Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 47 страниц)

– Может, он не почувствовал в этом потребность и необходимость, – искренне предположила Аня. – Хватит вздыхать о чужих премиях и успехах. Пыхтим как примитивные обыватели. А какова подоплека такого поведения? А? То‑то… Серьезное испытание? Какие‑то шестеренки у нас в мозгах соскочили с осей и сбились с орбит, нанося урон интеллекту.

– Я читала, что мысль – производная от сознания. И язык тоже продукт сознания. А на каком языке говорит искусственный интеллект? Ах да, на математическом. А вы знаете, доказано, что от творческой работы мозг меньше устает, чем от нудной и вынужденной. А под воздействием техносферы структура мозга человека сильно меняется. Правда, Лена? Или ты и тут отмолчишься? Тогда пошагово расскажи о своем творческом пути. Не сачкуй.

– Я сначала отметилась в местных газетах, потом отправила свои рассказы в разные Московские издания, чтобы убедиться, что они чего‑то стоят. А как же иначе получить подтверждение своим способностям и возможностям? Приняли, напечатали, – ответила Лена на вопрос Жанны.

– Скромница. Не возгордилась, – тут же среагировала Инна.

– И к Рите далеко не сразу пришла мудрость. Она, скажем так, долго искала себя, пока издала первую книгу, – сказала Аня.

– «Слово» особое надо знать, – пошутила Инна.

– Рита не жалеет, что не относится к растиражированным авторам? К тем, которые как по лекалу пишут, – опять встряла Жанна.

– Это ты у нее спроси, – покривила губы Инна.

– Как же ей все‑таки удалось пробиться? Ведь общеизвестно, чтобы тебя заметили в России надо сначала получить признание на Западе. Или умереть.

– Ну и шуточки у тебя, Жанна! Меня бесят люди, которым кажется, что признание Запада выше признания своего народа. Они социально нездоровые или незрелые, – возмутилась Аня.

«Бессмысленная, трескучая, бестолковая болтовня», – поежилась Лена.

– Раздражает меня преклонение и излишнее почтение к иностранцам. В рот им заглядываем, принижаем себя в их глазах. Даже на российских конкурсах ждем новых ванклибернов и вудиаленов. Как‑то – уже давно – слышала я по телеку выступление одного француза-пианиста. Козел-козлом, а наша публика ему аплодировала. Я решила, издеваются. Ан, нет… И что он о нас подумал? Что мы дураки? У себя на родине он, видать, давно в тираж вышел или вообще не значился в талантливых. Мы за границу самых лучших артистов посылаем, а они к нам списанных стариканов. Обидно за тех, подобострастных. Забыли, что «у советских собственная гордость!» – сердито сказала Аня.

– Не бухти. Раньше так было, теперь все иначе. Разве ты не заметила? А хлопали потому, что не могли тактичные, воспитанные люди обидеть гостя, – объяснила Жанна.

– Ритина слава… только в областном масштабе, – с легкой паскудинкой в лице тихо сказала Инна. – Не прорвалась она пока что ни в Москву, ни на мировую арену. Оно, конечно, понятно: раньше выход за кордон, хотя бы в многоликую Европу, был не самым простым делом. Но Москва могла бы пасть к ее ногам.

– Не зарывайся. В Москве Риту знают и премиями не обходят. Ведь каждая ее книга по‑своему уникальна. А за границу, с нашими‑то зарплатами и пенсиями… – обидчиво возразила Аня.

– Трудно женщинам имеющим семью быть писателями. Особенно, если мужья не олигархи или их вовсе нет, – вздохнула Жанна.

– Мужчинам, конечно, много проще, их быт не засасывает. Им жены всё на блюдечке с голубой каемочкой преподносят. А тут каждый день три-четыре часа кухне как отдай. И прочее, и прочее… Иногда некоторые прорываются через семейную скуку, через подавление кем‑то. Но случается, что душевные силы оставляют… Знаменитый пианист Николой Луганский сочувствовал женщинам, восхищался ими. Говорил, мол, женщины так загружены бытом, что просто поразительно, что они еще способны чего‑то добиваться вне семьи.

