Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 47 страниц)

«Что делает с людьми бессонница! От усталости они становятся придирчивыми, раздражительными, необъективными, неадекватными. Правы наши предки утверждая, что утро вечера мудренее», – вздохнула Лена, ожесточенно растирая шею и виски.

– Выстрелы наугад редко достигают цели. В желании быть оригинальной ты далеко выходишь за рамки общепринятых понятий… и явно не возвышаешься над пошлостью и грубостью, – осадила Инну Жанна, посчитав свои предыдущие слова недостаточными.

– И бестактностью? – беззаботно спросила Инна. А сама подумала: «Хорошо тебе, умеешь сама с собой ладить».

«Сообразительная», – оценила Лена попытку подруги нейтрализовать неловкость, переведя грубость в плоскость самоиронии и самобичевания.

– Ой, сейчас развеселюсь… и расхохочусь… до поросячьего визга, – фыркнула Жанна. – Инна, я вижу, ты с некоторым пренебрежением относишься к людям, работающим в области культуры. Ты тружеников науки ставишь выше? У гуманитариев своя логика. Они оперируют образами и красками. Их не волнуют величины, выражаемые в ньютонах, амперах или веберах. Но не только у писателей, и у научных работников метафорический, нелинейный способ мышления и высокая степень символизации языка.

– Насчет метафоричности ты, что‑то путаешь, подруга. – Последнее слово в устах Инны прозвучало насмешливо.

– Да уж точно, не арифмометр у них в голове, – не уступила ей Жанна.

– Как же, только «книги Природы пишутся языком математики», а остальные литературным! – не утерпела насмешливо заметить Инна.

«У девчонок до сих пор в ходу наши студенческие фразы и шутки. Они въелись им в душу, проникли в кровь. Ностальгируют по юным годам», – подумала Лена.

– Науку и искусство нельзя разделять. Это всё мир познания. Ученый на практике старается доказать то, что считает возможным, а искусство через чувства материализует идеи. Искусство не доказывает, а показывает. Существует мир психической и физической реальности. Человек живет в мире представлений, но он не может существовать без физического мира. Ничего не поделаешь, всем кушать хочется. И тут дуализм, – как лодку на рыбалке заякорила тему Аня.

– Лена, что служит для тебя толчком, триггером, спусковым механизмом и катализатором для включения вдохновения?

– Что угодно. Какая‑то неожиданная, особенная встреча. Даже перемена погоды. – Лена улыбнулась. – Если меня вдохновила картина какого‑то художника, это совсем не значит, что я тут же начну писать о ее достоинствах или вообще об искусстве. Я напишу о том, к чему на тот момент устремится моя непредсказуемая мысль.

«Не любит Лена – не в пример Инке – заниматься словоблудием. Выстраивает выверенные законченные фразы, после которых не о чем больше спрашивать», – мысленно похвалила ее Аня.

А Инна перенаправила разговор совсем уж в неожиданную плоскость:

– Рита как‑то пожаловалась мне: «Подписала я одному молодому человеку, который умел организовывать молодежь на полезные общественные дела, свою книгу нестандартно, мол, вы из тех, кто способен вдохновить – что‑то в этом духе, – так среди его знакомых пошли сплетни, будто я в него влюбилась. А он вдвое младше и вообще… Извращенцы! Причем здесь любовь? Вдохновить может даже чей‑то грязный поступок или увядшая роза на пыльной дороге».

«Совсем некстати влезла. Инна своей приземленностью кого угодно сбросит с Олимпа», – рассердилась Жанна.

Последовала длительная пауза. О чем думали эти четверо?

9

– …Ты утверждаешь, что Ритины воспоминания не содержат динамики, в них нет линии развития сюжета и нарастания напряжения, нет ощущения времени, все монотонно, отсутствует кульминация. Нет строгой структуры произведения. Тогда чем она заинтересовывает читателей: особым языком и умными мыслями? – обратилась Аня к Инне. – А мне кажется, динамика есть. Во всем произведении сюжетного движения почти не чувствуется, но в каждой главе оно присутствует и достаточно стремительное. Оно у нее внутреннее, а не внешнее. Я бы назвала его локальным, эмоциональным. У нее получаются этакие маленькие живые сюжетные островки… И в них я тоже вижу ее особенность как писателя. Совсем необязательно насыщать свои рассказы изменяющимися во времени событиями. Одному автору важно рассказать захватывающую историю, «запечатлеть время», другому – показать глубину развития чувства или какой‑то мысли.

