Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 33 (всего у книги 47 страниц)

Лене никак не удавалось сосредоточиться. Сознание работало фрагментарно. Тяжелая дрема то и дело захватывала ее в плен. И она смирилась в надежде на полное отключение. Она побаивалась, что сон урывками лишит ее крепкого длительного отдыха, что при ее слабой нервной системе уже неоднократно случалось.

*

Высокий голос Жанны, точно острый нож, прорезал щель в ватной преграде Лениного сонного отупения:

– …История похлеще детективной. Моего бывшего одноклассника-поэта в Союз писателей не принимали без видимых причин. Без объяснений отвергали его кандидатуру. Он тыр-пыр… «Не нужон!» – сказывали до тех пор, пока в Москве защиты не попросил.

– Нашел более короткую дорожку? – фыркнула Инна.

– И потом затирали: денег на издание не давали, премиями обходили. Не оповещали о встречах со столичными редакторами и писателями, на праздники, на юбилеи великих не приглашали, чтобы его не видели по телевизору, не знали, не помнили даже в своем родном городе. Но он сам настырно являлся. Его «вырезали». Такой вот обычный метод удушения. А все потому, что талантливый. Он из всего их паноптикума выделялся.

Ощутил мой одноклассник на себе в полной мере вероломство, агрессивность и просто мелкость чувств коллег. В лучшем случае безразличие. Он жаловался мне: «Эти люди перевернули мое мнение о мире творческих людей. Меня сначала обжигало непонимание, потом понимание… Я – в свои‑то годы! – все еще верил в порядочность! Думал, что в мире поэзии взаимоотношения более чистые, высокие. А там столько зла, зависти, интриг! Невольно Гоголя вспомнишь. Как все это гадко…»

А я ему отвечала полушутя: «Что‑то мне подсказывало, что и тут тебе не повезет. Может, тому виной застарелый внутренний трагизм в твоих черных глазах?.. Сочувствую. Подлость не забывается. У памяти о ней нет срока давности».

Инна поинтересовалась:

– Какой у него шеф? Боюсь даже предположить. Всех под себя подгребал? Так не удивил. Шеф не уславливался с ним о порядочности… Можно подумать, это первая попытка твоего школьного друга отвоевать право на достоинство. Пора бы уж настроиться… Переменчивость и текучесть образа начальника говорит о богатстве его натуры. И, тем не менее, все помыслы его о деньгах. Он въедливый или скользкий? Сложность его характера испытали на себе многие. Так? – Инна предлагала варианты и оценивающе оглядывала подругу. – Люди везде в той или иной степени одинаковые.

– Какой шеф? Да никакой! И вспоминать о нем не хочу, – разволновалась Жанна.

– Вот и выбрось его из головы, успокойся. Смени гнев на милость.

– Уже сменила.

Со стороны разговор Жанны с Инной напоминал бестолковщину. Но они прекрасно понимали друг друга. Лена, глядя на них сонно размышляла: «В любой области жизни люди бывают всякие. Некоторые, как те ружья, которые никогда не стреляют. Всегда интересны психологические наблюдения над людской породой. Человек, как Космос, до конца непознаваем. Он бесконечно разнообразен в своих проявлениях и трудно предсказуем…»

– Одноклассник говорил мне: «Придет ли другое понимание? Я удивлялся тому, как получалось, что хорошие произведения у нас все же иногда выходили в свет».

– И я ему отвечала: «Тем не менее, насколько я наслышана, ты их там здорово расшевелил, внес свежую струю».

– Книги издаются при попустительстве или при прямой поддержке руководства? – снова вторглась Инна в рассказ Жанны.

– Причем тут руководство? Люди пассивны. Сбиваются в кучки, в противоборствующие стаи, чего‑то там делят, выясняют. Нет, чтобы единым фронтом, в одном направлении! – отрезала Жанна. – Собственно, ты права: многое зависит от головы организации, от его видения себя как начальника, от его целей, – добавила она, успокаиваясь.

– Интеллигентский зверинец, – привычно отреагировала Инна.

