Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 47 страниц)

Воцарилась глубокая, гробовая тишина. Холодная оторопь непонимания коснулась сердца Жанны.

«Что происходит? Вот ведь термоядерная! – ошеломленно ахнула она про себя и недоуменно поежилась. – Инна отдает себе отчет в своих словах? Она не в себе? Час от часу не легче. Разговор принимает совсем неприятный поворот. Галиматью несет. Как‑то болезненно-странно срабатывает ее воображение. Я наблюдаю легкий дисбаланс физических, психических и духовных ритмов или полное их несовпадение? И это после того, как только что рассыпалась в извинениях? Вот ведь крысенок чертов. Мерзавка, зараза! (Прости, Господи.) Язык оторвать ей за это мало. Нет, лучше ноги, чтобы больше не приходила сюда. Затесалась среди нас… Умотала бы отсюда… черствая, неустрашимая особа! Давно мне не приходилось с ней сталкиваться. Это ее подлинные чувства или сумбурный бред больного человека? Все‑таки ад и рай находятся не вовне, а в наших душах… Нет, я, конечно, знаю, что и в злом надо искать доброе, чтобы хотя бы в чём‑то и чем‑то пытаться его оправдать. Допустим, тем, что обстоятельства давят, делают человека плохим… Если я пойму, почему она так поступает, то смогу хоть частично ее простить. Ну был бы… хотя бы корыстный интерес, а то ведь дурь».

Предвидя продолжение «спектакля», и, не желая становиться его катализатором, Жанна не рискнула высказываться вслух.

А Инна, сидя по‑турецки, выпрямила спину, высоко подняла свои красиво выщипанные в ниточку брови и победно воззрилась на Лену. Так Ане показалось. И она вскочила раздраженная и взъерошенная. Лицо ее загорелось лихорадочным румянцем. «Ортодоксальное, парадоксальное, неэтичное…» – Задыхаясь от возмущения, Аня растеряно в уме перебирала злые слова, тщетно пытаясь отыскать единственное, подходящее для оценки «выступления» Инны. И, наконец, нашлась что сказать:

– Распирает высказаться? Массированная атака? Не без тонкости. У тебя нераскрытый или несправедливо обойденный вниманием талант. Это пример истинного служения идеалам дружбы? Правда, он не совсем укладывается в общепринятые рамки. Это и есть твоя замечательная особенность? Может, это некая твоя миссия?.. Тебя забавляет вид человека, попавшего в неловкое положение? Захватывающий процесс… Похоже, ты переполнена чувством вселенского торжества. Долго придумывала сюжет?

– Я понимаю, что это тебя расстроит, но скажу честно: это экспромт, – с победоносной самоуверенной насмешливостью ответила Инна.

– Еще «ярче» выразиться не рискнешь? – подскочила Аня, будто ее кипятком облили. – Пустомеля. Всех замордовала. Устроила тут взятие Бастилии. Конфликты – твое перманентное состояние? Совсем того… Язык не поворачивается назвать тебя, той, кто ты есть на самом деле. Не пора ли завязывать с фокусами? Допекла уж. Чай не спятила? В твоем голосе звучат нотки безрассудства. Это поведение у тебя называется балансированием на грани китча? Ты давай заканчивай с этим!

Может, ты из тех, которые наносят удары, когда человек оказывается в трудном положении? В этом твоя «изюминка»? Сколько жертв на твоем «боевом» счету? Ты даже спишь с сжатыми кулаками? Ты из породы волков? Логика твоих поступков не предполагает покаяния. Хочешь вбить клин между нами? Ты превзошла себя. Охлади свой пыл. Брызжешь ядом? Вышла на тропу войны? Наслаждаешься замешательством в «стане врагов»? Придется нам брать бразды правления в свои руки. А у нас так: сказано-связано.

(Какой темперамент! Педагог, умеет вколачивать гвозди в мозги. Представляю, как она отчитывает своих учеников!).

