Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 47 страниц)

Лариса Шевченко
Любовь моя
Воспоминания
Книга шестая

Уважаемый читатель!

Чтобы лучше понять творчество Шевченко Л.Я., я рекомендую Вам прямо сейчас скачать первую книгу автора, «Надежда», по прямым ссылкам:

В формате fb2:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.fb2

В формате epub:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.epub

В формате txt:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.txt

В формате doc:

http://larisashevchenko.ru/files/hope.doc 

Первая книга содержит историю ее детства, которая проливает свет на многие аспекты ее жизни, поэтому читать эту и последующие книги Ларисы Яковлевны будет интереснее, начав с самой первой.

Приятного чтения!

Во избежание возможных недоразумений хочу предуведомить читателей: не стремитесь, пожалуйста, к ложным идентификациям, не ищите себя среди героев книги. Это художественное произведение.

От автора

В юности у меня было непрекращающееся состояние вдохновения. Возьму в любой момент ручку и бумагу – и не остановить восторженных или грустных строк. Теперь на творчество меня способна спровоцировать только музыка родной природы.

Боже мой! Как мила и умиротворяюще спокойна природа средней полосы России! Она не способствует и не потворствует агрессии, раздорам, войнам. Как тепло и радостно она ложится на сердце русскому человеку! Ее ширь взывает к доброте, благодушию и мечтательности. Может, поэтому «душа моего народа всегда улыбается», хотя за улыбками часто стоит беспокойство и боль за свою страну. Невозможно из нас вытравить чувство любви к Родине. Оно с детства глубоко прорастает в наши души.

И мои запросы и эмоции таковы, что я могла состояться только в России. Родина – первопричина всего, что есть во мне. Она – моя любовь, моя вера, моя религия.

Любовь моя

1

– Лена, я читала твои книги, но мы слишком мало говорили о твоем увлечении, – прошептала Инна на ухо подруге.

Та вздрогнула и ответила сиплым спросонья голосом:

– Я же начала писать в тот год, когда ты вернулась от меня в родной город, так сказать, на место своей постоянной дислокации, а по телефону диспута не устроишь. Мне важно твое прочтение, твое понимание моего творчества, но сейчас далеко за полночь и я физически не способна к полемике, устала. Я уже никакая. Давай серьезно побеседуем дня через два. Завтра нашему курсу предстоит торжественный форум с преподавателями в стенах родного университета, а потом еще застолье допоздна на базе отдыха. Нам надо быть в хорошей «спортивной» форме, чтобы выдержать такой марафон. Я у Киры задержусь в гостях на целую неделю. Но ты же знаешь, что мое время в основном будет посвящено тебе. К тому же своим разговором мы Аню с Жанной можем разбудить.

– Ну что тебе стоит! Я совсем чуть‑чуть тебя побеспокою. Понимаешь, наши девчонки в литературе дилетанты. Я с тобой как с профи хотела бы поговорить. Удели мне пять минут, ответь на несколько вопросов. Черти меня изнутри раздирают. Вот скажи мне, пожалуйста: когда ты про себя стала понимать, что ты писатель?

– В четырнадцать лет.

– Ты по причине обостренного чувства ответственности за учебу, работу и за детей поздно начала писать и, по сути дела, отложила любимое дело почти на сорок лет, упустив для созидания юность и молодость – периоды особой восприимчивости и творческого подъема? Ты слишком долго стояла на низком старте, прежде чем решилась одолеть стайерскую дистанцию. Помнишь Заболоцкого, «нет на свете печальней измены, чем измена себе самому». Разве все эти годы нереализованный талант не тяготел над тобой, не давил на мозги? Что‑то мне подсказывает, что я не ошибаюсь.

Зная характер Инны, Лена прекрасно понимала, что пятью минутами она не обойдется, но отказать не смогла. «Все равно ведь не оставит в покое», – подумала она, поворачиваясь лицом к подруге.

– Прямо‑таки талант, никак не меньше? А что такое талант?