– Еще моего одноклассника обижало то, что в родном вузе – он заканчивал геологический факультет – даже в подарок не хотели брать его книги, между прочим одобренные министерством образования как методические пособия. А уж о книжках стихов для малышей вообще говорить не приходилось. Неприязненно встречала его не пишущая преподавательская братия, мол, не за свое дело взялся.

– Зависть. Не филолог, а писатель и поэт, да еще признанный «в верхах». Что тут непонятного? Наливай да пей, – примерила на неудачника свою любимую поговорку Инна.

– …Жаль что рекомендации (даже министров!) быстро глохнут без активности руководства на местах, без рекламы. Здесь приходится рассчитывать только на отдельных, небезразличных, интересующихся новыми веяниями и новой литературой библиотекарей и педагогических работников. Но в основном – очевидная истина – они консервативны. Пока раскумекают… – сказала Инна.

– Да уж с места в карьер не кидаемся, – подтвердила Аня.

– Естественно. С самоуверенностью неисправимых педантов преисполнены уважения к классикам.

– Спасибо, что не сказала «идиотов». А как же иначе? Я сама такая. В первую очередь отдаю предпочтение тому, что создано на века и изучаю тех, чьи имена на слуху. Но Ритины, Ленины и Ларисины книги я читаю детям с превеликим удовольствием и гордостью. Еще год назад имя Лены в литературе для меня ровным счетом ничего не значило, и вдруг… Глядишь, лет эдак через… пятьдесят наши подруги тоже в классики попадут.

– С твоей легкой руки? Им это не светит, – не согласилась Инна.

– Не доживут?

– Не пустят.

– Их тема будет актуальна, пока на Земле существует человечество, а ее яркое эмоциональное воплощение – до тех пор, пока человек будет оставаться Человеком.

– Хорошо сказала, – похвалила Аню Инна.

– Почему в наши библиотеки не берут художественные книги, если они изданы больше пяти лет назад? Можно подумать, что их ценность с годами уменьшается. И в Екатеринбург моя подруга посылала с тем же «успехом». А как же классика? – обиделась за современных писателей Жанна.

– Затрудняюсь ответить. Я первый раз об этом слышу, – сказала Лена.

– Жанна, в чем все‑таки причина трудной писательской карьеры твоего одноклассника? Не угодил? Дорогу кому‑то перешел? Неучтиво повел себя с руководством? Вломился куда‑то не вовремя, некстати? На хвост кому‑то наступил? Он склочный, раздолбал кого‑то вдрызг? Подсиживал, устранял со своей дороги одного за другим? – с удовольствием перечисляла возможные варианты Инна. – Или вопреки бытующему о нем мнению…

– Бог с тобой, – возмутилась Жанна. – Ничего плохого о нем сказать не могу. И почему не пришелся ко двору? Он – душа-человек, бессребреник, немного наивный, добрый. Он долго не понимал, отчего под него подкапываются, почему вокруг него клубятся сплетни, смешки. В своих книгах для детей он весь в детстве, в детских проблемах. Собственно, мне кажется именно такими обычно и бывают настоящие детские писатели: не карьеристы, не подлые, не злые. Да и взрослые…

– Это не тот, что двадцать лет писал роман, но так и не окончил? – насмешливо спросила Инна. – Наслышана. Ты о нем писала Ане.

– Нет. У того как раз есть защитники. А у моего одноклассника уже пять романов.

Инна оглянулась на дремлющую Лену и, не дождавшись ее реакции, сказала:

– Остаются две причины: руководитель боялся его таланта, а значит, конкуренции, либо ждал от него денег. А может, и то и другое одновременно.

– Опять деньги. Представляешь, председатель нарочно дал ему адрес одного знаменитого писателя. Мол, обратитесь за помощью в редактировании и за рецензией, а сам сообщил тому, что будет звонить сумасшедший, будьте осторожны. Вот сволота! (Подонок – мысленно поправила себя Жанна.) Потом по городу слух о нем пустил. И в администрацию его «утка» долетела. От бедняги все стали шарахаться. В общем, уничтожил человека с каким‑то непостижимым злобным торжеством. Вот он – свирепый реализм в действии.

