Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 47 страниц)

Пусть Рита отпустит на волю свою фантазию и тогда оставит в литературе несравнимо больший след. А еще пусть делает вид, что шутит, и ей позволят шутить. Видишь, и я Рите поспособствовала. Мне иной раз кажется, что в придуманном мире больше правды, чем в реальном. Мы все где‑то сбоку от правды. Человеку часто слишком тяжело ее выдерживать, тем более, что правд много, а истина одна… и труднодостижимая. В своей жизни мы все оценки прячем, а в сказке все открыто. Я серьезно, ей Богу. В реальности везде ставки и иногда они больше, чем жизнь. А тут… Лена, что скажешь, что посоветуешь? Взять Рите «на карандаш» мой совет? Глядишь, обретет новое лицо, в «золотой фонд» войдет! Ой, я просто заболела этой мыслью. Вот где происходит встреча прекрасного материала с глубоко законспирированными идеями! Пусть расширяет и разнообразит не только экспозицию, но и фабулу. А если поставить вопрос шире?

– Я ей не советчица, – сухо ответила Лена подруге.

– «Играй, да не заигрывайся, шути, да не зашучивайся». Не стреляешь ли мимо цели? А то потерпишь сокрушительное поражение, и что тогда? – неодобрительно покачала головой Аня. – Рита пишет о своем поколении открыто, она воздает ему должное, не отметая плохое, не захваливая хорошее.

– Трудно попробовать, что ли, – пожала плечами Инна.

– Зачем теперь камуфлируют действительность? Боятся… как при Сталине? – недоуменно спросила Жанна.

– Направление называется фантастический реализм. Это смещение границ реальности…

– В мозгах, – прервала Лену Аня.

– Мужчинам неинтересно читать о том, что они видят вокруг. Им хочется доискиваться до истины, раскапывать ее, – лукаво, как ей самой показалось, заметила Инна.

– А и правда, – на удивление быстро согласилась Аня.

– Не в моих правилах что‑то советовать. Не ровен час, кого обижу. Но я и не отговариваю. Сама я больше за то, чтобы от условности возвращаться к реальности. Потому что это мое, – улыбнулась Лена.

– Гоголь был фантастический, фантасмагорический реалист, хотя и сказочник.

– Ну и словосочетание ты придумала, Жанна! Ты имеешь в виду его «Нос»? По мне так это полная шизофрения… патология одаренности, особое строение воображения. Писательская психика часто бывает на грани. Может, он на самом деле так воспринимал реальность? Помнится, в детстве от его слова «бяша…» меня мороз по коже пробирал и совсем нехорошо делалось во всем организме. И тогда мне казалось, что автор больной… и что у него отклонение, доведенное до гениальности, – осторожно пожаловалась Аня. – И, памятуя это, я…

– Как пронял!! До печенок? Талантище! И у кого это отклонения в мозгах?.. Ну, ты даешь! Это же художественный прием. Выдавливай из себя страхи сквозь трещины сознания. Не только «Сон разума рождает чудовищ», но и ужас. Шучу, не злись. Переживать подобные ощущения – большая роскошь. И это только подтверждает, что Гоголь прекрасный астральный мистический писатель. Он видел, чувствовал и умел передать то, что редко кому дано! – восхищенно сказала Инна. – Великому художнику слова иногда позволительно «сходить с ума».

– Этого я не отрицаю. Но некоторые – не стану называть их фамилии – за своей оригинальностью и ортодоксальностью скрывают абсурдную безвкусицу, утверждая, что норма в искусстве – это скучно. Иной фильм или выставку посмотришь и думаешь: не в психушке ли я? – выстрелила Аня в Инну крупнокалиберным снарядом.

– Ого! Пора выдвигать вперед бронетехнику. И это дело, не терпящее отлагательства, – азартно подхватилась с матраса Инна.

– Есть мнение, что эти приемы отжили свой век, – сказала Лена, испугавшись, что возникнет диспут об абстракционистах или еще того хуже… – Когда в обществе происходят перемены, в писательстве тоже возникает что‑то особенное. Жизнь сама диктует и выдвигает на первый план свежие идеи, иную эстетику, новых лидеров.