И по России мужчины разъезжают, и за границу – предел мечтаний – могут позволить себе податься, рекламируя свои книги. А женщину муж не отпустит. Как же он без няни обойдется! И дети за ней хвостом, и внуки. Она как лодка на приколе. Одна знакомая поэтесса мне жаловалась: «У меня вдохновение, а муж не дает писать, чувство вины культивирует, мол, дела стоят, а ты тут со своими рифмами… И я тону в обидах. Так ведь можно и себя и его возненавидеть! Он еще только начинает звенеть ключами, отмыкая дверь, а всё мое тело от головы до кончиков пальцев рук и ног уже пронизывают сотни нервных молний».

А другая поэтесса грустила: «Мне бы посетить нетронутые прогрессом места Сибири, откуда родом моя мама. Такая жажда впечатлений! Они могли бы перерасти в достойные сюжеты, в прелестные строки!.. А я как за высокой стеной, по верху которой спиралью «бежит» современная колючая проволока с током, состоящая из… должна, должна, должна. Выматывает эта естественная семейная преграда. Убивает. Но ведь родные, кто им, кроме меня, поможет? Есть вещи, в которых только женщина может проявить себя наиболее полно. Мужчине их нельзя передоверять. Это для детей может плохо кончиться», – поделилась печальными познаниями Аня. – Кто‑то из моих друзей сказал: «Для вдохновения надо находить такие места, куда не добирается быт».

– Стало быть, кранты их поэзии, – прокомментировала ситуацию Инна. – И тут женщины поражены в правах. Качнется ли когда‑нибудь маятник гендерного дисбаланса в женскую сторону?

– Ну, если учесть, что успехи женщин часто зависят от «качества» характеров их мужей… – вздохнула Аня, – то высокой поэзии нам не дождаться.

– У женщин профессия и творчество заполняют все пустоты, образующиеся в результате неудачной личной жизни, – сочувственно усмехнулась Инна. – Больших успехов добиваются не имеющие семьи. У мужчин все наоборот. Как правило, жены стараются делать все, чтобы мужья достигли своего максимума, даже в ущерб своим амбициям.

«Смакуют, смакуют… Кое в чем они, конечно, правы… Прощаю их только потому, что бессонница тому виной. Боже, мой! Как раскалывается голова!», – устало забухтела про себя Лена. И тут же другая, глубоко запрятанная незваная мысль пронизала ее: «И мне когда‑то хотелось проехать по большим городам Сибири, по ее селам пешком пройти!.. Поздно».

– Лена, то, что вы с Ритой не имеете филологического образования, сказывается на качестве ваших произведений? Ну, там отсутствие специальных знаний: что есть зачин, интригующая завязка, мощная увлекательная кульминация – точка, в которой сходятся все сюжетные линии, неожиданная развязка, бурный финал. А еще композиция, стилистика, динамика, моторика текста. Или допустим, неумение развивать собственное своеобразие, – поинтересовалась Аня. – Помню, Рита шутила, что училась писать вприглядку и вприкуску. А издержки воспитания чувствуются? Не в Переделкино росли. (Она проспала начало разговора?)

Лена на этот раз отреагировала неожиданно основательно:

– Я остро чувствую недостаток знаний. Первое время это меня очень беспокоило. Но редактор сказал: «Очень хорошо, что ваша голова не забита стереотипами и шаблонами. Я вправе ожидать от вас свежие мысли и их оригинальное выражение. Вы никому не подражаете, пишете по‑своему. И это самое главное. А поднатореть в некоторых азах можно и в процессе редактирования». Но я твердо знаю, что литературный институт мне бы не помешал.

– Трудно служить одновременно двум музам? Наука – это мозги, литература – эмоции. Сложно объединять в себе рациональное и иррациональное? Получается, что у тебя несколько лет подряд на полную катушку работали оба полушария мозга. Одно накапливало гуманитарную информацию, другое передавало студентам естественные знания.

