Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 47 страниц)

– Если в бывшей, так сразу захудалой! Что за манера принижения? Ты позволяешь себе заявлять, что раз периферийный журнал, значит пробой ниже? – неожиданно гневно возмутилась Лена.

– Не распаляйся, прости. Нечаянно глупость сморозила, она сама неожиданно с языка слетела, – быстро среагировала Инна.

– Как писателю пробиваться к читателю? Приходится маневрировать. Никому от этого не удается уйти. Поиск денег на издание – хождение по мукам. Я сама, чтобы выпустить в свет одну книгу, целый год с протянутой рукой ходила. Сколько было напрасно потерянного времени! И что интересно: простые люди, оказывая помощь, не видели в этом своей большой заслуги, ничего не требовал взамен, а чиновники, делая на грош, ждали, что я стану их восхвалять. Они воображали, что для меня огромная честь подарить им свою книгу. Уж если они считали себя большими людьми, так пусть бы и делали большие дела. Я таких «друзей народа» не выносила на обложку.

А если автору далеко за шестьдесят, а если за семьдесят? Когда обрастать необходимыми связями, знакомствами? Пока прибьет к нужному берегу… где на самом деле помогут… Не находишься по инстанциям. И не каждый это унижение может вытерпеть. Приходится настраиваться, выбирать нужный тон в разговоре: с кем шутливый, с кем с сохранением высокого уровня достоинства, – вздохнула Лена.

– Финансовая сторона жизни – низкий жанр, – пошутила Инна с невозмутимым выражением лица. – Мне в этой связи вспомнилось понятие свободы, данное Марксом. Только я бы его перефразировала: «Свобода – это осознанная финансовая необходимость».

По комнате разлилась грустно-обреченная тишина сочувствия Лене. И даже Иннина шутка внесла в нее неожиданную пронзительность.

– …А мой знакомый писатель два года пробивался в областной журнал. Ему не отказывали, но тянули, тянули, пока он сам не оставил эту затею. И это при том, что у него были прекрасные рецензии знаменитых писателей на его детские произведения, и по телевизору постоянно говорили о дефиците современных книг для детей. Редакторы деньги вымогали? Он им прекрасный материал принес и еще приплачивать должен? – спросила Аня загрустившую Лену.

– Не знаю. Я могу говорить только о том, что на собственном опыте испытала. А тут с чужих слов… – сонным голосом ответила та.

– Движущей силой человека является его собственное «я», его внутренний моральный кодекс. А он у всех разный, – вздохнула Жанна.

– Тогда зачем нам нужны эти «слуги народа»? – рассердилась Аня. – Нам там, в верхах, среди них не выжить. Мы слишком открытые и прямолинейные. Не умеющие и не желающие подлаживаться под руководство долго там не держатся. Если руководитель считает свое мнение единственно правильным, а подчиненный выскажет свое, то сразу слетит с должности. У них так… Оттого‑то и твориться у нас такое… Собственно, везде так…

– Оттого‑то и нет среди нас чиновников. Они, талантливо лавирующие ради собственной пользы, помочь не помогут, а нагадить – всегда пожалуйста… А их у нас принято причислять к элите. Еще Петр Первый с ними воевал. И не только он, – сказала Жанна.

– В кунсткамеру их всех! – рассмеялась Инна.

– Не поняла.

– Если души уродливые.

– …Какая же структура власти без чиновников и бюрократов? – растерялась Аня. – Не вижу повода для смеха.

– Причем здесь чиновники? Информацию о писателях им преподносит председатель писательской организации. И если он лгун и воду мутит…

– Жанна, а он не чиновник, что ли? Своя рука владыка. Больше не видать твоему однокласснику премий, как собственных ушей. Зажмет, не простит малейшей победы над собой. Головой ручаюсь. Если не сам, так преемникам подскажет, – сказала Инна.

– Не подставляйся под нож. Побереги свою буйную головушку, она у тебя одна, – сказала Аня. – Когда‑нибудь и Жанниному знакомому воздастся по заслугам.