– Новая Россия, новая жизнь, иная литература, – поддакнула ей Жанна. – У каждого поколения свои герои.

– Мне кажется, людям, не знавшим подробностей нашей жизни, уже через пару поколений будет трудно понять, что зашифровали нынешние «оригинальничающие» авторы в своих произведениях, тем более, что объяснениями они не балуют. Современникам и то иногда эта задача представляется ребусом. Такого понапридумывают, что не со всяким воображением дотянуться до понимания, – неуверенно заметила Аня.

Но Инна с восторгом продолжила развивать свое предложение:

– В сказке можно быть предельно занимательным. Главное – больше тайного, секретного, с первых шагов недоступного пониманию. Ведь тайна – способ удержания внимания читателя. И как просто! А иначе Рита со своим реализмом-идеализмом может выглядеть на фоне фантастов примитивным нытиком.

«Инну можно принимать только в гомеопатических дозах», – подумала Жанна и рассмеялась:

– Даем советы писателям! В сказках кажущаяся простота. Поди, попробуй, напиши… умница ты наша «дорогая». Не каждому это дается. Идеи, сюжеты, методы носятся в воздухе, да мало кто их улавливает. И в головах у людей много чего витает, да наружу не просится.

– Мои встречи с детьми часто заканчивались тем, что они, восторженные и вдохновленные нашей беседой, обещали подробно написать о самых интересных историях из своей жизни, хотя я просила их анонимно сообщить о каких‑либо особенных фактах лишь двумя строчками, остальное, мол, мое дело, писательское, – поведала Лена.

– И ты жила в предвкушении? – спросила Инна.

– Нет, я понимала проблемы детей, их способность переоценивать свои возможности, и догадывалась, что ничего от них не получу. Их желания часто не совпадают с навыками и способностями. Но я пытаюсь пробудить в них желание писать, – с выражением доброжелательной заинтересованности в разговоре ответила Лена.

– Мы в школе много тренировались, пописывая серьезные и юмористические статейки в еженедельную классную газету или в ежемесячную школьную. У нас здорово выходило! – вспомнила Инна.

– А я в детстве часто в своем воображении рисовала прекрасные картины, но когда брала в руки карандаш – ничего не получалось. И с музыкой так же было. В голове возникало идеальное звучание, а голосом достичь его не удавалось. Это меня очень удивляло и огорчало, – созналась Аня. – Я восхищаюсь теми, кому доступно то, что я сама не умею делать.

– Мне принять твои слова как признание? Не давали покоя лавры великих художников и певцов или хочешь испытать чувство причастности к какому‑то великому свершению? Разница между желаниями и тем, что ты на самом деле могла, оказывалась слишком большой? Все предельно ясно…

Ане кислая ухмылка, перекосившая рот Инны, показалась садисткой, и она печально пробормотала:

– Вот ты как повернула. Нагнетаешь. Не стану ни подтверждать, ни оспаривать. Изощряйся сколько душеньке твоей угодно.

И обидчиво добавила сквозь зубы:

– Репутация важна. Она – все, что от человека остается после смерти. Но ты за меня и мою репутацию не волнуйся… Тебе эта насмешка не сойдет… когда‑нибудь. Не от себя шалей, а от того, что несешь людям… Не вылепить хорошего человека, если он сам того не хочет.

А успокоившись, серьезно обосновала свой «провал» как художника:

– Разве ты в юности не проигрывала в голове оперные арии? Но когда пыталась пропеть их вслух, понимала, что нет таланта. Сошлюсь на свой опыт, хотя это может быть не корректно. Маленькой, я очень любила танцевать. Но когда я, необученная, «выделывала различные па», мир балета, наверное, содрогался. Я думаю, у всех людей существует интервал между желаниями и возможностями. У одних он сужается или вообще исчезает с помощью обучения, а для других некоторые их желания так и остаются неосуществленным по причине недостаточных способностей. В этом нет ничего зазорного. Не зря же люди ищут ту область знаний, где они в полной мере могут себя проявить?

– Любое творчество – бацилла заразная. Позволю себе небольшое допущение. Инна, а что тебе мешает взять в руки кисть? – поймав нужную тональность, с улыбкой Моны Лизы предложила Жанна. – А тебе, Аня, – перо. Лена посодействует. Кто из вас первой будет передо мной ответ держать? Кто «упадет, побежденный своею победой»?