Ты осталась в профессии. Но это же сумасшедший график жизни! А Рита из двух призваний выбрала главное – писательство. Она, когда полностью погрузилась в написание книг, шутливо мне жаловалась, что с трудом решает задачки для внука, что у нее совсем атрофировалась часть мозга, отвечающая за научное мышление. Может, у нее переключаться не получалось? А ты, Лена, уникум, – восхитилась Аня.

Но Жанна другую точку зрения преподнесла:

– Я как‑то услышала по радио мнение одного известного физиолога на эту тему. Так он утверждал, что физики – не математики. У физиков активно работает то же полушарие, что и у поэтов, и мышление у них не вербальное, а образное, поэтому среди технарей много людей искусства. И те, и другие пытаются создать модель мира. У тех и у других прекрасное воображение.

Физик Вавилов писал стихи. Я читала, что выражение лица, когда он создавал стихи и формулы, у него было одинаково вдохновенное. Поэзия – это тоже познание. Поэзия – это кратчайший путь донесения мысли до человека. Она не только рифмует слова, но и не допускает зла и жестокости. Ее словообразующая функция…

Инна перебила Жанну:

– Гениальный Ландау прекрасно знал поэзию. Вся его жизнь была ею пронизана. Понимал, что развитие науки без красоты и высокой нравственности обрушит цивилизацию. Он говорил что‑то вроде того: «Физик, не воспринимающий красоту – плохой физик». Оно и понятно. Мир создан удивительно гармоничным и прекрасным! Как можно его изучать, не любя и не восхищаясь им? Ландау в равной степени реагировал на красивое доказательство теоремы и на изящество прекрасно выполненной великим ваятелем скульптуры… и на красивых женщин.

– А я в этой связи Александру Васильевну Очирову вспомнила. Поэт, доктор философских наук, политик! Вот кого надо читать старшеклассникам и большим начальникам, – сказала Аня. – До революции в России поэзия в лицеях была отдельным предметом. Она занималась воспитанием чувств. Теперь же, в контексте современного общества, поэзия окончательно потеряла свою ценность. А для нормального развития общества, как известно, общий императив образования должен быть гуманитарным. Многим ученым, чтобы творить, нужен гуманитарный фон. Он обогащает и вдохновляет.

– Вы знаете, на планете существует некоторый процент людей, которые до сих пор считают, что солнце вращается вокруг земли. Не верится, но есть исследования, статистика, – прошептала Жанна с таким видом, будто сообщала подругам великую тайну. – Я этого не понимаю. Есть вещи, которые каждый должен знать обязательно и точно.

Лена, тебе не трудно сидеть одновременно на двух стульях? – спросила Жанна.

– Напротив. Работа и хобби – это же прекрасно! Есть бальзам и есть разрядка. Замечу, таких как я «гуманитариев» среди нас – каждый второй. Помнишь Эда? Нашел себя в поэзии. Это его лекарство от усталости и внутренней опустошенности. Сумел‑таки укротить и использовать, казалось бы, неисправимо-поэтический беспорядок своих мыслей.

– Он о любви пишет? – поинтересовалась Аня.

– И о ней тоже. Еще он любит всё карикатурное, гротескное…

– А говорят, что мужской поэзии о любви сейчас не встретишь. Всюду женщины. Это раньше мужчины посвящали, воспевали… Эд – это такой страшненький, маленький, головастый толстяк с тонкими ручками? Я того изобличила? – осторожно уточнила Жанна.

– Голова у него и правда большая. Но это достоинство. Лучше, что ли, если маленькая? – защитила поэта Аня.

– Генетика Эда в плане внешности малость подкачала. Невзрачный фасад противоречит его внутреннему содержанию, – сказала Лена, – Но это неважно. После нескольких минут общения его внешних недостатков уже не замечаешь, они компенсируются талантом и обаянием. К тому же у него грустные-прегрустные и добрые-предобрые глаза. И стихи он пишет совершенно удивительные! Правда, когда крепко «подзаправится», чтобы расслабиться, потому что не может сочинять в состоянии нервного транса. Алкоголь, по его «неправильному» мнению, позволяет ему глубоко погружаться в себя. Стихи Эда дышат жизнью! Неизгладимое впечатление оставляют. Всё в его жизни вопреки… Его талант на русской почве, из истинно русских корней произрастает. Он родом из Мурманска. И что примечательно…

– А ты, друг мой сердешный, от каких корней росточек? – игриво перебила Лену Жанна.