– Сия тайна велика есть, – тихонько рассмеялась Инна.

– Я только начинаю поднимать голову и заявлять о себе. Я где‑то еще на полпути… Тебе не хватает критического подхода конкретно к моим книгам. Ты пристрастна, потому что видишь мои способности через увеличительное стекло нашей дружбы, – сказала Лена со свойственной ей мягкой интонацией. – Конечно, мысли требовали выхода. Ведь глубинное желание получать удовольствие от хорошо сложенных строчек зародилось во мне еще в раннем детстве. Помню, в дошкольном детдоме, воспитательница объяснила, что звуки нашей речи – это колебания воздуха, волны. Я тогда сразу догадалась, что и музыка – это волны, непосредственно связанные с нашим организмом и Природой. И что стихи, и даже проза, тоже таинственный способ организации звуков и знаков, возникающий под влиянием неожиданных движений души человека. В зависимости от порядка слов предложение может зазвучать и засиять, а может и погаснуть. Этому пониманию я всецело обязана стихам Некрасова и музыке текстов русских народных сказок. А в школе я узнала о частоте колебаний, и что музыка – по Пифагору – это различное соотношение частот…

Но ты права, жизнь, к сожалению, так сложилась, что я не могла позволить себе начать писать раньше. Чувство ответственности тормозило развитие во мне творческого литературного процесса. Я хорошо помню, лет так с четырех, яркое восторженное состояние, возникающее в душе при появлении в голове стихотворных строчек. Тогда я еще не знала, что это называется вдохновением. А то, что оно на самом деле существует, я поняла лет в шесть. Как‑то стала перерисовывать из газеты портрет Ленина. И он очень похожий получился с первого раза. Я обрадовалась – буду художником! На другой день опять попробовала рисовать, но как ни старалась – ничего хорошего не вышло.

– И как же ты все‑таки решилась взяться за исполнение мечты? Собиралась с духом всю жизнь, а ушла в писатели одним днем? «Летать, так летать!»

– Одной счастливой минутой. Спасибо случаю. Новый начальник оставил меня без подработок, на одну ставку «посадил», чем сам того не желая, поспособствовал осуществлению моей мечты. У меня появилось свободное время.

– Ты, «мягко говоря, но грубо выражаясь», никому не подражаешь? Мне кажется, твои книги не похожи на перепевы, пусть даже классиков. И в процессе взаимного опыления с современными писателями не участвуешь? – с подчеркнуто серьезным видом задала Инна следующие вопросы.

– Прекрасные встречи с великими произведениями прошлого, с биографиями незабвенных творцов – это как рукопожатия через века! Берешь в руки старинную книгу и будто чувствуешь некую сопричастность. – Лена будто впала в мечтательный анабиоз. Даже глаза прикрыла. –…Но важно то, что мы в себе сохранили от великих людей, задающих нам высокую планку.

А через несколько секунд Лена сказала с улыбкой:

– С «пионерской» прямотой отвечу, даже скажу крамольную вещь: в стишатах – было дело, подражала. Разве не помнишь? В школе мне нравилось сочинять «под кого‑то» и при этом чувствовать себя умной, хотя на самом деле уже понимала примитивность своих виршей. Но в прозе – никогда не пыталась. В ней я всегда выражаю себя и слушаю только свой собственный голос. Сначала гонялась за выразительностью текста, а не за полнотой смысла, потом предпочтения поменялись. Наугад шла за своим сердцем. Жаль, что почти ничего в памяти не сохранилось от тех восторженных лет. Да и все, что записывалось на бумаге, утрачено, бесследно исчезло в деревне за годы моей учебы в университете. – Лена вздохнула. – Из детства вспомнилось. Читала я «Дон Жуана» Байрона. И неожиданно меня обидно поразило его сходство со стихами Пушкина в «Каменном госте». Меня как трехметровой морской волной окатило: «Он подражал Байрону?!» В первый момент была потрясена неожиданным «открытием». Кровь отлила от лица. В недоумении застыла. Я была придавлена тяжестью невероятно неприятной мысли. «Такое невозможно, это какая‑то ошибка!» – молотком бухало в моем мозгу. Масса совершенно новых мыслей больно распирала мою голову, а в онемевшей груди метался сумасшедший ураган не находивших выхода горьких чувств. Мне хотелось, чтобы этой книги не существовало: «Я ее не видела, не читала. Ее нет и не было!» И я заплакала. Долго приходила в себя, лежа на своем любимом черном дерматиновом диване.