– Крайне неудачная шутка. Чего ты добиваешься? Не созрела до понимания моих рассуждений или даже не вникала? – устало вздохнула Аня и демонстративно накрыла голову подушкой. Но обида все же выстрелила сердитой мыслью: «Ты же не Инна. Глупость и бестактность тоже заразны?»

*

И все же паузу опять нарушила Аня. Ее распирало желание высказаться.

– Я хочу начать с мысли о том, что взаимоотношения между людьми – это беспрерывная череда задач с бесконечным числом переменных, – с искренним воодушевлением продекларировала она, – а писатели…

– Искусство тяготеет к вечным истинам. Но жизненные ситуации меняются и их надо разрешать, – иначе попыталась сформулировать ту же мысль Жанна.

– Не обязательно так уж подробно все разъяснять и досказывать читателю. Надо оставлять ему место для воображения. Своим чутьем и умом ему надо кое‑что постигать, по наитию, – сказала Инна.

– Я о детях, – возразила Аня. – Всё давно изучено и рассказано, но каждому следующему поколению надо заново объяснять, повторять и растолковывать всё, что было известно предыдущим. Только всякий раз как‑то иначе будить его лучшие чувства. Например, книжки из нашего раннего детства современным малышам очень скоро становятся неинтересными, они быстро вырастают из них, а вот наши любимые книги школьного периода для современных подростков – большая интеллектуальная нагрузка. Им намного труднее читать многостраничные произведения, чем нам. Спешу заметить: мы‑то жили в мире прекрасных литературных героев и книги проглатывали десятками, хотя сначала не понимали, что они – мощная платформа для душевного и духовного здоровья нации. Нам просто было интересно.

– Теперь мультфильмы заменяют детям книги и отучают их читать, – заметила Инна.

– Рита понимает ситуацию и пишет для детей сжато, в несколько строчек закладывая смысл. Ее книги – шедевры ясности и чистоты. А когда для взрослых что‑то создает, то позволяет разгуляться своему воображению. И это правильно. Книга оживает в руках подготовленного читателя, – сказала Аня.

– У молодых есть любопытство и любознательность, и это стимулирует их к чтению, особенно если книга хорошо разрекламирована, – подметила Жанна.

– Интерес может и есть, времени нет, – возразила Инна. – Компьютер его съедает, Интернет. Так и вижу своего любимого племянника по линии младшей сестры: одна рука на клавиатуре, вторая с телефоном. Муж сестры как‑то пожаловался: «Раньше я много работал и не имел возможности уделять внимание детям. Думал, внуками займусь. Но теперь они заняты. Дверь в свою комнату закроют и сидят целый день за компьютером, за уши их не оттащишь».

– Теперь трудно даже очень хорошую книгу неизвестного писателя сделать достоянием читателя, – вздохнула Лена.

– Рита свои прожитые годы может считать полезно проведенными. Чего ей и в дальнейшем желаю. Ведь когда богатство твоей души живет еще и вне тебя – это двойное счастье! – Жанна решила создать благоприятный фон для беседы.

«Настал черед Ане высказаться», – подумала Лена и услышала:

– Может, Рита и не найдет ответы на все острые вопросы, но в самой ее попытке есть серьезное геройство.

– Геройство? Превозносишь, говоришь ни к чему не обязывающие добрые слова «собрату по цеху»? – не пылая дружелюбием, спросила Инна. Она явно намекала на Анины рецензии.

– Больше ни в чем меня не заподозришь?

Аня еще что‑то порывалась сказать, но Инна опередила ее брезгливо произнесенной фразой:

– Задания писателям расписали и по полочкам разложили, осталось расставить их самих по ранжиру, в порядке народного обожания.

Инна выжидающе посмотрела на Лену.

Но та промолчала и только подумала: «Заниматься этим, это как в деревне у колодца старушкам обсуждать уроки сольфеджио. С тобой, дорогая, невозможно предугадать, в какую сторону повернется дискуссия».