– Ты настолько в материале?.. Фу, пропасть, – нервно произнесла Аня и зябко повела плечами. – Получается, председатель и конкурент – одно лицо?

– Он использовал старый, многократно проверенный жизнью способ из «Горе от ума», – грустно сказала Жанна. – Правда, мой одноклассник по наивности на внутренней стороне обложки своей книги, где обычно пишут аннотации, не упомянул высокое руководство, и это при том, что не позабыл простых людей, на самом деле помогавших ему деньгами. Это ему тоже аукнулось, когда распределяли и «назначали» премии. Это понял и тот старичок-писатель, неожиданно получивший высокую награду за свою не ахти какую книжечку рассказов по причине этой маленькой интриги. Вот так чиновники учат нас «свободу любить» и уважать… себя. Еще Чехов говорил: «Россия – страна казенная. Возмущаться бесполезно». Естественно, что мой знакомый чувствовал себя незаслуженно обделенным. Он «храбро» сбежал в глубокую провинцию, укатил в деревню, ближе к народу, «где поэзией дышит почва и судьба». Такой вот по‑своему гражданский поступок, – хвалой поэту закончила свой длинный монолог Жанна.

– И там, я думаю, на писательском поприще подводных течений и камней ему не избежать, – вздохнула Аня.

– «Высший» пилотаж! Нашумевшая в прессе история? – поинтересовалась Инна.

– Нет, кулуарная. Еще директриса одной библиотеки не покупала его прекрасные книги из личной неприязни к автору. Она, старая прожженная кокетка, глаз на него положила, а он, видите ли, нос воротил. У него от одного только этого воспоминания настроение меркло.

– Ну, это уж совсем… сплетни. Фу ты, какая… – Аню брезгливо передернуло.

– Честное слово. Что глядишь, будто привидение увидела?

– Не надо о таких вещах… Повозмущалась для порядка и будет.

– Но больше всего я переживала за одного героя войны. Грудь в чешуе орденов… – продолжила Жанна.

Лена не выдержала давления негативной информации, и со словами «С претензиями еще не покончено?» встала и, осторожно ступая приставным шагом, сонной, неверной походкой поплелась на кухню попить воды. Плечи ее были устало опущены, спина сгорблена, словно под тяжестью всего ненужного, наносного, онемевшие ноги предательски подрагивали. Аню тронули вяло повисшие руки и ссутулившиеся, будто сведенные судорогой Ленины плечи. Она подумала: «Сколько же боли несет в своем сердце эта женщина, бывшая когда‑то милой, улыбчивой девчушкой»? Инна это тоже заметила. И они с Аней понимающе переглянулись.

Уже в дверях Лена услышала громкий шепот Жанны: «…Смотрины ему устроили, но фейс-контроль не прошел. Ну, ты меня понимаешь. Потому и не печатают. Я ему так и сказала: «Талант еще не дает права попасть в когорту избранных. У тебя не будет жизни после жизни… Чтобы уничтожить о ком‑то память, надо сначала всюду стереть его изображение, потом упоминание…»

Аня заметила:

– Моей подруге дед еще в детстве сказал: «Внешне ты – неудачный гибрид, в отца больше пошла. Посмотрим, что твоей голове от нашей породы досталось. Тебе бы хорошее воспитание получить. Но ведь отчим…»

И Иннин комментарий этой ситуации из‑за приоткрытой двери Лена тоже расслышала: «Та ещё мысль. Занятные декорации, «Веселые картинки!»

Лена вернулась из кухни и услышала продолжение рассказа.

–..Смеясь, он поведал мне, как председатель вручал ему билет члена Союза писателей: «Просто зашел в библиотеку, где у меня была встреча с читателями, и поздравил со знаменательным событием. А через час – я об этом совершенно случайно узнал там же, в библиотеке – в торжественной обстановке должны были вручать билет другому товарищу, который, кстати сказать, ни одной художественной книжки не написал. Так я прорвался в актовый зал, вскочил, запыхавшись, на сцену, сунул в руку ошарашенному председателю свой билет и таким образом вынудил его обнародовать и мое вступление. Деваться ему было некуда. Как он ни скрывал своего раздражения, оно выпирало и хлестало из него. Я не злорадствовал, но был доволен, ловя на себе понимающие, одобрительные или чуть озадаченные взгляды присутствующих в зале знакомых».