Когда нервная вспышка погасла, я смогла здраво рассуждать. Мне было десять лет, и я уже понимала, что это перевод с английского похож на стихи нашего великого поэта, и что переводчик мог подражать Александру Сергеевичу, тем более что у Пушкина была своя, отличная от Байроновской, версия поэмы. Мелькнула мысль: «А вдруг он сам переводил «Дон Жуана», ведь Байрон жил раньше». И закрутилось, завертелось в голове…

Я искала оправдания своему ревнивому испугу. И, конечно же, нашла. Дуреха. Но все равно некоторое время переживала: «Как я могла даже подумать такое?! Я, глупая, позволила себе покуситься на святое?» Собственно, я не думала нападать. Сознание подкинуло мне эту загадку, а разум ее разгадал. Каких только глупых и умных задач мы не решали в детстве!

– Ты испытываешь в той или иной степени влияние на свое творчество каких‑нибудь конкретных писателей? Из-за них ты не теряешь собственную природную стилистическую независимость?

– Влияние неизбежно. Человек живет не в вакууме. Ты, когда разговариваешь, разве не замечаешь в своей речи каких‑либо строк из литературных произведений? Ты непроизвольно являешь новые, неожиданные мысли, синтезируемые мозгом, сформированные общим состоянием твоего культурного уровня, фактически тем, что соизволила впитать твоя память, твоя личность. А она много чего хорошего получила. Ведь художественных книг в детстве ты прочитала на порядок больше, чем смогла позволить себе я. Меня нельзя было назвать не по возрасту начитанной. Работа по хозяйству занимала почти все мое свободное время. И из школьных уроков литературы я мало что вынесла, – усмехнулась Лена, вспомнив своего недобросовестного учителя.

– И это не аукнулось в твоем сочинительстве самым жесточайшим образом? Только у писателей, ознакомленных с шедеврами мировой литературы, возникают произведения с идеальным соотношением результатов наследия и новаторства. Разве тебе не требовалось восполнить пробелы? Так сказать, «привить классическую розу к дичку». Начать с древних фолиантов и расти, расти до уровня небес… Наверное, любое стоящее произведение прошлого расширяет границы интеллекта. Есть тут над чем призадуматься? И это при том, что ты у нас стихийно одаренная самоучка! – скорчив хитренькую рожицу, прошептала Инна. – Допустим, о любви написано много прекрасного. Это же вечная тема! Но любые истории о ней всегда будут интересными и особенными. Например, написать бы о том, что иногда сердце человека разрывается на части, а ему хорошо! Он на небе от счастья… И тем обогатить литературу. Можно ничего не читать о любви и создать что‑то совсем уж гениальное. Но, наверное, лучше бы всё о ней знать, чтобы заново не изобрести велосипед?

Лену не тронула шпилька подруги. Она спокойно ответила:

– Ты права. Ощущаю недостаток знаний. Мне бы впитать весь серебряный век, познать истоки словесности. Но мой шеф в НИИ говорил: «Ваши книги для школьников не отягощены классическим наследием и не перегружены избитыми литературными ассоциациями. Но от этого они не стали хуже. Напротив, в них видна индивидуальность автора, потому что вы писали, полагаясь только на свое чутье и на свой жизненный опыт. Они ниоткуда не слизаны и не перелицованы».

– И с тех пор всё твоё творчество подчинено…

– Я думаю, что качество моих произведений для детей мало зависело от количества прочитанного мною в детстве. Помню, первые книги как‑то быстро «встали на ноги». Они шли не от ума, а от концентрации чувств. А вот для взрослых…

Инна не дала Лене окончить свою мысль.

