Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 47 страниц)

Бывает связь душевная и духовная. У нас с Леной и то и другое. Мне завидуют… Ее голос постоянно присутствует во мне, особенно в тяжелые минуты. Для меня она стала единственной находкой, лучшим приобретением в жизни… Пусть бы ее годы помчались «в круженье обратном»! Господи, да будет на то твоя воля… Я часто ловлю себя на мысли, что хочу кричать: «Ленка, больше улыбайся так, как можешь улыбаться только ты!» – тепло думала о подруге Инна. – А Андрей далеко не умный, если не оценил Лениных достоинств? Она для него была слишком хороша. Сколько сердец, столько видов любви? Но для любви всегда нужны двое, а тут… Жизнь без тепла… Лена никогда не говорит об Андрее. Значит, эта зона памяти до сих пор закрыта. Обида не ушла из сердца, и боль цепко держит ее в своих колючих руках? Но ведь давным-давно она сама от него «мужественно» отказалась. Я бы так не смогла, – на себя примерила ситуацию подруги Инна. – Пыталась строить семейную жизнь? Почему не складывалась? Достойного не нашла? Тепла ни с кем не получила? Не могла полюбить? Остальные мужчины ей не годились? Ну как же! Кто побывал на небе, тот не захочет на землю!.. Видно повезло полюбить только один раз… О чем это я? Куда меня понесло? Что‑то я не в меру расчувствовалась. Устала, тормоза не срабатывают, каша в голове».

Прошла минута, другая. Лена насторожилась: «Инна задремала или ей плохо?»

Вихрь путаных мыслей пронесся в голове Инны и она, выйдя из задумчивости, наконец, задала свои вопросы:

– Еще несколько аспектов я упустила. Как современное слово выражает смятенный дух нашего времени? Как чувствуют себя пожилые женщины нашего круга в нынешней информационной круговерти? И как не затеряться твоим произведениям в разливанном море коммерческих изданий?

– Нормально мы себя ощущаем, – дружно, в один голос сказали Жанна с Аней и рассмеялись.

– Отрадно слышать, – улыбнулась Лена.

– К сведению Жанны: твои книги, Лена, не простенькое чтиво для пляжа. Зря бумагу не переводишь, есть над чем подумать, хотя многие рассказы бытовой направленности. Понимаю, жизнь сама подбрасывает сюжеты, которые невозможно сочинить. И финал у твоих книг будто бы лирический, не жесткий, даже оптимистичный, но не по себе мне от общей картины жизни твоих героев. Понимаю, «Лишь тот достоин жизни и свободы, кто каждый день за них идет на бой». Это о нас, о несчастливых женщинах, – усмехнулась Инна. – О какой нашей личной свободе можно говорить? Если только о духовной? Полностью свободным может быть только закоренелый одержимый собой эгоист.

– У тебя сразу прорисовался контур замысла очередной книги? – прервала Ленины размышления Жанна.

– Замысла – да, сюжета – нет. Я писала то о соединении времен, то о разъединении людей. Пыталась разворачивать широкую панораму эпохи. Использовала разные уровни условности минимально, без перебора. Чувствую, не мое это. И взялась за людей, так сказать, в чистом виде. Для меня интересней темы не найти. Но мне кажется, что некоторые мои главы так и остались не законченными, а другие – несколько затянуты. Они слишком длятся на одной долгой горькой ноте до тех пор, пока я не выплесну из себя всю боль, всю нервную дрожь, не достану из себя всю жалость и нежность к своим героям. Я всё отдаю, чтобы на тот момент мне больше нечего было сказать на эту тему. После этого у меня появляется легкость в голове и опустошенность в душе. Я обнуляюсь, перезапускаюсь, переформатируюсь и только потом заряжаюсь новой мыслью и новой идеей. Мне кажется, писатель по жизни должен сохранять свои эмоции внутри себя, чтобы открываться лишь в произведениях.

– Как Чехов, – согласилась Аня.

– Вот ты говорила, что писатель многое «берет из себя». Верю. Толстой, наверное, тоже сначала просто пытался высвободить и вынести из себя всё, что в нем бурлило. Он не думал о славе. Это потом, с возрастом, он захотел, чтобы его услышали, – предположила Инна.