– Да… на кого напорешься, – сочувственно отреагировала Инна на откровения Жанны.

– А какие фокусы его шеф выделывал с документами, представляемыми на премию! Изымал с помощью ответственного секретаря из папок рецензии знаменитых писателей и оставлял отзывы простых читателей.

– Душещипательная история! Видно отрицательное в нем возобладало. Говорят, подлинный художник должен быть свободным душой, а тут… Жанна, сломался твой одноклассник? Дошел до ручки?

– Закалился. Четырежды номинировался. Когда он послал на конкурс свою первую книгу, она так впечатлила комиссию, что они за нее дружно проголосовали. Но председатель устроил скандал, и комиссию разогнали. В следующий раз он подговорил знакомого литератора охаять книгу моего одноклассника… Да что там говорить… Наконец, сорвалась у шефа задумка другого претендента протащить. Получил‑таки мой друг свою долгожданную премию. Поддержали его лучшие представители интеллигенции города.

– И ее не отозвали? Вот видишь, смог. Не всем так везет. Может, лучше быть самовыдвиженцем?.. Хотя они через ту же комиссию проходят и без подписи председателя не могут участвовать в конкурсе, – вспомнила Аня.

– А когда еще один мой знакомый стал претендовать на премию, шеф нарочно тянул время, и только в последний день сдал его документы. Их не приняли, потому что секретарь шефа неправильно оформила какую‑то справку. А «поезд ушел». Вот и думай, случайно все произошло или ему нарочно это подстроили? Но он снова подал на конкурс.

– И опять была борьба? – продолжила «дорос» Инна.

– Еще какая!

– Сам подставился. Видно все‑таки где‑то в глубине души он тоже надеялся, что порядочных людей больше? Не по зубам ему оказался ушлый председатель? Или мне рассматривать вопрос много шире? – Инна многозначительно взглянула на Жанну.

– В комиссии мнения разделились. Разрыв оказался минимальным.

– Иногда «расстояние» между кандидатами на премию тоньше волоса. Очень трудно выбрать такого, который устроил бы всех, и чтобы он стал знаковой фигурой или хотя бы считался таковой, – со знанием дела сказала Аня.

– А может, ему подыграли, чтобы не обижать, – не пощадила Инна знакомого Жанны.

– Мне кажется, нечестные победы, как правило, достигаются за счет безразличных и беспринципных людей. Таких легко переманивают на свою сторону более напористые участники конкурса.

Инна никак не отреагировала на «житейским» опытом обоснованное предположение Ани.

– Знакомый Жанны совершенно упустил из виду, что жизнь часто «выкидывает» непредсказуемые финты, – рассмеялась она. – Помните, историю со злополучным писсуаром? Придет время, и он таки возглавит победную строку на всемирном конкурсе шедевров искусства. И этот факт станет лишним подтверждением странности человеческого мышления и абсурдности законов развития общества. А может, инсталляция с кучкой… гэ, или картина, «написанная»… кошачьими экскрементами выйдет на первое место.

– Что станет верхом не только безвкусицы, но и глупости! – вскипела Аня. – Это провокация?

– Посмотрим.

Лена промолчала. Она знала, как остановить подругу.

– Жанна, твой знакомый – бессменный пионер научных исследований или скромный труженик науки? Он на себе не ставит опытов по типу великих врачей или именно эти истории с попыткой получить премию и были его настоящим экспериментом над собой?

