Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 47 страниц)

– Ну-ну, давай, поучи нас, – удивленно пробурчала Инна. – Поэтому написание книг для детей ты посчитала для себя наиболее важным делом?

– Да. Детство – время формирования личности человека, когда закладываются его нравственные и социальные основы, оно его фундамент. И детская литература играет в этом процессе огромную роль. Часто для детей важны даже не мысли и смыслы, а ощущения. Детские впечатления остаются с человеком на всю жизнь. Какими мы общими усилиями – семья, школа, книги, радио и телевидение – воспитаем наших детей, такими они и пойдут по жизни. И мне хочется внести свой вклад в это благородное дело. Диалог поколений – это всегда проблема. Будем учиться коммутировать, понимать друг друга. Это самая сложная из всех наук, потому что касается каждого человека, каждой семьи.

– А ты знаешь, в педвузах, как я выяснила недавно, на филфаках нет кафедр детской и подростковой литературы.

– Как же, наслышана. Это плохо. Но, наверное, кафедры педагогики и психологии берут на себя их функции, – ответила Инне Лена.

*

– Лена, а почему фантастика в моде? – спросила Аня.

– Время ее пришло. А породили ее научные открытия начала века. Вспомни Беляева. Он заразил людей космосом, океаном. У него было позитивное видение будущего. Все советские книги того периода пропитывались идеалами гуманизма, любовью к человеку. И это было неприкасаемым. «Мир, труд, космос, счастье!» Космонавты не люди, Боги! Я думаю, потомки будут гордиться нашей эпохой, и называть ее вызовом Богам.

Инна возразила:

– То была научная фантастика. А теперь, когда космос потерял былое обаяние, когда биологи объяснили, что человек в обычном своем виде для межпланетных полетов не пригоден – без специального скафандра его разнесет в пыль – фантасты идут «спиной вперед». Подчас чудовищный вздор из‑под их пера выходит. Все предвещают апокалипсис. И тогда наш агрессивный безумный мир как бы становится нормой! Фантастика травестирует реальность. Требуется прорыв в новую философию. Наука обгоняет фантастику. Был приоритет физики, теперь биология командует и сверхсовременные технологии, а потом жизнь повернет людей еще к чему‑то пока мало изученному и неосвоенному. И этим уже никого не удивишь.

– Апокалипсис применяется писателями для выяснения скрытого смысла в процессах развития общества, – предположила Жанна.

– Пугают, чтобы люди опомнились и задумались о том, как живут и как надо бы им жить? – спросила Аня.

Ей ответила Инна:

– Я о том же, но несколько в другом плане. Идет бурное и всестороннее развитие жанра фантастики. Мир вокруг нас строится не только «сокрушительно» разумным, но и иррациональным. Красота, чувства, фантазии – это же замечательно! Но не технологии должны занимать фантастов на данном этапе, а философские концепции: что есть судьба, предназначение, счастье. Им надо задумываться не о том, как убежать с родной планеты, а о том, как сохранить ее для потомков. Человек – слишком конфликтное существо. Он должен меняться, чтобы не погубить себя и все живое еще до того, как обстоятельства вынудят его переселиться на более молодое космическое тело. Но пока что миром правит нажива. Кажется, философ Асмолов сказал, что если критерием успеха в обществе является богатство, то надо ожидать преступность, наркоманию» и прочую дрянь.

– Каждый из этих писателей-фантастов велик только внутри своего круга, и обязательно с соблюдением иерархии?

– Аня, ты лишаешь их права попасть в классики? Но детективы тоже когда‑то не считались литературой, – напомнила Лена. – Вспомните восемнадцатый век, иерархию жанров: вверху трагедия, внизу фарс. Такое деление не соответствует нашим нынешним представлениям.

– Я люблю детективы с юмором, – сказала Жанна.

– Один человек может прочитать выбранный тобой роман как детектив, другой как историческое произведение, третий застрянет на бытовых подробностях, – заметила Инна.