– В каждом рассказе динамика и экспрессия обязаны присутствовать, – возразила Инна. – Любое произведение выстраивается по определенным законам. Должен быть хорошо сделанный текст с жестким каркасом сюжета, необходимы завязки, развязки, повороты, концовка. Говорят, если нет «точки» в конце романа – нет и произведения. От чего Рита отталкивается, на что опирается?

– Это в общепринятом, привычном смысле. Для романов. А у Риты воспоминания. Они же как поток сознания… К тому же они с подробным глубоким осмыслением. В произведении несколько основных линий развития отношений и судеб главных героев и много параллельных. Это живая, дышащая конструкция. Рита не цепляется за опыт других авторов, не залезает на чужую писательскую территорию, работает в своей, несколько иной манере. Может, она расширила рамки или изобрела вовсе что‑то новое, – не согласилась Аня. – Почему от книги, в которой по твоему мнению якобы ничего не происходит, столь удивительно сильное впечатление? Значит, кипит в ней жизнь!

– Ну да, Рита такая одна – единственная, неповторимая… Любопытная стратегия… – не удовлетворилась объяснением Инна, но спорить не стала, не нашла весомых аргументов. А Аня осталась довольна. Ей показалось, что она сумела внушить Инне свое мнение, поэтому продолжила рассказ:

– Рита мне близка вдумчивостью. У нее другой, непривычный мир, и вроде бы натуралистичный, но в то же время не всем понятный. Изучая человеческую суть, Рита расшевеливает читателей и заставляет работать в их головах другие отделы подкорки. Ее книги нельзя читать на бегу. Надо глубоко погружаться в ее мысли, и с ними совершать путешествие внутрь себя.

Рита говорила мне: «Вдохновение – некая область, в которую я ухожу из обыкновенной жизни. Подступает волнение, предшествующее творческому всплеску, в голове что‑то рождается не по правилам… Не описать блаженства, когда тороплюсь, боюсь не успеть записать мысли. Внутри все дрожит и вибрирует, я задыхаюсь, захлебываюсь чувствами и страшусь растерять это счастье. Я испытываю такой полет, такой отрыв от всего земного! Все вокруг исчезает: только я и мои строки… пока не иссякнет их лавина. Творческий процесс – это озарение. И все равно ни дня без строчки. Пишу я быстро, но редактирование – процесс трудный и долгий. Может быть, мужчины пишут иначе? Не знаю, я не спрашивала».

«Рита, Лена, и даже Алла пишут одинаково, только под влиянием вдохновения. И даже Лариса Васильева, автор «Кремлевских жен», о которой мне рассказывала Лариса из Липецка. А женщинам, авторам фантастики и детективов оно требуется?» – задала себе вопрос Инна.

– Чайковский говорил, что надо вставать и идти работать, а вдохновение придет, – сказала Жанна.

– И у Риты принцип: ни дня без строчки. Если не пишется, она строго и сухо редактирует свои тексты.

«И в этом они с Леной схожи», – для себя решила Инна.

– Понятно, без вдохновения и приличного борща не сварганить. Любое вдохновение из области чуда. Оно, как и любовь – великая тайна. Лена, а как у тебя насчет памяти и состояния приподнятости после плоть пожирающего пламени «химий»? – наклонившись к самому лицу подруги, тихо спросила Инна.