И у Жанны, перехватившей взгляд Инны, мелькнула мысль:

«Удивительный дар вызывать к себе неприязнь. И как это качество до сих пор не отвратило от нее Лену? Какая‑то в этом есть неосознаваемая мной натяжка». Но вслух она сказала о другом:

– Меня сейчас больше интересует, что изменилось в человеке за последние семьдесят или хотя бы десять лет.

– Новая эпоха поменяла интересы. Время диктует вкусы. Раньше людям хотелось быть порядочными, а теперь богатыми, – вздохнула Аня. – Вот я и спрашиваю себя…

– Хотеть не вредно, – хмыкнула Инна. – Допустим, некоторым женщинам в жизни не хватает страсти, их привлекает невероятная чувственность. (Кому что.) А где они ее могут найти? Только в книгах.

Но Аня не повелась на Иннины рассуждения, она решила на своем настоять, свой «припев» повторить:

– Раньше в жизни было больше смысла, доброты, а значит и счастья. Выбор Ритой последней темы не случаен. Она подсказывает читателям, что никогда не поздно найти свою судьбу. Она пытается их ободрить, поддержать.

– Вот откуда к нам снова приходят уже набившие оскомину фразы: «И хотя нам платили до обидного мало…, но мы, не находили в том ни вины своей, ни беды». «А теперь вокруг лица с общим, одинаковым выражением давят нас пошлостью и примитивом. Где человек думающий, чувствующий? Где личности? Исчезла иерархия в культуре, канули в Лету авторитеты». Конец света! – Инна цинично рассмеялась. – Может, еще вспомним о средневековом немом восторге и преклонении перед красотой женщины? Не марксизм-ленинизм, не атомная бомба, а развитие науки и особенно электроники изменило нашу цивилизацию. И теперь толпа обрела в интернете голос, сотни тысяч дураков позволяют себе на весь мир говорить не только глупости, но и гадости. Каждый считает себя экспертом по любым вопросам, включая управление государством. Им нечего сказать, но они говорят и пишут! Хор невоспитанных тупых голосов. Какая там этика? Вседозволенность! Улица и интернет предлагают одно, школа и семья – другое. Для меня многое в интернете чуждо и даже страшно. И я не хочу, чтобы оно победило наших детей. Еще Аристотель писал: «Кто движется вперед в науках, но отстает в нравственности, тот более идет назад, чем вперед». Что из них, из этих писак, вырастет? Качнется ли маятник в сторону духовных поисков? Я хочу и в Интернете читать умное и прекрасное.

– Качнется, – спокойно ответила Лена.

«Однако, как Инна о молодежи!.. А подруги? Однажды лебедь, рак и щука…» – Лена до боли стиснула «гудящие» виски ладонями.

– Инна, прогресс виноват в отсутствии совести у людей? Может, еще и сама природа? Так она самодостаточна и несет нравственный заряд. Миллионы глупцов… Ты слишком плохого мнения о качестве человеческого материала. Но вот что настораживает: заявитель всегда прав. Оправдываться трудней. Тема требует прокачки, поэтому сама подробнее расшифруй сказанное, – недовольным тоном предложила Жанна.

– Ой, не надо, – взвизгнула Аня.

– Что ты вопишь, как ненормальная? Киру разбудишь, – зашипела на нее Жанна.

– Грань нормальности и ненормальности так тонка! К тому же существует процесс двусторонней диффузии, – хихикнула Инна.

Лена посмотрела на нее с удивлением и явным неодобрением, но уже через несколько секунд выключилась из происходящего.

Аня обидчиво промолчала, но после паузы с новой темой все‑таки повернулась именно к Инне:

– Мне кажется суметь предельно искренне, абсолютно естественно и интересно написать о великой любви двух обыкновенных людей – и есть самое трудное для писателя.

– Для тебя, – слегка ущипнула ее Инна.

– Уволь, это не ко мне.

– Теперь и в фильмах про любовь только богатых людей показывают, потому что про обыкновенных и бедных не получается создать увлекательный сюжет. Их жизнь монотонна и неинтересна. К тому же в кино выполняется принцип: снимаешь о простых людях, делай это не изощренно». А это скучно. Бедные смотрят современные сериалы и думают: «Нам бы ваши заботы», – вздохнула Жанна. – Там же у них все только вокруг денег крутится. «Одна, но пламенная страсть».