– Юмор тоже бывает всякий. Например, пронзительный, не циничный и тот, что ниже пояса, – вставила в диалог подруг свое мнение Жанна. – Для меня произведение хорошее, если в нем много выразительных средств. И, тем не менее, есть книги, о которых я имею самостоятельное мнение, а есть такие, о которых я хотела бы сначала послушать критиков.

– А как тебе Донцова с ее миллионными тиражами? Очень обогатила судьбами великих людей на фоне эпохи? Оцени должным образом. Здорово она «навострилась строгать»! Мощный генератор идей, – как‑то слишком развязно восхитилась Инна. – Сейчас мало настоящих писателей. Наступила эпоха потери смыслов? Может, в жизни они есть, но их нет в произведениях. У нас имеются книги, суть которых имеет выход в космос, в четвертое измерение, но они не про планету Земля.

– Гонорары Донцовой тебе как кость в горле? Замечательно плодовитая дама. Ее трудолюбие похвально. В этом тоже проявляется ее редкий талант, – ответила Жанна. С ее строго официальным тоном не сочеталось безразличие к объекту обсуждения.

– Как… крольчиха, – фыркнула Инна.

– Молодец. Обставила соперников. Видит Бог, она старается. Ее ходкий «товар» в контексте современного рынка. Доходное чтиво. У Донцовой нюх на бестселлеры. Она проявила интуитивную способность совпасть с потребностями большинства, вот и стяжает себе завидную славу, – спокойно и подробно отреагировала Жанна.

– Большинства?! – возмутилась Аня. – Самопровозглашенная наследница и преемница классиков?! Ее книжки ниже всякой критики! Совершеннейший вздор! Тешит беса примитивности. Она – чемпион страны по отточенным банальностям. Как блины печет свои романы. Видно классика ее читателей тяготит. Что им Достоевский, Толстой, Чехов! Вот они‑то знали настоящую правду жизни. Помнишь, Чехов писал: «Самое трудное только начинается». «Виноваты все мы». Он призывал к личной ответственности за порядок вещей в жизни людей. Какие вопросы ставил! «Как понять себя? Как остаться достойным? Не смиряться и ценить то, что дано тебе природой». Это он и про нас, про здесь и сейчас… И потом… его знание и чутье языка, способность писать просто ясно и кратко!.. Умные книги надо читать, сложную музыку слушать, чтобы духовно развиваться. К тому же, стоит заметить, это улучшает пластичность мозга, отодвигает его угасание на годы.

– Кратко писать Чехова приучил жанр пьесы. Там не размахнешься в диалогах-размышлениях. Иначе публика сбежит со спектакля, – выдвинула Инна одну из причин возникновения особого таланта писателя.

– А мощные, страстные образы Толстого? Классика еще тем хороша, что для того, чтобы ее читать, не надо оттепелей. Она во все времена современна и необычайно значима.

– Потому что человек не торопится улучшаться? – насмешливо спросила Инна, но Аню с мысли не сбила.

– А нам Донцову подсовывают. Мне слова академика Дмитрия Лихачева о культуре вспомнились. Он говорил, что «бытовой ширпотреб у нас развился очень сильно… Сейчас полное небрежение к классике… Надо уделять больше внимание воспитанию вкуса… Я принимаю этот упрек и в свой адрес», – продолжила свое «выступление» Аня. – Лихачев – икона интеллигентности, совесть нации. Мне импонирует, что он сохранял культуру речи, чистоту языка.

– Он талант называл божественной одержимостью, – вклинила свое специфическое замечание Жанна. – А Бунин ревновал Чехова. Утверждал, что он не любит Россию, Москву, женщин и вообще всё человечество. Чехов его раздражал. Это неприятие его успеха?

– Обычное соперничество, – спокойно отреагировала Лена.

– Наверное, иногда злой, желчный характер может пожирать талант. Или наоборот?.. Я бы не смогла жить в коммуналке рядом с Достоевским, меня бесило бы его поведение в быту. А с Чеховым – пожалуйста. Он к себе был строг, развенчивал себя, – сказала Аня.

– Дискредитируешь, опошляешь Достоевского? – нарочито удивленно спросила Инна, пытаясь затеять спор на эту тему. – Некоторые, например, не могут полюбить Бунина, считают его скучным автором. А им надо просто честно признаться, что они не понимают творчество гения.

