Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 41 (всего у книги 47 страниц)

– Пусть священник внушает, «лечит», но бескорыстно. Нечего присваивать себе то, что не дано свыше. Это сродни жульничеству. Религия для священника должна быть способом существования его души, а не материальным средством. Иначе нет ему веры. Секты имеют целью вытянуть из людей деньги, а церковь не должна!

– Эко тебя прорвало, Аня! Диву даюсь. А питаться поп святым духом должен? Тебя что‑то не в ту степь повело. Всякий труд должен быть оплачен, – сказала Инна.

– Даже воровской? Интересно, священники получают зарплату или живут, так сказать, подножным кормом? Я об этом как‑то не задумывалась, – созналась Аня.

– Я слышала, что они еще «отстегивают» в свою головную организацию и их ругают, если мало приносят. Но достоверна ли эта информация? Получается, не Богу служат, а своему руководству. Это их обычная работа. А церковные службы для прихожан – это хорошо веками срежиссированные спектакли. Но если человеку в церкви хорошо и спокойно, если он там избавляется от проблем и как бы остается наедине с собой…

Аня прервала Инну:

– Священник и сам не скрывает, что из‑за денег работает с людьми. Он говорит: «Нужно служить, чтобы народ приносил свои лепты на затянувшееся строительство». Теперь я понимаю, почему по России в брошенных деревнях гибнет масса прекрасных бесхозных невостребованных церквей, в буквальном смысле памятников культуры! Если нет прихода, епархия не заинтересована в их ремонте. С кого деньги тянуть? Проще в городе, где много народа, новую построить.

– Священники не отнимают деньги. Люди сами дают, – заметила Жанна.

В этот момент в памяти Инны почему‑то всплыл поразивший ее злобно-хищный взгляд прислужницы, обивавшей пороги церкви. «Та мгновенно «вычислила», где находится мой достаточно «упитанный» кошелек. Помнится, тогда холод застыл у меня между лопаток. И я сразу представила эту жуткую тетку на темной церковной аллее с дубинкой в руках, вопрошающую страшным голосом: «Водицы святой приехала испить? Вот тебе водица, вот тебе…»

– Дают, в надежде, что им это где‑то, когда‑то положительно зачтется. Собственно, религия и есть дурман, обман и так далее. Так ведь нас учили? Впрочем, как и ленинизм… если он кому‑то на руку. Религию в семнадцатом заменили коммунистической идеологией. Вот и всё, – сказала Инна.

– Без идеологии нельзя, иначе воцарится хаос, и государство окончательно рассыплется, – твердо сказала Аня. – Людям нужны ориентиры, но они должны служить народу, а не всяким там…

– Если бы религия была не нужна людям, она давно сошла бы на нет, – выставила свой аргумент как козырь Жанна.

– Так ведь почти сошла, – усмехнулась Инна. – Собственно, она в параличе, начиная от Петра Первого. У кого‑то из писателей я вычитала издевательскую фразу, что на Руси мужики молятся одной рукой, почесывая задницу другой.

– Ослабела религия, но не вера, – уточнила Аня. – Один ноль в пользу обращения к Богу без посредников.

– Они взаимосвязаны как два рукава одной рубашки, – заметила Жанна.

– Ну, так давай бросать близких нам людей в ненасытное жерло религиозной печи! – горячо возмутилась Инна.

– Но это лучше, чем если они пойдут в секты. Фанатиков и слабаков куда угодно можно втянуть: и в секту, и в банду. Валяйте, расщепляйте православный мир, – взвизгнула Жанна. – И государственную машину давайте разрушим. Там тоже много чего… в самой ее основе.