– Говори да не заговаривайся, – попыталась остановить Аню Лена. Но та в запале продолжила:

– Инна, ты сейчас подлинная, приближенная к своей сути? Нарываешься на неприятности? (Аня не струхнула от собственной лихости и смелости?) Прекрасно демонстрируешь достойное сожаления отсутствие такта… или ума? Лишилась его остатков? Это наличие некой приобретенной аномалии, психическое повреждение? Такая версия могла бы легко прижиться… Больно, трудно находиться рядом с таким как ты человеком.

Сотри наглую улыбочку с лица. Ты из себя иногда достаешь такие вещи… Рехнуться можно. Несносная. Без продыха выстреливаешь гадкие слова с нарастающей «благожелательностью» пулемета. (А ты, Аня, не разошлась дальше некуда?) Тебе ничего не стоит обозвать, оскорбить только по причине плохого настроения. Это никого не красит. Сдержанность и взвешенность не для «великих»? Моча в голову ударила? (Ого, Аня использует отрицательный, «не педагогический» набор изречений! Все ее монологи не стоят и пяти Лениных слов.) Потрудись объясниться. Тебе же это на раз. Не намерена? Решила схлестнуться не на жизнь, а на смерть? (Идиотизм не знает границ?) Какое громкое событие! Еще не весь патронташ опорожнила? Прислать тебе «черную метку»? – выкрикнула она и резко дернула себя за хохолок, будто желая им, как тормозом, остановить себя. (Как долго Ане надо было молчать, чтобы решиться на такую многословную тираду?)

– Аня! – тихо, но с жестким предупредительным нажимом сказала Лена и подумала: «Маленькие конфликты, обмены колкостями и едкими репликами, – это такая ерунда. Зачем копья ломать?»

– Что ты там лепечешь? Про добродетель щебечешь? Наговорила, наворотила… Не следовало этого делать. Анюта, ты сама себя слышишь? Остановись, сделай передышку. Рта мне не даешь открыть. О тебе пекусь. А метку я уже давно получила и не одну, потому что допустила в жизни все ошибки, которые только можно придумать, – сквозь зубы молниеносно отбила атаку Инна и как‑то разом будто осела, добавив при этом:

– Ты на себя не примеряла мои беды. Они кинжалом не вонзались в твою душу, а то упала бы на пол и билась, билась бы от боли в истерике…

Никто, кроме Лены не обратил внимания на особую резкость тона Инны, на то, как она переменилась в лице, никто не вник в суть ее последней фразы. Подруги в запале не уловили перепада в ее настроении.

– Охватил неистовый азарт спорщика? Отвела душу? Не потеряла вкус к провокациям? Главное, «ввязаться в бой, а там посмотрим»? – неодобрительно спросила Жанна.

– Сохранила аппетит к жизни. Комфорт расхолаживает. Я люблю выходить из его зоны. Это бодрит и заставляет чувствовать себя живой, – дерзко ответила Инна.

– Пойми меня правильно: я расцениваю твои слова о Лене, не только как вызов, но и как твое фиаско. Ты не заботишься о выражениях… Мысли «роскошные», но растерзанные и не по адресу. Апофеоз глупости. Состарилась, но не повзрослела. Тебе важно разнообразие до безобразия или безобразие для разнообразия? – как‑то «деревянно» пробурчала Жанна и отвернулась к стене.

По причине полусонного состояния она не всё поняла из неадекватного «воззвания» Инны, но ей было нестерпимо неловко за вульгарный тон ее монолога. Не то чтобы она очень любила Лену, просто представила себя на ее месте. Да и Анины неконтролируемые, бестолковые эмоции с огромным стандартным набором «неправильных», воспитательных фраз барабанным боем отдавалась в ее затылке. Оттого и поскучнела она сердцем и лицом, и принялась с насупленным видом рассматривать стену с отошедшими в местах стыков линялыми обоями.

«Сцепились… словами. А началось все достаточно безобидно. Кому нужна эта словесная карусель? Хотя… молодцы девчонки, небезразличны к литературе, активно ее обсуждали. Только время выбрали неудачное. И меня никто и никогда так яростно не защищал! Какие же мы теперь все стали нервные! Я тоже, когда очень устану, могу раскалиться и рявкнуть. В такие минуты меня лучше не трогать. И сама я в подобном состоянии стараюсь ни с кем не общаться, чтобы не провоцировать раздражение. Когда я взвинчена и раздергана, мне необходимо уйти на природу, хотя бы в уединенное местечко парка, или как минимум погрузить себя в нежную тихую музыку.