– На том свете? Ну, если только Всевышний сподобится помочь. Надо было этому поэту доказывать свою лояльность руководству. В жизни либо так, либо никак. Се-ля-ви, – усмехнулась Инна.

– Прогибаться? Взятки давать?!.. Да ну тебя с твоими шуточками, – взъерошилась Жанна. – Я будто вижу перед собой вдохновенное лицо своего знакомого. В глазах блестят гордые, гневные слезы!..

– Переступил бы через себя и победил… Помнишь Пушкинское из «Капитанской дочки»: «Поцелуй злодею ручку»? – насмешливо спросила Инна. – Будь у меня достойные произведения, я согласилась бы унизиться ради того, чтобы меня читали. Мы все равно каждый день внутри себя распинаем Христа, походя, по мелочам, а тут такая польза!

– Дразнишь, издеваешься, решила добавить сарказма? Может, и умный совет, но не для всех приемлемый. Говорят, для того, чтобы реализоваться, надо иметь смелость, совесть и свободу. Теория! Этого не достаточно, если участвуешь в гонке амбиций и тщеславий, – вздохнула Жанна.

– Не все еще сплетни пересказали? – тихо, но четко произнесла Лена.

– Всё плохое выложили о своих невезучих знакомых писателях и чиновниках? Иссякли? Делаю вывод: у остальных всё в полном порядке. Да… писательская организация – насильственное объединение, но оно необходимо для радости, для роскоши пиршества интеллектуального общения! Ничем не заменить этого кайфа. – Инна закатила глаза то ли мечтательно, то ли презрительно.

– Если есть эта среда. А то ведь у них, в основном, каждый сам по себе, – сказала Жанна.

– Погоди, почему насильственное? Насколько я знаю, многие туда рвутся, да не все попадают! – взорвалась непониманием Аня.

Наступила никем не нарушаемая минута осмысления спора. И это вдруг наступившее затишье почему‑то окончательно разбудило Лену и заставило открыть глаза.

Инна пробурчала насмешливо:

– Какая неожиданно алчная тишина!

Лена ответила ей напряженным выражением лица.

– …Что ты всё на чиновников валишь! Такое у нас случается на всех уровнях жизни. Я говорю с полной ответственностью за свои слова. Даже самый маленький начальничек старается оскорбить или использовать подчиненного себе во благо. Зная его зависимость от себя и следующую из неё беззащитность и свою безнаказанность, и накричит, и унизит. А попытаешься защититься – нагадит, так сказать, «не отходя от кассы», – поделилась Аня с Жанной пережитым. – Как‑то стою я в очереди за справкой и с соседом беседую. Жалуюсь ему о том, что в конторе ЖКХ не было толчеи, а со мной все равно, видно уже по привычке, грубо и неуважительно разговаривали. А сосед мне в ответ, мол, не хотят работать. Эти последние слова услышала проходившая мимо сотрудница-милиционер из комнаты, где мы должны были получать свои справки.

Я сразу заволновалась и говорю знакомому, что если эта девушка мнительная и примет ваши слова на свой счет, то не видать нам сегодня справок. В лучшем случае продержат здесь под дверью до конца рабочего дня. Мужчина давай возражать, утверждать, что я предвзята. А в результате всё произошло по‑моему: вышли мы из кабинета за пять минут до его закрытия. Простояли в узком душном, до отказа набитом людьми коридоре, где не было ни одного стула целый день. Мы боялись отойти от двери, в надежде, что вот-вот вызовут. Ведь если бы нас не оказалось рядом, то пришлось бы заново занимать очередь. Представляешь, целый рабочий день! И это при том, что зайти я должна была третьей.

Вошла. Все четыре сотрудницы – офицеры милиции. На лицах – торжество вызывающе наглого порока и удовольствия. Их не волновало, что перед ними пожилая женщина с батиком и что в ее документах, которые лежали перед ними, черным по белому обозначено: инвалид второй группы по заболеваниям сердца и позвоночника.