– Всегда был интерес читателей к личной жизни великих писателей. Всегда были хвалы и обвинения, гонители и гонимые. Не будем сегодня об этом, – строго остановила подругу Лена.

– Аня, у тебя неприятие характера автора доминирует над признанием его таланта, – проехалась Инна.

– Только иногда, когда он проявляется в его произведениях, – не согласилась Аня. – Если я устаю от жесткой литературы, то беру в руки Пришвина или Казакова. У них всё гармонично. Я чувствую магию их слов. Казаков такой душевный, чуткий, тонкий! Читая, я чувствую запах цветов, моя душа парит.

– Акварельный писатель, – строптиво воспротивилась ее мнению Инна.

– А тебе нужно, чтобы только маслом писали и «зеркалили» друг друга? – удивилась Аня.

– Наверное, явление Донцовой – это требование времени. Я думаю, она не причисляет свои книги ни к каким категориям. Для нее главное по душам поговорить с читателями, отвлечь их от трудных будней.

– Не очень лестная характеристика. Убийственно-оскорбительные слова, – ожидаемо отреагировала Инна на попытку Жанны защитить писательницу.

Лена нехотя отозвалась:

– Этот жанр – ироничный детектив – имеет право на существование. Произведения, относящиеся к легкому жанру, тоже бывают очень даже милые.

– Ты ее хвалишь? – Аня пришла в замешательство. Она нервно затеребила свой дерзкий хохолок на макушке и попыталась сообразить, как ответить Лене.

Зато Инна недолго думала:

– Опускаться до читателя, который не дорос до понимания прекрасного? Надо же доращивать, дотягивать. Какое убожество эти ее…

– Смотря, по каким меркам, – осторожно заметила Жанна.

– Да по любым! Уж сколько лет пишет в одной стилистике.

Жанна не уступила Инне:

– Ну, если ее читать после Сократа… то может показаться… Тебе бы только чрезмерное умствование. Прими мое восхищение тобой и не впадай в неистовство. Что тебя в Донцовой не устраивает? Ты ее досконально изучила?

– Одну книжицу на сон грядущий прочла и больше не поддамся на уговоры, – напустив на себя покровительственный вид, ответила Инна.

– Заявление отнюдь не бесспорное.

– Чтиво. Муть, жесть, мыло, бред сивой кобылы! Компот для обывателей.

– Остынь. Смотри на вещи шире. Беллетристика тоже нужна людям. Она бывает очень качественная. Честертон утверждал, что «тривиальная литература вовсе не является уделом плебеев, она удел всякого нормального человека», – сказала Жанна.

– Книги Донцовой – уступка невзыскательному вкусу читателя, – не унялась Аня. – Держу пари, лет через пятьдесят о ней успешно позабудут. И будут лежать на складах тонны ее книг, как… поверженная эпоха.

– Переживем и эту «трагедию», – рассмеялась Инна.

– Возвращусь к тому, о чем я уже говорила. Донцова – не пустое место. Представь себе: усталая женщина пришла с работы, домашними делами занялась, детьми. И что ей на сон грядущий читать философские размышления? Легкое чтиво, как и легкая музыка, имеют право на жизнь. Они нужны народу так же, как, допустим, забористые, сногсшибательные, с перчиком частушки, шутки и анекдоты, – заявила Жанна.

– Если еще любовные перипетии в придачу, чуть‑чуть интриги, немного порока… Они тоже к месту и на руку? – подпустила насмешки Аня.

– Что ты до всех докапываешься, ко всем цепляешься? Ну что ты на Донцову как фавн набросилась? На тебя не угодишь. Ты читала «Трех мушкетеров» и возмущалась: «Как же так! Королева обманывает мужа и по сути дела предает родину, а они ей помогают? Герои должны быть безгрешными, но не сообщниками преступлений! Почему в книге не обсуждается этическая сторона их подвигов?» А у этой книги другая цель – прославлять дружбу, геройство и развлекать. И Печорин тебе не нравился своей непорядочностью. Мол, осуждал себя, но все равно поступал гадко, – упрекнула Аню в излишней «инквизиторской» строгости Жанна.