– Память очень ухудшилась. Все, что знала до болезни – при мне, все лекции помню наизусть, а вот изучить что‑то новое теперь требует огромного труда. Подумываю оставить работу. Но странное явление: когда приходит вдохновение – нет никаких препятствий для памяти. Она как бы временно улучшается. Строки летят легко и свободно, как в детстве. Только раньше у меня было состояние непрекращающегося эмоционального накала, а теперь оно редкий и будто мимолетный гость. Его уже не назовешь неиссякаемым, и оно не оставляет после себя иллюзии особого лучезарного света и просветления. И это не радует. Для меня в творчестве вдохновение первично, а рациональная мыслительная деятельность вторична. Теперь мои единственные источники вдохновения – природа и музыка, – сказала Лена. – Я стала носить с собой бумагу и ручку, чтобы не терять эти счастливые моменты.

– И каждый твой чистый лист бумаги потенциально может оказаться частью талантливого произведения! – пафосно, но шутливо произнесла Инна.

Но Лена отреагировала серьезно:

– Если бы в моей жизни не было ничего, кроме моих детей и моих книг для подростков, я бы все равно считала свою жизнь состоявшейся, а себя счастливой.

«Лена смертельно уставшая, но удивительно счастливая?» – подумала Инна, вглядываясь в бесконечно дорогие черты любимой подруги.

– Когда Рита писала о детстве, в ее голове все время звучала тихая музыка. Рита не умела вынести ее из себя, но она сопровождала ее лучшие поэтические строки, задавала определенный настрой. Прекрасные печальные мысли приходили вместе с яркой или нежной мелодией и с нею же исчезали, – рассказала Аня. – Природа таланта мистическая. Может и правда, Рита чувствует глубже нас, простых смертных, и даже многое предчувствует?

– Кто‑то когда‑нибудь и этот феномен сумеет объяснить, – сказала Инна.

– В книгах Риты я ощущаю поразительное соответствие литературного дара и человечности. Второе доминирует в ее творчестве, что не часто случается, – продолжила восхищаться подругой Аня.

– И, тем не менее, Рита не избегает прямой назидательности. Ей надо изживать в себе этот недостаток, иначе общение с ее героями может стать тягостным, – заметила Инна.

– Есть назидательность? – насторожилась Жанна.

– Еще какая! – подтвердила Инна. – Нельзя прямолинейно учить нравственности, иначе получишь результат противоположный предполагаемому.

– Это не страшно. Не в человеческой природе сразу бежать исполнять чьи‑то советы и рекомендации, – усмехнулась Лена. – Да и как обозначить мораль без нравоучительных слов? Недостаточно трактовать событие правильно, надо еще…

Аня не дослушала Лену и заторопилась преподнести свой взгляд, отличный от Инниного.

– С твоим тезисом можно соглашаться или не соглашаться, но у Риты даже назидательность звучит талантливо. Многим до нее ой как далеко, – заявила Аня, невольно попадая в интонацию Лены.

– Я выскажу свое определенное мнение: решающее слово за читателями, – сказала Инна.

– Разве не за критиками? – удивилась Аня.

– У нас сейчас нет неистовых Белинских, которые могли бы открывать новые таланты или разбивать их в пух и прах. Вернее сказать, зоркий глаз и чутье, может, у кого‑то и остались, но нет приложения их способностям. От того‑то и «поэт в России теперь не больше, чем поэт».

– Тогда за издателями?

– Их только прибыль интересует, – отвергла Инна предположение Ани.

– Значит, все-таки, за читателями. Я не присваиваю себе несвойственные функции, и все же скажу: Рита покоряет меня неуловимой аурой языка, точным осознанием болевых точек времени, четкой мотивацией и страстностью изложения проблем, – с воодушевлением произнесла Аня.

– И плачем по ушедшему времени. И мы успокаиваемся ее отсылками к любимому прошлому: «Как много всего хорошего было в нашей молодости!» – съязвила Инна.

– За этим, как ты считаешь, плачем, стоит огромное страдание, связанное с разрушением страны и идеалов, осознание новых, трудно воспринимаемых истин, непопадание в нужное русло. Рита не стремится разжалобить, но своей правдой вызывает сочувствие. В ее последних книгах серьезный, трагический фон не случаен. Он соответствует времени. Писатель должен смягчать нравы людей и, как Пушкин, пробуждать добрые чувства. И Рита этим занимается, – обосновала Аня свое мнение.