– Как, впрочем, и в основе религии. Еще до революции политиками обсуждался вопрос крепости «союза трона и алтаря». Два крыла одной птицы. Птицы-счастья. Ха! Неплохо сказала, – рассмеялась Инна, довольная собой. – Ты и в этом деле хочешь преуспеть? Брось. Лучше спустись на землю и задайся конкретным житейским вопросом: причиной развода священника были обстоятельства непреодолимой силы? У него жена бесплодная или психически ненормальная? Нет. Так какого же черта он сбежал? Влюбился? Какой‑то корыстный интерес увел его из семьи? – вернула Инна разговор к истокам. – Лена, сколько студентов и солидных мужчин в тебя влюблялось и осторожно домогалось, но ты, как говорится, на корню пресекала попытки сблизиться. Требовала уважительного отношения к твоему незапятнанному достоинству от всех, пытавшихся проникнуть в святая святых твоей души и нарушить твой стабильный уклад жизни. Даже самые отчаянные не рисковали преступить твое правило. И тем более никому в голову не могло прийти, что с тобой можно крутить кратковременные романы. Теоретически от недостатка невостребованной любви ты не страдала и вниманием не была обделена. Хотя… теперь мало таких мужчин, на которых посмотришь и сразу скажешь: настоящий, надежный, понимающий, он верой и правдой будет служить семье.

Похоже, Инна решила втянуть в разговор свою дремлющую подругу.

– Не думаю, что развод священника является пиковой точкой этой книги. Не переходи на личности, ехидна, – вяло откликнулась та.

– Ты о редком зверьке? – изобразив недоуменное лицо, спросила Инна, и повернулась к Ане.

– Почему священнику симпатизируют женщины, слушая его праведные речи? Они бесхитростно верят, что и в семье он такой же искренний и прекрасный как на словах. А он, переступая порог своего дома, утрачивал свои внешне положительные качества, потому что сам всего лишь обыкновенный деспот, каких хватает среди мужей его прихожанок, живущих в семьях без любви, добра и понимания. А какая же это семья, если нет духовной связи, когда муж и жена не на одной волне, когда в мужчине нет понимания, что семья в жизни каждого человека – самое главное? Это примитивное сожительство. Семья – осознанная необходимость и с ней связанная осознанная несвобода. Я сомневаюсь, что дома священник ревностно соблюдает посты и традиционные ритуалы очищения от скверны. Легко влюбиться в человека, который говорит тебе красивые добрые успокоительные слова и при этом «честно» и ласково смотрит тебе в глаза, нежно гладит руки. Наверное, это священнику позволительно.

– Ну, если только по умолчанию. Я бы не разрешила ему такого контакта с собой, – брезгливо дернулась Аня.

– Не удивила. Такое поведение присуще многим. На работе роли играют, а дома выкладывают себя истинных, – продолжила Инна.

– Я везде и всегда одинаковая, – с обезоруживающей откровенностью заявила Аня. (Она кажется себе исполненной простоты и достоинства?)

«Аня абсолютно искренна в каждом движении своей души», – улыбнулась Лена.

– Воплощение безупречности! И ни одного оттенка серого? Все только черно-белое? Ну, ты у нас уникум. Кремень. Со студенчества помню степень твоей порядочности, не позволявшей списывать у подруг готовые решения задач. Ты единственная на курсе сознавалась преподавателям, в том, что не справилась с заданием. Ослеплена своей добропорядочностью и добродетельностью?! – обидно усмехнулась Инна и подумала:

«Одинаково честная? Несуразная. Молодость проходит, а глупость и бездарность остаются. Кто‑то из великих провозгласил, что «за честностью можно скрыть немало лжи».

Но вслух она этого не сказала. Что ее остановило? Наивность Ани или ее патологическое стремление к правильности? Пощадила?

– Чуть-чуть похвалить себя не зазорно. Я и покаяться с таким же успехом могу, ведь покаяние – объективный взгляд на себя, – смущенно сказала Аня, почувствовав, как глупо прозвучало ее поспешное эмоциональное категоричное заявление.

*

Лене показалось, что накал страстей ослабел. Но она приняла желаемое за действительное. Костер спора никак не затухал.

– Некоторые особы, которые похитрей, почувствовав «слабость» своего духовного наставника к женскому полу, наверное, надеялись его «приватизировать», – пошутила Инна.