– Да, порядочность с самого детства была для меня самой главной чертой положительного героя. Но Печорину я частично симпатизировала. В нем было немного от самого Лермонтова.

– Ты девятым или десятым чутьем угадываешь своих героев? – с легкой иронией в голосе спросила Инна.

– Одиннадцатым, – нервно отрезала Аня. – Я и Робин Гуда, и Дубровского в школе недолюбливала. Они насилие пропагандировали, раздавали богатство, которое не зарабатывали. Они не своим делились, что было бы намного честней, а отнимали чужое, пусть даже у эксплуататоров. А это невелик труд. И усадьбы жгли по недомыслию и темноте своей, и их глупые случайности выстраивались в жестокие закономерности.

– Идеальных стерильных героев, как и идеальных условий жизни не бывает. Как‑то ты всё приземляешь, упрощаешь, даже низводишь до примитивного вида, – неодобрительно пожала плечами Жанна.

– Вроде бы романтичные герои, защитники простого народа, но ведь и убивали, и награбленное не между всеми эксплуатируемыми людьми и не поровну делили. Оно в основном оседало в карманах и «закромах» их банд. Какая‑то в этом была двойственность, частичная справедливость, как две стороны одной медали. С одной стороны вроде бы правы, а с другой… – продолжила бурчать Аня.

«Ни полутонов, ни полумер не признает, и вдруг невероятное замечание: с одной стороны, с другой… Бескомпромиссная, но все же глубоко противоречивая», – подумала об Ане Лена.

– В их подвигах мне виделось что‑то не совсем правильное. Они были чем‑то похожи на воров. Те тоже отнимали у богатых людей, но «работали» только для своей шайки. Получается, воры тоже могут оправдаться: «Кто умеет зарабатывать деньги, пусть с нами делится, мы же бедные». То есть ленивые и посредственные, но наглые люди могут посчитать себя вправе наказывать умных и трудолюбивых? Моего соседа, начальника цеха станкозавода, обворовали еще до перестройки. А он был очень правильный, строгий руководитель и хороший человек.

Аня посмотрела на подруг вопросительным, непонимающим взглядом. Она ждала возражений.

– Какие далеко идущие выводы! От воров милиция должна защищать, – усмехнулась Инна.

– Я в принципе… Под лозунгом «отнять и раздать» у нас при Сталине зажиточных крестьян свели. Чем лучше трудились, тем меньше прав имели.

– То были перегибы.

– И революционные лозунги тоже многие понимали по‑своему, как им было выгодно. Всеобщее упоение возвышающим обманом нас не раз подводило, – заупрямилась Аня. И тут же растерянно зашептала:

– Что‑то я совсем в трех соснах заплутала.

Жанна рывком приподнялась с места и, негодуя, как в детстве, с жаром воскликнула:

– Я жалела Дубровского, понимала безысходность и бесперспективность его действий. А мои подруги злились на Машу за то, что та не уехала с ним. В их мечтах он был героем, а в моих – жертвой обстоятельств, романтиком, честным разбойником, бунтарем.

– Я слышу глас народа! – весело провозгласила Инна и задумалась, припоминая свои юношеские впечатления.

– Я и Вронского, и Каренину осуждала, – продолжила Аня ряд своих «не героев».

– А Вронского‑то за что? Он не был женат, – удивилась Жанна.

– За то, что совращал замужнюю женщину. Это не порядочно.

– Есть мужчины, которых привлекают замужние дамы. Вина только на Анне. Знаешь ведь поговорку: «Сука не захочет…» – жестко сказала Инна.

– Помню, в детстве я читала «Тараса Бульбу» и никак не могла представить себе, чтобы из‑за любви к женщине мужчина мог предать Родину. Я будто на своих внутренних весах эти два понятия взвешивала. Мне казалось, автор выдумал эту ситуацию для того, чтобы усилить «образ главного героя», потому что такого в жизни не может быть никогда. А когда, наконец, поверила, меня разрывало от мысли, что придется жить в этом жутком мире, где не только лгут и убивают, но и предают.