Но ответила ей Инна:

– У меня родословная на лице отображена, а у Ленки темное детдомовское прошлое и национальность под вопросом. Помнится, она не хотела ничего общего иметь с отцом… да и с матерью… у нее там не все гладко.

– А в тебе так идеальная породистая чистокровность. Моя национальность – советский, а теперь российский человек, – осадила подругу Лена. – Не люблю, когда нагло, без согласия «больного» проводят анализ крови. По делам суди о человеке. Эта твоя процедура смахивает на…

Лена не закончила фразу, но Инна ее поняла, ускользнула от жесткого наказания взглядом, но не образумилась:

– Прозвучала мысль о новом типе человека? Во мне, конечно, тоже далеко не «чистая» кровь, но уж точно не совковая. А у тебя какой компот в крови? Прибалтийская какую пересиливает? Помнишь анекдот: «Еврейка плюс армянин – получается истинно русский человек!» Усомнилась? – прицепилась Инна теперь уже к Ане.

– «Обалдуй ты Ивановна», – детской фразой спокойно откликнулась та. А сама подумала недовольно: «Если ты подробно знаешь чьи‑то биографии, это не дает тебе право вмешиваться в их личную жизнь и дергать за нервы».

В Ане говорили прошлые, глубокие детдомовские комплексы.

И Лену покоробило беспардонное прилюдное копание Инны в ее родословной, и она намеренно продолжила рассказывать о поэте:

– Эдик, будучи трезвым, стесняется высвечивать эту милую сторону своей личной жизни. Не читает своих стихов вслух, не мучает свое семейство и друзей своими шедеврами, не показывает рукописи специалистам, хотя я не раз выражала ему свое восхищение и недовольство: «Не скрывай то, «чем ты можешь прославить Творца!» Так и не уговорила.

– Боится примелькаться? – ехидно спросила Инна.

– Не суди о нем свысока. Он хороший поэт, но слишком скромный. Смеётся: «Оставлю потомкам, то бишь внукам. Пусть помнят меня».

– Это экзальтированный Герка намеков не понимает, сам ко всем суется со своим примитивом. Я слышала, Эд Иннокентия Анненского – того, который из времен Блока – очень любит. Говорит о нем: «Там, где прозаику, чтобы выразить какую‑то мысль, требуется несколько страниц, хороший поэт укладывает ее в одну строку». По типу того: чтобы на сцене или в кино изобразить, что два человека любят друг друга, не обязательно много говорить, достаточно показать в прихожей две пары небрежно оставленной обуви, – сказала Инна.

– Творчество Анненкова сказалось не только на стихах Эда, – заметила Аня. – Он многим расчистил почву от лишнего, наносного. (Аня держит связь с Эдом?)

– Ах, этот… вышеупомянутый безумно талантливый Эд! – полушепотом «вскричала» Инна, протирая глаза, словно только что проснулась. – Ату его! Ату!

Женщины натянуто рассмеялись. Инна гордо распрямилась, не давая разъяснения своим эмоциям. Мол, всяк по‑своему пусть расценивает и изощряется.

Аня, придвинувшись поближе к Лене, сказала:

– А я в твоей детской прозе чувствую музыку твоих прежних стихов». Лена молча кивнула. И вдруг очень тихо прошептала:

– Недавно ночью по телевизору роман «Вера» обсуждался. Молодой современный писатель Снегирев «Буккера» за нее получил. Представляешь, автор тоже считает, что герой нашего времени – женщина. Я впервые слышала, чтобы мужчина с таким пониманием и глубоким сочувствием говорил о проблемах женщин и так категорично об инфантилизме современных мужчин. Автор подробно остановился на причинах этого, казалось бы, абсурдного явления. Я слушала и мне казалась, что он читал написанные пятнадцать лет назад черновики моей, так и не вышедшей из‑за болезни книги. Он говорил моими фразами! Я была приятно потрясена. Получается, мои «изыскания» в этой области что‑нибудь да значили! Вернусь домой и обязательно попрошу в библиотеке эту его книгу.