– С таким, как у тебя видом, место в автобусе тебе всегда готовы уступать все пассажиры, включая водителя, – не могла не проехаться Инна. Но сказала она это как‑то мягко, без желания обидеть.

– В голове всплыли строчки из текста, прочитанного от скуки тут же в коридоре на одном из стендов: «Закон осуществляет уважительное отношение к личности и предназначен для поддержания устойчивого равновесия в обществе… Закон – это ограничение произвола…»

Когда знакомый вывел меня на улицу, со мной случилась истерика. Лекарство у меня было, и все же пришлось вызвать такси. Сил добираться домой на автобусе у меня не было. Позвоночник «дрожал и стрелял», несмотря на то, что я была в корсете, перед глазами плыли цветные круги. Я не могла удерживать вертикального положения тела… Не пойми меня превратно, я не жалуюсь, но подобное со мной случается чуть ли не ежедневно, стоит только выйти за порог своей квартиры.

В голосе Ани звучали панические и пессимистические нотки. Она глубоко вздохнула, но слезу не сдержала. (Прежде такого за ней не водилось.) По-детски смахнула ее кулачком и устремила взгляд в потолок. Что она там искала? Способы добиваться справедливости или просто глубоко вдыхала запах бережливой нищеты квартиры Киры? Может, вспоминала неподдающуюся описанию бедность некоторых знакомых ей семей, разорившихся после дефолта девяноста восьмого года и оставшихся без работы по причине неперспективного возраста? А может…

– Со мной редко такое случается, – сказала Инна.

– У тебя на лице написано: «Не трогать!», – усмехнулась Жанна.

– Аня, я больше не могу выслушивать твои жалобы! Приведи хоть один положительный пример, – попросила Инна.

– Пожалуйста. По рассеянности в ближайшем магазине я иногда забываю взять сдачу, так мне возвращают! Сочувствуют моему склерозу. Но и я никогда не пользуюсь их ошибкой, даже когда чувствую, что некоторые из кассиров, пытаясь выгадать копейки, передают мне рубли и сотни. Я не способна наказать даже хапуг, – с непроизвольной прямотой ребенка сказала Аня.

– А я всегда помню «что» и «где», но иногда забываю «когда» происходило событие, – сказала Жанна, просто чтобы поучаствовать в разговоре.

*

– …Лена, я наступила на твою любимую мозоль? Дружно объединиться и мощным фронтом двинуться против единственной среди них женщины? – спросила Инна.

– Случалось уже такое, – усмехнулась Лена, вспомнив заводские «хоровые мелодии» из своей молодости, когда она от бессилия перед засильем мужского шовинизма, проклинала все на свете. – Большинство часто сплачивается и ополчается против индивидуально мыслящего человека, агрессивно стремится навязать свое мнение, чтобы не дать возможность выразить себя. Поэтому и в моих произведениях часто звучала тревога по этому поводу. Но теперь я пишу несколько об ином…

Инна перебила подругу:

– «Гуртом кого хошь побить можно». Меня еще в детстве поражало стремление ребят к скученности. Я удивлялась отношениям между не самой лучшей частью наших мальчишек. Слабаки подчинялись наглому главарю и люто ненавидели самостоятельных одиночек, не желающих к ним примыкать. И став взрослыми, они продолжают играть по тем же правилам. Это их «разумный» способ выживания? И почему эти группы сколачиваются по своим низшим проявлениям, а не высшим? Почему руководствуются не самыми лучшими чувствами?

– Немного помолчи, – попросила Лена. – Я обессилела настолько, что внешние впечатления уже не проникают в мою голову.

«У меня сложилось впечатление, что не по причине гонора Лена молчалива, а от усталости. И полнота у нее какая‑то нездоровая. Бледность и синюшность кожи тоже ей не в плюс. Пора заканчивать с дебатами», – подумала Аня.

– Послушай, Лена, в интернете я недавно вылавливала кадры о писателях. Смотрю, ты со стендом рядом стоишь. Над твоими книгами плакат: «Лучшая книга прозы». Кость кинули? – тихо спросила Инна.