– Та, первая – эмоционально насыщенная, сокровенная книга-исповедь, которой ты сдала экзамен на художественную зрелость, – полностью твое детство, твоя судьба? Приоткрой карты. В ней простые и внятные трагедии детей. Она написана сердцем. Мелодрама – трудный жанр. Там всегда всё на грани.

– Это не мелодрама. У меня не было необходимости укрупнять характеры героев, делать их выпуклыми. Да, трагедии детей, но и просветы есть. Не надо бояться правды, закрываться от нее, рассматривать сквозь светофильтры, – сухо заметила Лена.

Инна мгновенно переключилась:

– Хорошо, что это исповедь, а не проповедь. Я читала и видела в главном персонаже только тебя – маленькую девочку с глазами взрослой несчастливой женщины. В этой книге через свой образ ты позволила себе провести мысль о том, что принесла детям война. Ты соединила в себе…

– Главный герой там мальчишка, – напомнила Лена, осторожно прервав бурные эмоции подруги.

– Печальный, но не депрессивный дебют. Вещь замечательная по своей искренности, правдивости и силе убеждения. Это не просто зарисовки жизненных ситуаций в подчеркнуто реалистической манере, это открытый вызов войне. Ты даже тонкие нити вымысла в нее не вплетала?

– Иначе я боялась бы сфальшивить.

– Твоя первая книга – манифест, твое творческое кредо. Это мощное, этапное произведение! Тебе удалось выйти из непревзойденной зоны его влияния, и за ним покатился «марафон» новых книг. Полные обоймы… Материал требовал выхода. Ты не могла остановиться. Они не вторят, а углубляют и расширяют тему. В них дети идут по жизни с широко открытыми глазами и распахнутыми к добру сердцами. А от зла они прячутся «во внутреннюю эмиграцию» своих мечтаний, скрываются за скорлупой безразличия. Вся композиция твоих книг построена на воззвании к любви в Мире и в семьях. Ошеломительное, непередаваемое впечатление! Как пришлись по душе! Они мне бесконечно дороги. Твое визуальное Слово ждет человечество! Познавая себя, ты открываешь других? Правильно говорят, что если дано, с неба все равно упадет… И не надо ломиться в закрытую дверь, биться головой о стену, рыдать в подушку.

Лена усмехнулась и спокойно ответила:

– Ты чересчур восторженная. Самопознание важно. Помнишь дневники Толстого? В них откровенная беспощадная оценка своих поступков и, главное, своих чувств. Без глубочайшего погружения в себя не было бы его литературных шедевров.

– «Великие исключения всегда остаются великими исключениями?» – засомневалась Инна. – А что сама создала шедевр, так и не поняла? Неосознание масштаба своей личности – это неправильно. Понимаю, ты человек мучающийся, мятущийся, рвущий себя. «Украшен разум скромностью обычно, и добротой украшено величье». Это о тебе. Ты не хочешь быть в центре «мироздания»?! Браво! Снимаю шляпу.

– Шутишь? Я принадлежу только самой себе.

– Счастливая зависимость. Вся твоя психика направлена на творчество. Ты прекрасно пишешь, потому что у тебя достаточно широты, доброты и таланта, чтобы понять и принять людей на тебя не похожих. Тебе интересна внутренняя жизнь каждого человека.

– Ты права. Я выражаю чувства, а не события. Но это не просто поток настроений, а целенаправленное исследование.

– У тебя простые слова, но сложные мысли. Совершенство в простоте.

– Это качество желательно иметь каждому писателю, особенно детскому. Я его только-только начинаю в себе развивать.