Инна, уловив мысль Лены, ревниво пробурчала:

– Мужчина получил?! Тебе бы все равно не дали эту премию. И ты знаешь, почему.

– Я рада за него. Мне важно, что Снегирева будут читать мужчины и, может быть, многие из них задумаются не только о своей глобальной миссии на земле, но и о роли в семье.

– А прочитать роман, написанный женщиной им слабо или ниже их достоинства?! – сердито фыркнула Инна.

*

Почувствовав, что неприятно задела подругу, Инна предприняла попытку возобновить разговор.

– Лена, а серьезная болезнь автора может повлиять на качество его книг?

– Накладывает отпечаток. Произведения становятся глубже, трагичнее. Писатель передает свои мысли яснее, четче, без излишеств. Предчувствие смерти очень концентрирует ум. Это одна из причин краткости изложения. Автор торопится успеть осуществить задуманное. В его книгах больше философии, строгих размышлений и четких выводов. В них то пугающая прямота, то жуткая безнадежность. Как‑то так, – ответила та.

– А в живописи возникает что‑то типа «черного квадрата» Малевича. Да? Его черный цвет – просто космос! Понимал ли он, что за черным квадратом последует красный, а за ним белый? – спросила Инна.

Ей ответила Аня:

– Ты о психике? Для меня «черный квадрат» Малевича не обращен ни к чувствам, ни к разуму. Это просто черное внутри белого. Все люди трактуют его как хотят. Может, этим он и интересен.

– Я бы черный круг нарисовала. Черная дыра – символ вечности и бесконечности. Она, по‑моему, философски глубже квадрата. Мне не выпал случай удостовериться в обратном, – сказала Инна.

– Не знаю. Я о Чехове говорила. Он не понаслышке знал, что такое тяжелый недуг, – недовольно пробормотала Лена. – Беспросветность в его прозе отчасти из‑за его болезни. Ты могла бы представить себе человека, пишущего веселые рассказы накануне своего неминуемо скорого ухода из жизни или хотя бы в предчувствии его? У него были не трескучие фразы, а выстраданные строки, написанные кровью человека, который никогда не шел против своих убеждений.

– Это как движение по темному туннелю в понимании того, что ты в преддверии… Он писательством лечил разверстые раны своей души?

– И тела. Когда болезнь неумолимо ведет человека к острой грани смерти, его жизненные ценности будто кристаллизуются. Он начинает понимать, как жадно любит жизнь, как до боли страстно хочет жить… Мне мало того, что моя жизнь продлится во внуках. Я, когда выжила, четко осознала, что должна писать, во что бы то ни стало писать! До последней минуты своей жизни, – прошептала Лена на ухо подруге.

– Чехов, наверное, тоже…

– Не такая жена ему была нужна? – остановила Инну своим вопросом Аня.

– Ну, тут уж…

– Может, им не любовь, не практический подход руководил, а тщеславие? Знаменитая актриса! – предположила Жанна.

– О, мать моя – женщина! Ты давно с головой не дружишь? Еще на кофейной гуще погадай, – резко отреагировала Инна.

Удивительно, но Жанна на грубость не обиделась. «Перескакивают с пятого на десятое. Не уследить за движением их мыслей. Никакой логики в разговоре. Причем тут черный квадрат?» – попыталась она вникнуть в суть беседы подруг.

Лена с трудом встала и направилась к двери со словами: «Я на минутку покину вас».

– Почапала облегчиться? Отлить или влить?

Лена ответила подруге замороженной усмешкой.

– Мой горячий привет толчку, – сказала Инна и разразилась беззаботным смехом счастливого человека.

Аня только плечами недоуменно пожала, мол, ничего тут не поделаешь: непредсказуемая особа со сдвигом по фазе.

Инна встретила Лену привычно-шутливо:

– Твое отсутствие уже начало сказываться… Чайник поставила? Пойду посмотрю «не горит ли степь».