Послушай, а как же изречение Пифагора «Наука жить счастливо – жить сегодняшним днем»? Какое же счастье без признания?.. Жить на вулкане противоречий, видеть во всем только плохое, быть аккумулятором проблем, убегать от жизни в свои книги и страдать, страдать… Как выстоять? Уповать на промысел божий? На правосудие? Я не особенно верю в его силу и порядочность. Кто же еще поможет писателю высветить свою индивидуальность?.. Вот так иногда веревочка вьется, закручивается и свивается в петлю… Творческим людям присуща излишняя чувствительность и эмоциональность. Надеяться и верить, что через сотню лет… ой-ёй-ёй. Я преклоняюсь перед такими упертыми, как он, и сочувствую. Для них любая росинка – чья‑то горькая слеза. Хотелось бы, чтобы в плоть и кровь твоего знакомого тоже вошла радость, – сказала Инна.

Аня задумчиво и печально произнесла:

– Пройдет энное количество лет и всё здесь будет погребено: и дома, где мы сейчас живем, и память о нас… На этом месте новые построят… Мрачноватая история. Но это жизнь.

– Обеспокоена памятью «встревоженных веков». Неизбывная тоска, хандра, томленье… Заскулила, – покривила губы Инна.

– Да уж «радостью не вспенилась душа».

– Жанна, стерильные условия никто твоему поэту создавать не станет, даже напротив.

– Жизнь? Вот так мы и оправдываем непорядочность! Знакомый считал себя самым несчастным, затравленным. Но я ему о Мандельштаме и Ахматовой напомнила. Призвала не пасовать.

– Он не готов писать и складывать рукописи в глубокую могилу дальнего ящика письменного стола и надеяться, что после смерти напечатают, – усмехнулась Инна.

– Кого этим утешишь? Измучился, бедный, бороться. Его последние книги несут печать усталости и пессимизма. Глядя на него, мне иногда кажется, что ключевое слово нового времени – одиночество. И это при том, что людям очень не хватает друг друга. А еще уныние, отрешенность и несправедливость.

– Хватит ныть! Идущим впереди во все времена было трудно. «У каждого есть невидимые миру слезы». Кажется, Чехов изрек. Стоит ли из‑за премии так убиваться? Всего‑то кусок картона с печатью и в рамке… Жанна, не сверли меня глазами, не гипнотизируй. Может, твой знакомый не так уж и талантлив? – проехалась по поэту Инна.

– Я, конечно, не большой специалист, – в тон ей ответила Жанна, – но, согласись, сырые яйца от вареных отличаю. Тем более на фоне остальных претендентов. Ты думаешь, тот чиновник, который возглавлял комиссию, разбирался в литературе? Даю сто процентов гарантии, что он не читал произведений поданных на премию.

– Похоже, Жанна, ты, как и Аня, друзей под себя подбираешь, – сказала Инна.

– Как это?

– Полных милого доверия к миру, идеалистов. Невезучие везде находят невезучих. Не принимай слишком близко к сердцу чужие обиды. Не получается легко относиться к жизни? Есть правило: не думай о себе в ней слишком серьезно.

Жанна не нашла в словах Инны ничего обидного и продолжила рассказ:

– Еще он рассказывал, что когда убрали старого руководителя, у них председатели стали меняться каждый сезон, как перчатки. Издаст очередной начальник свои книги, получит всевозможные премии и помашет ручкой. Потом следующий у руля становится. И снова ненадолго. И все воюют, воюют друг с другом. И теперь уже неизвестно, что лучше…

– Как у нас когда‑то деканы и ректоры, – усмехнулась Лена. – С той лишь разницей, что мои начальники не хотели становиться руководителями подразделений, их упрашивали. Командовать факультетом – работа трудная, ответственная, но мало оплачиваемая. Меня тоже сватали.

– Мой знакомый, когда ездил в Москву, заезжал в гости к своему другу и побывал у него на писательской конференции. Потом хвалился: «У них постоянно происходят разборы произведений и обмен мнениями между писателями. На встречах приятная творческая обстановка. Планомерно издаются общие сборники. Я в восторге от их председателя: морской офицер, ученый, писатель, большой души человек. А какое редкое обаяние и притягательность! Я даже его фамилию запомнил: Анатолий Тихонович Березин», – выйдя на особую лирическую тональность звучания голоса, поведала Жанна.