– Не надо… Но ты во многом права. По идеологическим причинам меня никогда не преследовали, в черный список не заносили, никто не мешал мне работать, а вот отдельные личности… Только в юности, и то живущим легко и беззаботно, кажется, что все их любят, и они всех любят. Я не из «блатных», и дорогу к успеху мне не пролагали и розовыми лепестками не выстилали… И ничего, прорывалась.

– Может, нам с горя и с обиды на весь мир валокординчику принять? Быстрее заснем, – пошутила Инна, пытаясь сгладить впечатление от своего бестактного вопроса. – Гляди Анюта-егоза и без лекарства сомлела, носом подушку клюет. И нам пора на боковую.

«Лена только делает вид, что тема ей ужасно надоела, на самом же деле она очень хочет продолжить. Я это чувствую. Тоже поддалась стихийному вихрю эпидемии откровенности? Ей требуется выговориться? Но как тяжело говорит, будто не языком, а жерновами ворочает. И задыхается. Подожду, пока сама начнет исповедоваться», – решила Инна.

Она не ошиблась. Прошло совсем немного времени, и Лена заговорила:

– Как‑то принесла на собрание очередную книгу. Несколько присутствовавших при этом писателей, взглянув на нее, мгновенно почернели лицами. И даже полных ненависти и зависти глаз не успели отвести. В первый момент не поверила себе. Раньше я считала это книжное выражение удачной метафорой. Грустно и обидно стало. На что размениваются? А я совсем недавно искренне радовалась их успехам.

– Они не вносили тебя в список конкурентов на премию, а ты сюрприз им преподнесла, планы нарушила. Такие личности, как правило, соревнуются в основном в том, кто кого больше дерьмом замажет. А может, ты внешние признаки приняла за их суть? – пустилась на выручку писателей Инна.

– Если бы. В общем, не со всеми складываются у меня добрые, искренние отношения в писательской организации.

– Может быть потому, что ее костяк – мужчины?

– Не думаю.

– Но ты все равно преодолела неприятие мира и открылась ему! У человека нет врагов, если он полнейшая бездарность. Раз тебе плюют в спину, значит, ты впереди. Творческий человек жив, пока о нем говорят, пусть даже не совсем положительные или вообще нелицеприятные вещи, – по‑своему своеобразно успокоила Лену Инна. – А премии быстро посыпались? «Большая книга» – ни больше, ни меньше или «Буккер»? – пошутила она, пытаясь скрыть разочарование от знакомства с очередным творческим коллективом.

– Наивный вопрос после ознакомления с атмосферой в организации. Мне до них «семь лет до небес и всё лесом». Я и местной могу не дождаться. Но я ни о прижизненных почестях, ни о наградах не хлопочу. Главное, чтобы мои книги читали.

– И все же… «…молчанье, как крик» обиды? Не кисни, мать. Твори молитву и жди. Я слышала по телеку, как писатель Поляков говорил, что авторы, получающие «Русского Буккера» не имеют читательской аудитории. Оно и понятно. На Тарковского мало народу ходит, а на лабуду – много.

– Эти премии высвечивают новые яркие имена. Но путь к ним долог. Они для молодых. Сначала я вообще премиями не интересовалась. Моя основная работа в университете и еще в НИИ. Там все мои приоритеты и предпочтения. Но когда мою фамилию выдвинули сразу несколько организаций, я ввязалась в эту историю, правда, ни на что не надеясь, да, собственно, и не особенно претендуя. И проиграла.

– Да ладно тебе, ты талантливая, пишешь смело, необычно. Ты не можешь быть на третьей позиции ни как женщина, ни как ученый, ни как личность. А что, дружно шельмуют и порочит? Видно, некоторые твои конкуренты со словом «порядочность» не знакомились.

– В школе не проходили, – усмехнулась Лена. – Нет, такие дела молчком проворачивают.

– Главное, чтобы госструктуры были к тебе безразличны. И это лучшее, что они сделали бы для тебя, чтобы ты могла реализоваться, – рассмеялась Инна. – Сейчас время выскочек, у которых за внешним блеском – пустота. Говорят, излишняя скромность – путь к забвению. Может, стоит локтями и зубами поработать?