Лена легла и прислушалась. Аня жарким шепотом доказывала Жанне:

– …Карьера инженера Риту уже не прельщала.

Ей было ее не достаточно. А потом пришло время выбирать из двух профессий, решать, что делать со своей жизнью, задаваясь вопросом: «Готова ли я этим заниматься всю жизнь, и буду ли я при этом счастлива?»

– Это ты к вопросу о деньгах или еще о чем‑то? Чтобы стать знаменитой в физике, ей таланта и запала не хватило, а никому неизвестной она не хотела оставаться, – беззастенчиво проехалась на счет Риты Жанна. – А теперь она завалена премиями.

– Значит, сделала правильный выбор. Кажется, Гюго сказал, что популярность – слава, разменянная на пятаки.

– На медяки, – уточнила Лена, вслушавшись в тихий разговор теперь уже Ани с Инной.

– Рита с тщательностью ювелира работает над словом, терпенья ей не занимать. И свою творческую фантазию не ограничивает, дает полную свободу воображению. Прекрасно на контрастах сравнивает различные времена, чтобы почувствовать аромат обеих эпох, – сказала Аня.

– Тургенев говорил, что талант – это подробности, – заверила Инна.

– Простой читатель не знает тонкостей мастерства писателя или поэта. Он чувствует: это хорошо или не очень, это правда или ложь. Ему важно узнавать в произведении себя.

– У всякого своя правда. Она бывает горькой, беспощадно-язвительной и лживой. И они далеко не одинаковые, – сказала Инна и ее губы при этом иронически покривились.

– Белинский утверждал, что истина не требует помощи у лжи, – напомнила Аня.

– Он много чего писал…

«Отбивает желание беседовать», – подумала Аня.

– …Мой любимый Лермонтов тоже не мягко стелил. Его выделяло глубокое осознанное понимание служения народу. А теперь понятие Родины несколько девальвировано даже в среде известных поэтов. Не тот накал, не та мощь чувств. Не превзойден нравственный пафос и болевой порог строк Лермонтова! Его талант – навсегда! – сказала Инна уверенно.

– Лермонтов растворен в стихах современных поэтов. Они пропитаны его духом, – заверила Аня.

– Правду трудно соблюсти. Когда англичане не хотят прямо сказать, что «вы врете», они говорят: «вы слишком экономите правду», – не замедлила вернуться к затронутой ранее теме Инна, чтобы блеснуть эрудицией.

– Всей правды никто не знает из‑за отсутствия полной информации. Ее знает только Бог. К тому же многое зависит от того, какую часть правды стоит выпячивать и абсолютизировать, а о чем лучше промолчать. (Никто кроме Жанны не мог так сказать.)

– Нельзя правду абсолютизировать. Иначе она может нанести ущерб или даже убить. Возьми, например, современные СМИ. А кому охота присутствовать на собственных творческих похоронах? – рассмеялась Инна.

– Когда в поисках правды мне не хватает сил, я обращаюсь к Божественному Слову. – Это Жанна снова напомнила о себе.

– Все‑то ты переводишь в религиозную плоскость. Преисполнилась важностью! Только это Слово мало что тебе объясняет. Вот почему Господь рано отнимает жизни у гениев? Возьми хоть Пушкина, Лермонтова. Столпы русской классики! Да пребудет с ними вечная любовь, – сказала Инна.

– Забыла вспомнить Есенина, Маяковского, Высоцкого… – подсказала Аня.

– Чего Он боится? – настырно потребовала у Жанны ответа Инна.

– Люди отнимают жизни.

– Так защитил бы. Не каждый день гении рождаются. Где Его всесилие, где пресловутая власть над миром? В жертвах Богу не должно быть смертей. Господи, если Ты есть, услышь мои молитвы и прости мою смелость, – сказала Инна. Последней фразой она нарочно поддела Жанну, чтобы «завести». Ей хотелось ее позлить. Это было сильное, необъяснимое чувство.