– А как же Агата Кристи? И она накапливала боль, а потом выковыривала ее из себя? Сколько народу «изничтожила» в своих произведениях! Она так избавлялась от зла, от всего постыдно-сладкого и гадкого в себе? – спросила Жанна.

– Имея талант сочинительства и буйную фантазию, Кристи нашла свой путь выразить отношение к тревожащим ее порокам общества. Но ее тоже, прежде всего, волновали многие аспекты человеческой личности и в первую очередь причины и глубина падения людей, – ответила Лена и вернулась к разговору с Инной.

– Продолжу свою мысль. Знаешь, я сначала написала неплохой рассказ, а потом он разбух, оброс подробностями. И вот что получилось: не то роман, не то воспоминания. Тебе не кажется мое многословие в нем излишним? Этим часто грешит наш брат-писатель. Может, я зря испортила произведение малой формы?

– Толстой тоже, как бы шутя, корил себя за досадную раздражающую многоречивость и слезливость, – успокоила подругу Инна.

– Один из моих любимых писателей посоветовал мне полнее выражать свои мысли и чувства, раскрепоститься и писать так, как течет мысль, следовать за ней. Я попробовала, но теперь сомневаюсь, стоило ли?

– Сам‑то он пишет достаточно кратко или лихо и размашисто? – спросила Инна.

– Теперь кратко.

– Видно, боится не успеть. Я это так понимаю.

– А может, это факт наличия мастерства, – сказала Лена.

– С возрастом стал философом. Тоже, видно, прошел все фазы становления писателя, – предположила Жанна.

– Самый жесткий и беспощадный судья – ты сама?

– Конечно. Но не самый грамотный. И все же я редко обкатываю свои тексты на ком‑то, больше доверяю своему чутью. – ответила Лена Ане.

– Тебе в твоем творчестве добавить бы еще один сектор: «нет большой заслуги в том, чтобы любить ближнего своего, попробуй научиться любить и уважать чужих людей», – посоветовала Жанна.

– Мне бы разобраться с проблемами в семьях на данном этапе развития нашего общества. Это еще далеко не проработанная тема ни в социуме, ни в литературе. Мне надо систематизировать свои знания. Но одно я твердо знаю: нам надо поднимать статус семьи. Молодежь должна осознавать, что дети не обуза, а счастье, и в соответствии с этим расставлять жизненные приоритеты. Понятие семьи закладывается в детстве. А твое предложение – отдельная тема для «расследования». Я пока что не рискую глубоко в нее погружаться, только слегка затрагиваю.

– В Библии есть слова: «И пойдет брат на брата». Знать подобные факты многократно проходили через историю человечества, что не говорит в пользу бесконечной любви людей друг к другу. Еще есть неплохая тема: «Как научиться любить себя»? Это звучит нескромно, непривычно для нашего советского уха. Но в Библии говорится: «Возлюби другого как себя самого». А если не получается себя несовершенную полюбить? – спросила Аня.

– Остается любить других больше. Как мать своих детей. Не эгоистично, – за Лену ответила Инна.

– Это противоестественно, что любовь к себе у нас более требовательная, чем к другим? Зато не приходится ломать свою женскую суть, да? Ты подвела меня к мысли, что под этим знаменем мы и живем? – спросила Аня.

Но Инна уже другие вопросы задала Лене:

– О чем будет твое следующее произведение? Оно обещает быть грустным? Книга уже на сносях, на подходе? Если она состоится, я буду рада. Знаю, для макулатуры не пишешь.

– Не спеши с выводами. Время – главный критик.

– А я так уж совсем не в счет? Этот роман тоже будет о постижении и для постижения?

– Секрет. Я суеверная. Не предвосхищай события, спугнешь удачу. Без денег каждая книга – как ложная беременность. Так твой любимый мультипликатор Бардин выразился.

– Следующая книга о подростках?

– Наводящие вопросы? Ты представляешь себе школьника, читающего тридцать томов одного и того же пусть даже очень любимого автора? Чтобы распробовать и оценить чье‑то творчество, достаточно двух-трех книг.

– Значит, сначала детей воспитывала, теперь всерьез за взрослых взялась? Растрогать, вдохнуть жизнь, расшевелить? Не поздно ли им меняться? – Инна исподтишка взглянула на подругу.