«Должен, должен… Перебивают друг друга, засыпают советами, будто предлагая их, хотят утвердиться в достоверности своих знаний. Страна советов… Любят судить обо всем на свете без серьезных на то причин. И откуда эта неутолимая жажда высказываться? Собственно… иначе как бы люди общались?» – вяло, внутри себя, отреагировала Лена. Выплескивать свои мнения вслух у нее не было ни сил, ни желания.

– Выдающийся писатель Катаев говорил, что главное – духовная красота, та самая, что спасет мир, и душевность героев, а желание улучшить свой стиль и красота слова – флоберизм – на втором месте. Мне кажется, что раньше поэты с возрастом приходили к гениальной простоте, а сейчас наоборот – максимально усложняют свои тексты, считая это величайшим достоинством, – уверенно сказала Аня.

– Главное, важное! Одна знаменитая писательница две строчки уделила беде своего героя и на десяти страницах «выписывала» его квартиру и облака в день его гибели. И что из этого следует? – небрежно фыркнула Инна.

– Где мужчина, рассуждая с холодным носом, может обойтись двумя-тремя фразами, там женщина, бросившись в эмоции, развезет кисель на полкниги. Так? – предположила Жанна.

– Кто‑то должен и эмоции выражать. Мы не деревянные, – возразила Аня.

– …Разумеется, Рита занимается делом ей предназначенным! Но что она нам желает доказать, никто не знает, – снова пикирует Инна, вызывая на спор дремотно настроенных подруг.

– Мало кто понимает, что сильной стороной Ритиных книг для взрослых является сочувствие не отдельным личностям, а всему ходу жизни в целом. Без этого основополагающего фундамента ее книги – просто набор интересных историй. А если еще опустить философские рассуждения, лишить книги углубления в суть, что тогда остается? События и факты можно узнавать из газет. Вот поэтому, чтобы почувствовать вкус и запах эпохи, надо читать хорошую художественную литературу, – осталась принципиальной в своих рассуждениях Аня.

– Типа Ритиных? – Инна приподняла тонкие ниточки своих изящных бровей.

– И ее тоже. Ей удается полностью завладеть вниманием читателей. Чем шире кругозор автора, тем меньше в его произведениях личного, автобиографичного. Это очень ценно. (Шустра, подхватила мнение Лены и выдает за свое?)

– Умело его маскирует, – усмехнулась Инна. – Да, вот еще что я заметила: в последней Ритиной книге главный герой, по сути дела, отсутствует. Он тонет в массе других. Это плохо. По мне так он должен быть один, а остальные ниже, проще, незаметнее. Может, я потерялась в ее образах и закопалась в их чувствах? И потом, ее персонажи совсем не героические. У них одни страдания и переживания.

– В мирное время достойно выносить трудности быта и есть героизм. Много ты видела в своем окружении современных мужчин, умеющих их преодолевать? Как только начинаются в семье проблемы, так и… замелькали их пятки. Отсюда пятьдесят процентов разводов, – заверила подруг Аня.

– А одна треть детей появляется на свет вне брака из‑за того, что фильмы с телеэкранов внушают глупеньким девчонкам: рожайте и тут же найдете себе миллионера? Или эта цифра растет за счет женщин после тридцати, рожающих детей «для себя»? – спросила ее Инна.

– А бывает и того интересней. Жена успешная, а муж в загоне, так он тоже из семьи уходит, из самолюбия, оставляя благоверной всю заботу о детях, – сказала Жанна. – Живет у нас во дворе один такой «несчастный». Когда трезвый – красивый, неглупый мужчина, а как напьется – фу, гадкий алкаш. Обижается, что я с ним без должного уважения разговариваю. «Разве вы сами себе таким нравитесь? – удивляюсь я. – Посмотрите на себя в зеркало. Кем вы стали? Не уважая себя, вы не можете ждать уважения от других». А он злится, матерится. Его сын не хочет признавать отца-пьяницу, от которого ничего кроме тумаков, не видел. И правильно. Отцы должны знать, что для любви к ним детей недостаточен только сам факт их отцовства, любовь надо заслужить, – сказала Жанна. (Она тоже одержима темой семьи и брака?)