– Лучше головой, – уточнила Лена.

– И никакая гаденькая страстишка не шевельнулась в тебе? Не возникло искушение отомстить, «зарезать» кого‑то на конкурсе. Не заразили? Не могу себе представить ничего более увлекательного.

– Всё шутишь, – покачала головой Лена. – Злые дела, как ошметки грязи… Не по мне они.

– Они не отпечатки времени на древних вулканических отложениях, а артефакты, следы грубых сапог в застывшем растворе цемента. Или на берегу разбушевавшегося моря? – Инна грустно иронизировала.

– И почему так много плохих людей в творческой среде? – сонно вскинулась Аня.

– Потому что искусство – особая форма постижения бытия, – рассмеялась Инна. – Аня, посоветуй своему невезучему знакомому писателю не думать о себе слишком серьезно, тогда ему легче будет воспринимать отказы из журналов. В жизни надо быть готовым и к взлетам, и к падениям.

– Плохих людей там не больше, чем в любой другой профессии. Просто творческие люди всегда на виду. Все всё о них знают, – ответила Лена на вопрос Ани.

– Ты имеешь в виду сплетни? – хихикнула Жанна.

– Сплетни тоже надо заслужить, – грустно пошутила Лена.

– За этим «добром» дело не станет! – неожиданно взъерепенилась Инна.

– Чего вздыбилась? Завод вспомнила? – тихо спросила ее Лена.

– А мне Лариса писала, что администрация города и области помогает ей в издании и распространении книг. И еще депутаты. Не все, конечно. Кое-кто из записанных на обложках книг обманул ее. Но в основном ей сопутствует удача. И в писательской среде у них подлинная дружеская коллегиальность, какая существует во многих периферийных городах. И все же книги они, по большей части, тоже издают за свой счет, – поделилась своими познаниями Аня.

– Капитализм, – многозначительно изрекла Жанна по поводу обманов.

– А невольное, так скажем, интеллектуальное соперничество всегда будет присутствовать. Это стимул к развитию, – сказала Лена.

Инна вдруг тяжело перевалилась на правый бок, скорчилась от боли и застонала. Лена испугалась, обжигающе острая боль пронзила ее сердце.

– Где болит? Чем помочь?

Она наклонилась над Инной, чуть подалась вперед, локтем опершись о ее подушку, словно приготовилась отразить любое нападение болезни на подругу.

– Ерунда. Позавчера шла с рынка, навьюченная сумками, вот моя позвоночная грыжа и «возмущается» тем, что я ее перегрузила. В преддверье праздника в гости племянников с детьми жду. Подарков им накупила. Ты же знаешь, Новый год – день всемирной надежды на новое счастье, вот и соблюдаю ритуалы. В известном смысле мы все сдвинуты на этом. Не могу простить себе глупости. Могла же дважды в магазин сходить. А теперь вот еще и сердце то спотыкается, то вскачь несется. Паршиво мне. Ладно, на время забудем, что мы бываем дураками, а вспомним, что мы добрые и хлопотливые, – преодолевая боль, пошутила Инна. И вдруг рассмеялась:

– Я вспомнила, как твои друзья повезли нас за грибами на новое место. Я там впервые увидела опят с «ногами» длиной в полтора метра. Они прорастали сквозь толщи слежавшегося, полусгнившего валежника, когда‑то собранного лесниками в огромные вороха. Я в диком восторге носилась от кучи к куче и тут заметила тебя, сидящую на пне и горько льющую слезы. Я поняла, что у тебя сердечко прихватило. Лекарство сую. А ты говоришь: «Вокруг опята, опята, опята… а я не могу их собрать». Я психанула: «Удовольствия лишилась! Тебе о себе надо думать, а ты о грибах!»

Лена успокоилась, и с ласковой заботливостью прижала к себе подругу. И вдруг вздрогнула, будто в открытую рану ей вонзили что‑то острое. Она задрожала как в ознобе, отпустила Инну и заметалась на надувном матрасе, служившем ей пастелью. Потом стиснула виски ладонями и застонала.

