разворачиваются события не только в твоей книге, но и во всем обществе? Я правильно поняла Инну или все наоборот? – спросила Жанна.

– Лена, не рассказывай, не отнимай у нее интереса, пусть сама прочитает, – попросила Аня.

– Внутри каждого из нас происходит борьба божеского и сатанинского. И это – самое интересное в человеке. Я люблю, чтобы был клубок совпадений, двусмысленностей и всякое такое… – продолжила рассуждать Жанна, надеясь услышать от подруг подтверждение своим мыслям. – Лена, у тебя больше драматических судеб? Русского человека всегда интересуют крайности. Всякие мелочи, компромиссы в счет не идут. Ему главное резать правду-матку.

– Я люблю своих героев и пишу о них с сочувствием, обожанием, нежностью и легкой иронией к их слабостям. Я хочу, чтобы они тронули сердца моих читателей. Вот ты, Инна, говоришь: «простой человек». Все люди сложные. Каждый человек – огромная планета.

– Космос, вселенная, – с усмешкой подключилась к перечислению Инна.

– Да. И я по маленьким штрихам и зацепочкам в их поведении пытаюсь понять их души, оценить характеры, проникнуть в судьбы. Другой раз смотришь – обыкновенная семья без особых проблем, а сколько в ней происходит грустного и даже трагичного! Знаешь, какое произведение не возьми у Шекспира, Толстого или у наших современников – все они о познании человека.

– Во всех твоих произведениях «хеппи-энд»? У тебя определенная типология концовок? – поинтересовалась Жанна.

– Они разные, но я не считаю, что финалы моих книг несчастливые. Мои герои умеют прорываться через абсурд жизни.

– И с какими потерями?! Меня потрясла история жизни двух женщин. Много страстей руководят поведением человека: желание денег, власти… Но главная из них – любовь. Не знать любви близких – это трагедия! Твои героини не познали родительской заботы, не досталось им и настоящей мужской ласки. Существовать много лет подряд в подавленном состоянии, в нелюбви – страшно тяжело. Эти женщины жили только тем, что сами умели любить чисто, сердечно, не притворно. Не пестовали свои несчастья, вкалывали, другим помогали жить. Сколько таких печальных судеб вокруг?!.. – жалобно вздохнула Аня.

– Тогда читай сказки или фантастику. – Это Инна не дала Лене ответить.

– Что бы я делала без твоих «шедевральных» советов! – огрызнулась Аня.

– Не кипятись, спусти пар, а то взорвешься, – спокойно отреагировала Инна.

– Между прочим, сказки эгоцентричного Андерсена очень жесткие. Я, читая их, всегда плакала, – недовольно заметила Жанна.

– А если не между прочим?

Жанна промолчала, только плечами вздернула.

– Они щемяще-печальные, сентиментальные и больше трогают нежные сердца девочек, – сказала Аня.

– Мальчишкам ближе Том Сойер и Гек Финн, – усмехнулась Инна. – Они сказки Андерсена только через мультфильмы воспринимают. В наше время редакторы меняют концовки его сказок на более мягкие, чем ухудшают их смысл.

– Согласна, – кивнула Аня.

24

– Лена, журналисты тебя часто посещают?

– Бывает. Только я не люблю, когда они пересекают личные границы без моего на то ведома.

– Как это? – уточнила Аня.

– Обещают написать о творчестве, а посвящают статьи подробностям личной жизни, пропущенным через собственное не совсем профессиональное и не очень порядочное нутро, заботясь только о собственном пиаре. Я таких «импровизаторов» на порог больше не пускаю. Тем, кто меня хоть раз обманул или предал, я больше не доверяю.

– Не люблю журналистской кампанейщины: захотят – вознесут, захотят в порошок сотрут. Я написала хвалебную статью об одном прекрасном человеке, а ее не приняли. Оказывается, ею я лила воду на мельницу неугодного начальству конкурента на высокую должность.

– Аня, журналисты тоже народ зависимый, они чьи‑то заказы выполняют, – объяснила Жанна. – От рядовых журналистов современной свободной прессы я слышала, что они с ностальгией вспоминают советские времена, когда на каждое критическое выступление газеты в обязательном порядке следовал ответ-разъяснение, а теперь никому дела нет до их критических заметок, будто все люди замкнуты только на самих себя. Часто сообщение срабатывает непредсказуемо и совершенно в неожиданном месте. И звучит оно уже не доброй критикой, как предполагалось, а орудием возмездия в чьих‑то недобросовестных играх. Возникают парадоксальные ситуации, не дающие опомниться. Нам в это лучше не вникать.