– Опять мы отвлеклись на частности. У Риты четкие, колоритные типажи. А любимого героя каждый сам себе выберет по вкусу. Зачем навязывать? – увела Лена подруг от разговора по типу песенки «У попа была собака».

– Ха, Рита доказывает, что культурные люди могут жить рядом дружно и радостно. А сама строго, отрешенно и чуть свысока взирает на все происходящее, будто живет где‑то сбоку, на отдельной планете или в параллельном мире, лишенном бытовой принадлежности, в пространстве, где ее любят, уважают и ценят, что весьма странно с позиции современности. Это никуда не годится. (Лене противоречит?) Надо же самой в жизнь с головой окунаться! Личные ощущения и впечатления – импульс к творчеству. Как же без них? В этом я улавливаю отголоски ее мечтательности и детдомовского идеализма.

– Инна, иди ты к лешему! – взбрыкнула Аня.

– Зовут – иди, посылают – беги, – весело огрызнулась Инна.

– Ни дать ни взять – клоунесса… Не все быстро и органично приживаются в новом мире. Некоторые не могут отречься от прошлого, пытаются приладиться, абстрагируясь от всего мерзкого, – заметила Аня, и, взглянув на своего неуемного и надменного оппонента, подумала недовольно: «Монумент! Непрошибаемая».

«Куда делась Анина нелепая застенчивость?» – удивилась Жанна и предположила:

– Может, Ритина манера – взгляд со стороны, а ее творчество – одна из возможностей сохранить себя как личность.

– И развить, – дополнила ее мысль Аня.

– Избавившись от ада в себе, – продолжила свою мысль Жанна.

– Ух ты ка‑ка-я!

«Инка думает, что в этом месте я должна засмеяться? Фигу ей», – безосновательно разозлилась Жанна.

– Меня удивляет и радует мощный внутренний потенциал, особая природа Ритиной выразительности, причудливая игра образами и фразами, странная сдержанность и плотная содержательность некоторых ее простых наблюдений. Странная, но не бредовая.

«Интересно, Аня понимает смысл ею сказанного или начиталась чужих рецензий?» – задала себе вопрос Жанна.

– История умалчивает о некоторых Ритиных особенностях…

– Инна, прошу тебя, «не включай заумного дурака», – тихо попросила Лена.

«Защитила Риту. Я очарована. Даже ее необщительность значительная, предполагающая симфонию переживаний. Молчит, а сама, между прочим, всё подмечает! Может даже обстоятельно обдумывает набросок будущего рассказа и нас туда включает», – по‑детски порадовалась Аня.

– Отвечать любезностью на любезность? Искать причины людских бед, самой не окунувшись в среду, в обстоятельства? – упорствует Инна. – Ей чужие несчастья интересны? Дети любят веселые книжки и страшные, но обязательно с хорошим концом. Страшное, если оно не скомпенсировано, действует молниеносно. Оно убивает. И взрослые, в большинстве своем, мечтают об удачных судьбах полюбившихся героев, потому что им самим хочется быть счастливыми.

– Несчастья больно задевают. Но о них все равно надо писать, чтобы меньше было в семьях горя. Что еще излишне экстравагантного числиться за Ритой с твоей точки зрения? Вспомнила, что Рита в угловато-ломанной манере изобразила судьбу сумасшедшей? Даже я читала этот рассказ… А как иначе?.. Видно твои собственные жизненные наблюдения не так уж просты и позитивны, – острым жалом крючка издевки подцепила Инну Жанна. – Тебе документальная проза интересней? Сухие строки не так тревожат?

Аня не поняла ее намека.

«У Жанны с Инной одна фраза логично не вытекает из другой. Разнобой в беседе потому, что каждая как бы отвечает на мысли, возникающие в ней согласно собственному восприятию темы. К тому же Инна все время противоречит и нам и себе», – объяснила себе свое недопонимание Аня.