– Настоящая любовь, которая случается раз в жизни… если случается, и за которую надо благодарить судьбу, способна затмить все мелкие недостатки и вынести на первый план достоинства. А священник, видно, только себя любил.

– Снова обсуждаешь, – сделала Ане замечание Жанна.

– Так героя произведения, а не автора, – защищая Аню, слукавила Инна.

– Самое обидное, что в этой книге даже не сквозит тревога священника по поводу развала семьи. И я это привязываю к отсутствию у него понятия совести. Священнослужители, с моей точки зрения, прежде всего, должны заботиться о моральном облике своей паствы, об укреплении семьи как ячейки общества. А в церкви они будут этим заниматься или вне ее – это не важно.

Священник утверждал, что с верой человек становится могущественней, сильней. А в чем проявилось его собственное могущество? Нашел в себе силы оставить семью? Так таких «силачей» у нас несметные полчища. Нет, я понимаю, существуют веские причины: допустим, угроза жизни или жена – плохая мать. Тогда я бы не стала возникать.

Знавала я в шестидесятых годах одного красавца-священника. Высокий, статный, богообразный. Его величественная фигура, словно исполненная какой‑то невыразимой правды, символизировала божью справедливость. Говорил проникновенно, артистично, с безошибочной интонацией. От него исходила какая‑то… божественная святость. К нему в церковь сбегались женщины со всей округи только для того, чтобы поприсутствовать на его проповедях. Детей приводили, чтобы учились у него уму-разуму, достоинству, уважению к себе и другим. Церковь и двор не вмещали всех желающих, за оградой толпы стояли. Я и сама рада была пообщаться с умным батюшкой, чтобы познать неведомый мне мир верующего человека, только времени не было для этого. – Сожалея и сочувствуя себе, громко вздохнула Аня.

– А в наши‑то церкви не докличешься молодежи. Немноголюдно в них. Так, кучка, горстка старушек, – перебила ее Инна.

– Может, и кучка. Только ведь именно женщины спасли нашу православную веру, удержали, отстояли, часами простаивая в войну в полуразрушенных холодных храмах, молясь за победу над ворогом и во здравие своих близких, – неожиданно тихо и задумчиво сказала Лена. И ей вспомнилась каменная иконка-ладанка и любимый белый головной ситцевый платочек с голубой каемкой – все, что осталось ей на память от бабушки, самого любимого и родного человека. «Они всегда со мной, где бы я ни находилась, – подумала она с тихой грустью. – Когда срок подойдет, я передам ладанку внуку». И напутствие бабушки тут же всплыло в ее голове: «Ты очень добрая. Трудно тебе будет жить. Но не бойся, ты же у нас умная».

«Бабушки и дедушки – это прежде всего безоговорочная любовь, без которой трудно вырастать не только девочкам, но и мальчикам», – подумала Лена.

«Такие слова с потолка не берутся, – удивилась Инна. – Мыслит глобальными категориями?»

– В том храме люди у врат каждый день толпились. Я сама видела, пробегая мимо по своим делам. Вот пример истинного служения народу! С каким достоинством нес себя тот представитель церкви! Будто за ним стояла великая идея спасения! Своим поведением он настраивал всех на возвышенный лад. Не уронил себя ни перед одной из самых прелестных прихожанок. Боготворить – пожалуйста, преклоняться – хоть сто порций. Но не более того. Да женщины и сами ни о каких вольностях по отношении к нему не помышляли. Ни одна не посмела приблизиться к нему на расстояние ближе допустимого – так нравственно велик и недосягаем был для них священник, – восторженно сказала Аня.

– А этот, который из книжки, наверное, не заставил бы себя долго уговаривать. Он слишком буквально и конкретно понял постулат: «Господь создал людей свободными». И освободил себя от семьи, – проехалась Инна в адрес спорного персонажа. – Вот если бы он от себя требовал высокого уровня нравственности, я бы…

Инна замолчала и вдруг спросила Аню:

– Почему мы не верим, что нас создал Бог? Все, что мы узнали о мире – крохи по сравнению с тем, что человечеству еще предстоит открыть. Компьютеры тоже не знают, что их придумали люди. Как тебе моя гениальная мысль?