Зачем девчонки продолжают трогать взрывоопасную Инну? Не понимают, что за ее грубостью стоит боль и одиночество, а за развязностью – стремление их скрыть. Подкосила, измотала ее болезнь. Не хватает еще, чтобы эта вспышка составила главный интерес разговора девчонок, и они начали, перебивая друг друга, выяснять отношения. Не хочу, чтобы в их головах закрепилось об Инне только отрицательное мнение. Надеюсь, им скоро надоест с ней бодаться, – сама себя обнадежила Лена. – Подруг раздражает даже их временное вынужденное соседство, потому что жутко устали».

– По моему внутреннему восприятию нарисованный вами портрет – не я. К сожалению, результат не тот, которого я добивалась. Я вас на пушку взяла, а вы уши развесили. Разве я в чем‑то вышла за рамки? Видно для вас мои слова слишком изысканные. Потому и не столкуемся. Стреляете холостыми патронами, да и те ложатся врассыпную, далеко от мишени, – вдогонку Ане и Жанне нагло отреагировала Инна. Она картинно облокотилась о стену и нехорошо ухмыльнулась, собираясь сказать что‑то, что наверняка причинило бы им боль, но заметила настороженный взгляд Лены.

«Зачем провоцируешь? Итак ведь находишься со всеми в состоянии необъявленной войны», – одними глазами недоумевала подруга.

– Напал приступ дурного веселья? С тобой не соскучишься. А теперь на кого нацелишься, на ком отыграешься? Я не принимаю твой бред на свой счет. Ты мне не указ, – рикошетом отразила нападение Жанна, даже не обернувшись.

«Завидное качество – ничего не принимать близко к сердцу. Мне бы так. А Инна соскальзывает в бездну абсурдного мышления. Это не прибавляет ей привлекательности. В опалу рвется? Надоели ее «постановочные ходы» и экспромты. Они – не новость. И прошлый год их предъявляла. Про нее ходит шутка: «Если в компании есть певица, она обязательно запоет, а если появится Инна – жди скандала». По мне так лучше бы она покинула наше пристанище. Я бы сто раз перекрестилась.

Что является причиной ее непредсказуемого всплеска отрицательных эмоций? Что‑то в ней не так, но распознать я пока не могу. И взгляд у нее сегодня какой‑то тусклый, безразличный, неподвижный, будто застывший. Заболела? (Аня не догадывалась, насколько она близка к истине.) Совсем чокнулась. Едва ли не впервые – на моей памяти – дала маху, на лучшую подругу накинулась. Дружили-раздружили? «Переусердствовала», не контролирует себя. А ведь на самом деле она так не думает. И обидеть не хотела. Возможно, жалеет о своей вспышке. Но это ее не оправдывает, потому что она не раскаивается. Не осознавала сказанного или внутренний голос, хотя и требовал остановиться и образумиться, но не сдержал ее бурных эмоций? Это точно болезнь. Нервы.

Бывает, что человек воспринимает свою болезнь, как привычку, как матрицу устойчивого патологического состояния, и ему, чтобы выйти из нее, требуется какая‑то дестабилизация, что‑то радикальное, поперек всего…

Надо же, Лену тронула. Она же для нее – особая статья. Тоже мне наперсница! Разве она способна на самопожертвование, которое требуется для истинной дружбы? А у Лены адское терпение и поразительная снисходительность. Ну, Инка, дает! Я, как говорят девчонки, «особа известная своей обидчивостью», давно бы с ней развязалась. Если бы получилось. Я ее поведение квалифицирую как серьезное отклонение в психике и всё больше укрепляюсь в своем мнении… Тактичная Лена могла бы повернуть разговор так, чтобы все остались довольны. Но она почему‑то молчит. И меня прорвало истерикой. Чем я лучше Инны? Накинулись мы с Жанной на нее как воронье на падаль… Нам, наверное, тоже надо было промолчать? Странная Инна: то раздражает, то притягивает…