– Никогда не поздно над чем‑то призадуматься и что‑то в себе переделать. Даже если у тебя уже есть внуки. Ты же знаешь знаменитую фразу: «Себя воспитывай, а дети с тебя пример возьмут». Никто не лишен такой возможности. И в этом тоже каждому дана своя мера таланта и мера его реализации.

– Второе тоже очень важно. У тебя, наверное, есть мечта: «Меня нет, а мои книги читают». Да?

– А ты как думаешь? – вопросом на вопрос вяло ответила Лена. Бороться со сном ей становилось все труднее.

25

– Лена, я слышала, что ты любишь рыбалку. Чем она тебя привлекает? – справившись с зевотой, спросила Жанна.

«Наконец‑то соскочили с литературной темы», – обрадовалась Лена и с удовольствием ответила:

– «Грибалку» люблю. По жизни я трудоголик. «Пашу» и на работе, и в семье. У меня же патологическое чувство ответственности. С ним нелегко жить. Наверное, поэтому любое общение с природой – какое я могу себе позволить – является для меня лучшей формой активного отдыха и самой полноценной «душевной терапией». Оно снимает стрессы и дарит умиротворение. С годами, я стала испытывать физическую потребность в нем.

На природе я отрешаюсь от быта, забот и волнений. В душе истаивает всё сиюминутное, мелочное, суетное. Остается красота и покой. Я там обновляюсь. Из меня уходит все отрицательное, что накопляется в городе. Природа вдохновляет. Войду хотя бы в сквер – и потекли в голове то стихотворные, то прозаические строчки… Тишина в часы отдыха приобретает первостепенное значение. Люблю музыку насыщенной природной тишины луга, поля, леса, когда чувствую великую сущность бытия, нахожу ее следы…

А сколько положительных эмоций я получаю на рыбалке! Бывало, выуживаю леща или щуку – от волнения перехватывает дыхание, все внутри дрожит от возбуждения и радостного азарта, адреналин «шибает» в голову. Незабываемые, непередаваемые чувства!

А «тихая» охота! Иду по лесу, глубоко вдыхаю пряный воздух, насыщенный запахами деревьев и цветов. Птицы заливаются на все лады, насекомые стрекочут. Душа поет! Увижу гриб, допустим, пламенеющую головку подосиновика или цвета молочного шоколада у белого – и сразу к сердцу приливает горячая волна радости. Она прибавляет мне день жизни, счастливый день…

Люблю безветрие, тогда и в душе торжественный покой… Растянусь на ковре мха, посмотрю в высокое небо, на трепетные осинки, на ласковые березки – и закружит голову бесконечная, нежная радость, и сердце наполнится красотой! Я ощущаю абсолютную гармонию чувств, свое слияние с природой. И растворяюсь в ней… Боже мой, как прекрасно жить на белом свете! И, честное слово, хочется счастья всей планете, всей вселенной!

Не напрасно шутят рыбаки, что время, проведенное на рыбалке или в лесу, в счет лет жизни не идет. Природа не может наскучить. Она лечит, обогащает, восхищает. Это же океан любви, в котором хочется плыть и плыть… Для меня жизнь – это поток прекрасной влюбленности в природу, в мир близких и далеких талантливых людей…

– О, это целая симфония! Нет, философия! – прервала Жанна восторги Лены. – А как насчет того, чтобы просто поваляться на диване?

– Редко. Если только заболею. Диван никуда не денется, а красота жизни мимо может пройти. Для моего сына отдых – это посидеть за компьютером, а для меня – побыть на природе. Еще классическая музыка меня перезагружает, но не в такой степени.

– Созерцание прекрасного – это то единственное, что еще способно меня радовать, – тихо прошептала Инна на ухо Лене.

Та осторожно притянула к себе подругу и сказала еще тише: «Не хандри, держись, мой стойкий оловянный солдатик».

– А я совершенно беспомощна, когда речь заходит об ориентировании на местности, и тем более в лесу, – смущаясь, поведала Аня. – В лесу я посещаю только хорошо изученные места.

– Это называется топографическим кретинизмом, – сказала Инна.

Аня обижено, по‑детски выставила вперед свой остренький подбородок и спросила:

– А ты мягче слова для обозначения этого недостатка не знаешь?