– Но как же: «Талант зависит от личности самого автора»? А я бы хотела создать произведение радости и счастья! Написать нечто такое, что затмило бы всё ранее об этом написанное. Но не дано. Чего‑то во мне для этого не хватает. Да и личная жизнь приносит одни разочарования. Какое уж там счастье? Правда, существуют разные виды счастья, и по качеству они отличаются…

Мне кажется, чтобы видеть дальше и глубже, надо убрать в себе все лишнее, наносное: шаблоны, стереотипы; освободить себя от архаичных форм и слов. Мне по душе высокопарная фраза Родена: «Выжечь искру и сгореть в пламени своих творений». И ты горишь. Предназначение писателя – извлечь заключенную в словах истину и красоту. У тебя это получается. Остается разрешить вопрос: «Как далеко можно заходить в поисках правды, чтобы не подавить читателей своей откровенностью?» «Не надо полностью обнажаться там, где достаточно снять шляпу?» (Инна всерьез мечтала о писательстве?)

– Глядя на тебя, я думаю: «Кто есть для писателей хороший читатель? В кого мы его превращаем? В соавтора своих впечатлений? Он тоже сочиняет в голове свой сюжет, а не только идет за волей автора?» Степень читательской свободы намного выше, потому что не только писатель, но и он сам под впечатлением прочитанного вызывает себя на откровенность. И в этом проявляется уже его собственный художественный вкус, интуиция и выбор, и он, часто не замечая того за собой, находит свой голос. И тогда ему требуется понимающий его собеседник – умный, интересный. И читатель целенаправленно ищет такого.

Инна не поняла: шутит Лена или всерьез говорит, но согласилась:

– И я себя так позиционирую. В твоих книгах для детей запах, вкус и цвет жизни – согласны и едины.

– Согласованы. Мне важно и приятно менять восприятие читателя по множеству причин не готового к этому.

– Наверное, у некоторых читателей бывает пассивное восприятие чужих эмоций? – Своим вопросом Инна наталкивала Лену на ей интересную проблему.

– Да, уровень погруженности в произведение у всех разный, – ответила та, но не пожелала отвлекаться от выбранного направления разговора.

Но Инна остановила ее и упрямо повела свою линию.

– Не всем дано считывать замыслы, которые авторы закладывают в сюжеты. Каждый читатель снимает с полки ту книгу, до которой «дотягивается», – пошутила она. – Лично у меня при чтении включаются все чувства восприятия.

– Запахи ощущаешь? Это так редко бывает! Запахи оказывают сильнейшее влияние на пробуждение чувств и мыслей, если автору удается перевести их на вербальный язык, облечь в слова. Но несовершенство языка в основном позволяет их описывать только методом сравнения с общепринятыми эталонами.

– Эпитетов не хватает? Смеёшься? Во мне при чтении хорошей книги возникают не открытые эмоции, а что‑то типа внутреннего напряжения, когда работают самые низкие потаенные басы души, когда перестаешь ориентироваться в пространстве настоящего. Я вся там… Я – сама персонаж, образ! Я переживаю за героя и одновременно за что‑то своё. Я участвую в нем духовно, душевно и телесно и поучаю немыслимое наслаждение. Именно в таком состоянии я нахожу собственный путь, свое мнение, в котором и радость, и печаль. И тогда сопереживаю уже не только главным персонажам, но и второстепенным, и даже себе самой. И все это идет в одну общую копилку моих чувств.

– Все судьбы в один котел. И они уже едины и не мимолетны. Ты сама для себя раздвигаешь пространство произведения и становишься рядом с его героями.

– И тогда для меня важны не только слова, но и пунктуация. Иногда я реально ощущаю энергию, идущую от твоих книг. Это что‑то мистическое, выходящее за пределы нашего знания… Мне кажется, именно такое следование за мыслью автора, и есть главное его понимание. Предвосхищая твое возражение, объясню…

– Я тебя хорошо понимаю. Ты до сих пор так читаешь? Счастливая! Я рада за тебя. Вот у кого надо учиться быть настоящим читателем! Писатель не существует без читателя, но путь к нему так непрост.