Но Аня не вникла и продолжила возмущаться:

– Этот горе-герой пытается оправдаться неопытностью. Напустил на себя фасон наивности: мол, сам не ожидал от женщин, мол, для понимания многих вещей требуется жизненный опыт. Так говорить в его‑то далеко не юные годы?! Читатели не тупые, нечего им лапшу на уши навешивать. Овечку из себя невинную строит, на жалость бьет. Двух детей заимел, а что надо вести себя достойно так и не уразумел.

– Глупенький, не знал, что девочки в мальчиков влюбляются. Скромник, – съязвила Инна. – Имидж у него такой? Вспомни фильм «Три мушкетера». Священник ручки сложит лодочкой, головку склонит, глазки потупит, как красна девица – ну прямо‑таки стопроцентный праведник. А что творил… вытворял! Так и вижу его иконописное лицо.

– Я ужасаюсь равнодушию героя книги к семье и к ее основополагающим устоям. Мне кажется, его самого раздирают демоны противоречий. Он даже по светским нормам слишком тщеславен.

– Может, он многопланово талантлив и во всем пытается себя проявить? – с неожиданным восторженным умилением предположила Жанна.

– И преподнес нам книгу, с его точки зрения, служащую эталоном нравственности, в которой он хвалится тем, что увел в монахи нормальных здоровых людей способных творить на благо людей и своей страны? – насмешливо спросила Инна. – Требовал от жены во имя семьи и религии полностью отречься от мирской суеты, а сам не захотел лишить себя даже мелких пакостливых радостей. Примитивный мужской эгоизм сидит в нем глубоко и прочно. Гордыня у него превалируют над знанием и верой. Он даже влюбленность студентки использует!

– Из твоих слов я поняла, что она по своей воле помогала ему. Не скатывайся на беспочвенное осуждение.

Но Аня остановила Жанну:

– И такой… персонаж внушает прихожанам, что через него им передается благодать божия? Все помыслы его сводятся к неодолимой потребности денег и славы. И сам автор так поглощен обожанием своего героя, что даже не заметил, что всё это «высветил» и сделал достоянием читателей. Мне кажется, что изначально выбор героем-священником профессии диктовался, чем‑то вроде тщеславия или самовлюбленности.

– Кажется, кажется… Ты повторяешься. Ох уж эта ваша учительская привычка многократно «долбить» одно и то же, – усмехнулась Инна.

– Пифагор утверждал: «Заведите много хороших привычек, и ваша жизнь будет приятной», – защитила себя Аня.

– Учительских? – Высокие брови Инны удивленно подскочили кверху. – Это всё твои домыслы, психолог ты наш доморощенный.

– Не вижу ничего плохого в небольшом тщеславии, если оно на пользу делу, – сказала Жанна, чтобы притушить пожар Аниных эмоций.

– Ух, как ты, Анюта, попа по стенке размазала! В каких красках, с какой яростью! Может, он семьей пожертвовал ради будущей церкви? К неженатому священнику придет больше прихожанок, а значит, будет больше денег. Что по сравнению с этим значат какая‑то там жена и сын! Мелочь.

– Пожертвовал? Глупости! – разозлилась Аня, в запале не поняв Инниной иронии. – Эгоизм не может быть жертвенным. Герой книги – мелкий человечишко, ради выгоды произносящий высокие красивые слова. Я и в светской жизни таких «героев» наблюдаю ежедневно. Если бы полюбил, то так тому и быть. От счастья не исцеляют. А вдруг и эту на крестную муку сумеет послать?.. Тогда уж извините меня за резкость… – задумчиво пробормотала Аня.

– Так и послал. В монашки. Это надо же было так запудрить девушке мозги! Жалко бедную. Знать, под силу ему церковный сан, раз сумел вовлечь. Не понимаю, как можно радоваться тому, что молодой человек прячется от жизни в монастыре? А он еще и гордится этим! По моему разумению, подобное деяние – подлость, – грустно сказала Инна.