– Лена, а сама ты в своих книгах не переходишь границы дозволенного правилами приличия? – спросила Аня.

– Если я беру факты из жизни своих знакомых, то только с их разрешения. Этого требует писательская этика. И все же из предосторожности на форзаце своих книг я всегда пишу просьбу к читателям не искать себя среди моих героев. Встречаются любители предъявлять претензии.

– Обожглась?

– Было дело. Пристал ко мне как‑то один очень неприятный тип, как банный лист прилип. Ну, я ему и выдала один на один: «Ты считаешь себя достойным моего пера? Ты единственный гад, бросивший двух малолетних детей? Уймись и подумай хоть раз не о себе, а о тех, кто в тебе нуждается». Отстал‑таки.

– Грубо ты его.

– А если он деликатных слов не понимает?

– Ты высокие чины трогаешь?

– В одной из книг я предполагала, что если бы во власти было больше женщин (достойных!), то и в стране, и в семьях было бы больше порядка. У меня одно время созрела идея подтвердить свой тезис наглядными примерами, что усилило бы содержание книги. Но тогда пришлось бы изучить природу власти, даже обратиться к научным статьям. Размышляя над этой трудной задачей, я пришла к выводу, что для меня это неохватная и неподъемная тема, и не стала ее затрагивать. Писать можно только о том, что знаешь глубоко, всесторонне и достоверно.

– Из своего опыта я поняла, что приходя во власть, большинство чиновников лишаются многого человеческого в себе. То ли работа там такая «вредная», то ли тщеславие их губит и деньги? Им проще отказать, чем разбираться в чьем‑то деле. Наверное, поначалу сами искренне верят, что хотят блага для народа, да только потом добиваются его в основном для себя, – усмехнулась Инна.

– У меня нет к начальникам благоговейного трепета. Я к ним отношусь настороженно, – поделилась Жанна. – Мне кажется, дело тут не во всех начальниках и чиновниках, а в дураках и подлецах среди них.

– А ты, Аня, начинаешь дрожать даже от приближения милиционера, – рассмеялась Инна.

– Он сам ко мне направляется, и я не могу от него защититься.

– А то бы, как стрела из лука от него умчалась.

– Но идти к начальнику или нет, решаю я сама.

– И не идешь, – усмехнулась Инна.

– Лена, я не поняла, кто у тебя в последней книге главный герой? – спросила Аня. – Ой, прости! В очередной.

– Мое дело – вызвать интерес к проблеме, а дальше читатель пусть сам соображает, кто из героев ему ближе. Я же предлагаю заведомо разные точки зрения.

– В твоих книгах для развития воображения у читателя и свет, и воздух, и бездна пространства в каждой фразе, – сказала Инна. – В деревне говорят, что если поленья в печи лежат слишком плотно, огню не разгореться. Чувствуешь аналогию?

Аня с серьезным видом задумалась над ее замечанием.

– Лена, может, теперь займемся детальным разбором не книги, а твоей личности? «Во всем мне хочется дойти до самой сути». Нам это проще. С одержимостью хирурга станем углубляться в твое «нутро». Развлечемся? – беззаботно спросила Инна.

– И наконец‑то уйдем от писательской темы, – преждевременно обрадовалась Лена.

– Начнем пошагово: с верхнего прикида. Неплохая идея? Не станем подхлестывать воображение? У тебя есть претензии к собственной внешности? Блеск и шик в одежде – это твое?

– Издалека заходишь. К чему клонишь? Это допрос с пристрастием? Сильно не наседай, – рассмеялась Лена. – Мне никогда не нравилось выделяться одеждой, поэтому я не придавала ей особого значения. Учитывая императив незаметности и незаменимости на работе, я всегда носила «ярко выраженный» строгий социальный брючный костюм без малейших отклонений в сторону излишней женственности. Элегантность в простоте.

– Женские штучки – кокетство и жеманство – не твой метод давления на мужчин. А имиджевые штрихи? У мужчин трубка, кепочка… Ты даже в строгом аскетичном костюме умела преподнести свою индивидуальность. Тонким обаянием брала. Не боялась разонравиться, – подтвердила Инна.