Как Инна «докатилась до жизни такой», что ее сегодня «стронуло»? И почему, несмотря на непростой характер подруги, Лена души в ней не чает? У них даже жесты похожи. Говорят, их дружбе хорошо за сорок. Лучшие друзья, как известно, из детства и юности. Что Инна привносит в их содружество? Кто из них кому больше нужен? Неужели Лена ценит себя ниже? Жалеет Инну, ее одиночество и не сложившуюся женскую судьбу?» – замелькали вопросы в голове Ани. Она, задумчиво и непроизвольно теребя волосы на макушке, возможно, шестым чувством, постепенно доходила до истины. Ей уже было жаль Инну и неловко за свои резкие слова. «Может, чтобы облегчить ей диалог, мне самой стоит немного отступить и извиниться?» И решив, что лучше сказать, чем промолчать, она со вздохом огорченно прошептала:

– Инка, заколебала! Я зареклась связываться с тобой и вот опять… Короче говоря… Прости за резкость.

– Не в том и не там ты себя задействовала, – шутовски улыбаясь, ответила Инна.

Не слова, а именно эта странная улыбка Инны опять вывела Аню из равновесия.

– Это всё что ты вынесла из понимания меня? Ворчишь для виду, от усталости и внутренней неустроенности? Мои слова не цепляют? Может, не принимая перемирия, готовишься к дальнейшему нападению? Усилишь натиск? Тебе для собственной разрядки нужна бесконечная изматывающая гонка? Не хватит ли? – сама того не желая снова разозлилась и разразилась потоком нервирующих Инну вопросов Аня.

Но интуиция привычно и осторожно напомнила ей о необходимости остановиться. И она замолчала.

Обида и потерянность, прозвучавшие в голосе Ани, почему‑то на этот раз отрезвили Инну и подсказали, что сейчас не время для ответного удара.

– Аня, Инна, помолчите, примите пост воздержания, – строго приказала им прекратить неуместные выпады Жанна и повелительно сдвинула брови. – Душа очищается в молчании.

– А постриг принять не посоветуешь? – вздернулась Инна. – Для полного счастья мне только твоего мнения не хватает.

– Смилостивься, – тихо и мирно попросила Аня.

– Инка, ты все уши мне «оттоптала» и мозги иссушила своими абсурдными высказываниями. У тебя всегда была склонность к театральным эффектам, – недовольно заявила Жанна уже из‑под подушки и неприязненно подумала: «Привыкла к подобным разминкам? И этот день, безусловно, не мог стать исключением?»

«Опять мы растревожили Инну. Она нервничает потому, что мечтала видеть рядом с собой только Лену, чтобы посекретничать, но случай нас ей подсунул. Инну злит, что всё вышло не по ее. И мы с Жанной хотели того же. К тому же мы, наверное, интересны Лене, и это тоже Инну раздражает. Она ревнует подругу к нам», – поняла Аня.

– Да, моя «душа в заветной лире»! – с вызовом, издевательски пропела Инна.

– Инна, не кощунствуй, – возмутилась Аня, понимая, что назло им та будет настаивать на любой глупости. И все же сделала строгий учительский жест – направила на Инну указательный палец, будто притормаживая поспешность ее реакции. И сделала это скорее по привычке, чем в назидание.

– Уже ночь, а ты без метлы, – влет за все сказанное и не сказанное отомстила Инне Жанна.

«Нервишки у девчат послабее моих. Заснуть им трудно, будоражатся ежеминутно. А Инне‑то как тяжело! Сдает, годы изматывающей болезни берут свое. Я, конечно, не приветствую шпильки и взрывы эмоций, но трогать ее в такие минуты не стоит. По опыту знаю. Были бы девчонки в курсе Инниных проблем со здоровьем, наверное, снизошли бы. Так ведь не разрешает рассказывать, намеками обходится.

Да… была молода, здорова, умела радостно, искрометно вышучивать любую ситуацию. И теперь под настроение с нею еще случаются «приступы» непревзойденной веселости. Эх, ей бы завтра на встрече с сокурсниками появиться со свежими силами – вот был бы фейерверк юмора! А то растратится сегодня на ерунду и что тогда от нее ждать? Хандры? Хотя бы завтра был яркий день. Солнце способствует бодрости и хорошему настроению», – молча переживала за подругу Лена.