– Куда только любовь нас, женщин, ни заводит! – вздохнула Аня. – Тяжкий грех – ранить любимых и любящих.

– Я слышала, что самые лучшие монахи и монашки те, которые в миру были срезаны любовью. Особенно, если их сердца продолжают понемногу кровоточить.

– Ну это вовсе эпитафия, – начала было возмущаться Жанна. Но Аня резко остановила ее:

– Скажи еще, что тяжкий крест священнику выпал. Он сам себе его осознанно выбрал. А не послать тебе своих внучек к этому «герою» на обучение? Я думаю, паутина им обеспечена. Паук наготове.

– Я не об этом хотела… – промямлила Жанна.

– А я об этом, – твердо сказала Аня тоном несколько более высоким, чем требовала ситуация. – Вот так моя знакомая попала в секту. Поклялась себе, что поверит в новоявленного Спасителя, если у дочери в семье все сложится, и пропала.

– Вижу, наступил автор на твою больную мозоль, – сказала Инна, прищурившись, внимательно изучая Аню.

– Ты не ошиблась. Демонстративно уйдя из семьи «герой» решил наказать жену за попытку защитить свое женское достоинство. Поделив детей, священник не думал о том, что они теряют жизненную опору. Младшего сына он лишил мамы. Общеизвестно, что до тринадцати лет мальчики больше нуждаются в матери, чем в отце. Но что самое подлое, оставил без женской заботы и ласки маленького больного ребенка, чем наверняка усугубил состояние его здоровья. И старший оказался без отцовской поддержки в пору его становления как мужчины. Из текста я поняла, что старший сын стал на защиту матери, поэтому младшего ребенка, еще не понимающего сложных семейных перипетий, священник забрал себе.

Это до чего же надо было довести любившую его женщину, мать своих детей, чтобы она даже не попыталась вернуть себе мужа!

– Она, очевидно, не глупая женщина и поняла, что не будет нормальной семейной жизни с человеком, который будучи виноватым в разладе отношений, уходит из семьи, представляясь обиженным, оскорбленным, непонятым. За такого не имеет смысла бороться. Он не изменится в лучшую сторону, – уверенно ответила Инна Ане.

– Может, они стоили друг друга? – все еще владея собой, пробурчала Жанна.

Наступило молчание. Казалось, что каждое мгновение этой тишины делало этот вопрос еще более трудным для понимания.

– Ты не знаешь, что чувствует отвергнутая, униженная женщина, – наконец зло выдавила из себя Инна.

– Да, видно очень непростые отношения были между супругами… А ты тоже крепко священнику врезала, жестко разделалась, – удивилась Аня.

– Мужчины беспардонно предавали. И теперь, когда я закрыла для себя тему мужей, предпочитаю экстраполировать свой горький опыт на всех мужчин, – горько пошутила Инна. – Лишь когда порвала с последним, я, наконец‑то, обрела желанный покой.

«Инна и вдруг покой? Несовместимые понятия, – удивилась Жанна. – Видно, мужья крепко ее доставали».

*

– Скупым, но вызывающим сострадание языком священник рассказывал, как много он сделал для сына во время его лечения и операции, как много перенес волнений и страданий.

– И тем самым будто искупал, снимал с себя грех разрушения семьи, – опередила мнение Ани Инна. – Уж что-что, а говорить проникновенно он умеет. Профессия обязывает. Я цепенею от «светлого всепоглощающего чувства чистого умиления»! Священник говорил, что брак – Божья благодать, способная освятить и возвысить человеческие привязанности. Так почему же он – со своим‑то самомнением! – не сумел свой брак ни освятить, ни возвысить. Я бы такого за шкирку и за порог.

– Дома или церкви? – уточнила Аня.

– И того и другого.

– Согласна.

– Вы слишком предвзяты, – хмуро отреагировала на слова подруг Жанна.

– Я, может быть, для тебя недостаточно умна и гротескно категорична, но все равно не отступлюсь от своего мнения. Семья и ее счастье строятся на любви, браке и компромиссах. И на взаимопрощении, в конце концов.