– Документальные? Не люблю в прессе грубые, малохудожественные, провокационные статьи. (Кто бы мог подумать?) Ладно, больше не буду критиковать, надоело. Сойдемся на том, что я уже высказала, – насмешливым тоном успокоила Жанну Инна и бросила короткий взгляд на Лену. – И все же Ритина последняя книга особняком стоит в ряду остальных.

– Она не изменяет своему имиджу, – опять, закипая, возразила Аня.

– Ты таки прочитала ее или на чье‑то мнение опираешься?

– Не только тебе надо быть на высоте. Я долго в нее вчитывалась. В каждой Ритиной фразе бездна пространства для собственного осмысления. Отчасти это область и моих интересов. И хотя многие люди по жизни Риту не особенно радуют, она любит их и жалеет. Они дороги ей до слез, до боли в сердце. Это чувствуется во всех ее рассказах.

– Ха! Звучит убедительно! Не возвеличивай Риту. Кому нужны твои панегирики? Так ты в ней до глубин типа Достоевского доберешься и вовсе потеряешь чувство меры, доведя свои высказывания до абсурда, многопонимающая ты наша! По мне так это мутноватая история. А может, на самом деле Достоевский стоит за Ритиной спиной и мешает ей писать по‑своему? – рассмеялась Инна. – Ее излишний психологизм не давит тебе на мозги? Он прорывается в самую глубину, в толщу подсознания? Будь моя воля, я бы пустила его в распыл.

– Достоевского я люблю за то, что он говорит о том, во что я не вникала и мало чего понимала. Но язык его для меня тяжеловат, – созналась Аня.

– Может, все‑таки потому, что темы затрагивает неподъемные? – предположила Жанна.

«Инна оттачивает мастерство и делится своими знаниями, чтобы они в ней не закисали или опять просто «разводит» девчонок? Все‑таки она прирожденная актриса! И даже когда говорит полнейшую чушь, на нее приятно смотреть. Театр в ее лице потерял великого трагика. А может, комика. Такого, что многие из современных лицедеев за ней чемоданы носили бы. И закрывать ей рот, значит, хотеть невозможного. За талант можно многое простить. Ей бы королев играть». – Лена еле заметно улыбнулась своим мыслям.

– Не слишком вразумила. Ты уверена в своем выводе? Не для красного словца сказала, не затем лишь, чтобы только подискутировать? Сознавайся, это существенно разъяснит ситуацию и облегчит наш диалог, – всерьез восприняла слова Жанны Аня.

– Ты лучше объясни мне, откуда в Рите этот, казалось бы, неоправданный оптимизм с ее‑то грустной биографией? – попросила Жанна.

– Все очень просто. Сама она обручена с печалью, поэтому не хочет, чтобы читатели, закрыв ее книгу, уносили с собой в душе только горечь, – объяснила Аня. – К тому же она живет с пониманием, что самое прекрасное – оно здесь и сейчас. А то ведь есть люди, которым в хорошую погоду солнце жить мешает, в плохую – дождь. Ничем им не угодишь.

– Обручена и обречена, – неодобрительно фыркнула Инна. – Александр Грин писал «Алые паруса» голодным. Тощие крысы бегали по его комнате. Его чувства явно не совпадали с тем, что он видел вокруг себя и что, витало в смрадном воздухе его квартиры.

– То были его мечты. Тогда он был молод и взирал на мир глазами счастливого человека. Он любил жизнь и надеялся, что она ответит ему взаимностью.

– Сытому и богатому не о чем мечтать, – подметила Жанна.

– Счастье всю жизнь гналось за Ритой… и догнало ее только в книгах, – грустно пошутила Инна. – Судьба хоть в этом ей пока благоволит.

– Грин в зрелом возрасте писал совсем иначе, чем в юности, – с сомнением в голосе подсказала Жанна.

– Самые отъявленные циники – это жестоко разочаровавшиеся бывшие удивительно светлые романтики, – высказала свое мнение Инна. – И мы в юности, растворяясь в культурном пространстве привлекательной фантастики, некоторое время не способны были жить в реальном мире. Воевали, бузили… кому на сколько сил хватало.

– И Риту ждет судьба Грина? – испугалась Аня.

– Она женщина и уже не молодая.