Конкуренцию книгам сейчас успешно создают телевидение и интернет, и сам ритм жизни отодвигает чтение на второй план. С другой стороны, современные технологии позволяют выразить себя абсолютно любому желающему. Для этого достаточно регулярно публиковать в интернет свои мысли или снимать видео. Подобных желающих находится очень много. В таком многообразии читателю трудно ориентироваться. Ему очень сложно понять, на чтение именно какой книги стоит потратить свое порой бесценное свободное время, – пожаловалась Лена, похоже, собираясь окончить беседу.

Но Аня, оказывается, не спала и попыталась вклиниться в разговор подруг со своим непониманием:

– Материальное тело – тут всё ясно. Душа – это психика, она, по Гегелю, есть «солнечная пылинка». В ней и свет, и тьма, и истина. А как ты думаешь, что есть нерукотворный дух пронизывающий все сознательные существа?

Но Инна, к немалому Аниному огорчению, напористо продолжила свой монолог:

– Из меня, например, тоже часто выскакивают интересные фразы, но я боюсь, что написанное мной не окажется настоящим открытием и не останется в веках… или хотя бы в памяти близких. Критики не захотят из моих «шедевров» выщипывать беспримерные перлы и отправлять их «в народ». Они не станут наполнять ими духовную сокровищницу нашей литературы. Ну, если только отдадут на откуп СМИ. А каждому человеку хочется чем‑то проявить себя на земле, чтобы не исчезнуть бесследно.

– Тебе легче, – заметила Лена, отлично понимая иронию подруги и ее неуверенность в себе.

– В противном случае честные критики быстро вскружили бы мне голову. Только ведь люди всегда субъективны, поэтому и в этом деле не избежать несправедливости. Но критики формируют общественное мнение. Они – рупор! А иногда и цепи на галерах романов. Их одобрение фиксирует произведения, которые остаются в истории! Мне кажется, что мужчины – критики произведений для детей – должны включать не только голову, но и чувства, иначе они сердцем не попадут в пространство чувств ребенка и женщины. Я не совсем доверяю конкурсным комиссиям, состоящим из одних мужчин. На мой взгляд, это некий перекос. Женщины там более уместны. Они обладают и рациональностью, и иррациональностью, и чуткостью ума. Ты замечала, что мужчины и женщины читают одно и то же произведение по‑разному? И выводы у них часто не совпадают. И к тому же мужчины лоббируют произведения мужчин. Я больше всего ценю свободное мнение специалистов, на которых никто не давит.

А вообще‑то мои слова часто опережают мои мысли, – строго осудила себя Инна и тут же рассмеялась, вспомнив что‑то веселое.

«То об одном, то о другом говорит. То творчество ее волнует, то премии. Ну и перепады. Борется со своим темпераментом или считает, что он добавляет ей шарма?» – подумала Жанна, выйдя из дремы и окунувшись в рассуждения Инны.

– Ты многое подмечаешь, у тебя свой особенный взгляд на вещи. Я ценю твои замечания. Они очень хорошо ложатся на органику и фактуру некоторых моих не очень удачных героев, дополняя, исправляя мои огрехи, – серьезно сказала Лена. Ей не хотелось касаться вопроса критики.

– У меня зрение, а у тебя видение, – весело отреагировала Инна. Она с удовольствием сделала подруге комплимент.

– Твои фразы стоит записывать, они бывают очень даже интересные.

– Что ни слово, то «брильянт», концентрация невиданной силы радостей, страданий и осмыслений! Сама себе завидую. Мой мозг на самом деле иногда неплохо срабатывает! Он способен на прекрасные неожиданные решения, – с легкой усмешкой сказала Инна, тем не менее, просияв от Лениной и собственной похвалы.

– А писатель-наставник у тебя был? Тот, который прямо или косвенно влиял на твое творчество? – продолжила «пытать» Лену теперь уже Аня.

