Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 23 (всего у книги 47 страниц)

– Произведение, написанное сердцем, трудно самой урезать. Для меня это за гранью возможного, – прошептала Аня. – Но самое мучительное, это продолжать писать и чувствовать что не то, не то…

– Вот для этого и существуют редакторы, – сказала Лена.

– Анька, у меня есть смутное подозрение, что ты втихаря пишешь. Числишь себя литератором? И никто до сих пор не застукал тебя за этим занятием и не всыпал? – понизив голос, пошутила Инна. – Может, еще и заочный литинститут прошла, этот конвейер по «изготовлению» и воспитанию гениев, где тебя научили чувствовать пульс времени? Все грани твоего таланта раскрыли? И каков твой главный проект этого года? Он будет культурным шоком в ряду текущих событий?

– Я только рецензии пишу. – Застенчивая радость мелькнула в глазах Ани. – Я этому детдомовских ребят учу, когда они устают от математики и физики. Так сказать, смена деятельности. Они так играют. Им нравится. Некоторые проявляют неиссякаемое рвение. Для этих ребят написать предисловие или рецензию – как дать собственный ключ к произведению. Они гордятся своим серьезным мнением.

– Их рецензии – памятники литературы и филологической культуры! И ты с ними в одном «обозе», – насмешливо «проехалась» Инна по увлечению Ани.

– Какое-никакое, а развитие. Глядишь, кто-то и всерьез приохотится к сочинительству или хотя бы к чтению, – спокойно отреагировала на шпильку Аня. Она была уверена в пользе своих занятий и ирония Инны не могла ее разубедить.

– В университете ты не слыла мастерицей эпистолярного жанра. Приведи в пример хотя бы одну рецензию, – попросила Жанна.

– Не разочаруй, – со смешком поддержала просьбу Инна.

– Пожалуйста. Дала я восьмилетней Юлечке Грибановой книжечку стихов Натальи Ушаковой. Она ее прочитала при мне, картинки внимательно рассмотрела и тут же выдала: «Я буду говорить, а вы записывайте, чтобы мои мысли не успели разбежаться». И начала диктовать серьезно, по‑деловому. Я еле успевала за ней. «В книжке разнообразие тем и настроений. Есть веселые стихи и с юмором. Они легко запоминаются. Я так люблю юмор! Есть тут стихи чуточку грустные. Но все они добрые, душевные, с огромной любовью к миру детей и животных. (Так и сказала: «к миру».) Хорошо, что звери в стихах сказочные и оптимистичные. В школе мне надоедает взрослая жизнь. Я устаю от нее, и мне иногда хочется возвращаться в сказку, где нет отметок, строгости, где моя душа отдыхает. Самые мои любимые стихи – таинственные, детективные, которые обязательно заканчиваются смешно или радостно. Одно такое про собачку и детские страхи мы недавно учили в классе. Я его, наверное, всю жизнь буду помнить».

Я сама не написала бы лучше. Вы чувствуете, сколько информации может извлечь внимательный педагог из нескольких фраз, сказанных ребенком?! Юлечка самостоятельно мыслит и говорит языком своего сердца. Обычно взрослые для детей пишут, а у меня они сами сочиняют простенькие рассказики, стишки и с удовольствием читают их друг другу, вместе поют свои песенки. Они в эти минуты такие счастливые!

Еще я приучаю детей запоминать и использовать слова, которые исчезают из народного языка. Старорусский язык очень поэтичный. Я имею в виду не религиозный, а бытовой. Жаль, что усредняется деревенский язык с городским. Телевидение всех «подравнивает». А раньше чуть ли не в каждой деревне был свой диалект. Плохо, когда цивилизация обгоняет культуру. Но ничего не поделаешь, это на данном этапе развития нашего общества неизбежно. «Цивилизация входит в каждый дом», и отталкивается она от коммерческого соблазна.

– Всего‑то, – разочарованно протянула Инна. – Пытаешься возродить исчезающий язык?

Ее голос зазвучал еще скучнее:

– И что в твоих занятиях сенсационного?

– Я и не претендую на особенность. Это моя обычная работа с детьми, – гордо сказала Аня. Но при этом грустно подумала: «Она мне завидует?.. Вот поэтому я при детдомовских детях. Они не обидят. Они ценят и обожают меня. А я так и не полюбила мир взрослых».