– Вдвоем на одну? Протестую. Это выше моих сил. Я погибну под натиском превосходящих сил противника! Смотрите, люди добрые, Аня окончательно раскрепостилась. Ты повергла нас в изумление.

– Говори только за себя, – безликим глухим, каким‑то деревянным голосом отозвалась из‑под подушки Жанна.

– Анюта, да ты далеко не безнадежна. Я‑то, грешным делом, полагала, что твой интеллектуальный багаж оставляет желать лучшего, и даже свыклась с этой печальной мыслью, а ты, оказывается, раньше просто в молчанку играла.

– Давай, продолжай свои обличения! Стой на своем. Только обойдусь я без твоей «трогательной» заботы, не стану с тобой замиряться, – капризно, совсем как ребенок, огрызнулась Аня, вызвав улыбки присутствующих.

– Думаешь, спор – не мудрый шаг с моей стороны? Ой, погибаю от стыда! – нервно рассмеялась Инна.

– Таков твой встречный дипломатичный шаг? Думаешь, твои выступления – рафинированное театральное действо? Этот спор, в данном случае, – обыкновенное излияние желчи, самая что ни на есть примитивная потребность выплеснуть злость, – вяло отреагировала Жанна. Она устала пререкаться.

– И то какая‑то польза, а то ведь тоска – хоть вешайся. Зачем воздвигать себе препятствия, если требуется расслабиться? – Инна вернула на лицо «дружелюбную» улыбку и подумала раздраженно: «Я к вам в гости не набивалась, не напрашивалась. С Леной приехала встретиться».

Похоже, слова Жанны нисколько ее не тронули.

«Так‑таки не признала своей вины», – усмехнулась Лена и шепнула на ухо подруге:

– Не пережимай. Ослабь хватку. Зарой топор войны. Это не причинит вреда твоему самолюбию. Куда проще мысленно обнять всех спокойным взглядом и улыбнуться. Когда улыбаешься, не так страшно».

«Голос Лены на этот раз прозвучал резковато или мне это только показалось? Что до моей мнительности… Есть таковая. Последнее время она разрослась непомерно. Не осилить мне ее», – в мыслях не пощадила себя Инна.

«Наверное, предполагая со стороны Жанны неожиданный подвох, Инна не продолжила наскоки. Решила «сработать под наивную», «сыграть в дурочку». Ну, это куда ни шло. А насчет расслабления… Она всерьез так не думает, просто из вредности пустыми словами бросается», – оценила Лена наступление подруги и тихо попросила:

– Ляг, не мельтеши перед глазами.

«Оскоромилась, как говорит Жанна, прикоснувшись к этой… гидре. Откуда в Инне такая махровая черствость? Свалилась на мою голову. – Аня нырнула под одеяло. И уже там осудила себя горько и бесповоротно: «А я‑то хороша! Уступила натиску отрицательных эмоций. Связалась с ней. Прилюдно позволила себе истерику. Где моя деликатность?» И в тот момент она, хоть на миг, но пожалела, что осталась ночевать в обществе Инны, хотя это получилось чисто случайно.

«Совсем как малые дети! Чем серьезнее споры, тем смешнее на них смотреть», – подумала Лена.

Аня завозилась на матрасе, сердито бурча себе под нос: «Куда таблетки сунула? За дурною головою…»

А Лене вдруг припомнился случай.

«Я досрочно сдала сессию и без предупреждения приехала к Инне, чтобы помочь ей с курсовым проектом. Шла пешком по широкому шумному проспекту, радовалась встрече с дорогим городом, с приветливыми людьми. И вдруг, буквально в двух шагах от себя, увидела Инну, стоящую ко мне спиной. Я чуть не наткнулась на нее. Инна насмехалась над молоденьким щупленьким, деревенским парнишкой, вернее, над его белым пуловером домашней ручной некачественной вязки, с явно женским рисунком: не то в цветочках, не то в паучках. Молодой человек обидчиво, но гордо сообщил, что это подарок любимой девушки. Но в его лице уже появилась некоторая растерянность. Он смущенно оглядывался на проходящих мимо людей, он злился. В глазах стояли готовые в любую минуту брызнуть… мужественные слезы оскорбленного до глубины души совсем зеленого, неопытного влюбленного.