– Конечно, я никогда не забывала, что моду делают детали и что они должны быть безукоризненно исполнены, будь то модельная строчка, изящный шарфик или оригинальная брошь. Они – пикантная приправа к пресному блюду повседневной строгости. Я предпочитаю короткую стрижку без излишеств. По мне не видно? О чем еще рассказать?

– Строгая одежда на тебе живет одной с тобою жизнью. А я в эксцентричном костюме чувствую себя уютней. Я им по‑своему защищаю себя. До сих пор люблю шокировать знакомых непривычно раскрепощенными, чуть ли не неприлично откровенными собственноручно изготовленными нарядами.

– Это один из твоих многочисленных талантов, – подтвердила Лена. – В нем ты всегда неизменно и стремительно набирала высоту.

– Лен, я не могу представить на твоем лице боевой раскрас-макияж, – рассмеялась Инна.

– И не надо.

– А как насчет характера? Есть в нем зацепки, чтобы тебя раздраконить?

– С людьми я, как правило, проста, но сдержанна, стараюсь не терять достоинства. Не люблю широких жестов, суетливости и нарочитого равнодушия.

– И дома ты предельно скромна. Обыкновенная наседка.

– У каждого своя органика, свое внешнее и внутреннее ощущение себя как личности.

– Внутреннее и внешнее в человеке так часто не совпадают! – сказала Жанна.

– Прошли годы и люди стали говорить, что им в голову не приходило, что я могу стать писателем. Я не производила впечатления думающего человека? Получается, если бы у меня было повышенное внимание к своей одежде, я была бы экстравагантна в отношениях с сослуживцами, или напротив, ходила надутым индюком с надменным выражением лица, то мне скорее поверили? Я, таким образом, больше вызывала бы у них уважения или интереса? Мол, считаю своим долгом внешностью и поведением сообщить… и настаиваю обратить внимание… А без этих атрибутов они не видели во мне интересного человека?

– Так ведь по одежке встречают. Для меня в молодые годы, носящий шейный платок обязательно ассоциировался с великим поэтом или артистом, а длинные волосы – с художником или музыкантом, – сказала Жанна.

– У них профессии такие – выставляться как в витрине магазина, – заметила Аня.

– А те поэты просто прикрывали красивыми платками и модными шарфами свои старые морщинистые шеи, молодились.

– Отстань, Инка. Испортила лирический настрой, – рассердилась Аня. – Лена, а в праздники ты тоже скромничала, ходила синим чулком с тщательнейшим образом продуманным строгим обликом?

– Нет. Блистала. Появлялась в вечернем платье до полу, с глубоким декольте, надевала изящное ювелирное украшение, делала эффектную прическу.

– И мужчины вдруг замечали в тебе женщину, делали комплименты, всюду пропускали вперед? – спросила Аня.

– Ох уж этот мне вежливо-садистский прием пропускать женщину вперед там, где трудней, опасней или неприятней, – насмешливо фыркнула Инна.

– И штабелями падали в обморок? – шутливо окончила свою мысль Аня.

– Это не более, чем байки, – отмахнулась Лена.

– Она крайне неохотно впускает в свою личную жизнь даже близких друзей. Но я знаю, что мужчины и в будни не давали ей прохода, – ответила за Лену Инна. – И даже когда она позволяла кому‑то называть себя по имени, они не рисковали пользоваться этой привилегией.

– Значит, умные, – сделала вывод Жанна.

– Ну что тут скажешь, тема закрыта, – рассмеялась Инна.

– А я многократно замечала, как менялось отношение людей ко мне в зависимости от качества моей одежды. Когда я была в красивом и дорогом костюме, окружающие относились с большим уважением, – заявила Жанна.

– Даже в парикмахерской, – подтвердила Аня.

– У меня в молодости подруга была. Жена офицера. Большая удача, что мы с ней оказались по жизни в одном месте и в одно время. Неподражаемая выдумщица. У нее возникала масса художнических находок. В ней пылала и бурлила жажда жизни, желание сделать свое существование в глуши красивым и радостным. Мои платья – дело ее рук. Ее стараниями был создан мой неповторимый, как она выражалась, образ. В ее нарядах я чувствовала себя королевой, и мне казалось, что весь мир у моих ног! – восторженно поделилась Жанна.