Плохо, если ребенок рано теряет детское мироощущение и отвыкает жить в мире добрых чувств. Он создает внутри себя собственную реальность, долго ничего не замечает вокруг, живет отдельными прекрасными и жуткими моментами или ныряет от своих бед в собственные фантазии, вместо того, чтобы что‑то предпринимать. И лишь повзрослев, с трудом начинает выстраивать свой баланс страхов и надежд, – выложила Аня подругам свою грустную концепцию. Она слишком хорошо знала то, о чем говорила.

– «Как молоды мы были, как искренно любили и верили в себя», – пропела Инна.

– А я и сейчас хочу верить, – сказала Аня в пространство.

*

– …Людям иногда хочется чего‑то легкого, расслабляющего, вот и глотают любую халтуру. А в истории остаются только шедевры. Цель литературы – возвысить человека душой, преподнеся ему нравственные уроки, – повторила Аня уже не раз сказанное.

– Еще развлечь, увлечь, научить получать удовольствие. Те еще задачи! – расширила список «назначений» Инна.

– Развлекать! Поэтому сейчас у нас желтый цвет доминирует в СМИ? Сплетни – кто с кем спит, кто на какие деньги живет – это же тренинги для души чужими людскими эмоциями, когда нет собственных, – неодобрительно высказалась Жанна.

– Для этого и существуют амбициозные дилетанты с мощным художническим темпераментом, – напомнила Аня.

– Но это уже из другой «оперы». Тираж журнала «Дом-2» шестьсот тысяч экземпляров, а у Ритиных книг – только две. Это тебе о чем‑то говорит? Разве это не показатель? А у Потанина семь миллионов.

– Не равняй их… – буркнула Инна.

– Малосимпатичный Боря Моисеев тоже кому‑то нравится, – извиняющимся голосом подсказала Аня.

– Зачем ты о нем упомянула? Меня от него тошнит. У Моисеева более чем оригинальное амплуа. Я не сторонница изощренной… глупости в угоду некоторым… тем, что с отклонениями, – передернула плечами Жанна.

– Ну вот, ты уже и оскорбляешь. Может, в его «шедеврах» заложена новая основополагающая ошеломляющая идея, а ты на артиста «бочку катишь». Понимаю, существует понятие инерции мышления и восприятия, – усмехнулась Инна. – Да, кстати, Боря на берегу моря в Юрмале дом имеет. И в Болгарии у него с Киркоровым квартиры рядом, а ты, Аня, работая на полторы ставки, из своей «однушки» так за всю жизнь и не выбралась.

Аня загрустила:

– И кто только ни вылезает из пены и грязи! Еще этот, как его там… с неинтеллигентной внешностью… Гарик Сукачев.

– Тоже рожей не вышел? – брякнула Инна сочувственно, но Жанне показалось, что с мстительным удовольствием.

– Зачем ты так? Не подобает… Может, у него сердце золотое? Я слышала, он нормальный мужик, детей своих любит до самозабвения, – заметила она. – Последнее время он очень даже вырос. Вдруг в крапивном окружении вырастит прекрасный породистый георгин! Может, в этом есть какая‑то божественная справедливость.

– А этот, что с ними якшается… Как его… – Аня потерла нахмуренный лоб.

– «Матюгальник» Зверев, что ли? Так он талантливый парикмахер и визажист, – весело подсказала Инна.

– Не помню… На редкость жизнестойкие типы.

– Твои взгляды устарели. Цени их за целеустремленность, за пробивной талант, – ядовито возразила Инна. – Заискивали, домогались, приплачивали и выхлопотали себе место под солнцем, поднялись на «недосягаемую» высоту. «Велик» их вклад в современную культуру!

– Я бы не могла позволить себе достигать своих целей путем унижений. Такая борьба неплодотворна и противна! – возмущенно заявила Жанна.

– А я могла бы пойти на многое, но только ради великой цели. Но не нашла я для себя такой точки приложения.