– Перечитай пьесы великих писателей древности или нашего Островского, может, успокоишься и развлечешься, – посоветовала ей Аня.

– Они про пейджеры и мобильники? – пошутила Инна.

– Глупо, но мило. И как тебе в голову пришла такая «неожиданная» мысль? – Жанна посмотрела на Инну долгим, пристальным и спокойным взглядом. И ей впервые со времени их встречи пришла догадка, что она и ее может за что‑то недолюбливать.

– Умные и глупые мысли приходят в голову одинаково неожиданно, – беззаботно рассмеялась Инна.

«Мне не всегда доходит подтекст их разговоров. Я только-только начинаю вникать и осваиваться. И все потому, что мало знаю об их жизни», – предположила Аня, недоуменно поглядывая на подруг.

– Не понимаешь ты шуток, Анюта. А они ведь жизнь украшают, – снова включилась в разговор Инна.

– Все зависит от того кто и под каким соусом их преподносит, – обидчиво огрызнулась «обвиняемая». – Я понимаю юмор, но не умею его воспроизводить так, чтобы было смешно. Не всем дано.

– Любишь потреблять? Не заметила, – покривила губы Инна.

Аню всегда выводили из себя открытые уверения в ее неспособности легко смотреть на жизненные проблемы. Она понимала, что в основном люди правы, но ей не хотелось этого признавать. И пресечь разговоры о себе не умела. «Я сама себя не устраиваю и всю жизнь воюю со своими патологическими недостатками, – оправдывала она себя. – Наивность не самооценочна только у маленьких детей. Они не понимают своей доверчивости, а у меня на первом месте доброта и жалостливость, вот и влипаю в истории.

На днях встретила дочку своей бывшей сослуживицы. Разговорились, конечно. Я об ее успехах спросила. Потом вспомнили общих с ее мамой знакомых. И вдруг она мне говорит: «А вы знаете, Иван Александрович умер. Ему только сорок пять лет было». Я разохалась, мол, какой хороший человек! Но когда мы разошлись в разные стороны, подумала: «А далеко ли яблочко от яблоньки упало? Ее мать-сплетница разные гадкие «фокусы» на мне много раз апробировала». Позвонила я Ивану Александровичу – он мой бывший ученик, – и мы с ним очень мило побеседовали.

На чем эта гадкая женщина хотела сыграть? На том, что я сама не делаю пакостей и от других не жду? Думала, что я, сочувствуя семье «почившего», не проверив информацию, дальше понесу горькую весть и окажусь в неприятной ситуации? А ведь по возрасту она мне в дочери годится. Ничем я не заслужила такого к себе отношения, даже напротив, когда она была маленькой, делала ей и ее классу приятное: снимала все их школьные события и пачками бесплатно раздавала детям фотографии. Да вот поди ж ты… обидела меня. А за что? Ей нравится делать людям неприятности? Она считает себя умнее?» – Аня горько вздохнула. Ей вспомнилась шутка из мультфильма: «Мелкую пакость не придумывают, при взгляде на ближнего она приходит в голову сама по себе». Но на этот раз она ее не рассмешила.

– А ведь и правда, я часто не понимаю юмора. Недавно по телевизору расхваливали одного знаменитого артиста, взахлеб приводили примеры его великолепных шуток. Этот человек страдал бессонницей и развлекался тем, что посреди ночи многократно через каждые пять минут будил своих знакомых, измененным голосом сообщая им, который час, чем доводил до бешенства, до изнеможения и истерик. Я была потрясена его «чувством юмора». Хоть убейте, не понимаю я и людей, на всю страну восторгающихся столь непорядочным поведением своего коллеги. – Аня нервно разлохматила себе волосы на затылке.

– Тут какая‑то каверза, – неуверенно пробормотала Жанна. – А со мной «вживую» недавно произошел «препотешный» случай. Пришла я в гости к подруге, а ее сын и муж вслух читают «Домоводство» советского года издания и до слез хохочут, ну просто катаются по дивану от смеха. Не вытерпели мы с подругой, подошли к ним. Я уж дословно всего не помню, но суть услышанного состояла в том, что автор советовал к приходу с работы усталого мужа умыть и нарядить детей, красиво сервировать стол и ничем не беспокоить благоверного, пока он ни поест и ни отдохнет с газетой в руках.