Аня не дождалась ответного хода Жанны.

– Кто‑то сказал, что праведная жизнь бессознательна. А я как задумаюсь… – вздохнула Аня.

– Видно попадья тоже задумалась, – заметила Инна.

– Значит, не крепко она утвердилась в религии, раз безропотно отпустила мужа и концы обрубила, – сказала Жанна.

– Нет, вы только послушайте ее! Поп ушел из семьи, а она попадью винит! Тебе религия мозги иссушила? А если бы он такое сотворил с твоей дочкой или внучкой, кого бы ты защищала? – поднялась на дыбы Аня.

– Отсутствие такого мужа в жизни бывшей попадьи обернется для нее отрадной передышкой и последующим осознанием свободы от деспотизма, – сказала Инна. – Имею опыт.

– Нужна ли ей эта свобода? – засомневалась Жанна.

– Она свое слово уже сказала. А поп, ты думаешь, не пожалел о своем промахе? – спросила Аня.

– Пожалел? Такие типы, даже заботясь о ребенке, сначала думают о себе и жалеют себя.

– Я не могу уйти от ощущения, что тут ты густо перебираешь, перегибаешь палку, – забухтела Жанна, отворачиваясь к стенке. – Священник сухо и строго растил себе смену.

– Старшая дочка нашей однокурсницы Люси-маленькой в Москве перенесла две операции на сердце. Люся два года не выходила из больницы, работала нянечкой, а ее муж в это время дома растил младшеньких. И в заслугу они себе этот труд не ставили, долгом родительским его считали. А этот… возносит себя, – упрямо стоит на своем Аня.

– Пока моя подруга Тоня боролась за жизнь и здоровье сына, ее муж требовал от нее максимального внимания к себе, но и этого ему было мало. Он еще и любовницу завел.

– Степень подлости, как и степень благородства у всех разная. – Это Лена не выдержала.

«До боли знакомое… изящество и завершенность формы мысли. Голос флейты слышен при любом звучании оркестра», – удовлетворенно отметила внутри себя Инна.

После паузы разговор продолжила Инна:

– Мне кажется, этот герой-священник символизирует истинно русский характер, который не спрячешь и под сутану.

– В какой его части? – настороженно попросила уточнить Жанна.

– Необыкновенно смелый размах, как правило, не сообразуется с личными и бюджетными возможностями, – рассмеялась Инна.

– Промахнулась. Церковь, как я поняла, он все же построил! – в сердцах сказала Жанна. Видно она восприняла слова Инны как покушение и на свое религиозное чувство.

– Хвала ему за это. Но Инна, говоря о личных возможностях, имела в виду душевные качества, которые должны в семье проявляться. Непролитые слезы ребенка важнее построения символа веры, – объяснила Аня. – Помнишь, у Достоевского?

– У тебя разум тонет в эмоциях. Ненавижу нетерпимость в любых проявлениях, чем бы ее ни оправдывали, – сказала, будто отчитала Аню Жанна.

– Ненавидишь? Это и есть проявление нетерпимости, – подловила Инна Жанну.

– Да, я зациклена на несчастных детях. Я же сама детдомовская и работаю с детдомовцами. Жалость к ним у меня в крови, – не приняла Жанниной критики в свой адрес Аня.

– И все‑таки тот священник – деловой человек. Он направляет свою энергию на конкретное дело, – снова вступилась за героя книги Жанна.

– На вознесение себя направляет. Ты его еще в святые определи, – упрямо затвердила свое несогласие Аня. – Во имя чего этот священник успокаивает, внушает, «излечивает»? Для денег. Ритины герои бесплатно помогают заблудшим душам, ради исправления их исковерканных судеб. Помощь должна быть незаметная деликатная ненарочитая. А делать добро людям и держать в уме, сколько денег получишь от них на храм – для меня, звучит более чем странно, неприятно и аморально. Это напомнило мне историю с дочерью моих знакомых.

– Рассказывай, – повелела ей Инна.