Но возмущенно откликнулась Аня:

– Твой Бог, Жанна, не сумел помочь даже мне, маленькому беззащитному ребенку. И мою боль проглядел? И я после этого должна верить в Его доброту и считать, что нашла в Его лице защитника? Ты, Жанна, и в мыслях себе моей ереси не допускаешь? Разве не в таком качестве ты Его любишь? Нам, детдомовским трудно поверить в Бога. Мне запомнились слова нашей нянечки: «Кто в своем отце не увидел Бога, тому трудно увидеть в Боге Отца».

– Кажется, Лаплас утверждал: «То, что мы знаем, – ограничено, то, чего не знаем, – бесконечно», – не поддалась Жанна.

– Шутники утверждают что, «гениальные мысли кумиров – корвалол для нас, обыкновенных», – сказала Аня, не поняв намерений Инны, и тем остановила болезненный для себя разговор.

– Правильно говорят. Пока человек способен шутить над собой, мир не безнадежен, – подтвердила Инна чьи‑то разумные слова.

– Я не полагаюсь на всякого рода отдельные фразы. Они бывают однобоки и подчас выдают мнения противоположные кем‑то уже высказанным. Если хорошенько покопаться в книгах, то всегда можно найти утверждение, опровергающее, перечеркивающее только что произнесенное. Тем более, если оно вырвано из контекста. Вот, например, скромность одни философы определяют как проявление слабости характера, даже глупости, а другие возносят как великое качество, как талант, но прежде всего, как признак воспитанности.

– Я ничего не имею против скромности, – возникла Жанна со своим комментарием. Но остановить Аню ей не удалось.

– Каждое слово многозначно и человек использует то его значение, которое ему на тот момент ближе или полезнее. Из-за неоднозначности понимания смысла слов возникают сложности взаимоотношений между людьми. Истина существует, но она многогранна и трудноуловима, – сказала Аня, и из философского русла направила разговор в сторону быта, приземлила.

– Этим летом попала моя подруга в больницу, а тут подошло время высаживать перед домом цветы, так я и свою и Валину клумбу засадила петуньей и астрами. Пусть, думаю, порадуется, когда домой после операции вернется. Так соседки-«лавочницы» усмотрели в моем действии то ли подвох, то ли злонамеренность. Мол, хороню я подругу заранее, не верю в ее выздоровление.

– Причем здесь неоднозначность в расшифровке смысла слов? Характеры у тех твоих соседок пакостливые, сволочные. В черной дыре зла существуют. В любом поступке гадкое видят. Есть такой тип людей, – высказала свое мнение Жанна.

– Вот тебе другой пример, более серьезный. Когда Василий Сталин учился в летном училище, его долго не выпускали в самостоятельный полет. Инструктор всегда сидел за его спиной. А ведь Иосиф Виссарионович мог приказать, но не делал этого. Одни этот факт расценивали, как стремление вождя приучить сына всего добиваться самостоятельно, самому требовать, настаивать, а другие осторожно намекали на то, что оберегал вождь любимчика, не торопился посылать на смерть. Вот и суди, кто прав. Так вот я думаю, что и философы формулируют свои фразы исходя не только из объективных предпосылок. Субъективное мнение сюда тоже примешивают, – не отступила от своего мнения Аня.

Оспаривать ее слова желающих не нашлось.

*

– Уверовать в слова писателя можно только, когда он обращается не только к разуму, но и к сердцу, когда его произведение эмоциональное. – Это Аня снова принялась настойчиво вразумлять Инну своими сентенциями.

– Чудовищная глупость. Познания из школьного учебника литературы?

– Из вузовского, – отрезала Аня. И подумала с грустью: «Почему Инна такая отталкивающе-грубая? Хочется наговорить ей резкостей. Но выяснение отношений может перерасти в скандал. Она стремится быть оригинальной, хочет выделиться из общей массы, боится быть банальной? Почему я покорно выношу ее ухмылки? Ее жалею? Себя. На каком основании ожидаю к себе снисхождения? Я на самом деле вылезла с примитивом. Выступила во всем блеске своей… глупости. Лучше бы умно промолчала. Зачем завожусь и тем самым подогреваю ее азарт?