– А эти, Пресняков и Лепс, они лучше, что ли уже названных нами? Только их «толкали». Один с кошачьим, по его собственному мнению, визгом, другой с диким воем «поет». Ночью на улице такого услышишь, напугаешься. Помню, в раннем детстве в деревне у бабушки выгляну после двенадцати ночи за околицу и слушаю, как молодежь из клуба возвращается и поет чистыми звонкими голосами так, что душа радуется! А эти… – раздраженно закрутила головой Аня.

– Для кого‑то и они милы и приятны. На их концертах колеблется море рук, – напомнила Жанна.

– Это не комплимент их фанатам. Музыка музыкой становится не в ушах, а в мозгах. Высокая музыка и поэзия подвластны не всякому слуху. А эта молодежь – планктон, она машет руками, чтобы не чувствовать себя разобщенной. На таких концертах она представляет себя включенной в жизнь. Ей нужен примитивный текст, ритм и «оживляшь». Сейчас многое делается напоказ, – сказала Инна.

– Жестоко. Человека делает счастливым хорошее общение. В интернете иллюзорный мир взаимоотношений, без контакта с людьми, поэтому коммуникативные связи в нем не развиваются, не укрепляются, а потребность есть. У молодежи нет единого информационного пространства, нет ценностей, их объединяющих. Она ищет их, «кучкуется», – по‑своему объяснила поведение молодых людей Аня. – Глубина взаимоотношений в их среде зависит от многого, в том числе и от уровня преподносимого со сцены.

– Вдруг эти артисты – фанаты дела, которым занимаются? – примирительно предположила Жанна.

– А не денег и славы? – фыркнула Инна.

– Может, мы не понимаем современной попсовой музыки? И если учесть, что мы приверженцы традиций, классики… – попыталась стать на сторону молодых Жанна.

– Отличать хорошие эстрадные певческие голоса от никудышных мы тоже умеем. А теперь кого хочешь могут вознести… – вздохнула Аня. – Меня пугают «дружные» эмоции толп фанатов примитива. Сначала им внушат, что этот безголосый певец прекрасно поет, потом вдолбят в пустые головы, что бузить, бить стекла и жечь машины тоже интересно. И они помчатся всей гурьбой как тупое стадо недовоспитанных, недоученных… Это стоит их внутренних «завоеваний»?

– Нашла чего бояться!

– Это надо поощрять? Японский городовой! Край непуганых идиотов.

– Аня, как грубо, – обескураженно поморщилась Жанна. – И это ты о наших согражданах?

– О них, болезных.

– Охолонь. Не нам их судить. Подождем лет двадцать, а вдруг они, эти певцы и их сторонники вознесутся выше многих им подобных? – усмехнулась Инна.

– Но это же будет деградация!

– «И не говори, кума, у самой муж пьяница», – студенческой шуткой расслабила Инна Аню.

«Не сформировали мнение? Сколько лишних слов мы произносим», – устало подумала Лена.

– А если без грязного пиара не блатному таланту не пробиться? Какого «витамина» не хватает в воздухе, чтобы талантливые люди научились без унижений достигать известности, которой они достойны? Как еще привлечь внимание к своей персоне? Может у этого Гарика талант композитора, режиссера или великого артиста? Ему в землю его зарывать? Ты хочешь, чтобы он выглядел как мокрая обиженная курица? Моя бабушка говорила: «Отринь страх, бойся до битвы, а не во время нее». Молодец, что борется, пробивается. Я слышала, что сам Тодоровский его поддерживал, – сказала Жанна.

– Из уст самого Гарика? То к одной знаменитости прибивается, то к другой, чтобы что‑то урвать, – усмехнулась Инна. – Известный прием. Хотя, иногда знаменитости, потворствуя своим слабостям, любят приближать к себе нетривиальных людей не из своего круга и облагодетельствовать, выдавая им минимальный кредит доверия. В просторечье это называется…

Аня ее перебила:

– Может и хорошо, что пробиваются люди из народа, они свежую кровь вливают в искусство.

– Возьмем хоть певца Пенкина. Сколько лет не признавали! Но ведь талант! Что отнюдь не облегчало ему жизни. Даже напротив, – заметила Жанна.

– Признание пришло через прозрение? Не пристало Пенкина загонять в одну когорту с этими… типа Бори, – недовольно заметила Аня.