– Некоторые авторы стремятся «выехать» на применении фольклора, на эксплуатации деревенского языка.

– Въехать, – шутя, поправила Жанну Инна.

– А другие против обращения к народной речи, мол, устарела, ищут свой культурный код, идут своим путем.

– Стремление к новизне иногда заводит творческих людей в непролазные дебри… самолюбования, – заметила Инна.

– И такое случается, – согласилась Аня. – На мой взгляд настоящий объемный литературный язык складывается из народной основы, ограненной талантливыми писателями и…

Просительным усталым взглядом Лена остановила ее рассуждения.

«Молчит, а будто исподволь руководит нашим разговором», – подумала Инна.

*

– Лена, раз уж речь зашла о рецензиях, посмотри, пожалуйста, мою на стихи одной поэтессы. Мне кажется, в ней чего‑то не хватает. Уважь мою просьбу. Первый раз обращаюсь. Не хочу стать мишенью для критики коллег.

– Я не читала ее стихов, – взглянув на обложку книги, сказала Лена. – Чем они примечательны?

– Меня не содержание, форма рецензии беспокоит.

– Дай взглянуть! – потребовала Инна.

Но по‑детски искательная улыбка Ани заставила Лену потянуться за очками.

«…Каждое стихотворение – мощный выброс эмоциональной критической энергии, направленной на борьбу с несправедливостью. Автор четко, прямо и уверенно ставит важнейшие проблемные вопросы современной жизни, перенасыщенной чужой болью, и раскрывает страдания, вынесенные из глубины своего чувствительного сердца… Отмечаю наличие удачных метафор и к месту подобранных эпитетов…» – читает Лена ровные, как в прописях, Анины строчки, и, пряча полуулыбку, что‑то выправляет в тексте.

– На основании твоего отзыва у меня сложилось подробное и положительное впечатление о стихах твоей знакомой. Просто надо придать некоторую солидность твоим высказываниям, чтобы отзыв не выглядел школьным сочинением. Можно очень строго подойти к этому или с долей иронии или юмора. Смотря что тебе ближе.

– Например.

– Допустим… – Лена на миг задумалась. – В начало своего текста впиши такую фразу: «Я ожидала найти в книге «лютики-цветочки» и «сердце умиляющие строки», но обнаружила зрелый, жесткий и совсем не романтичный взгляд сильного, самодостаточного автора на трудные жизненные ситуации, глубокое проникновение в психологию человека, в его сложную душу, которую она препарирует со знанием дела, как хороший доктор. Я увидела неожиданные несентиментальные, почти мужские рифмы, философский подход к глобальным проблемам человеческого бытия». Ну, что‑то в этом духе. Конечно, это экспромт. Мне надо еще подумать и отредактировать. Давай закончим завтра, на легкую голову? Да, еще… насчет своеобразия ее строк. Отметь, что «поэт волен выражать свои мысли в любой доступной ему интересной форме». Оригинальность не возбраняется, даже напротив – поощряется.

– Ленка, в очках хочется говорить умно, уверенно и с достоинством? Анютка, прописываю тебе постоянное ношение очков, – пошутила Инна.

– Лена, подожди. Я запишу сказанное тобой, иначе до завтра забуду. Это как раз то, что мне нужно, то чего мне не хватало, – обрадованно засуетилась Аня.

А Лена уже прикрыла глаза и словно отключилась.

«Она умеет не только работать, но и бережно дозировать свои силы», – подметила Инна, взглянув на расслабленное лицо и тело подруги.

*

– …Что ты пристала к Рите! Ее волнуют проблемы в семьях. Не приписывай ей глобальных мотиваций. Она даже конфликтные политические споры старается перевести в невинную бытовую плоскость. Ее право так писать. Нет у нее ни благодушия, ни излишней умильности, не ранит она свою совесть ни ложью, ни пустыми выдумками. И острые углы не сглаживает. Конечно, может, где‑то что‑то не договаривает, но это уж дело ее принципов, как и то, что не пишет чернухи и обходится без мата. (Подруги вчера не слышали беседы Риты с Аллой?) Главное, что ее книги дают пищу для раздумий, – несколько раздраженно объяснила Лена Инне.