– А твой знакомый в администрацию города или области обращался за помощью? – спросила Инна.

– Неоднократно. Говорил: «Встречают прекрасно, уважительно. Уходишь от них с надеждой. Летать хочется! Но вот беда: за этим ничего не следует. А некоторые ласковы, потому что желают поближе подобраться, чтобы ловчее и больнее укусить».

– И он ждал этих встреч с чиновниками как победы, на которую не очень надеялся? – встряла в разговор Аня.

– Изучал их, словно разгадывал загадки? – насмешливо хмыкнула Инна.

– Он делился со мной: «Семь раз был на приеме у одного важного чиновника. Все надеялся». «Осточертело всё! Миром управляет зло», – решил он и перестал ходить. Мол, какой смысл вести борьбу, в которой невозможно выиграть. Жаловался мне: «Я был потрясен, осознав, что больше не испытываю ни малейшего желания чего‑то добиваться. Это было ощущение полного бессилия, не проходящей апатии, безразличия к жизни. И так на всех этажах власти? Так чувствуют все, ходившие к ним за помощью? И к чему это может привести? К мораторию на разум, к полной пассивности? Чиновники превратно понимают государственные интересы? Они гасят любой человеческий порыв, они губят на корню любые, даже гениальные идеи. Меня корежит от их мнимой вежливости. После общения с ними я вхожу в штопор».

– Каждый чиновник боится рисковать, брать на себя принятие решений. А вдруг промахнется и кресло из‑под него уплывет, – усмехнулась Инна.

– «Может, поэтому у нас на выборах, так мал процент желающих участвовать в голосовании? Я‑то всегда был в первых рядах. Не роптал все годы, пока меня отвергали, хотя часто было невмоготу. Я же не пресмыкался, я с уважением и к ним, и к себе… Их законное право насмехаться и пренебрегать нами? Помню, вышла ко мне одна чиновница, а за нею целый выводок… хвост заместителей. Человек десять нахлебников. Произвести впечатление хотела?

Чиновники хотят, чтобы мы притворялись, будто видим мир таким же, как его видят они, будто бы мы верим им? Хотят, чтобы мы оправдывали их существование, хвалили их за то, что они нам не помогают, а только создают видимость работы? А тех, которые пытаются возникать, строго наказывают, закрывая им все дороги к развитию. Это же подлог нормальной жизни! И такое происходит во всем мире. Я читал. Но я верил, что у нас по‑другому. Иногда у меня складывается впечатление, что нами командуют люди ничем не умнее нас, но зато хитрее и прекрасно ориентирующиеся в чиновничьей кухне, в интригах. Карьеристы. Мне в этой связи гениальный компьютерщик Китов вспомнился. На пятьдесят лет чинуши эту отрасль отбросили назад… Чиновничья элита зажимает все, что не дает ей личной выгоды. Проще ничего не делать, чем бороться с ними».

«Жить подлецами и мздоимцами им не стыдно, узнанными быть обидно и страшно», – в ответ проехалась я по чиновникам.

«Чиновники живут за счет народа, значит, в нем нуждаются. И как получается, что они берут над нами верх? И государственная машина работает только на них».

Он говорил искренне, словно внезапно почувствовал ясность, будто прозрел, но… так полностью и не осознал. Он был похож на внезапно посреди ночи разбуженного обиженного подростка.

– Прорвало тебя, Жанна, однако, – удивленно покрутила головой Инна.

– Я попыталась его успокоить, мол, многим помогают, это тебе не повезло. Один чиновник обидел – и уж весь мир тебе нехорош? Плохая привычка по любому поводу говорить «все», «всегда», «никогда». Если бы чиновники не работали, всё в стране встало бы. Не получилось у меня успокоить. Своя боль сильнее… Конечно, я ему сочувствовала. Отказываться от борьбы, не иметь возможности творить для своего поколения? Это страшное преступление перед собой, людьми и перед Богом, – добавила Жанна.