«В каком веке живет этот автор? На какой планете? И это он советует нам, работающим женщинам? – удивилась и возмутилась моя подруга. – Это насмешка или злой умысел?»

Следующий совет был еще интересней. Что‑то типа того, что жена должна быть благожелательной, когда муж подает ей гвозди или придерживает лестницу, пока она приколачивает к стене картину. И это написано всерьез, не в разделе «юмор». Автор всё с ног на голову перевернул. «А рожать мужу вместо жены он не советует попробовать?» – грустно воскликнули мы с подругой в один голос.

А дальше предлагалось еще более «смешное». «После совершения интимного акта с женой, вы должны позволить ей пойти в ванную, но следовать за ней не нужно, дайте ей побыть одной. Возможно, она захочет поплакать», – с искренним сочувствием пишет автор. «Почему женщина плачет после секса? Не удовлетворена? Муж вовремя не… остановился? И что смешного в том, что он, извините за выражение… козел?» – подумалось мне.

Мы долго стояли и смотрели на двух от души хохочущих мужчин в возрасте двадцати пяти и пятидесяти лет и пытались понять, что же их так рассмешило? «Да, конечно, смешно… и неприятно, что эти «шедевры» издавалась миллионными тиражами и попадала в каждый дом! За чью‑то глупость приходилось платить… Смешно… и обидно то, что подобные перлы преподносились как нечто умное и полезное. «Гениальный» автор! Женщина такое не написала бы. А куда смотрел редактор? Мужская солидарность? Над этими строками надо плакать, а не смеяться», – недоумевала я вслух.

«Так ведь не им горько, нам… Мужчины, читая, не углубляются в суть, скользят по поверхности, да еще в восторг приходят от самих себя? У них же есть чувство юмора!.. Какие же мы все‑таки разные», – грустно усмехнулась моя подруга и побежала на кухню спасать котлеты. А мне от ее спича сделалось грустно-грустно… Что было, то было. От себя не скроешь, из памяти не вычеркнешь, – вздохнула Жанна.

– Наверное, женщин больше волнует внутренний мир человека, его переживания, а мужчин – внешние проявления жизни, – предположила Инна.

И Аня рассказала беспокоящую ее историю.

– А я как‑то смотрела в гостях многосерийный импортный комедийный фильм про учителя, который, чтобы поправить бюджет своей семьи, стал делать и продавать наркотики. Все гости, включая меня, дружно хохотали, потому что артист, исполнявший главную роль, был неподражаемо талантлив. И вдруг я ужаснулась: «Учитель не думал о людях, которые погибнут от его наркотиков?!» Я, конечно, понимала, что это комедия, но смотреть ее и тем более смеяться мне расхотелось. «Мои друзья хорошие добрые люди, но когда их захлестывают эмоции, они не видят плохого? Я рассуждаю как педагог? Позволить моим подопечным посмотреть этот фильм или нет? От всего плохого не оградишь. Разрешу, но объясню», – завертелось в моей голове. Но настроение все равно уже испортилось.

– И ты принялась совестить своих друзей? – спросила Инна.

– Отстань, – как от назойливого комара отмахнулась Аня.

– Как иногда сказанная человеком милая шутка сразу к нему располагает! Как‑то по воле случая, я попала в качестве зрителя в зал, где должны были номинировать на премии наших писателей. Аня, ты тоже там присутствовала. Помнишь? – спросила Инна. – За столом вперемешку сидели писатели и члены комиссии. Я пошутила, мол, надо бы вас развести по разные стороны. И одна женщина из комиссии мне влет ответила: «Мы не на дуэли». А я ей: «И все же сегодня вам придется стрелять без промедления и, главное, без промаха». И так этот маленький диалог хорошо прозвучал, что мы обе улыбнулись, хотя до этого настороженно приглядывались друг к другу. Потом я у одного незнакомого мужчины спросила:

«Вы тоже писатель?»