Инна, наклонившись к Ане и понизив голос, будто собирается сообщить ей о чем‑то секретном, сказала:

– И никто не знает.

Но подумала об Ане сочувственно:

«Бедная. Ей с ее данными на особое отношение мужчин рассчитывать не приходилось, вот и осталась одна-одинешенька. Ни помощи, ни защиты…»

Жанна заговорила. В ее голосе зазвучала нежная романтичность.

– В октябре гуляли мы с Колей по берегу реки, наслаждались тишиной, чудным воздухом. Смотрим, сидят два рыбака. Мы поближе подошли. Старички неторопливо беседуют, костерок между ними. В сторонке две удочки мокнут в тихой воде. Муж поинтересовался: «Что ловите?»

«Сегодня ничего не идет: ни окушата, ни плотвица», – отвечают.

«На что пытаетесь поймать», – спросила я, не заметив баночек с наживкой или прикормом.

«На разное, – неохотно ответил мне тот, который на вид постарше. – Рыбалка не главное, отдохнуть пришли. Денек‑то какой: теплынь, безветрие. Благодать! Грех не порадоваться».

«Да уж точно, – согласился мой Коля. – Доброго вам дня».

Отошли мы подальше от рыбаков и тут я рассмеялась: «Артисты! Хорошо роли сыграли».

«О чем ты?» – не понял мой муж.

«Они сетью рыбу ловят. Не заметил?»

«А что я должен был заметить?»

«Я сразу обратила внимание, что удочки не по центру стоят, а в сторонке и близко друг к дружке. Вроде как для отвода глаз. Подход к ним неудобный, и лесками запутаться могут, если вдруг рыба клюнет и поведет. Да и настроены рыбаки слишком благодушно. Обычно они не любят, когда им мешают, громко разговаривают. Вот я и заподозрила обман. Потом обратила внимание на то, что берег за костром усыпан свежими еще мокрыми водорослями, а около ведра, небрежно прикрытого полотенцем, лохмотья мелкой чешуи плотвы поблескивают. Я не стала их разоблачать. Думаю, Бог с ними, со стариками, пусть нас наивными сочтут. Зачем им день портить? Крупняк, видно, здесь не водится. Ну выловят себе на ужин «мелочи пузатой» на пару сковородок… Может, и внучат угостят.

Мы пошли домой, улыбаясь теплому солнцу, ярко-пестрому одеянию кустов, поздним осенним цветам, запаху прогретой земли и тому, что еще достаточно здоровы, чтобы всему этому радоваться. Мы были такими счастливыми!

– Лена, помнишь наш поход за опятами? Мы тогда случайно набрели на «месторождение», – обратилась к подруге Инна.

– Это там, где мужчина…

– Выглядывал из‑за пня с лицом человека, долго и напряженно сидящего на унитазе.

– И мы, смутившись, обошли его подальше, – рассмеялась Лена.

– А на обратном пути, не найдя грибов в заявленном месте, ты обратила внимание на белеющий в густой высокой траве свежий скол пня. Будто кто‑то кору с него недавно содрал. Конечно, притормозила, нырнула в заросли. А там – о Боже! – золотая жила, Клондайк! Огромные пни, сплошь покрытые молоденькими опятами! «В зобу дыханье сперло». Красотища невозможная!

– Встали мы на колени, и давай их ножичками срезать. Молчим, сопим от усердия и восторга. Час строгаем, второй…

– И нос к носу встретились с тем самым мужиком. Оказывается, затих он тогда за пнем не по нужде, а из страха, что мы обнаружим его «хлебное» место.

– Я тогда десять банок первоклассных грибов закатала. На все праздники хватило.

– В тот день мы с тобой случайно сделали маленькое открытие.

– Какое? Не припоминаю.

– Чтобы после сбора грибов на пальцах не оставались темные следы, руки надо мыть без мыла.

– Да-да. Ты в лесном затоне с песочком отмывала грязь с рук, а я рядышком в луже, с мылом. Я протянула тебе обмылок, а он вдруг в воду выскользнул. Не успела я разозлиться на свою неаккуратность, потому что поразилась, увидев, твои пальцы первозданной чистоты. У меня‑то они были шоколадные! Ты мгновенно сравнила наши руки и сделала вывод. Полезное открытие. Раньше мне приходилось пемзой оттирать стойкий природный краситель. Неловко было являться на занятия к студентам с «грязными» руками.