– И ты была обречена на успех у мужчин! И «взрывалось утро фейерверком нежности». Но «Препятствий – тьма, и радости так мало отмеряно нам в жизни…» Николай Филин из Липецка автор этих строк. Но не было места «…где можно просто сердце распахнуть, столкнуть с души земное притяженье». А это – Цветаева, – с величественным жестом высоко поднятой руки провозгласила Инна.

«Инка – олицетворение неугомонности и бесцеремонности», – вздохнула Жанна. Но ей было приятно, что та откликнулась на ее откровение.

– Давно ты заболела Мариной Цветаевой? А как же отверженная, ошельмованная Ахматова и ее: «Я была тогда с моим народом», «И безвинная корчилась Русь» и «Невинно» клевещущий рот»? – спросила Аня. – Когда‑то ее влияние и на тебя простиралось. (Вновь пустились в разговоры о литературе.)

– Устаю я от ее жесткости и незыблемой стойкости. Маяковскому, Багрицкому, Есенину и Цветаевой чуть‑чуть бы от нее… От Ахматовой в моей душе замогильная кладбищенская тишина. Будто она опалена и ей требуется эликсир жизни.

– После Ахматовой новое слово должно быть таким, чтобы оно имело право нарушать эту тишину.

– Великое слово требует тишины, Ее надо уметь слушать, – на свой манер подтвердила Инна слова Ани. – Да, время было не сладкое… Теперь Анастасия Цветаева мне ближе. В ее стихах место моей душе. Судьбы у обеих сестер трагичные, но природа создала их по‑разному переносить несчастья. Я благодарна Анастасии за высочайшую поэзию любви, за ее непосредственный отклик в моей душе.

Мозаика мельчайших морщинок у глаз Инны осветилась легкой мягкой улыбкой. Она вспомнила что‑то свое, поистине искреннее и приятное.

– Ах, любовь! – вздохнула Аня.

– Причем здесь любовь, мужчины? Душа требует красоты и покоя, – возразила Жанна.

– И поклонения, – сказала Инна без иронии.

*

– …А война полов для нее уже не масштабна? Она затрагивает всё человечество. Что может быть важней наших ощущений и взаимоотношений? Она сомневалась в величии чувств простого народа и приписывала их только полководцам, героям и королям, а на остальных смотрела свысока. Уела? – рассмеялась Инна.

– …Смотря как преподнести. Героем книги может быть и гений, и придурок, и страдалец. Иная простая история, пройдя через сердце поэта, может заиграть невиданными дотоле красками, – возразила Жанна.

Она поэт – дальше некуда!

– Да ну?

– Ей бы еще чуть‑чуть поддать драматизма.

– Куда же больше?

– Может, коронуем ее «поэтом в законе»?

– Чур не я…

«О ком это они?» – не поняла Аня, отвлекшаяся на свои мысли.

– …Я дала почитать ее черновик одному очень известному журналисту, а потом спросила: «Не слишком ли она резка в своем мнении о современных мужчинах? Соблюдает ли она баланс между фактами и эмоциями? Может, ей кое‑что смягчить, убрать «ходульные» выражения и сцены, если таковые имеются, вычеркнуть слишком «яркие» эпитеты? Они обычно усиливают впечатление от произведения, но иногда их переизбыток его ослабляет, размазывает».

«Ни в коем случае! Пусть все как есть оставит, – горячо возразил он. – Не надо ей приглушать своеобразия своего колорита». Заметь, это сказал мужчина, и далеко не тривиальный.

– Инна, и до меня добралась? Ты как всегда в первых рядах… А теперь зачем тебя занесло в сферу моих интересов? – сонно спросила Лена, пытаясь окончательно проснуться.

– Ты пишешь о любви в самом высоком понимании значения этого прекрасного слова и тут же критикуешь ее носителей.

– Я не критикую, просто честно рассказываю истории из жизни своих друзей и хороших знакомых, чтобы их помнили. Иногда в благодарность. Многих уже нет с нами, но они есть в моих книгах. Не моя вина, если их жизнь была не очень радостная. Дейнека говорил: «Искренность – основа искусства». Рецептов счастья дать никто не может, но молодежь должна знать о возможных проблемах в семьях и быть готовой к их разрешению. Внутри человек один, а снаружи другой, такой, каким ему удалось встроиться в жизнь. Нет маленьких и больших людей, нет ни стопроцентно плохих, ни идеально хороших, есть состоявшиеся и не очень. И все дети рождаются талантливыми. Только у одних со временем проявляется талант доброты, у других – тяга к наукам, у третьих – к порокам. Один слаб физически, другой морально. Каждый человек должен суметь прочувствовать свою особенность и решить, что с нею делать: взращивать или бороться.