– А у тебя так величие замысла! Ты же собираешь многовековый опыт трагических оплошностей человечества – никак не меньше, – и одержима идеей рокового поединка между человечеством и судьбой! Или только человека с судьбой, когда единичное приобретает черты общего? Рассматриваешь семейные проблемы в мировом вселенском масштабе? Ты же про нас понимаешь то, что мы о себя додумать не способны. Соединяя в себе логическое, чувственное и интуитивное, ты видишь вглубь… на два… три метра с закрытыми глазами! Это же высший пилотаж! Ты со своими книгами шагаешь сквозь время. Ведь только талантливое вдохновение рождает истинный шедевр. Без тебя мир лишился бы огромной части Надежды. (Это вспышка… чего?)

Есть великие писатели, а между ними существуют узкие зазоры, ниши для таких как ты, тоже способных развивать литературу, вносить крупицы нового. Так заполни эту вакансию! Господа! Проникнитесь величием момента. Победная музыка звучит в наших головах. АВЕ-Лена! Ура! Равнение на Лену! Я предугадываю блестящую будущность ее шедевров.

Это то, к чему смутно рвалась твоя душа? (Инна иронизирует или таким оригинальным способом оттягивает на себя внимание подруг?) А по мне так величие замысла предполагает великого героя, такого, чтобы вровень или выше короля Лира! Великого писателя делают великие трагедии. Или ты считаешь, что талант писателя в том, чтобы обыкновенного человека поднять на небывалую высоту, потому что этот простой человек не так уж и прост, что каждый из нас непознанная, неосвоенная вселенная?! Может, ты веришь, что увидела то, что до тебя никто не замечал? Нет? Ты глубже прочувствовала, иначе преподнесла: проще, яснее, доходчивей, так, что от твоих рассказов защемило в груди? И этого тебе достаточно? (Что это с Инной?)

«А тебе, Инна? Повторяешься. Лихо обошлась с подругой. Завелась, тормоза не сработали. Ты с радостью взяла бы свои слова обратно, но для тебя из‑за упрямства это невозможно? И теперь, пытаясь провальную ситуацию обратить в выигрышную, ты будешь грубостью стараться наказать всех, кто станет на тебя нападать, защищая Лену? И только за то, что ты по своей вине оказалась в неловком положении? В кои веки мы собрались вместе совсем не для того, чтобы собачиться. Наломала дров… А может, в глубине души ты уже каешься в опрометчивом поступке, в своей несдержанности?» – Это в голове Ани промелькнули сочувственные мысли.

– Инна, это демарш, шантаж, циничное подстрекательство? Или стеб? Это откровенная чушь! Матерь Божия! Посовестилась бы говорить такое. Ты бываешь очень неделикатной. Может, не стоит вести разговор в столь своеобразной… недопустимой манере? Ты так шутишь? – тихо спросила Жанна. Мягкий нажим ее голоса благотворно повлиял на Инну, и она как‑то по‑детски примирительно ответила:

– А ты страшная зануда. Я всегда говорю только то, в чем совершенно уверена. Видишь, я никого не намерена щадить.

«Можно подумать, что злые несправедливые слова вылетают из Инки против ее воли, – в недоумении застыла Аня. – Почему бы Лене не окоротить (усмирить) подругу? Сама‑то она не станет подгонять себя под внешние приличия, хотя быстро схватывает ситуацию. Лена боится ее обидеть? Поэтому Инна прячется под ее крыло? Лене неловко себя защищать, и она всё оставляет на наше усмотрение?.. Я э т о ставлю ей в вину? Каждая из нас совершенно естественно существует в своей особенности, в своей странности… Можно подумать, что у Лены только и дел, что с Инной возиться».

– Если спорящий переходит на личности, значит, он плохо владеет предметом дискуссии, – спокойно заметила Жанна.

– Приговорила. Зато вспышки злопамятности и мстительности не числятся среди моих грехов. Я от них еще в детстве прививку получила.

– Долго корпела над речью? Ты являешь собой «диковинное» зрелище. Не нашла подходящих к случаю слов? Так позаимствовала бы… у Ани и перепедалировала.