«Нет, сочувствующий», – ответил он с приятной улыбкой. И я почему‑то перестала волноваться, словно уже не ожидала от комиссии сокрушительной критики на произведения своих друзей и будто стопроцентно поверила в справедливый исход мероприятия.

– Последние сомнения отпали? – насмешливым эхом откликнулась Жанна.

Инна не ответила. Ее взгляд был направлен внутрь себя. Мыслями и чувствами она была уже слишком далеко, чтобы услышать, кого бы то ни было.

Аня продолжила ее рассказ:

– Я тогда тоже обратилась к тому же доброжелательному человеку: «Попасть в номинанты тоже престижно?»

«Это, конечно, еще не награда, но уже событие, предполагающее в перспективе возможность восхождения на Олимп», – ответил он мне. Я заметила, что глаза у него были грустные, и подумала, что он тоже из пишущей братии.

– Хочу чего‑нибудь веселого и радостного! Хочу простоты и естественности! – вдруг возопила Аня и автоматически оглянулась на дверь.

– Читай тома анекдотов. Очень освежает. Они, как сказал Карел Чапек, комедии, спрессованные в секунды. Их теперь горы на книжных прилавках. В свое время они меня из депрессии вытащили, – сказала Инна и попросила Лену:

– Не в службу, а в дружбу передай мне туесок с пряниками. Наша «милая» беседа возбудила во мне аппетит.

– Неожиданный ты, Инна, человек, – пробормотала Жанна.

А та в ответ только плечами пожала.

– Твой «роман» с мучными и сладкими продуктами так и не сошел на нет? – удивилась Лена, передавая подруге плетеную вазу.

«Я уже жалею, что сама того не желая, подтолкнула девчат на разговор о литературе. Не стоит он того, чтобы ему посвящать полночи. Не надо было потакать Инессе», – устало подумала Лена, тяжело опускаясь на матрас.

*

Жанна заговорила тихо, вдохновенно и романтично:

– Я за высокое и глубокое отражение таких тем как жизнь-смерть, любовь-ненависть или как соотносятся реальное время и вечность; я за столкновение различных импульсов чувств, когда человек живет с неизбежным пониманием своей судьбы, если все его помыслы…

– И так далее, – обидно рассмеялась Инна. – Чтобы любой компании придавался ореол борьбы за человека, за веру, утверждающую, что свет плодотворен, тьма бесплодна, мысль безбрежна. И тому подобное. Наслышаны мы, под завязку этим накормлены. Это позавчерашний день литературы. Твоя гипердоверчивость и безоглядная вера в чудо – неиссякаемы. А я приветствую разнузданные фарсы. По мне насыщенные роковой страстью трагедии и сумасбродные комедии. Я могу рассчитывать на твою поддержку и понимание?

– Если только всё культурно и интеллигентно, – смущенно и неуверенно пробормотала Жанна, застигнутая врасплох то ли на самом деле изощренной, то ли выдуманной откровенностью Инны.

– И без мата? – хихикнула в ладошку Инна.

– Не совестно тебе? – оскорбилась Аня – Плохое само легко и быстро внедряется, а хорошее приходится терпеливо и настойчиво прививать. И если принять во внимание, что доброе слово соединяет, а злое и грубое разъединяет, то…

«Не дай бог скатятся на проблемы воспитания», – буквально холодея, подумала Лена и плотнее завернулась с головой в одеяло.

– Меткое наблюдение, – съязвила Инна, прервав Анину пылкую речь. – Примазываешься к классикам типа Макаренко? Мозги еще не проели советские нравственные императивы? Что глаза пялишь? Дара речи лишилась? Ты посмотри на себя в зеркало – портрет кисти Никаса Сафронова или Шилова? Нет, Ван Гога или Пикассо. Сколько в нем экспрессии! Красота неизреченная!

– На себя обернись, – обидчиво отрезала Аня.

– Невероятно, непостижимо! Просто прелесть. Поглядите, какая недотрога. Ты ли это? – воскликнула в полном восторге Инна. – Заводишься, куксишься как маленькая.