– Внезапные головные боли? Спазмы сосудов мозга? Аневризма? – поставила диагноз Инна, вглядевшись в помертвевшее, мгновенно заострившееся лицо подруги и в запавшие глаза, обведенные черными кругами. – И часто?

– Нет. Сейчас пройдет, – сдавленно прошептала Лена и натянуто улыбнулась. Но на лице изобразилась страдальческая гримаса и потекли неконтролируемые слезы.

Инна поняла, что означал этот неожиданный приступ, и не сдержала волнения. Она сначала дрожащей ладонью согнала ручейки слез со щек Лены, потом заботливо вытерла ей лицо краем простыни и жалостливо прошептала: «Тебе больно, очень больно?»

«Да, – пробормотала Лена, думая уже не о коликах в голове, а о спазмах в сердце, перетянувших ей грудь тугими жгутами. – У меня последнее время участились приступы замирания, как бы временного оледенения. Как у Гоголя, помнишь?

Лена относилась к категории людей способных сердцем улавливать даже малейшие, далекие тревожные сигналы от близких и дорогих ей людей, а за такую чувствительность приходилось расплачиваться здоровьем. И, тем не менее, она нашла в себе силы пошутить:

– Отвернулся от меня мой ангел-хранитель, устал меня спасать. Но если сегодня выживу, протяну до ста лет.

– Не программируй себя на плохое, – попросила Инна.

*

Лена устала от собственной боли, от волнения за Инну и от долгого диспута подруг, поэтому по‑настоящему заснуть ей так и не удалось. Глаза ломило, в голове стоял туман. До нее, как через ватную подушку, долетали обрывки тихого разговора Инны и Ани.

– …Еще хуже, когда некоторые толстосумы считают, что имеют право диктовать творческим людям. Отсюда бесконечные сериалы о бандитах… И тогда мы чувствуем в сценариях нехватку интеллектуальных героев, масштабных тем, высоких чувств… Приносят авторы продюсерам приличные произведения, а им говорят: не формат. Писатели должны стремиться к совершенству на своих условиях.

– Всякое-разное бывает. Надо искать талантливых продюсеров, иначе в кино будут командовать вкусовые предпочтения посредственностей, ориентированных на заработок.

– Бороться? Но тут другая проблема возникает: «Как в таком жестоком мире суметь сохранить свое доброе имя, свою репутацию?

– Лене, наверное, хочется, чтобы по ее книгам снимали фильмы? Хотя бы по детским.

– Сейчас мало хороших сценаристов. Да и сценарий – только повод, чтобы режиссер мог выстроить свою картину, так как он ее видит. Ему не интересно следовать сюжету. Он придумывает то, чем можно завлечь и удивить зрителя. Это музыканты обязаны исполнять ноты, написанные композитором, – сказала Инна. – Не стоит Лене заморачиваться по поводу фильмов и время понапрасну тратить. Пусть новое пишет.

– Только в музыке творческие люди могут быть стопроцентно самими собой… И то не всегда. Случалось, что и их прикрывали. Джаз, даже танго… – кинулась в рассуждения Аня. – Но при Советах власть и обслуживающие ее писатели стремилась восхвалять порядочность. А мы их поругивали. Нам этого было мало. Мы восхищались ими, только когда они писали «неудобную» для руководства правду.

– …Кажущийся весомым предлог можно высосать из пальца? – не поверила Аня.

– Ему об этом без обиняков, прямо сказали, – ответила Жанна

Голос Ани продолжал хранить неверие и непонимание:

– Неприятие? Не может быть такого.

– Мне один наш писатель жаловался, что сказал одну единственную фразу, неугодную главному редактору местного журнала и навсегда стал ему врагом. Не печатает он его, точно журнал личная вотчина, – рассказала Жанна. – И ведь не хотел цеплять редактора, случайно слово вырвалось, автоматически, по причине заводного темперамента.

– Надо же было так исхитриться! Вот и получил удар ниже пояса, – начала было шутить Инна.