– Твоему поэту легче жилось, если бы его самолюбие было сильнее честолюбия. Шучу. Подсказать, как сохранить хорошие отношения с властью, с начальством? Только независимостью. Когда человек ничего не просит, он независим и горд! Только при этом условии он не насилует себя и позволяет себе быть самим собой, – твердо сказала Инна. – Помнишь пушкинского рыбака? Что старик сказал золотой рыбке? «Ничего мне от тебя не надо». Он свободу и независимость больше всего ценил. Для меня в этом смысле примером является Лена. И моральные силы она черпает только в своем внутреннем мире.

Она взглянула на подругу. На лице Лены сохранялось выражение спокойно спящего человека.

– Завидую ей. Она сильный, уверенный человек, – сказала Аня. – Я сама не раз прорывалась к чиновникам и часто меня жестко с угрозами унижали даже их гиены-секретарши. Они были настолько мнительны и самолюбивы, что не терпели малейшего возражения, даже намека на противоречие, будто видели в нем угрозу своему «высокому» положению. Незамедлительно «наказывали». Я говорила им правду в лицо, а они смотрели на меня как на реликтовое чудо, как на дуру, вспомнившую о существовавшей где‑то и когда‑то правде, – созналась Аня.

– О чем ты спорила с секретарями, чем зацепляла так, что они на тебя «Полкана спускали»? Приведи свежий пример.

– Решила я совсем недавно пойти на прием к крупному чиновнику. Звоню секретарю, чтобы записала. А она мне жестко отвечает, что запись в среду с утра. Прихожу заранее, к половине девятого, чтобы не быть в списке последней. А мне вахтер говорит, что не имеет смысла ждать секретаря, потому как он уже занес в предварительный список двадцать фамилий. Я попросила записать меня на следующий месяц, но получила в ответ: «Не положено». «Кем? – спрашиваю. – Покажите подтверждающий документ». Вахтер рассердился и указал мне на толпу в холле: «Люди приехали со всей области и уже с шести часов утра под дверью на улице стояли, а вы только пришли и права качаете». Появилась секретарь, надменная суровая дама. Я к ней. Почему, спрашиваю, вы заставляете людей все утро мерзнуть на морозе? Мы с вами не в девятнадцатом веке живем. Глядя на толпу просителей я вспоминаю «Вот парадный подъезд…» Некрасова. Очень похожая картина. Теперь у всех есть телефоны, интернет, а вы по старинке работаете. Это не прибавляет ни вам, ни руководству уважения».

Секретарь аж почернела от ярости, и ответила с гонором: «Мы раз в месяц просителей со всей области принимаем». «И что из того? – удивилась я. – В областной больнице специалисты тоже принимают больных раз в месяц, и тоже со всей округи. Но у них еще до перестройки была телефонная запись, а теперь существует электронный список с указанием времени звонка клиента и дня его приема врачом. Там к людям с уважением относятся». Смотрю, люди в очереди зашевелились, возмущаться стали, мол, по третьему разу приезжаем, но на прием попасть не можем. Среди нас много инвалидов и ветераны есть. А в больнице секретарь звонит, если по какой‑то причине фамилии в списке сместились. Мол, надо жаловаться, чтобы и здесь порядок навели.

Тогда секретарь спросила этаким очень знакомым мне ласково-ехидным голосом: «Ваша фамилия, гражданочка». Я усмехнулась, поблагодарила ее таким же тоном за внимание и направилась к выходу. Что бывает после высказанной мной правды, я уже знала, не раз «проходила», а люди могут подумать, что я без очереди пытаюсь пролезть. И все же я надеюсь, что хоть иногда, мои «выступления» приносят пользу: где‑нибудь, что‑нибудь да сдвигается с мертвой точки.

– Но секретарь – не чиновник. Начальник мог и не знать системы составления списков просителей. В его ведении дела более важные, – заметила Инна и обратилась к Жанне:

– Судьба не полностью растоптала твоего знакомого? Близкие люди поддержали его?

– Родственники и друзья помогают ему жить, но не могут помочь понять, зачем жить… Что тут еще можно посоветовать или сделать? Как жить, заранее зная, что проиграешь?