«Что это сейчас было? «Одолжила бы у Ани!..» Вот это выпад! За все насмешки отомстила, – опешила Лена. – Мо-лод-чи-на. Инна «вдохновила» Жанну на «героический подвиг» против себя же самой?.. Но этим Жанна еще больше выведет Инну из себя».

– Быстро закончила разнос, – глумливо изумилась Инна скрипучим сквозь сухие горло и губы голосом. – Продолжай. Мели Емеля – твоя неделя.

– Все‑таки ты вздорная особа. Выбирай выражения, не пережимай, не заносись. С чего это ты вдруг рассвирепела? У тебя ранневесеннее обострение? Ты находишь свое поведение нормальным? Твое предположение оскорбительно. (А твое?) Что ты себе позволяешь? В голове переклинило? И впрямь природа «дарования» бывает разная. До ручки дошла или играешь на публику? Выдаешь несуразности с единственной целью эпатировать нас? Как же надоела мне за сегодняшний день твоя умствующая акробатика! А может, воображаешь, что открываешь нам тайные догматы?.. Как ты «тактична и добра»… Будь любезна, возьми свои слова обратно. Моя просьба не обременительна? – серией вопросов закончила свой монолог Жанна.

«Как завелась, как раскрутилась! Какой строй речи! Без длинных протяжек, без раскрашивания отдельных фраз, натянутых как струна монотонной интонацией», – удивилась Лена.

Во взгляде Жанны промелькнуло столько многообещающего, с огромным запасом не словарных слов из репертуара какого‑либо старшины-сверхсрочника, что Инна неуверенно пробормотала:

– Прокурорский тон тебе не идет. Решила меня добить? Насквозь меня хочешь просверлить своим укоряющим взглядом? Фи, тратить время на светские условности, расшаркиваться друг перед другом? Я привыкла оставлять за собой право самой решать, как мне поступать в том или ином случае и что говорить.

– Поступать, как тебе заблагорассудится? Бесстыжие твои глаза! Прирожденная интриганка. Признаться, меня это не удивляет. Но тошнит от подобных разговоров. Ты, стало быть, считаешь, что в твои обязанности входит оскорблять людей, выставлять их подлецами, дураками, мерзко уродовать? Невероятно, но факт. Не надоела еще пустая трескотня? – невинным голосом уточнила Жанна. – Чемерицы объелась? Нет, чтобы извиниться. Не боишься последствий?

– Когда я стою одной ногой на утлой опоре, то всегда вижу впереди другую, более надежную, на которую могу перепрыгнуть, чтобы не провалиться в болото, – самоуверенно ответила Инна.

– «Не буди во мне зверя». (Наша студенческая фраза!) Собственно, я хочу уберечь тебя от опасных иллюзий, – поспешила смягчить свою угрозу Жанна.

– Я внимательно выслушала твой приговор. Ты даже отдаленно не права. Не передергивай, я имела в виду другое, – искренне удивилась Инна такому решительному напору Жанны. А про себя мрачно подумала: «Та еще… стерва. Эквилибристика, жонглирование смыслами… Кошечкой прикидывается! А коготки‑то будь-будь, похлеще моих. Приперлась, ждали ее тут. Не замедлила явиться! Сто лет с ней не пересекалась. И кто ее так настропалил против меня? Ну, ты у меня еще попляшешь!»

И спросила уже вслух:

– Какая муха тебя укусила?

– Цеце, – отрезала Жанна.

– Будьте благоразумны, замолчите обе! – голос Ани сорвался на фальцет.

– Где уж нам, бесталанным, сдерживаться! – приподняв подбородок кверху, отозвалась Инна.