Я представила себе его невесту: такую же дробненькую: маленькую, худенькую, голубоглазую; честную, искреннюю, простоватую, и уже готова была броситься на защиту паренька. Но этого не потребовалось. Инна вдруг резко выпрямилась и громко произнесла: «Молодчина! Таким и оставайся. Никогда не слушай сплетников, пошляков и охальников. Я завидую твоей девушке». И пошла, не оборачиваясь. Лицо юного влюбленного сияло.

И я не торопилась догонять подругу».

18

Лена решила, что разговор на тему писательства больше не возобновится, но он снова вырулил на проторенную дорожку. Сквозь дрему она услышала наставительное замечание:

– …Писатель, как и ученый должен быть ответственен за то, что творит. Бернард Шоу говорил: «Жизнь есть жертва во имя идеалов»… Помнишь поэта Межирова? Так и он…

– …Устыдилась самой постановки вопроса?

– Может, и Иисуса признаем коммунистом? А что: давай, была ни была!

– Инна, ты забываешься! Иисус – не предмет для спора и насмешек. Ради всего святого, прекрати! – взмолилась Жанна. – Никто так и не отучил тебя от неприятной привычки давить на людей. Не сгораешь от стыда за себя в приличной компании?

– А ты, похоже, на религию как на наркотик подсела. Я же от нее психологически отшатнулась еще в детстве. Видела слабость церкви. И теперь ей до меня не достучаться. Между прочим, с писателями люди часто разговаривают как со священниками. Не происходит ли здесь утраты полноценного звучания религиозного слова, не лишается ли оно из‑за этого непосредственной связи с Небом?

– Дразнишь? Полнота звучания? Не мне судить, но и не тебе.

– …Меня больше волнует «укрощение» языка, рвущегося в пошлость. Есть категория людей, которые, не стыдясь серости своей жизни, бравируют грубостью и бестактностью.

– И тем самым портят гениальность нашей национальной природы? Или породы? А может, загладим свою вину тем, что сейчас же займемся переустройством мира?

– Инна, твоя философия не подводит тебя? Жанне трудно тебе отвечать. Ты ставишь ее в положение, какому не позавидовал бы сам царь Соломон. – Лена шуткой попыталась урезонить подругу. Кроткая лучистая улыбка на миг осветила ее усталое бледное лицо.

– Ты о том, что один дурак может задать столько вопросов, что и сто умных не ответит? – рассмеялась Инна.

Подруга не ответила.

«Лена остается невозмутимой в самых неловких ситуациях из любви к подруге или по причине воспитанности? Я в основном вижу только ее понукающие и останавливающие Инну жесты. Если говорить начистоту, у меня так и чешется язык напомнить ей, что у ее подруги нет ничего с ней общего. Многое меня удивляет в отношении этой странной пары. Кем они приходятся друг другу? Почему Инна, признавая превосходство Лены над собой, не теряет такой, с моей точки зрения, порочной «индивидуальности», как мания диктаторства? Поразительный, непостижимый микрокосмос их дружбы! И еще: почему Лена безнаказанно позволяет Инне подшучивать над собой и даже огорчать? Собственно… так часто ведут себя родные сестры, а Инну воспитывал «женский батальон». Я бы не позволила себе острить в адрес своей лучшей подруги и тем более поносить ее.

За что Лена обожает Инну? Между ними существует сильнейшее притяжение, природу которого они и сами объяснить не могут? Понимаю, их с детства связывает глубокое чувство душевной близости. Но ведь оно тоже на чем‑то должно базироваться! – недоумевает Аня. – Может, я никогда по‑настоящему не умела дружить, потому и одинока?»

– Лена, удели мне минуту твоего драгоценного времени. Я же для тебя, из добрых побуждений дискутирую. «Не отталкивай руки тебе протянутой». Так, кажется, говорится в Писании Божьем? Не так уж часто по жизни нам предлагается помощь… И вообще, с какого перепугу я должна замолчать? Ты считаешь, что говорить тебе с самой собой такой умной полезней, а главное, интересней? Не лучше ли нам всем «слиться в творческом экстазе»? – Инна снова завелась. – Одна ты принимаешь более взвешенные решения? Не играешь перед собой. Если испугалась, значит испугалась. Не надо делать мужественное лицо. Если разозлилась – выпучила глаза. Да?