«Вот и понимай эту Инку как хочешь». – Аню вдруг охватило непонятное волнение. Она заметалась, не желая поддерживать разговор, и попыталась разобраться в себе, в своей якобы неадекватности.

10

– Почему слава обрушилась на Риту? Попала под раздачу? – Это Жанна захотела возобновить беседу. Она слишком мало знала о жизни подруг.

Но тема не получила развития.

«Опять вскочила. Ох, эта ее странная противная манера во время разговора долбить своим «комиссарским» пальцем грудь ближайшего из слушателей! Уже раз десять за сегодняшний вечер ее замечаю. Может, она еще и пуговицы откручивает у собеседников, если таковые имеются в наличии? Почему я любые слова Жанны воспринимаю в штыки? Для меня они все равно, что красная тряпка для быка. – Инна сделала мысленную паузу. – Как автомат Калашникова в руках неврастеника… Хочется выхватить и расстрелять… Он бьет избирательно, целенаправленно… Хорошо, что не бомбу. Нервы? Я ей завидую? Особо нечему. Что меня в ней так бесит? У нас с нею психологическая несовместимость?».

– …Читатель прочно сидит у Риты на крючке?

– Меня поражает парадоксальность применения тобой избитых и пошлых фраз, – рассердилась на Инну Аня.

– Разве они у меня в новом контексте не приобретают другую окраску и неожиданное звучание? – изобразив наивную мину, спросила Инна.

Жанна приподнялась было, чтобы ответить, но, отвыкшая от Инниной манеры общения, сразу не нашлась, что сказать, разозлилась на себя и раздраженно отвернулась, будто отказ видеть мог отменить факт присутствия.

– Патронташ опустел? – восторжествовала Инна.

– Умеешь ты создавать «прекрасное» настроение, – наконец выдавила из себя Жанна.

Аня попыталась в этой неловкой ситуации прийти Жанне на помощь, вернувшись к обсуждению Ритиного творчества:

– Признание приходит к тому, кто ломает привычные представления, каноны, кто вносит хоть крупинку чего‑то нового.

– А мне кажется, всё теперь упирается в деньги, – деланно развязным тоном заявила Инна.

– Вредничаешь. Срываешь на нас какую‑то свою досаду? (По себе меряет?) – взяв себя в руки, с оттенком надменного сострадания спросила Жанна. – Только на твоем месте я бы…

– Ты на своем попробуй.

Лена смотрела на спорщиков то с выражением сдержанного любопытства, то с усталым скорбным спокойствием. Она неосознанно изучала их поведение и выстраивала в голове ту психологическую картину, которая при этом «вытанцовывалась». В любой ситуации она оставалась исследователем.

– Настоящий художник за славу платит жизнью. Цена славы – шагреневая кожа… – снова заторопилась поделиться своими знаниями Аня, пытаясь сгладить ситуацию. – Когда ты один на один с обществом, а надо выдержать, устоять… (А фразы‑то и правда шаблонные, затертые.)

– Ты не знаешь, Рита ресурс местных наград уже исчерпала? – вклинила вопрос Инна, желая оборвать нарастание Аниного словоизвержения. (Друг друга гасят – это хорошо.)

– Да. Но Рита считает, что к славе и премиям нельзя слишком серьезно относиться, они всего лишь ярлыки, – ответила Аня.

– Нет, диплом – это документ о том, что писатель что‑то значит в литературе. Это признание таланта, – не согласилась Инна.

– Еще Рита говорит, что ни Толстой, ни Чехов не были лауреатами премий, – сказала Аня. – Она утверждает, что молодым премии открывают дорогу, чтобы у них было время подтвердить их следующими достойными произведениями, а ей этого уже не надо.

– А я слышала, что старики обижаются, мол, конкурсы, гранты и издательства теперь только для молодых, перспективных, а их, сохраняющих дух и традиции русской классики, не замечают, они не востребованы, им не помогают, – сказала Жанна.