– Хотелось бы сказать, что были учителя – подарки Бога. С детства я вынашивала мечту реально войти в круг прямого общения со знаменитыми писателями. Да и позже. Но не встретился «поэтический провокатор», способный раскрутить меня, ничего не умеющую, но сильно чувствующую, который научил бы вытаскивать меня «из себя же самой»; такой, чтобы подсказал, подправил, поддержал в моменты горькой безнадежности, чем облегчил бы мне задачу вхождения в литературу. Да еще если бы он сделал это в годы моей юности.

– Мне кажется, таланты появляются непредсказуемо, независимо от места рождения и условий жизни. Они результат случайного генного сочетания, – сказала Аня.

– Пушкиных рождают не только гены, но и окружение. Лена, тебя бы с детства отправить в «высококультурную питательную» среду, а не в наш колхозный хлев. Ты бы, наверное, еще поэтичнее повествовала о родном крае, о хороших людях. Мне кажется, настоящее искусство может быть создано только в окружении прекрасного, а вовне оно окажется и проявится или внутри человека – это кому как повезет. Хотелось бы и того и другого. Ты еще в детстве понимала, что рождена нести людям доброту и красоту? – спросила Инна подругу.

– Похоже, что так. А несу грусть, – усмехнулась Лена.

– Но не тоску.

– Меня жизнь «приговорила» к написанию таких книг.

– Певец Николай Носков тоже поет только грустные, надрывающие сердце песни. И что из того?

Не представляю себе Лермонтова, пишущего что‑то типа «Денискиных рассказов», – заметила Аня.

– В твоей жизни грустного материала было много больше, чем радостного. Чаще позволяй себе быть счастливой, тогда и появятся веселые произведения, – уверенно сказала Инна. – Акцентируй свое внимание на красоту. Ты же талантливая.

– В следующий раз, – с улыбкой ответила Лена.

– В следующей жизни? – усмехнулась Инна.

– Писателю дается чувство слова. Он пишет на языке подсознания, – сказала Инна.

– Герои диктуют язык произведения, – не согласилась Аня.

– Писатель может услышать мелодию своей эпохи, предвидеть будущее и еще много-много чего хорошего, – после некоторой паузы, глядя в потолок, мечтательно произнесла Инна. – И все же он всегда продукт своего времени.

– Хорошие данные важны в любой профессии, – заметила Лена.

– Нет, писателю требуется особое покровительство небес! Кто‑то свыше должен быть к нему расположен. Писатель обязан так кодировать свои мысли, чтобы его понимали другие, но не все, а только те, которые совпадают с ним ритмом сердца, – заявила Инна. – Твое творчество чем‑то схоже с Ритиным?

– Где она и где я? У нее удивительная способность писать, не обнаруживая в произведении свое присутствие. Это говорит об ее уме и профессионализме. А я в книгах о подростках говорю от своего имени, от первого лица. Наверное, это была только первая ступень в моем творчестве. Но мне казалось, что так произведение будет выглядеть достовернее.

– Толстой тоже себя преподносил.

– Но не впрямую же, – отвергла мнение Инны Аня.

– Его романы сплошь автобиографические, они – самопиар в лучшем виде. Богатая собственная жизнь – золотоносная жила для писателя, – сказала Инна.

– Но у Толстого был огромный люфт между его собственной жизнью и провозглашаемыми идеями. А Чехов себя не выставлял, а если и говорил о себе, то как‑то иносказательно. И тогда значительность его героя возрастала. Он только выводы из своей жизни вносил в произведения. Они чувствуются и в подоплеках, и в подтексте, – опять вступила в разговор со своим мнением Аня. – То, как писатель трактует своего героя, о многом в нем самом говорит. Чехов-врач и в своих рассказах беспощадный диагност. Но он умел «закрываться», и мы не видим прямой связи с его биографией.

– В героях Чехова все равно многое от его психотипа. А как иначе? – заметила Жанна. – А еще он все письма сохранял для потомков и биографов. Вот они‑то его четко характеризуют.

– Не комкал, не выбрасывал как ты, Лена. – Инна рассмеялась. – Читая переписку, представляешь писателя совершенно другим человеком. Там он в чистом виде. В письмах об авторе можно такое накопать!