– Несет тебя… Опять все переиначила. Насмешничаешь, издеваешься, неистовствуешь. – Аня страдальчески скривилась. – Да, я слишком эмоциональная, даже нервная. Да, я говорю элементарные вещи, потому что о них часто забывают. Вот ты, наверное, думаешь: какое право имеет Рита писать о грустном, если детдомовцев у нас меньше одного процента от общего числа населения, о пьяницах, если их не пятьдесят процентов или о сплетниках, портящих жизнь не одной сотне тысяч людей? Еще о безразличии, о безответственности… Мол, кому нужны непреложные, примитивные истины?

Ты настаиваешь на том, чтобы писали о великих личностях, гордились ими, подхлестывали самолюбие? Я не против, такие примеры нужны, но я хочу, чтобы создавали интересные позитивные фильмы о современных людях, живущих в коммунальных квартирах или съемных углах, о тех, которые, получая гроши, умудряются преданно и творчески служить отечеству, любить, растить прекрасных детей. Вот это были бы настоящие народные герои!

– Герои капиталистического труда?!

– Инна, перестань бессовестно изводить Аню, – сдержанно попросила Жанна. – Вцепилась мертвой хваткой. Зверей тоже любят, но воспитывают, в основном, методом… кнута и голода. Получила от меня «мастер-класс»? Ты такой же педагог, как я Папа Римский. Помолчи, иначе я выскажу всё, что о тебе думаю.

– Ой, напугала! Трясусь от страха!

– Анечка, успокойся. Выговорилась? Вот и хорошо. Ты, как всегда, права относительно того, что касается воспитания. Ты ас в этой области.

– Простите, нервы, – искренне и благодарно просияв, прошептала Аня в ответ на защиту коллеги.

– У нас мораторий на смертную казнь, – отшутилась Инна, предваряя и отменяя этим нещадную критику и возможные дальнейшие выпады и угрозы Жанны в свой адрес.

«Когда Инна заводится, проще с постным выражением лица не замечать ее шпилек или рассмеяться с ней за компанию. Но Ане с ее нервами это не по силам», – решила Лена и снова осторожно коснулась руки подруги.

7

– Я добросовестно старалась заснуть. Не вышло, – подала голос Жанна. – Аня, добавлю к твоему предыдущему заявлению: «Писателю надо бы еще отражать расклад мнений в обществе по разным вопросам. Допустим, писать про изживший себя комсомол, о его чиновниках, этих «откормленных бонз-пионеров лет сорока», про поиски чего‑то на их замену. Или о том, что без героев, борющихся с коррупцией, России быстро не возродиться. И все это делать с сохранением интриги. Эпоха обозначается людьми, поэтому надо писать о тех, в которых отразилось новое время, и которые серьезно повлияли на положительное развитие страны.

– Ты об олигархах, которые обокрали наших сограждан и вывезли капитал за границу? – рассмеялась Инна.

«Прописалась в дискуссии организованной на пустом месте. И что нового сказала?» – педантично отметила про себя Аня и раздраженно заявила:

– Проснулась. Насколько я могу позволить себе судить о Ритиных книгах, они и есть квинтэссенция уже прожитого нами прошлого и результат осмысления нового времени.

Но Жанна продолжила:

– И в нас, женщинах, эпоха отразилась. И это мое заявление более значимо, чем то, о чем пишут некоторые недальновидные писатели. Я верю в женщин. Они в большей степени истинно способны на поступки. Какие психологические глубины в простых сельских русских женщинах! Я восхищаюсь их реакцией на жизненные ситуации, их терпением и трудолюбием. Я – не из их числа. Это я поняла, безвыездно проработав двадцать лет в деревне. Не прикипела я к ней, не «климатило» мне там, как ни пыталась прижиться. Но я старалась. Деревня научила меня естественному, открытому, непосредственному, деловому взгляду на жизнь. У тамошних людей нет нашей городской рефлексии. Протекла крыша – починим, не уродил картофель – обойдемся другими продуктами. Все просто, ясно. Сами решают свои проблемы. А мы уже не можем без двусмысленности и демагогии. По любому поводу в уме перебираем варианты. Всё нам кто‑то что‑то обязан. Устаю я от этого… Жаль, что города высасывают деревню, она дряхлеет и разрушается. А казалось бы, не должны, это противоестественно. Ведь она – кормилица. Вот и едим Бог знает что, вместо натуральных продуктов. И это при наших‑то просторах…