– Я в восторге от трансформации некоторых наших физиков в лирики. Наконец‑то нашли себя!

– Спасибо, любезный читатель, от всей когорты перестроившихся и переориентировавшихся, – сидя, шутливо поклонилась Лена Инне.

– Тебя волнуют глубины женской ипостаси. Ты выводишь из подсознания комплексы мужчин и женщин и лишаешь их ореола таинственности. Лучше их знать, чем жить в романтическом тумане?

– В обыденной жизни люди стараются избегать неудобных тем. А я обо всем пишу. Например, о том, как человек переживает о невозвратном. О том, что не умеем мы быть счастливыми, а жизнь сама по себе прекрасна, и позволять ломать ее друг другу собственным эгоизмом преступно. Еще о том, что человек, которого не любят, не уважают и не ценят медленно морально и физически умирает. Нельзя ему подвергать себя подобной экзекуции, надо выходить из ситуации. Своей пассивностью и бесхарактерностью он губит не только себя, но и своих близких.

– Надеюсь, эта открытость не причиняет тебе каких‑то жизненных неудобств? Осознаешь цену, которую можешь заплатить за откровения? Или ты неприкасаемая? Не грешишь ли насилием достоверности над творческим художничеством? Хочешь всех исправить, призвать к покаянию? Достоевский в юбке! У тебя нет с ним прямых ассоциаций? Ведь вся русская литература – философская. Кругом нас Мышкины, Рогозины. А человек обязан невзирая ни на что, оставаться в пределах нравственных норм, предписанных обществом или… свыше. Он должен соответствовать той вечности, которая ждет его за пределами…

– Это же не в чистом виде звучит, а в вариациях на тему, – объяснила Лена.

– Настоящей страстью, болевой точкой в твоих взрослых книгах стала любовь и жалость к несчастливым женским судьбам. А остальное как бы пристегнуто к ним. Ты прямо‑таки Алеша Карамазов.

– Алеша? В нем те еще бесы бродят! – не согласилась с Инной Аня.

– В довершении всего скажу, что ты удачно сублимируешь свои эмоции в гневные и печальные строки. У тебя, как и у Риты, чувство драмы преобладает над чувством юмора, отсюда ирония. Мата в твоих книгах нет, но он иногда подразумевается и напрашивается. А читателю, как мне кажется, необходим не только добрый и умный герой, но и веселый, жизнерадостный, оптимистичный. А твои персонажи больше на воле и терпении держатся.

– Как в жизни. Мои герои уже не молоды. Не визжать же им как юнцам от неосмысленного восторга, особенно, если от них за версту оглушающе разит одиночеством нелюбимых или всеми брошенных?

– И о себе пишешь? В каждом герое какая‑то грань тебя самой? Такая манера имеет к тебе прямое отношение? Но говорят, что главное писать не от себя и не про себя. Ты преступаешь границу дозволенного? Без щемящей личной ноты нет тебя как писателя? – забросала Инна подругу противоречащими друг другу вопросами.

– Моя жизнь не тянет на увлекательный сюжет. Она слишком стабильная.

При этих своих словах Лена вдруг почувствовала на своем плече ненавязчивую утешительность робкого прикосновения руки Андрея. Как когда‑то… Ей так показалось.

«Со мной так часто случается… неожиданно… иногда в совершенно неподходящий момент… Сердце замрет, собьется с ритма…»

А Инне в этот момент непонятно почему явилась грустная мысль: «Умной женщине трудно найти умного мужчину, потому что ему тоже, прежде всего, нужна жена-няня, а потом уж жена-друг».

*

– Выдающийся Андрей Платонов говорил: «Писать надо не талантом, а прямым чувством жизни», – процитировала Аня. – Лена, ты с ним согласна?

Та не сразу, но ответила:

– И талантом тоже, если он присутствует.