– Они заспорили. Он был прав. Только теперь до конца жизни путь ему в этот журнал закрыт. Редактор‑то молодой и злопамятный. И ничего тут не поделаешь. Это называется человеческий фактор. Всюду он как гвоздь в ботинке. Пытался писатель наладить отношения, да куда там!

– «Но наладили» его, – посочувствовала невезучему автору Инна. – А как же правление, редколлегия, компетентный Совет, коллегиальность решений? Могут же наложить эпиталаму.

– Всё решает редактор. Остальные формально числятся. Мой знакомый как‑то, шутя, сказал ему: «Я скоро умру, и вам будет стыдно за то, что меня зажимали. Я к вам ночью в снах буду являться». Чудак. А другому писателю завистливая женщина дорогу перекрыла. Уж не знаю, как ей удалось договориться с редактором. Может, оговором. Самый доступный способ.

– Один сложный случай мусолите, мурыжите… Жилы рвете, чтобы доказать, что все у нас плохо на писательской ниве? А хорошие примеры у вас есть? – Сквозь внешне небрежное звучание вопроса в голосе Лены проступила особого рода только ей характерная не обидная строгость.

– Делятся люди, как правило, плохим и грустным, тем более что и на самом деле проблем у всех хватает. Нет, я понимаю, взлеты и падения, горести и радости – это и есть жизнь любого человека. И все свои подвиги люди совершают во имя любви и справедливости. Но все же… – резонно заметила Аня. И тут же случай припомнила, но несколько из иной области писательских забот:

– Моя знакомая – детский писатель – за личные деньги рассылает свои книги по детдомам и детским специализированным больницам. И вот недавно с нею произошел пренеприятнейший случай. Отправила она посылку в город, где родилась и провела ранние детские годы. Ждет-пождет, а уведомление о получении подарка не приходит. И вдруг через месяц приносят ей извещение на возврат. Взяла она тележку (семнадцать килограммов – не шутка!) и пошла на почту. Видит, посылка уже вскрывалась, но значения этому не придала. Может, так положено. А дома обнаружила на дне ящика свое смятое уведомление и документ на посылку. Выяснять, добиваться правды у этой пожилой и очень больной женщины сил не было. Она только расплакалась от обиды. «Какой же злокозненный человечишко работает на той почте! Почему не пожелал, чтобы детдомовские дети получили прекрасно оформленные, добрые книги?.. Бог ей судья», – говорила она мне печально.

Я ее успокоила, предположив, что та тетка, наверное, немного «ку-ку». Нормальный человек так не поступит.

И Жанна рассказала свою историю.

– А сколько вроде бы безвредных, но безразличных людей встречается на пути каждого человека! Моя знакомая тоже через типографию за свои кровные рассылала книги во все регионы страны. Потом решила позвонить в некоторые больницы и детдома. Но ей ответили, что слыхом не слыхивали о таком авторе. И теперь она голову ломает: то ли типография не разослала книги по адресам, полученным из министерства образования, то ли на местах, в отделах науки и культуры областей не удосужились доставить и раздать книги по библиотекам? Может, лежат они мертвым грузом где‑нибудь на складах, пока их не спишут как макулатуру. Она грешит на типографию. Но концов теперь не найти. Руководство там сменилось.

– Рита нашла в интернете адреса режиссера Грамматикова и актрисы Чулпан Хаматовой и послала им свои книги. Решила наладить с ними связь и поучаствовать в их благотворительных акциях. Хотела помочь больным детям. Но книги вернулись назад. Наверное, адреса изменились, а новую информацию на сайт, кто‑то безответственный, забыл разместить. Может, из головы, как у меня бывает, вылетело, – вздохнула Аня.

– Анютка, не нервничай, береги себя. Я тебе как нерелигиозный человек нерелигиозному желаю: «Дай Бог тебе здоровья на долгие годы работы с детьми», – под впечатлением предыдущего разговора не столько полушутя, сколько серьезно сказала Инна.