– А помнишь, как мы по пути к Галке заскочили в лес и под моросящим дождичком собирали подберезовики, белые грибы и маслята? До леса добрались посуху, а из него – хоть на карачках ползи! Ноги скользили по липкому чернозему. Кошмар. Ты тогда набрала целых четыре ведра отборных грибов и визжала от восторга! Придя домой, ты тут же бросилась под горячий душ, может быть, впервые в жизни подумав о своем здоровье, а не о делах. И не разомлела, не разнежилась, а до часу ночи заготавливала грибы впрок.

– Вот что значит положительные эмоции! Без них я не выдержала бы такую нагрузку.

– Лена, в книге нашего местного писателя, любителя тихой охоты я вычитала, что грибы надо выкручивать, а не срезать, чтобы не нарушать грибницы. А ты как считаешь? – спросила Аня.

– Я к любому делу подхожу как физик-экспериментатор. У меня есть несколько секретных грибных «огородов», на которых я вот уж десять лет провожу исследования, мысленно разделив каждый участок пополам. На одной половине я срезаю грибы, на другой – выкручиваю.

– И?.. – поторопила Лену Аня.

– Срезать. Только так и больше никак, – опередила Ленин ответ Инна.

Аня тоже своим опытом отдыха на природе поделилась.

– А со мной странный случай в прошлом году произошел. Собирала я грибы по левую сторону от дороги в густом мелком осиннике. Это было знакомое, привычное место. С большим трудом я пробиралась сквозь плотные заросли крапивы и чистотела, на каждом шагу стеной преграждавшие мне путь к заветному. Грибов на этот раз было мало и они по большей части были червивые. Я измучилась продираться и бесполезно наклоняться. Но вернуться без «добычи» мне не позволяло самолюбие заправского грибника. Но что интересно: как бы я ни петляла, где бы ни «блудила», из леса я выходила на дорогу в одном и том же месте. Я физически ощущала, как меня разворачивает и будто магнитом притягивает именно к этому участку. И когда я в третий раз оказалась на той же приметной развилке, в оправе высоченных некошеных трав и бурьяна, то задумалась: «Почему?» И, ведомая любопытством, грустная и совершенно обессилевшая перебралась через колдобины – ты же знаешь наши убитые и искореженные грузовиками после дождей грунтовки – на правую сторону леса, на которой никогда раньше не находила грибов. Я поплелась к старым березам и солнечным кленам в надежде отдохнуть там, на сухом бугорке. И о радость! О чудо! Поляна была сплошь усеяна молодыми опятами! Это было нечто невообразимое! За три часа я, не вставая с колен, заполнила ими все захваченные с собой емкости и выставила их в ряд вдоль дороги. Мои мучения и мытарства были вознаграждены! Это был подарок леса! Ну, вот как это можно было понять, чем объяснить такое везение? Я заслужила расположение старика-лесовика? – Аня улыбнулась. (Позволю себе заметить, что эта непривычная для Аниного лица широкая улыбка, странно его изменила, но не украсила; скромная и нежная ей больше шла.) – Затрудняюсь ответить. Мистика какая‑то… Потом, ожидая подруг, я лежала в траве и наблюдала за изменением формы многослойных облаков, движущихся на разной высоте с различными скоростями. Люблю эти завораживающие картины, когда лазурное небо приглашает в свои чудные бездонные объятья. Они отвлекают, уводят от обыденности… В ноябре небо уже другое, неприветливое. А человек, следуя своей душе, тянется к ласке…

А подруги порожняком вернулись. Они за белыми охотились. На них год на редкость урожайный случился. Только не повезло моим коллегам, опередил их в этом лесу кто‑то более удачливый и приметливый. Я, конечно, со всеми поделилась грибами. И долго еще радовалась своей удаче и благодарным улыбкам на усталых прокопченных солнцем и ветром лицах подруг. Мы же пешком до леса добираемся. Моя компания – безмужние и «безлошадные» «училки», – сказала Аня, и вдруг безудержно рассмеялась так, что пришлось ей спрятать голову под подушку. А отсмеявшись, еще икая, она продолжила:

– Идем из лесу, а навстречу нам две женщины предпенсионного возраста. Одна спрашивает другую: «Что это ты Кулема Ивановна в лес губы накрасила? Ишь, глазки‑то как заголубели!» А вторая ей со смехом отвечает: «А вдруг я там мужичка-лесовичка отыщу!» И у моих подруг от улыбок морщинки разгладились. Шли домой и всю дорогу веселые анекдоты вспоминали, хохотали от души. Это было незабываемо!