– Истинное мужество любить жизнь, будучи хорошо осведомленным о всевозможных проблемах и осложнениях, встречающихся на пути человека. Когда человек тонет, он знает, что делать, и понимает, что все зависит только от него, – еще раз жестко подтвердила Инна свои, прежде высказанные слова.

– «Человека борющегося и пытающегося идти впереди, можно всегда отличить по стрелам, торчащим у него из спины», – усмехнулась Инна.

– Даже, если она согбенная, – грустно добавила Аня.

– И все же нам не стоит судить о том, чего мы доподлинно не знаем. Был у меня знакомый депутат: прекрасный человек, всем помогал. Потом в администрацию попал. Он мне как‑то сознавался, что руководить очень трудно, за себя отвечать легко. Еще говорил, что у них там совсем другая система отношений, а главное, другие масштабы. (Жанна дает задний ход?) Но в памяти людей он остался хорошим депутатом, а не одним из многочисленных клерков.

– В администрации он затерялся? – спросила Инна.

Но Жанна не ответила. В данный момент ее больше волновала судьба знакомого поэта.

– Понимаешь, после одного прискорбного случая он вообще духом пал.

– Что с ним стряслось?

– Он мне так рассказывал: «Была в администрации одна женщина, принявшая во мне участие. Защитила от наглого, лживого издателя. Сумела отобрать у него мои кровные деньги. Зовут ее Нина Петровна. Добрая, честная, искренняя. Так ее уволили, не дали даже год до конца доработать, лишили пенсии, положенной госслужащим».

– Такая честная, что у всех на подозрении? – усмехнулась Инна. – Знакомая ситуация. Чем она не угодила руководству? За что ее жестоко наказали?

– Поэт мне так объяснил: «Поговаривали, что кто‑то на нее свалил свою вину, подставил и выжил с должности. Темная история. Мне в ней не разобраться. Я был в шоке. Наконец‑то встретил в их рядах нормального, порядочного, человечного сотрудника, который думал не только о себе, – и вдруг такое. До слез переживал ее незаслуженное наказание, даже в церковь ходил, ставил свечку и молился об ее благополучии. Вот до чего дошел. Себя пытался винить.

И как допускается такой произвол, нам простым смертным не понять. Начальники верят сплетням и оговорам, а не своим глазам и своему чутью? У меня на работе всё четко, логично, выверено, а там, у чиновников, с их необоснованным гипертрофированным чувством собственного достоинства сплошные зигзаги: подсиживают, зажимают, проталкивают… Пауки в банке. Собаки в дикой своре… У них свои «игры без правил». Нам их не понять. Ради того, чтобы остаться в своем кресле, любого готовы сожрать, с лица земли стереть. Собственно, разве редки случаи, когда сильные и непорядочные побеждают честных?»

Ой, еще одну историю, связанную с моим знакомым вспомнила. Пришло в писательскую организацию официальное письмо с просьбой сообщить о нем некоторые биографические данные. Оказывается, его произведения пришлись по душе читателям одной из соседних областей, и редакционная комиссия решила включить его в свою энциклопедию. Когда он совершенно неожиданно нашел о себе несколько приятных строк среди корифеев науки и искусства, то чуть не расплакался и позвонил своему сокурснику, похвалился. А тот сказал: «Я слышал, что запрос делался только на тебя, но твой председатель не отстал от комиссии, пока та не поместила в энциклопедию его с сотоварищами. До последнего давил, не давал о тебе информацию. Обрати внимание: о себе он размахнулся на две страницы, а на твой счет добрых слов пожалел». Но мой знакомый был счастлив, что за него боролись, он был несказанно благодарен тем людям.

– Придет время, когда компьютеры станут управлять государством, и мы избавимся от чиновничьей тирании, – рассмеялась Инна. – А пока «поколесил» бы твой знакомый по интернету, выяснил адреса и без проволочек пристроил свои стихи или что там у него, в какой‑нибудь захудалый периферийный журнал. Мне случайный попутчик в поезде хвалился, что печатается – забыла где – в одной из наших бывших республик, – вернулась к начатой ранее теме Инна.