При упоминании имя Бога Жанна поежилась и неприязненно подумала:

«Опять ерунду порет. Совсем с катушек съехала. Ее ироничность и категоричность граничат с хамством. На грубости не экономит. Если даже принять во внимание ее слишком богатое воображение… это же клиника. Демонстрирует подруге свое презрение? Все эти ее притянутые за уши утверждения… Не завидую я Ленке. Общается с такой… шалопутной? Неладно у Инны с головой. И рот как выгребная яма. Точно нечистый ее за язык дергает. Ей ничего не стоит переступить черту дозволенную приличным воспитанием. Мне тяжело долго с ней рядом находиться. Она как черная туча обволакивает. Может, поэтому от нее мужья сбегали? Глаза бы мои на нее не смотрели! Память у нее отличная только на то, что ей интересно. Ни сна, ни отдыха не знает… в гадких словах. И жало у нее многоразовое, как у осы. Поучилась бы у Лены. Та даже «на БАМ» посылает интеллигентно».

И тут же попеняла себе: «А я‑то сама… Не суди да не судима будешь. Но, к сожалению, все равно судима буду. Если бы все мы могли исполнять Божьи заповеди, а то ведь грешим в каждом слове, не замечая, не вникая, не страшась».

– Ну так как, признаем Христа коммунистом? Навешали на него всякого благочестия, а он, прежде всего, – вызов, бунт. Жанна, ты не согласна? Задумайся над тем, что собой представляет эта личность, каковы ее цели и задачи? Оказывается, дело тут не в идеологии и даже не в религии, а в идеалах. Лукавить можно в бытовых вещах, но не в главном. Усвоила? Без этого никому не сохранить свое собственное, незаёмное звучание. Прекращаю агитировать. Почему ты встретила мое высказывание без помпы? Я не права? Щадишь? Посыпаешь голову пеплом? – опять насмешливо принялась за свое Инна. – Я кого‑то чем‑то разгневала? Но я не могу всецело полагаться на чужое мнение. Не покривлю душой, если скажу, что у меня всегда на всё есть свое собственное. И чаще всего оно отлично от официального, и тем более от религиозного.

«Умудряется вести беседу по всем направлениям. Всех пытается вовлечь в свой котел. Заходит то с одной, то с другой стороны», – поняла Аня.

«Направляет разговор туда, куда ей хочется», – сердится Жанна и бурчит сквозь зубы:

– Инна, не блажи. Снова начинаешь из‑за ерунды воевать? На кой ляд тебе это?

– И к тебе я в немилость попала? – спросила та, будто гордясь этим.

«Любое слово в устах Инки приобретает совсем другой смысл. Ее поведение не укладывается ни в какие разумные рамки. Не могу взять в толк: она умышленно выставляет напоказ свои причуды? Мол, у меня свой нравственный империал. Такая особа и из своего поражения может извлечь выгоду, выставив его в нужном себе свете. Пошутит и считает объяснение исчерпывающим, а инцидент закрытым. Мол, как красиво «пою», как иронично и колко подстрекаю! Воображает, что этим делает свою жизнь ярче, ощутимее, а на самом деле она у нее – жалкая юдоль.

Ее аргументы иногда не лишены оснований. Она в принципе широко талантлива, только ни одну из граней своих способностей так и не отшлифовала. Могла бы совершить мощный прыжок-рывок, пытаясь нетривиально оправдать свое существование на земле, но почему‑то не сделала. А ведь хотела. Творческий человек может быть счастлив, если нашел себя, а у нее сплошь трамплины… и скольжение всё больше вниз. Сидела у ног своих мужей, караулила их, счастье в них искала. Неуемное воображение! И на что обрекла себя? Ей бы Ленино упорство и целенаправленность. Надсадно как‑то даже думать о ней. Хотя и жаль ее.