– В античные времена тоже были конкурсы и награды. Состязательность во все века требовалась творческим людям, как канифоль смычку. Без премий жизнь скучна. Какие страсти разгораются вокруг них! Даже воздух накаляется! Какой возникает спортивный азарт, особенно когда мнение читателей не совпадает с решением жюри! Какое испытание для нервной системы! Это же бои без правил, они так намагничивают наше сознание! – восторженно заявила Инна.

– Есть такая опасность, – усмехнулась Лена. – Иногда такие неожиданные выводы можно услышать о произведении, что невольно хватаешься за голову.

– Когда это кого останавливало! Прут как линкоры, как ледоколы. Если захотят найти хоть какой‑то недостаток – всегда найдут.

– Выявлять таланты и давать премии – не самое простое и веселое занятие. Кому‑то нравится поп, а кому‑то его дочка. Все субъективно. Надо уметь у молодых авторов разглядеть ростки чего‑то необычного, не пропустить появление новых тенденций и приемов в литературе. Передний край существовал всегда. Основная задача комиссии по премиям – открывать и продвигать новые имена.

– Получается, эксперты договариваются? – удивилась Аня.

– Лишь отчасти. Слишком много пунктов приходится согласовывать. И там есть свои ловушки. Я членам жюри не завидую. Но художественное качество произведений все равно всегда стоит на первом месте.

– Премия – маяк для читателей: это надо читать!

– Успех, конечно, греет, окрыляет, но главное, чтобы работа над произведением приносила удовольствие и удовлетворение, чтобы испытывать радость от того, что удалось то, что хотела донести, – сказала Лена.

– Понимаю. Я удовольствие от сельской работы никогда не испытывала, только удовлетворение от хорошо выполненного дела, – сравнила несравнимое Аня. – Рита говорила, что эти премии ей сто лет без надобности, они ей хоть и не будь. Это излишества самоутверждения. «Хочется мне наград? В принципе да. Умру я без них? Нет. Вот и делай вывод. Заботит, но без фанатизма. К тому же внешний успех имеет неприятную оборотную сторону – лютую зависть «незаслуженно обиженных», тех, кому не подфартило. Для меня писательство, как медитация, как религия».

– Может в этих ее словах есть элемент игры и кокетства? «Даже Богу нужны колокола». А сама, небось, была бы не против попасть в шорт-лист «Русского Буккера» или «Большой книги», чтобы ее имя не затерялось в истории. Ха! А может сразу в Нобелевские лауреаты? – рассмеялась Инна.

– Я думаю, в своих мечтах, она высоко, в смысле премий, не поднималась.

– Ну и зря. Я хочу всем премий много и разных! Да здравствуют праздники! Пусть их будет больше в жизни каждого из нас! – воскликнула Инна. – Между прочим, для меня Буккер важнее Нобелевской, потому что эта награда профессиональная, без примеси политики. Но многие современные амбициозные писатели именно на нее напирают. А мне душу человека подавай! Она мне важна.

– Нобелевская – самая известная, авторитетная и значимая в мире, – не согласилась с Инной Жанна.

– Ты удивительно несговорчивая. Рита недостойна серьезной премии? Премия недостойна ее?

– Не ёрничай, – взвилась Аня. – Рита знает меру своего таланта и никогда не изменяет ему. И пусть «…не кончается (ее) строка».

– А я думала, добиться премии – способ подняться, когда тебя забыли читатели, – опять вставила свое язвительное замечание Инна.

– К успеху обязан стремиться каждый хоть в чем‑то одаренный человек. И свою жизнь он должен воспринимать, как возможность удачно себя реализовать. Труд и честолюбие должны быть основой жизни большинства мужчин, – как на школьной политинформации провозгласила Жанна все лозунги кряду.

– Но когда человек видит, что премии получают менее достойные, он начинает задумываться, чувствовать невыгодность своей скромной позиции. «Получается, что на слуху имена тех, кто по блату красивыми бумажками «обклеился», – считает он. Как‑то в «Литературной газете» назвали одного писателя детским, а он всего‑то один рассказ написал для малышей и «протолкнул» его в журнал. Видно заранее себе место на пьедестале «забивал», – продолжила нападать Инна. – А потом за десять лет – ни строчки.