«Инна обычно «играет на опережение». Сама уводит неприятный разговор на выгодное ей направление. А если не получается, то признать чужое мнение и явную правоту все равно не хочет и «включает непродуманную дурочку». И сейчас такой способ общения избрала, – грустно повела сама с собой беседу Лена. – Ничего не поделаешь, у Инны опять не хватило сил вовремя остановиться, но испытанный метод как всегда пришел на помощь. Как ей спастись от себя самой?.. Самолюбивой была с детства. Помнится, на соревновании по бегу предпочла травму позорному проигрышу. Нарочно со всего размаха упала на асфальт, ободрала локти, колени… Даже когда была не права, всё делала ярко, талантливо, событийно, будто жирным шрифтом писала! Схватиться за раскаленное железо, на дерево выше мальчишек забраться – нормально! Дружила в основном с пацанами, которые степень своего презрения выражали дальностью плевка. Я таких сторонилась, но могла и сдачи дать, если цепляли… А будучи взрослой, Инна умно на работе горела. И преданней ее в моей жизни не было. Она умела радоваться и любила радовать. Что теперь с нее, больной, взять? Жива и слава Всевышнему…

Я тоже тихоней в старших классах не слыла. Если бы родители не были учителями, наверное, из школы выгнали бы. И не раз. В основном из‑за моей прямолинейности: не терпела я несправедливости. А математичка меня защищала, говорила коллегам: «Бойтесь не катастрофы, а неизвестности. Пацанка на верном пути, не надо ее личиком об стол. Куда ей тогда без зубов, в разобранном виде?..» Она предлагала мне самой выбирать методы, дороги, взгляды, учила настоящей любви между людьми, этой великой системообразующей, без которой в жизни никак нельзя. Говорила, что пути наши разойдутся, но кровь останется единой. Мы понимали друг друга.

…И все‑таки я искренне желала бы сейчас оказаться где‑нибудь в другом месте. Допустим в одноместном номере гостиницы».

А Жанна недовольно подумала: «Прошли годы, но всё осталось при Инне: и вредность, и вздорность. Они, пожалуй, даже усилились. Крыша у нее совсем поехала. Стремится завоевать пространство общения, споря с заведомо более слабыми соперниками? Не велика заслуга. Подвиг определяется значимостью врага… Не поддамся. Ох уж эта великая Вавилонская башня нагромождения ее пороков… Прости, Господи. Моя терпимость дает сбой. Мне проще, я стараюсь не предъявлять себя, не выпячивать, где не надо, а она сама на рожон лезет.

Обидеть можно случайно, но оскорбления обычно наносятся умышленно, продуманно, целенаправленно. Инна об этом не задумывается? Ей главное интересно, умно и оригинально прозвучать, не заботясь о чувствах своего «подопытного»? Не контролирует себя? Она же этим и любимую подругу ставит в неловкое положение. Мне кажется, с Лениным характером делать вид, что все нормально, корчить из себя простушку, притворяться непрошибаемой как‑то не адекватно. Для меня Иннины издевки – точно нокаут прямым ударом в самое сердце. Почему Лена ее не осаживает? Почему жалеет? Может, она больна? Но чем?»

Мысли вихрем промчались в голове Жанны и унесли с собой раздражение. Поэтому она спросила Инну уже достаточно спокойно:

– Ты же умная и понимаешь, что твоя пошлая патетика не срабатывает.

– Оставь воззвания Ане. – Инна издала противный смешок и скорчила соответствующую ситуации рожицу.

– Хоть ради приличия остановись, – теперь уже капризно потребовала Жанна.

– С какой стати? И не заикайся об этом, – строптиво отреагировала Инна, обернувшись к «обидчице».

Ане показалось, что тяжелая всесильная и какая‑то хищная тишина заполнила всю комнату.

«Хорошо поговорили, нечего сказать! А если продолжат в том же духе? Ничто не предвещало, что Инка устроит сцену. И чего это она, не соображая в писательстве, путается в Ленины дела? Как бы нам выправить не в ту степь заблудшую полемику? Если быть справедливой, то этот диспут во всей своей совокупности – скажем так – сплошная мура, пустой цепной лязг в ночи. И я хороша – туда же, как головой в омут», – принялась мысленно корить себя Аня, но вслух умоляюще произнесла, судорожно комкая в руках платочек, совсем другое:

– Инна, это невыносимо! Пожалей-пощади мою бедную головушку. Смени гнев на милость. Давай не будем опускаться до ссоры. Ее легко начать, да трудно закончить. Может, что‑то и недоступно моему пониманию, но я не выношу фамильярностей ни от мужчин, ни от женщин. Воспитанный человек в любых условиях должен оставаться корректным. Въехала? – неожиданно закончила Аня свою просьбу привычным для Инны словцом. И тем самым задела ее самолюбие, хотя и не хотела быть в ее с Жанной перепалке футбольным мячом. Слово как‑то само вырвалось.