А вообще‑то я люблю настоящую «охоту», поиск: присматриваюсь к кустикам, траве, мхам, предполагаю, какие грибы в этот период времени должны расти именно в этом месте. И радуюсь, если мои «расчеты» подтверждаются. Не меркантильный интерес, а именно эти наблюдения в большей степени привлекают меня в походах за грибами.

Как я люблю лес в чарующий период ранней осени! Янтарные шатры кленов, золотой дождь березовых ветвей, широкий спектр цветов перламутровых опалов листьев осины, и своеобразные, многоликие оттенки агатов – рябины. Я не любитель превосходных степеней, но восхищаясь красотой леса, я не могу иначе выражать свои чувства.

Я часто хожу в лес одна. Брожу, наслаждаюсь природой, душу наполняю прелестью и радостью, дышу счастьем… В лесу я бываю на сто процентов сама собой. Люблю рассматривать растения. Как интересно Природа оптимизирует их строение! Кажется, Пифагор утверждал, что гармония в Природе определяется соотношением чисел. И это прекрасно! В числе единица искомая целостность мира. Это же гениально!

– Менделеев, создавший универсальный закон для всей вселенной, связал воедино химию и физику, Пифагор – Природу, музыку и математику, а ты, Ленка, физику, литературу и свое альтернативное пространство, – небрежно пошутила Инна.

– А я, даже когда вожусь на кухне, во всем замечаю разумность природы. Например, мыла я облепиху для варенья и обратила внимание на то, что всякий сор всплывал, а ягоды на дно опускались. А если бы они сами не разделялись, мне пришлось бы по одной ягодке выбирать из листьев и веточек, – сказала Жанна. – И огромные арбузы плывут по реке и не тонут. Это их свойство важно для размножения.

– Когда я бываю на природе, то ощущаю весь мир одушевленным. Стоит моему сознанию задержаться на каких‑то предметах или растениях, они тут же обретают в моей голове удивительные образы и новые осязаемые формы. Они живут, чувствуют, страдают… Какие‑то восхитительные детские фантазии. Хоть сказки пиши, – тихим ясным голосом произнесла Лена. И лицо ее приняло мягкое умиротворенное выражение.

«В каком необычном и неожиданно приятном формате завершился наш разговор о литературе», – удивилась Инна.

26

Лену, наверное, убаюкали тихие, монотонные голоса подруг. Голова ее сползла с подушки. На лице появилось выражение расслабленности и покоя. Но не долго длилось ее блаженное состояние. Задремывая, она опять невольно вникла в беседу подруг. Но доходила она до нее какими‑то «лохматыми» клочками.

– …Иногда это было до такой степени ни на что не похоже, что я чувствовала себя совершенно отстраненной и от нашего времени, и от своих забот. Во мне возникало непередаваемое чувство пространства ушедшего прошлого, навеянного или образованного ее простыми словами… Обычно оно у нее неимоверно сжато, уплотнено, сконцентрировано, а тут разворачивалось, расширялось и у меня создавалось отчетливое впечатление того, что я нахожусь внутри него. Я наполнялась пониманием того времени, осознанием его значимости. И я четко его формулировала для себя.

– Ренессанс.

– Умеет всколыхнуть душу.

– …В голове не укладывается. И это с твоим‑то самомнением, – с невинным видом ехидно подпустила шпильку Инна. – Никогда не забуду как ты…

Но Жанна не пожелала ее слушать и очевидно целенаправленно продолжила свою какую‑то предыдущую мысль:

– А ты как Ахматова, «одним ожесточеньем воли» бьешь, обвиняешь, предъявляешь претензии. Как же! «…Прямой и взыскательный взгляд. Взгляд к обороне готовый». И к нападению.