– Их дочка мужественно, даже я бы сказала, стоически выхаживала обездвиженную после инсульта жену человека, которого любила. И ее состояние улучшилось настолько, что они стали «ходить» на прогулки. И сейчас проплывает перед моим мысленным взором эта картина: маленькая, хрупкая девушка тащит на себе женщину на голову выше себя. Руки у той больной бессильно болтаются, ее ноги это юное создание по очереди переставляет, удерживая страдалицу на своих плечах и спине. «Почему муж не купит жене коляску? – думала я глядя на мучения подвижницы. – Они не из бедных, у них машина. Врач настаивал на том, чтобы больная больше двигалась? Так с коляской больше возможностей для обеспечения перемещения. Металлическая рама надежнее хрупкой спины самоотверженной няни. Чужой спины не жалко?»

И вдруг узнаю, что хитрый муж больной женщины намеренно внушил наивной влюбленной в него девушке ложную надежду на замужество в случае, если… Я была смущена: как можно ухаживать и одновременно надеяться, что подопечная умрет? Я бы так не смогла. Когда девушка случайно выяснила, что объект ее обожания на ней никогда не женится из соображений национальных различий, то поняла, что ее просто в наглую использовали, и с гневом оставила ту семью. Не знаю, нанимал ли мужчина платную медсестру-сиделку или нет, но самочувствие больной без заботливого ухода стало быстро ухудшаться.

Всегда находятся любители использовать искреннюю доброту. Как‑то одна женщина через СМИ попросила денег на операцию ребенку. Я обычно сразу откликаюсь на беды детей и посылаю, сколько могу, а тут задумалась: не обман ли? Почему для операции на сердце надо ехать в Германию? У нас в Москве такие делали еще сорок лет назад. Скольким детям жизнь продлили! Дочка Люсеньки после нее до сих пор живет и здравствует. Я за адресную помощь. Не доверяю я индустрии благотворительности. Где халява, там масса нарушений: отмывание денег, воровство.

*

Аня сказала строгим учительским тоном:

– Вернемся к предмету нашего разговора. Священник, конечно, не бросит свою паству после постройки церкви, но будет ли он столь же внимателен к тем, от кого не ждет мощных воздаяний? Очень сомневаюсь.

– Понимаешь, мне кажется, в мужском характере вообще мало позитивного для семьи, – повела разговор в свое русло Инна. – Мужику же надо мыслить глобально, стратегически, а своих близких он может ввергать в пучину любых бед. Мол, выкручивайтесь, как хотите сами, а мне надо подвиги совершать, весь мир спасать. Вникать в мелочи мне некогда, у меня широта охвата событий!

– И много ты видела вокруг себя глобально мыслящих мужчин? – ядовито поинтересовалась Жанна. Но Инна больше не выказала желания продолжать самой же предложенную тему. Зато Аня подхватила ее с удовольствием:

– Точь в точь, как Одиссей и Пенелопа. Меня с детства злило то, что он уплыл путешествовать, оставив на жену не только маленького сына, но и заботу обо всех своих владениях. Сам «резвился» на стороне, но первое, что спросил у жены, вернувшись домой по истечении многих лет странствий: была ли она ему верна? Идиотизм. И поверь мне – повсеместный.

– Очень любезно с твоей стороны поддержать меня интересной отсылкой к классике. Убил‑таки отца собственный сын. Правда, обознавшись. Но что‑то в этом все‑таки есть… намек какой‑то. Есть над чем некоторым мужьям задуматься. И Эмминому Федьке тоже. Приоткроем шлюзы памяти их недавнего прошлого, и хлынет река… мерзости. Задним числом, чтобы не беситься, объясним причины этих событий спаянностью со случайностями – как выясняется – более тесной, чем когда‑то мог предположить каждый из нас, здесь присутствующих, – насмешливо сказала Инна.

«Общение с ней – хождение по тонкому льду», – сама себе сказала Аня.

– Однобокие у тебя, Инна, шутки. Одиссей герой Троянской войны. Это он придумал деревянного коня. А пока Пенелопа отбивалась от ухажеров, он отвергал искушения, – недовольно буркнула Жанна.