– А мне Пенкина мешали слушать его непривычно яркие наряды. Он казался мне гомиком. Наверное, у него был такой сценический имидж, но это во мне вызывало возмущение и одновременно горечь. Я не злорадствовала, сочувствовала ему. Человеку приходилось жертвовать многим, – жалостливо пробормотала Жанна.

– Фу! Сплетни. Пенкин хотел как‑то выделиться, чтобы его наконец‑то заметили, а ты причислила его к нравственно ослабевшей молодежи.

– Моисеев своим «талантом» портит Пенкину карму? – снова принялась дразнить Инна Аню. – Правда его способ далеко не… Но за неимением лучшего…

– Талант пошлого комика, что ли?

– «Дотумкала». Дошло на пятые сутки. Ты неотразима!

– Не можешь, чтобы не укусить. Люби людей без признаков высокомерия, – назидательно сказала Жанна и подумала раздраженно: «Обычно, чем ниже человек душой, тем выше он задирает нос».

– Ты думаешь, Борю запомнят потомки?

– Замнем для ясности.

«Опять начали про Ерёму, а закончили про Фому», – недовольно пробурчала Аня, наконец, поняв намерения Инны, и уронила голову на подушку.

«Чего молчит? Почему дистанцируется? Слишком серьезная, постоянно думает о глубинных мировоззренческих вещах? Считает, что с нее хватит того, что она наши бредни выслушивает? Не любит болтать на житейские темы. А сама даже своей немотой вносит другую интонацию в наш разговор», – расценила поведение Лены Жанна.

– О Рите тоже не вспомнят, – заметила Аня. – Но о ней по другой причине: некому будет ее рекламировать. А жаль. Ее‑то тема хоть и повседневная, но неисчерпаемая и такая нужная молодому поколению! Человеческие отношения никогда не уйдут в прошлое. Они вне времени.

– Они вечные и бесконечные, – пошутила Жанна.

– История не всегда справедлива к талантам. Их часто переводят в разряд второстепенных, – заметила Инна. – То в тень уходят некоторые творения писателей, что не числились в первом ряду, то они же вдруг выдвигаются на передний план. Интерес к ним возрождается. Их переиздают. И возвращаются подзабытые имена.

Культура бессмертна, она‑то и сохранит для потомков наши души, выраженные в книгах современников. Глядишь, и Ритины произведения где‑то и когда‑то всплывут. Как говорил поэт: «В один из дней трехтысячного года». Мои слова не вступают в противоречие с этической правдой? – спросила Аня. – Бах смог издать при жизни только двести экземпляров альбомов своих произведений и продать только пятнадцать. Теперь же они бестселлеры. А как ругали Чайковского, Чехова, Рахманинова!

– Всплывут Ритины книги, но под другим именем, – хихикнула Инна.

Лена нахмурилась.

Инна неожиданно придушенно расхохоталась, потом высунулась из‑под подушки и спросила Лену:

– Тебе не кажется, что в двадцать первом веке лысых и лысоватых молодых мужчин стало намного больше? Вспомни портреты ученых, музыкантов и художников восемнадцатого и девятнадцатого веков – красавцы! А теперь фонарями у артистов сияют не только залысины спереди, но и лысины на темечке. И в зрительных залах тоже много голых мужских затылков. Публичным мужчинам приходится брить головы, чтобы не трясти остатками волос, а седым краситься.

Лена только плечами пожала.

Разговор то затухал, то снова набирал силу. Лена вяло выхватывала из него отдельные моменты.

– …Обычная травля талантливого человека.

– Пушкина они, наверное, тоже травили бы. Не по‑людски это как‑то.

– …Его книга чрезвычайно перенасыщенная.

– Мне кажется, у него слишком много точек соприкосновения текста с собственными воспоминаниями и фантазиями… Он словно вовлекает нас в свой вымышленный мир.

– …Самодур еще тот. Талантливо, с упоением издевается над молодыми авторами. Какую кашу заварил! Въедливый гад.

– Так это хорошо, что дотошный.

– …Отгремел – уступи место другому. Так нет же, за прошлые заслуги цепляется.