И почему она последнее два года при встрече все время на меня нападает? Нет, все‑таки она больная. Психически или физически? Если психически, то уговоры бесполезны. Но если хворь телесная, то могла бы и прикусить свой злой язычок. А может, ей силы воли уже не хватает? Я ведь тоже слабачка, всё на нервы грешу. Вид у Инны сегодня какой‑то усталый, изможденный… А может, она… смертельно больна?»

Ане молниеносно пришла мысль, до которой ей давно следовало бы додуматься. Она будто выхватила ее из глубины своего подсознания, и, испугавшись заключенной в ней жестокости, тут же отбросила.

Лена задумалась над чем‑то отвлеченным, и до нее уже не доходил смысл происходящего в комнате. Она, как и Жанна, слышала только отдельные моменты разговора Инны и Ани.

– …Есть выражения: «Умеющий смеяться, остается свободным» и «Пока мы умеем смеяться, мы остаемся великим народом». Наверное, эти утверждения относятся к радостному смеху, но никак не к горькому или ироничному?

– Почему же? Я думаю, в нем задействованы все составляющие, все варианты и возможности. Кому‑то милее смех, возникающий при просмотре цирковых номеров на стыке клоунады и буффонады, а кому‑то это не интересно и даже противно.

– А и правда. У Риты манера шутить сквозь слезы, потому что о важных проблемах пишет.

И Жанне тут же припомнились счастливые слова мужа: «Знаешь, когда я понял, что ты выздоравливаешь, и тебе уже ничего не грозит? Когда ты впервые после операции засмеялась».

– Рита, углубляясь в абсурд и трагизм жизни, прячется за лиризмом. Он смягчает грусть. А Лена закрывается иронией. Почему у нас лирика обязательно в миноре? А я хочу, чтобы в мажоре была, в радости! – пожелала Аня.

– …Помнишь слова Нильса Бора: «Есть вещи настолько серьезные, что о них можно говорить только шутя». Гений. О нем не хочется вспоминать в прошедшем времени, – сказала Инна.

– …Это дилетантизм и примитивизм, если волеизъявление на бытовом уровне. Академизм предполагает более высокое прочтение.

– А если реки эмоций?

– …Рита не устает вбирать в себя судьбы своих героев, их беды и несчастья?

– Она ими питается, – рассмеялась Инна.

– …Давай, начинай ломать авторов через колено.

– Ну, а если всерьез говорить о писательском творчестве, то все очень просто: от мыслей отпуска не бывает. Как уйти от самой себя?

– …Драматург Володин писал: «Стыдно быть несчастливым».

– А можно иначе сказать: «Неловко быть счастливее других».

– И сразу между вами видна разница.

«Девчонки и в этой области надеются сделать открытия? Только часто новое оказывается повторением старого», – усмехнулась Лена, прикрыла усталые глаза и… будто начала медленно растворяться в пространстве по типу какой‑то химической реакции.

– …Глупость всё это несусветная, – возмутилась Инна и судорожно сглотнула слюну. – Что‑то я проголодалась. Надо бы подзаправится. Пряники, печенье, вода с сиропом и без – это уже банкет! Аня, не сочти за труд, подтолкни ко мне вазу. Я не дотягиваюсь, а встать мне лениво. Молодчина, Кира, расстаралась, наготовила всяких приятностей для гурманов. Аня, угостись. Божественно вкусно!

– Спасибо, – ответила та, двигая вазу.

«Глупость? Что Инна имела в виду? Наши с ней разговоры? – Мнительность и обидчивость обступили Аню. – Мелочи всё это», – решительно успокоила она себя.

*

– …Сначала романы узнаваемы, потом признаваемы. Следующий этап для талантливых произведений – стать достояние мировой культуры, – речитативом пропела Инна.

– Как много надо, чтобы талант состоялся! – Аня вздохнула так, будто привередливая судьба ей самой перекрыла кислород, не дав развиться врожденным способностям. – Риту притягивает грустное. Оно и понятно. Когда пишешь о проявлениях человеческой души, всегда присутствует немного меланхолии. Но сейчас требуется оптимистичная литература.