– Совсем заклевала. Дай волю, так ты всех собак на меня навешаешь, – стараясь напустить на себя безмятежный вид, рассмеялась Инна. – Ладно, живи. Снизойду, если только «стая товарищей» или «кодла друзей» попросит.

– Говоришь несуразности, да еще хорохоришься? – вспыхнула Жанна.

– Думаешь, смирюсь, опрометчиво соглашусь замолчать? Да ни под каким видом! Или поторгуемся? Ни одной зацепки? Я усугубляю свое положение в разговоре? Ничуть ни бывало. Великодушно даю шанс… еще раз отведать моей роскошной иронии. Не упусти его, – сочно произнесла Инна и пальцем Жанне погрозила неодобрительно.

Лена тут же решила, что Жанна свое милое природное лукавство и юмор растратила под давлением прожитых лет и вряд ли ответит Инне спокойно, поэтому грустно подумала: «Разве это для Инны ссора? Так, безобидное сытое ворчание. И, тем не менее, она, наверное, вопреки здравому смыслу злится на Жанну. А та на нее еще больше».

«Ой, опять могут затеять баталию. Киру бы сюда в роли арбитра», – молча обеспокоилась Аня.

– Твоя выходка – последняя капля в моем терпении. Некоторые… выражаясь с грубой армейской прямотой, не усматривают в своем поведении ничего предосудительного и даже с изящной настырностью красуются… (Муж Жанны бывший военный?) Ну ты же у нас обо всем судишь с присущей только тебе «строгой, ясной мудростью», мастерски и очень убедительно владеешь словом. Воображаешь, что можешь быть опасной? Только твои «царственные сентенции» – всего лишь «очаровательные» глупости и, не в обиду будь сказано, отдают тухлятиной. Душа твоя гнилая. В тебя словно нечистый дух вселяется. Высказываешься по любому поводу, но не всегда обоснованно, – разгорячилась Жанна, упрекая Инну. – Нарочно не договариваешь свои мысли. К чему эта недосказанность, полунамеки? Если о чем‑то не хочешь рассказывать, так не говори вообще, не интригуй, не сочиняй. Не строй из себя загадочную особу. В моем окружении принято говорить обо всем прямо и верить друг другу на слово.

Раздосадованная, она не заметила, какого презрительного взгляда стоил ей этот ее обличительный монолог.

– Нечистый дух, нечистая совесть… Нахваталась приторной религиозной терминологии. Ты еще с надрывом произнеси то же самое. Напыжилась‑то как! Душа, Бог… И то сказать, разговор не нов, но бодрит.

– Я – не прибежище для твоей иронии. Не нарывайся, а то… я за себя не ручаюсь! – полыхнула Жанна. (Вот и она вышла из себя.)

– Заверещала. Предъявишь ультиматум? Ха! Эта перспектива удручает меня. Что, твое интеллектуальное христианское целомудрие не допускает и не терпит прямых и грубых высказываний в адрес религии? Они оставляют на сердце нестираемые следы?

– Если уж на то пошло, лучше бы тебе больше думать, чем говорить, – раздраженно встряла Аня, но окончила свое замечание старой шуткой из мультфильма: «Попалась, какая кусалась?!»

– Рот затыкаешь? Не даешь мне насладиться значимостью собственных слов? Запрещаешь? Кто бы мог подумать! Да ты среди нас со своими школярскими взглядами и пионерскими замашками, как девственница среди многоопытных дам, как трезвый в компании пьяных, как хроник-вегетарианец среди нормальных здоровых людей, – дала волю своему оскорбленному чувству Инна.

«Понесло меня, словно мяч с горы. Как это я еще не брякнула «среди ночных бабочек»? Вот бы получила от Лены! Плутаю рассудком? Не шмякнуться бы с позором», – как горячая искра проскочила в голове Инны пугливая мысль.

«За наигранной дурашливостью и грубостью Инна скрывает некоторую свою неловкость перед нами. Но она не потерпит указаний со стороны. Ей важно самой остановиться». – Лена была слишком проницательной, чтобы не догадываться, что происходит с подругой.