– …«Приличная сволочь» – оригинальное словосочетание, неприемлемое для уха иностранца. Еще один подарок богатого русского языка.

– …А я люблю ее лирику, жадные, жаркие строки. В этом смысле я как хищница, как вампир.

– …Как она резанула его бешенным ненавидящим взглядом!

– …Булгаков говорил: «Что видишь, то и пиши».

– Ты не поняла глубины его высказывания.

– …Надо ли говорить, что авторитет классиков подавляет и подминает. «Хорошо пишешь, но не Пушкин». Обаяния пушкинского совершенства не превозмочь. Его тень всегда будет стоять за спинами русских поэтов. Еще бы, всем поэтам поэт!.. Какое‑то языческое поклонение золотому идолу. Когда‑то категорически не приветствовалось…

Аня перебила Инну:

– Ты уже и за Пушкина взялась? Критиковать гения? Не позволю очернять! Я к нему с трепетом и благоговейным почтением. Его творческая энергия заражает всех нас любовью.

– К кому же еще апеллировать? Может, нам, ради разнообразия, переключиться на Оскара Уайльда? – рассмеялась Инна.

Аня не смогла мгновенно затормозить и снова разразилась возмущенной тирадой:

– Этак ты Пушкина сбросишь с корабля современности. Не трепли попусту имя, святое для каждого русского человека. Он задает современным поэтам высокую планку. Для меня любовь к Пушкину – неопровержимый факт и сегодняшней жизни нашего потрепанного перестройкой общества. С молоком матери дети впитывают его гениальные строки. Может даже на генетическом уровне. Язык твой – враг твой, – закончила она менторским тоном, словно подвела итог своей воспитательной взбучке нерадивому ученику, в данном случае Инне.

– Мне было шесть лет, когда я впервые высказала свое впечатление о стихах Пушкина и самом авторе: «Пишет, как счастливый человек». В ту пору мне была более понятна горечь любви к Родине и простым людям печального Некрасова, – мягко и спокойно поведала Лена. – Я тогда была еще слишком мала, чтобы видеть за кажущейся легкостью Пушкина бездонность и бесконечность его таланта. Я не могла охватить палитру вселенского масштаба его личности, не осознавала восхищения Пушкинского гения перед разумностью устройства Природы, не понимала одушевленности его поэтической Вселенной, гармонии и Космоса личности, его пути к мудрому покою, и того, что в его стихах Россия обрела твердый голос.

– У каждого свой путь к Пушкину. Не скоро мы находим ту дверь, которая приводит нас к гению. Только с возрастом мы начинаем осознавать, насколько в юности мы были далеки от понимания его творчества, – подхватила Аня мысль Лены.

«Лена говорит не про то, о чем мы все привычно думаем о Пушкине. Она оснащена более глубокими знаниями», – решила для себя Инна.

– Мир, Космос, Вселенная – достойное вместилище гения поэта!.. Лена, устрой мне достойную нахлобучку, – весело предложила Инна. – Сравним классиков Запада и Востока?

Аня обеспокоенно спросила:

– Насмешничаешь? Это просто возмутительно! Русская классика – бесспорное достояние всей Планеты, она гениальна.

– Кто отрицает? Но ее состав постоянно меняется, дополняется. И это нормально.

– Может, Дмитрия Быкова и Пелевина внесем в школьную программу для обязательного изучения, хотя они еще не прошли проверку временем? Канонизируем их стараниями критиков? Дадим ход делу? – спросила Аня.

– И чем это Быков тебе не угодил? Ты и его поругиваешь? Мутный? Недолюбливаешь? А что? Не исключено что внесем, у нас же литературоцентристская страна, – как‑то слишком охотно поддержала Жанна идею Инны.

– Была. И тебя, Лена, к ним причислим. А что? Неплохая кампания. Гордись!

– Озорничаешь? – отмахнулась та.

– Будем спасать положение новыми классиками. Пусть принадлежат вечности! Я понимаю, изобилие современных шедевров требует мужества, чтобы их выделить из гущи и признать… – сделав выразительную паузу, провозгласила Инна. – Кто «за», кто «против»? Кто воздержался?