– Ага, «отвергал» целых десять лет, – зло рассмеялась Инна. – А жена в это время застревала в своем горе. Тяга к искушениям внутри нас. Никто нам их не навязывает. Мы сами виноваты, если чему‑то поддались.

– Я слышала от Гали, что Эмма уже забыла о всех женщинах мужа, а вот его неуважения к ней простить не может; того, что лгал в глаза, обзывая ее глупой, издевался, губил в ней личность путем мощного негативного давления во время ссор, заканчивающихся безысходностью и унижением ее достоинства.

– И никогда не простит этого самовлюбленного энергетического вампира, зарвавшегося эгоиста, не способного сознавать степень своей ответственности за ближнего, – заверила Инна. – И себе свое терпение тоже.

– Одиссей слышал пение сирен и потому подпадал под их влияние. Может, и у Федора в голове что‑то звучало? – неожиданно спросила Аня.

– Голос своей плоти Федька слышал, – рассмеялась Инна. – Как же! Он постоянно жил в огне неутоленных желаний. Они захватывали его, управляли им, составляли его жизнь! Не понимал он, что любовь – это страсть, которая как манок некоторое время притягивает людей, а остальное в ней: нежность, уважение, понимание, забота, терпение и так далее. Как‑то он похвалился мне: «Я никогда в жизни не был во власти у женщины!» «Потому‑то и не нашел то, чего искал. А сам ни разу не дал повода в себе разочароваться?» – зло уколола я глупого хвастунишку.

Федька всегда был занят только собой и, как ребенок, мечтал, чтобы все его любили. Только ведь и любовь в человеке погибает от излишеств… Он хотел любви, но его желания никогда не были направлены на того, от кого он ждал этой любви. Только на себя. А Эмма сходила с ума от боли, из‑за проигранной жизни. Ей так казалось. И ее тоскливые бесполезные укоры к нему были, как бесконечный, безответный крик в Вечность… Вот и захлебнулась обидами и слезами, как неодолимыми горько-солеными морскими волнами. Человеку надо, чтобы его ценили, чтобы он чувствовал, что нужен. А когда пренебрегают… И если не брать в расчет массу бытовых мелочей, честные отношения в семье – это самое прекрасное, что может быть между мужем и женой. К сожалению, часто бывает, что грубые лживые мужчины подавляют, унижают и эксплуатируют женщин, намного превосходящих их в уме и в других человеческих качествах. Эх, если бы мы выходили замуж за мужчин, которых стоим!

– Федор мстил Эмме, за то, что она когда‑то в загсе сказала ему «да», – грустно пошутила Жанна. – Он хоть на время забывал о своих демонах в голове?

– Чувственное – более примитивное, чем духовное, его проще достичь. И сирен не надо. К тому же оно плохо регулируется мужским умом. Эмма многократно пыталась пробиться к Федькиному сознанию. Бесполезно. Оно всегда было наглухо закрыто. Это о таких мужчинах, наверное, написано: «Как много тех, с кем можно лечь в постель, как мало тех, с кем хочется проснуться». Любовь – наша самая мощная и весомая эмоция, в ней весь спектр чувств. Она как свет, который можно разложить на составляющие. И если человек ущербный, в какой то части своих чувств, то настоящей любви он никогда не почувствует. Жажда быть в «некоторой» ее области другим, особенным, представать во всем своем великолепии настигает многих, но она не всегда положительная… и обоснованная. А Федька – чудовище, которое нельзя отнести ни к какой морально-нравственной категории. О чем я тебе, Жанна, с прискорбием и сообщаю, – заявила Инна.

– И у Одиссея далеко не одно духовное, – согласилась Аня. – Я как‑то провела негласный опрос еще неженатых молодых людей, так большинство ответили, что хотят, чтобы жена любила и баловала их как мама. И что хорошего от них можно ждать их будущим семьям?

– Рожать надо от мужчин с хорошей генетикой, – в пространство бросила фразу Инна, чем остановила обсуждение пороков мужа Эммы.