– Без таланта получится «жесть». Дуриком путное не напишешь, – уверенно сказала Инна. – А я под настроение люблю, чтобы в книгах не было ни тени драматизма, сплошной кайф, чтобы был прекрасный поэтический строй произведения и чистое звучание текста. Книга для меня должна являться сгустком радости. Я хотела бы, чтобы в героях была какая‑то невесомость, как бы чувствовался уход от всего грубого, материального. Такая вот мне нужна писательская доминанта. От своих катастроф тошно. Хочу хотя бы чужому счастью порадоваться. Я в восторге от фразы: юмор – улыбка разума, ирония – его усмешка. Хочу улыбаться! Хочу россыпи приятного тонкого юмора и мужчину, носителя такого юмора!

И в этом ее «воззвании» было столько искренне юного и одновременно безнадежно-печального!

– К юмору должны прилагаться мужские поступки. Юмор хорош как приправа к главному, основательному блюду, – усмехнулась Лена.

– У тебя в этом плане много единомышленников найдется. Читай тома анекдотов и умных мыслей великих предков. Их сейчас «пачками» издают, а книгоноши продают населению для поднятия настроения, – уколола Инну Жанна. И та разозлилась на себя за неконтролируемую, какую‑то наивную сиюминутную вспышку откровенности, но виду, конечно же, не подала.

– Узкий спектр интересов – это плохо. Но широкий диапазон и всеядность – не одно и то же, – заметила Аня. – Я иногда люблю почитать не гладкий, эксцентричный, даже клоунский текст.

– Кто бы мог подумать? – скривилась Инна. Лица ее не было видно, но по интонации его легко можно было представить.

– Продолжай Инна, топчи меня нещадно. Мне не нужны верноподданнические хвалы, мол, все прекрасно, верх совершенства. Твердо и холодно ставь меня на место, – попросила Лена с улыбкой.

– Спешишь от меня отделаться? Не надейся. Уж если я начну, то не скоро закончу. Так, дай подумать… Что, заскребло в сердчишке‑то?

«При этих словах прямодушная Анька завелась бы и сама подставилась бы под мой удар, а Ленка не станет беситься. Щадит меня. За что и обожаю. Она понимает, что дружба – высшая форма любви. Мне никогда не было за нее неловко. У нее высокие, недостижимые для меня нравственные критерии. Она благородная и не может себе позволять вести себя, как я, непутевая. Получив такой комплимент, я носила бы его в душе, словно медаль на груди. Но я не стесняюсь вытаскивать из себя «природные повадки». Я всегда забываю рекомендации знаменитого французского артиста Депардье: «Надо не спешить реагировать», – посмеялась над собой Инна. – … Мои глаза невольно метят в Лену. Она мудрая, осмотрительная в словах и делах и абсолютно не зависит от чужого мнения. В ней столько подробностей, волнующих и притягивающих меня! Одним взглядом может охватить любую ситуацию и сразу прочувствовать все ее слабые и сильные стороны, потому что многое понимает на седьмом или даже восьмом уровне подсознания. Но не ставит себя выше других.

Лена никогда никому ничего не доказывает, потому что наделена мощной индивидуальностью. Я имею в виду талант, а не статус. Она идет вперед без претензий к людям. Закрытый человек, но что парадоксально, на удивление легкий… Иногда бывает странно открытой, но к ее открытости надо уметь пробиться. И все равно до конца ни перед кем не выворачивает душу. Всегда начеку, чтобы вовремя превратиться в неприступную стену. Сколько в ней копится большого, настоящего… и горького! Но она умеет найти в себе ту точку, на которую могла бы опереться в беде ее щедрая душа… Глубокая, не всем донырнуть. Доброты у нее за десятерых. А в юности была… нездешняя, странно наивная, чем, случалось, давала повод для добрых шуток.

Умеет дружить и поддерживать отношения даже в конкурентной среде. Самодостаточна, поэтому не чувствует себя одинокой, когда одна. Хотя… в глубине души каждый человек одинок. И впустить туда, в эту глубину, он способен разве что любовь Бога… Я уж и не знаю, чего она не умеет… В рабочее время никаких сантиментов! У нее не забалуешь. Поставит задачу – изволь выполнять. Но не впадает в остервенение, если понимает, что ей предлагается что‑то разумное. А меня и критические обстоятельства не всегда ставили на место… Дома Ленка милая, мягкая, как летний утренний лучик.