– Анюта, ты живешь в твердой уверенности, что мир ждет не дождется проявления твоего «изысканного» остроумия? Остуди свой праведный гнев. Разошлась до неприличия. Гляди, волосы‑то встопорщились, как иглы у дикобраза. Они тоже бесятся? Моя веселость от чувства полноценности. Поняла?

Аня, обидевшись, не ответила. Жанна из‑за спины Инны поманила Лену и сделала ей какие‑то знаки, а вслух сказала с деланной, напускной строгостью и чуть возвысив голос:

– Шикарный наезд, только шутка слишком затянулась. Нельзя злоупотреблять терпением и подвергать серьезному испытанию нашу доброжелательность. У педагогов, как правило, слабые нервы. Я понимаю, что редко бывает полное согласие даже между родными людьми, но натянутые отношения не способствуют положительному общению. Продолжение разговора в том же духе – перспектива не из приятных. Я далека от того, чтобы во всем винить только усталость. Я бы не привязывала ее и к твоему…

И осеклась, увидев побледневшее до голубизны лицо Инны.

– Значит, согласно твоей концепции… ты исходишь из предпосылок…

Лена не видела лица подруги, повернутого в сторону Жанны, но почувствовала, что с ней твориться неладное.

– Инесса, дорогая, ты увлеклась, тебя не затруднит чуть притормозить? – с легкой улыбкой попросила подругу Лена, поняв, что отсидеться в сторонке ей не удастся. – Выйди из образа. Твой цинизм – пустая бравада… от тоски. И «ярко» выражаться совершенно необязательно. Мы все завязли в собственном словоизвержении. Я была бы тебе признательно, если бы ты…

– Нет, вы только посмотрите на нее: ни дать ни взять – королева английская! Выше всяких похвал! Это очень на тебя похоже… О! Миллион извинений! Прошу прощения за предоставленные неудобства. Прими мои уверения в совершеннейшем почтении. Выбрасываю белый флаг, – с невыразимым простодушием ответила Инна, не сразу, но подчинившись ласковой просьбе подруги.

Лена почувствовала в ее шутливых словах и смущение, и неловкость за свою неспособность вовремя остановиться, и даже, в некоторой степени, затаенную грусть и стыд. Инна же уловила за внешним спокойствием Лены и в ее чуть приметной грустной улыбке одними уголками губ, что‑то вроде мимолетной неприязни, и приняла ее близко к сердцу. «Ее улыбку я как штрих-код считываю», – подумала она. И еще одна «житейская» мысль тут же неожиданно мелькнула в ее усталой голове: «В течение жизни мы нарабатываем себе то лицо, которое имеем».

А Жанна никак не могла понять, почему в словах Инны она расслышала совсем другое, противоположное сказанному. «Возможно потому, что легкость и беззаботность ее тона всегда предполагает насмешку? Я бы задохнулась от негодования, а Ленка еще и улыбается. Она на Инкину грубость обращает внимания не больше, чем на жужжание мухи? – Жанна недоуменно пожала плечами, будто не соглашаясь, но и не оспаривая самой же предположенное. – Я не права? Мне и в Лениных словах иногда слышится вежливо преувеличенный интерес, маскирующий полное безразличие. Я мнительна?»

«Слава Богу, пронесло. Выручила Лена. С ее легкой руки теперь все быстро наладится. Ей‑то подруга не станет перечить, – обрадовалась неожиданной Инниной отходчивости Аня. Но быстро успокоиться у нее не получилось. – А могла бы и в зародыше пресечь нашу перепалку. Какая вышла «мирная, непринужденная светская» беседа! Кто бы мог подумать, что книги наших подруг станут ареной ожесточенных споров? Куда Инку понесло? Это же откровенно наглая издевка! Хлебом ее не корми, но дай поддеть хоть кого‑нибудь. Блефует, ломает комедию, досаждает, дерзит. Единолично решает, кого карать, кого миловать. Она до некоторой степени человек крайностей. За что она держится в жизни, на что опирается? К чему ей эти перекосы в сторону пошлости и злобствования? Нет, все‑таки ее сегодняшнее, странное поведение – результат переутомления. Что она еще может отмочить? Так и ждешь, что на любой самый простой вопрос, последует потрясающий в своей «учтивости» «достойный» ответ. А как же соблюдение неписаных правил для гостей?»