– Инна, оттачивает свое «перо» – язык – на коллегах и знакомых, – поддержала Аня Жанну.

– А ты отпусти им грехи… Человек и так часто несчастен. Он хочет, чтобы его погладили по головке, пожалели, – посоветовала Инне Жанна.

– Некоторые грехи нельзя спускать.

– А себе все прощаешь?

– Прощать – это работа Бога, а я всего лишь человек, – усмехнулась Инна. – У всех много мелких недостатков, и мы каждый день их прощаем друг другу. А кто‑то совершит один грех, но такой, что лучше бы о нем не знать.

– Хочешь обрести в душе благородство и покой – меняйся. Не поддавайся неверию, подозрительности, перебори или хотя бы умерь свои отрицательные эмоции. Выметай из себя непорядочность, пошлость, очищай себя от накипи слабоволия и бессердечия, – продолжила проповедовать Жанна.

– Вот тогда по‑настоящему почувствуешь красоту Лениных, пусть даже грустных или ироничных строк, – сказала Аня.

– А Лена при религии, каким боком? – не поняла Инна.

– Литература очеловечивает.

– …Хочу привлечь Лену в наш разговор. Я ее детские книги от корки до корки прочитала. Она несет людям груз чужого горя, но одновременно сеет добро, пробуждает терпимость, подобную той, о которой я читала в гениальных стихах Микеланджело Буонарроти – святое для меня имя: «Нам со креста простершие объятья…» И все это для того, чтобы не теряли себя люди, – торжественно произнесла Инна.

– А эта строка откуда? – спросила Аня.

– Не знаю. Отфильтровалась и задержалась в памяти, а может, и сама придумала. Вот еще: «Мечты, недостижимые как горизонт… Хочется удержаться на головокружительной высоте восхищения, но… убогое тщеславие у нас в порядке вещей».

– Ты это о себе? Я онемела. В кои‑то веки! – насмешливо удивилась Жанна.

– Я пошутила, а ты уже уши развесила.

– Ловко ты обошла мой щекотливый вопрос.

– У тебя до сих пор не открылись глаза? Долг платежом красен. Каков вопрос, таков ответ.

– Жанна, не принимай к сердцу ее слова, – сказала Аня.

– Теперь говорят: не бери в голову, – рассмеялась Инна.

«Сделали передышку и снова в бой?» – усмехнулась Лена, «ныряя» в дрему.

*

– …А я по сию пору Лермонтова боготворю. Никого не могу с ним рядом поставить ни по яркой эмоциональности, ни по темпераменту, ни по силе и глубине высказываний, ни по напряжению, которое скрыто в его строках. Он для меня как первая любовь. Трагичная фигура. Его по жизни любила только бабушка, – увела Аня разговор на другую стезю, видно желая оторвать Инну от раздражающей темы, или хотя бы разбавить ее критический настрой.

– Тут я не стану с тобой спорить. Лермонтова многие не любили за высокомерие и ум. Отсюда его одиночество. Для тебя он лучший писатель всех времен и народов, а мне ближе Пушкин. «Унылая пора! Очей очарованье». Гениально! Прелесть, выстроенная на противоречиях!

– Пушкиным привычно прикрываются те, кто дальше школьного учебника не заглядывает, – съехидничала Жанна. Ей очень хотелось уколоть Инну в отместку за ее насмешливость.

– Не используй имя великого поэта в своих примитивных высказываниях, – сделала ей ответный пас Инна. – Писатель талантлив если то, что он сделал, гораздо больше его личной судьбы, и знаменит, если о нем написано больше, чем он сам написал, – никого конкретно не имея в виду, добавила она безликим голосом, но ее лицо при этом повело от еле сдерживаемой злости. Она почувствовала, что ответ на Жаннин выпад прозвучал недостаточно достойно для ее апломба. И это больно задело самолюбие.

А Жанна, будто ничего не заметив, спокойно подтвердила слова Инны:

– Ты права. Но и автору надо много потрудиться, прежде, чем имя начнет работать на него.

«Вряд ли получится отвлечь девчонок от спора. Их продолжает штормить», – вздохнула Аня.