– Не в ущерб вышесказанному добавлю: чтобы глубоко заглянуть в Чехова, надо быть прекрасным психологом. Недаром о нем говорил Станиславский, его горячий поклонник: «Чехов неуловим для многих. Он неисчерпаем», – поделилась своей эрудицией Жанна.

– Не помню, кто так хорошо высказался о наших великих писателях: «Достоевский – Дон Кихот русской литературы, Чехов – ее Гамлет», – не уступила ей в познаниях Аня.

– Многие писатели были врачами. Они ставили диагнозы эпохе, обществу и отдельным людям. И среди инженеров случались талантливые провидцы, – напомнила Жанна.

Лена, поняв, что остановить беседу ей не удастся, вернулась к началу их с Инной разговора.

– Рита, по ее собственному признанию, напрямую не навязывает свое мнение, а транслирует его через своих героев, но не концентрированно, в пределах разумного, так как считает, что перебор во всем вреден. И наши с нею техники и стилистики не имеют ничего общего. Но то, что мы обе бывшие детдомовцы, дает о себе знать в наших книгах.

– Понятное дело: У вас боль проистекает из подобных источников и обостренное чувство лишенности заставляет фокусироваться на определенном типе героев, но каждая из вас по‑своему доносит до читателей память тех трудных лет и судьбы друзей. У каждой свой свободный полет души. Всегда найдутся писатели, делящиеся радостью бытия и достижениями. А некоторые, и ты в их числе, пишут о боли, потому что свои и чужие детдомовские психологические травмы держат вас в тисках всю жизнь. Потому‑то не все детские книжки – сладкие витамины. Мне вспомнилась шутка сценариста-юмориста Иннина: «Если бы Лев Толстой жил в коммунальной квартире, он стал бы Салтыковым-Щедриным». Бытие определяет сознание. Вот поэтому марксизм за сто лет изменил мир сильнее, чем христианство за две тысячи, – усмехнулась Инна.

– Вы с Ритой повествуете о том, что тревожит сердца женщин всего мира. И это далеко не мелкотемье! Орлы не ловят мух. О себе – не волнуйтесь – мужчины сами возвестят. И все же почему ты сначала взялась писать о детях? – спросила Аня.

– Потому что самые крупные события в стране прошли до моего рождения: революция, гражданская и Великая Отечественная войны. День Победы я в младенчестве застала. И моя молодость пришлась на довольно спокойные годы. Нашему поколению достался не самый трудный период в жизни страны. Вот поэтому я сочла наиболее важным для себя – пытаться влиять на воспитание подрастающего поколения.

– Ты, как главный герой романа «Над пропастью во ржи» хочешь спасать детей, которые еще не испорчены этим миром, потому что в детстве тебе некому было помочь?

– Да.

– В книгах для подростков ты прекрасно и много описывала природу. Теперь, когда ты творишь для взрослых, она для тебя не актуальна? – спросила Инна.

– Сейчас я в большей мере направляю свой взгляд на человека, на его психологические проблемы.

– Язык автора, наверное, определяется природой его таланта и тем, к чему он призван свыше? – задала вопрос Жанна.

– Насчет «свыше» – не знаю. Но иногда краски сами ложатся не так, как ожидаю, более интересно. Я подхватываю эту новую манеру и использую дальше. Я будто работаю не одна, а по чьей‑то подсказке. Но такое случается только в периоды вдохновения. В творчестве есть много чего мистического.

Своих читателей я беру правдой, у меня всё от первой до последней строчки – из жизни. Мне важен замысел, но без эмоционального оформления он притухает или совсем гаснет, вот я и вкладываю в него свою душу.

– А я читаю душою, сердцем, кожей, позвоночником! Во время чтения я плачу, смеюсь и чувствую, что душа моя еще жива! – радостно высказалась Инна.

– Я пишу по причине глубокой подлинной внутренней потребности и так, как сердце того просит. Но вот откуда она?..