«Поизносились нервишки у девчонок. Если бы Жанна сделала вид, что не услышала Инниного наезда, ссоры не было бы. Но ведь меня защищала», – грустно отметила про себя Лена.

Странно, но после Инниных оригинальных извинений возникла неловкая пауза, куда более долгая и томительная, чем та, что последовала за ее грубой выходкой. Почему‑то никто не решался возобновить прерванный разговор. Женщины делали вид, что внимательно изучают со скромной изобретательностью оформленный чрезвычайно убогий интерьер зала. А Жанна неожиданно для себя почувствовала непонятную брезгливую жалость к некогда гордой, несколько заносчивой сокурснице. Она еще не размышляла над причиной этой жалости и поэтому немного растерялась от себя же самой, и от своей реакции на столь непростую ситуацию.

А Инна достаточно быстро перестала изображать раскаяние, оставив за собой право сыграть последний аккорд в их «музыкальной пьесе».

– Слава богу, с горем пополам закончили словесную дуэль, разобрались в надуманной проблеме, прояснили, наконец‑то, ситуацию, – сказала она развязно. Реакции присутствующих не последовало. Женщины разумно промолчали.

17

Вдруг Инна потемнела лицом и заговорила быстро-быстро и словно бы вовсе неконтролируемо:

– Правда всегда ангажирована государством, а надо, чтобы было так: «что у народа на уме, то у писателя на языке». И я с полной ответственностью заявляю: «Лена, не получить тебе совершенно законного первого места в серьезном конкурсе, хоть и будешь там на высоте. Ты же из тех, кто, замалчивая правду, чувствует себя преступником. Ты же стараешься придать своим словам интонацию главного вопроса без каких‑либо скрытых намеков, что, как ни крути, не оптимизирует твое творчество, но укрепляет решимость… Ты не скорбишь о том, чего лишаешься и никогда не оправдываешься. Ты лучше горько промолчишь под ударами судьбы, потому что с детства была до тошноты правильной и терпеливой.

В комсомоле отказалась работать потому, что туда брали тех, кто мог поступиться своими принципами ради общего мнения. И не было в тебе никакого тайного умысла даже на уровне подсознания. Ты шутила: «Для полного счастья мне только «высокой политики» не хватает». А я тебе насмешливо отвечала: «Неисповедимы пути Господни». И теперь не станешь предавать идеалы юности. На чужое в любом виде ты никогда не посягала, только отдавала и отдавала. Это ты, а не Рита, стоишь особняком… Только кому нужны эти твои приступы откровения? Конечно, проще высказаться до конца, а там будь что будет. Как в детстве. Это смахивает на идеализм-идиотизм.

В путанных нелогичных словах Инны звучала живая болезненная горечь. Потом она выдержала паузу, чтобы подчеркнуть важность последующего вопроса, и спросила холодным враждебно-обвиняющим тоном:

– А может не все еще потеряно и мне стоит продолжить взывать к твоему разуму? Ты ведь и поныне остаешься для меня недосказанной, неразгаданной как теорема Ферма. Никакого подвоха мое предложение не таит. А что? Удвой усилия и вперед, и с песней в свете новых российских реалий. Подшустри, подпусти розового тумана – реализма шестидесятых, показухи семидесятых, чуть‑чуть детского, искреннего оптимизма. Разве никогда не было желания подретушировать, подъубрать кое‑что? Не скрывай, велик был соблазн? – с неосознаваемой беспощадностью добавила Инна. В ее словах чувствовались отголоски желания инстинктивно сделать больно. – Заманчиво? Я исчерпывающе объяснила? Согласна? Цени! А может, уже пробовала да осечка вышла? Скажешь, ты тут не при делах? Не приложила руку? Почувствовала профессиональный ужас собственной бездарности в этом новом для тебя опыте и отреклась, даже зареклась? Скорее «нет», чем «да»? Сохранила лицо? И этому немало поспособствовал твой запредельный идеализм. Или ты вовсе иначе себя позиционируешь?