Вообще‑то она не соответствует моим представлениям о верной подруге. В силу своего наглого характера она как‑то по‑хозяйски, слишком по‑свойски с ней ведет, как с младшей сестрой или с кем‑то, более низким по статусу. С какой‑то царственной небрежностью. Хотя… конечно, разум у всех нас в разной степени подчинен восприятию чувств, – опять принялась копаться Аня в своих ощущениях, автоматически, но нервно приглаживая встопорщенный на макушке хохолок. – А вдруг Инна всех ненавидит, всем завидует? Даже мне. Иногда один человек ненавидит другого, не потому, что тот плох, чаще, если он сам пуст и гадок. Не поручусь… Инна не тривиальная. Интересная, но странная мысль посетила меня. Стоит удостовериться, что я не ошибаюсь. Да так, чтобы не попасть впросак, чтобы даже комар носа не подточил. Вероятно, мне следует понаблюдать, оценить. Иначе эта грешная мысль гроша ломаного не стоит. Я же не хочу позволять себе пользоваться нечистыми помыслами, быть начиненной глупостями и получать насмешки. Может, эксцентричность у нее не от избытка ума и энергии, а от застенчивости? Но ведь бунт в крови, огонь в глазах…» – в который раз примерила на себя Аня Иннино поведение.

А Лена улыбнулась, внешне нисколько не огорчившись и не обидевшись на нападки Инны. Нет, ей, конечно, было несколько неловко перед сокурсницами за поведение подруги, но она привыкла не реагировать, понимая его безвредность. «Схватились не на жизнь, а на смерть. Быстро не разведешь. Им выдержки не хватает прекратить или хотя бы отложить взаимные претензии?».

– Да ладно тебе. Все в ажуре, – спокойно сказала она, гася запал Инны, и внутри себя сочувствуя подруге: «Вызывающее поведение – броня для твоей слабой нежной души. Я не хочу, чтобы наши дружеские отношения омрачались трудностями, связанными с непониманием твоего характера девчонками».

– Мне до тебя, до твоей смелости, далеко, – шутливо добавила она и увела разговор на ниву собственного творчества.

– Ты спрашивала, как я сочиняю? Так вот, когда пишу, я слушаю музыку своей души и записываю слова рожденные сердцем. Мои книги для школьников читаются легко, но, тем не менее, они предназначены для медленного чтения, а те, что для взрослых, тем более.

– Понимаю, пища для души дает богатую информацию к размышлениям. Но если она для взрослых, то ангажирована…

И Инну опять понесло.

– Ангажирована, не ангажирована! Не надо политики. Не до того сейчас, – перебив Инну, слабым усталым голосом взмолилась Жанна. А про себя подумала: «Почему бы Инке не предпочесть гостиницу, где ей, собственно, и место? Устроилась бы там с комфортом и не действовала всем на нервы. Деньги наверняка есть, на себя только тратит. Она будто нарочно навязала нам себя, чтобы развлечься. И почему Лена всегда берет ее сторону? Неужели не чувствует всю глубину пропасти, лежащей между ними? Они же находятся на разных жизненных позициях. Почему не хочет платить ей той же монетой? Держу пари, что превосходно сумела бы учтиво избавиться от обузы. А я не вижу способа отвергнуть общество Инны, не рискуя этим оскорбить ее подругу. Может, Лена зареклась не связываться и таким образом нейтрализует вспышки подруги, чтобы та не ожесточалась и не ярилась? Надо взять на вооружение».

К обычному в таких случаях недовольству примешивалось чувство, в котором Жанне не хотелось признаваться даже самой себе.

«Разговоры крутятся вокруг моих и Ритиных книг, но какие‑то они бестолковые, путанные, непоследовательные, перескакивающие с одного на другое, уходящие в вольные рассуждения. Предложить им другую тему? Допустим, о детях. А если подхватят и раскрутят? Судя по настрою, наверное, заговорят о больных или погибших. О Людином, Верочкином и Катином неподъемном горе… несопоставимо большем любого другого. Не стоит. А вдруг о воспитании заговорят? Тогда это до утра. Ой, не надо. Писательская тема, похоже, уже мало-помалу затухает», – успокоила себя Лена, прислушиваясь к сумбурным высказываниям подруги.