А Лене свой неприятный случай припомнился. «Отослала я несколько посылок со своими книгами в детдома и библиотеки Дальнего Востока и Сибири, а одну в Севастополь отправила. Андрей родом из этого города. И вдруг с юга пришел возврат по причине нарушения упаковки. В акте было написано, что вес посылки уменьшился на семьдесят грамм. «За счет чего, если всё на месте? Не могли толстые, большого форматы книги «высыпаться» из поврежденного уголка посылки, не конфеты или еще какая‑нибудь мелочь». Не так обидно было бы, если бы только о нарушении упаковки сообщили, а то ведь соврали… Фамилии работниц почты врезались в память. Аллах им судья. Не поленились акт прислать о ложной потере веса. Не получили дети книг. По карте от почты до библиотеки двадцать метров, а до моего города тысяча километров. И за возврат пришлось заплатить. Почта теперь бешеные цены за пересылку заламывает. Дешевле самой на поезде довезти. Но нет такой возможности. А почему я должна платить за возврат, если кто‑то нарушил упаковку? Почта приняла посылку в целости-сохранности, значит, обязана ее доставить. Получается, им выгодно возвращать?»

Лене взгрустнулось: «У любого человека найдется в «заначке» один-два неприятных случая из собственной жизни: обманули, предали. И что? На стену лезть от обиды? Каждый имеет право на ошибку. И от глупости людской никто не застрахован. Делаешь выводы и дальше живешь». Непроизвольно в ее памяти всплыли слова Джакомо Казановы из его романа-пятитомника «История моей жизни», которым он одержал победу над смертью, снискав себе бессмертную славу, и который стал венцом его жизни: «Бог отказывает в помощи тем, кто достиг определенного возраста. Он заставляет надеяться на себя и свои способности». Мол, знай, что Бог – спасительный парашют – есть, но пользоваться им не рекомендуется.

«Старею, – посмеялась над собой Лена. – И все‑таки несмотря ни на что, мне больше везет на хороших людей!» – успокоила она себя.

До чувствительного слуха Лены снова стали долетать лоскутные обрывки разговоров подруг, но сквозь пелену полусна она никак не могла вникнуть в них полностью.

– …Пробиваются только талантливые… стервы и стервецы… А признания всем хочется.

– И врачу, и учителю, и слесарю, – легко согласилась Аня. – Вдохновение и неодолимая страсть к поиску требуется и ученому, и повару. Любой творческий труд есть акт созидания и имеет один источник – способность видеть, чувствовать, создавать и связывать воедино то, о чем люди не знали ранее.

Жанна вздохнула:

– Хорошо блатным. Раз слышу по телеку, как артист хвалится: «Я из глубинки, родители из простых, деревенских, ни с кем из великих не состою в родстве». Потом выясняется, что он внук такого‑то и такой‑то… очень известных, а в деревню его родителей на время эвакуации война занесла… Ну, ладно, если талантливый, а то ведь часто природа отдыхает на потомках.

– А мне вот сейчас подумалось: знаменитые родители зарабатывают славу, а их дети ею пользуются, – сказала Аня.

– А некоторые ее сохраняют и увековечивают. Тоже какая‑то польза, – заметила Инна. – Аня, как твой круг друзей, знакомых и коллег пересекается с писательским? Он их включает? Он так широк и разнообразен? – желая прекратить болезненный, бесполезный, бесконечный разговор, спросила Жанна.

– Мой личный круг – небольшой. Из него уже навечно выпал десяток лучших друзей. Иные переменились или в другие компании влились… Но я активно в наш детдом приглашаю представителей культурной интеллигенции.

– Чем ты их к себе заманиваешь? Как удается заполучить? Чем расплачиваешься? Комплиментами? Это, конечно, лучше, чем ничего, Они же продляют жизнь! Ах да, совсем забыла! Ты же пишешь с детьми рецензии на книжки детских и особенно подростковых писателей. Наслышана. У тебя к этому делу пристрастие. Говорят, иногда неплохо получается, особенно если ты в ударе. И природный вкус есть. Он у тебя от земли, от сохи… от печки?