«Снова препираются. То цепляют, то успокаивают друг друга. Ночь накладывает далеко не положительный отпечаток на их разговоры. Такие беседы напоминают мне бесконечное, бестолковое круженье моих мыслей в бессонницу, когда я в полудреме пытаюсь собрать и связать воедино расползающиеся идеи и отдельные мысли и расшифровать заложенный в этих кое‑как «сшитых» клочках глубокий смысл», – сквозь сон подумала Лена.

27

– …Прогресс отупляет людей. Жми себе на кнопки – и никакой работы мысли. К тому же люди становятся менее одухотворенные, но более изощренные, – сказала Аня в пространство. – Эти вещи взаимосвязаны?

– Не думаю, – осторожно сказала Жанна.

– А ты подумай, – кольнула ее Инна, не упустив возможности для насмешки.

– Молодежь морально беднее, суше нас, без полета души. Они ходят в театр, в кино, но не обливаются слезами, а хрустят попкорном, – продолжила Аня.

– Зато хохочут, – сказала Жанна.

– О чем ты говоришь! Ржут. Это совсем другое. Какое уж там изящество чувств. Дондурей шокировал меня, сказав с телеэкрана, что на основании двадцатипятилетних исследований ученые сделали ошеломительный вывод, что только три-пять процентов взрослых восприимчивы к высокому искусству, – возмутилась Инна.

– Гарантирую, что среди нашего поколения эта цифра на порядок больше, – заметила Жанна.

– Есть и наша вина в том, что мы упускаем молодежь, и она превращается в бесчувственных монстров, – сказала Аня, и ее рука привычно метнулась к затылку. Это означало, что она начинает заводиться.

– Ты считаешь, что маленькие дети умнее, чувствительнее и эмоциональнее взрослых? – спросила Инна.

– А ты думаешь, ум – привилегия взрослых? Только опыт и знания. Дело родителей научить детей управлять эмоциями, получать и закреплять знания, развивать чувствительность. А для этого их надо, прежде всего, любить, уважать. Родительская любовь – подушка безопасности для детей. Правильно выстроенные отношения в семье – залог нормального воспитания. А еще нужно целенаправленно приучать городских детей к физическому труду, допустим через спорт, и к чтению хороших, умных книг, – ответила Аня. – И твоих, Лена.

– И Ритиных, и Ларисиных, – напомнила Лена.

– Завтра я, на правах редкой гости, не слезу с Лариски, пока все не выпытаю. О Боже! Четыре писателя на одну компанию – это перебор! – засмеялась Жанна.

– А десять педагогов нормально? – спросила Инна.

– Лариса мне писала, что профессор Сталь Анатольевич Шмаков – он у них был главным экспертом по детской педагогике – был потрясен ее первой книгой. Говорил: «Слов не нахожу для оценки. Вы же физик и вдруг такое!» А она ему: «У меня голова физика, но сердце лирика». А профессор Василий Васильевич Шахов с кафедры литературы обнял ее и сказал: «Вы сами понимаете, что написали шедевр? Мы с женой не могли оторваться от книги, пока до конца не прочитали». «Как будто неплохо получилось», – ответила она, смущенная его яркой эмоциональной реакцией, – с удовольствием сообщила Аня. – А какой‑то известный писатель сказал: «Мне понравилось. Я бы так не мог написать». Это был серьезный комплимент. Но главную книгу она написала своей жизнью.

– Лариса и похвальба? Нереально, – не поверила Инна.

– Так по секрету же, как специалисту по практической психологии детдомовских детей. Еще писала: «Особенно мне была приятна встреча с психологом Надеждой Глебовной Станкевич. Представляешь, влетает к нам на заседание кафедры высокая стройная красавица – мы тогда еще не были знакомы, – «выдергивает» меня в коридор, обнимает и говорит кучу восторженных комплиментов. А я, всё еще погруженная в проблемы своих лабораторий, не могу понять, что происходит. Из аудитории с сердитым лицом выходит мой заведующий, но Надежда Глебовна его не замечает, ее захлестывают бурные чувства. Она говорит о моей книге и о детдомовских детях. И я вижу в этой прекрасной сорокалетней женщине, без пяти минут профессоре, себя в пятнадцать лет: эмоционально безудержную. Прекрасное качество педагога – способность восхищаться! Я благодарна Надежде Глебовне за понимание».