Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 28 (всего у книги 47 страниц)

– Крепись, чёртушка! – шепнула она подруге на ухо и уже чуть громче для всех добавила:

– Недавно памятник Чехову скульптора Аникушина видела. Что‑то от Христа в лице писателя разглядела. И в фигуре, и в динамике. Удивительная пластика. Смотрит вдаль и будто пророчествует. Сразил меня, впечатлил. Талант этого скульптора тревожит и восхищает… А тот его памятник, – который Пушкину, – я давно видела.

Лена попыталась увести подругу от темы, грозящей великому писателю примитивным и пошлым обсуждением.

– Ты тоже по мозгам бьешь и не чураешься дидактики, – не сменила выбранного направления и тона Инна.

– Это плохо? – удивилась Аня.

– Чехов не был склонен назидать, – сказала Инна.

– Он гений и другими методами достигал желаемого результата, – объяснила Лена.

– Гений один – Творец, Бог.

– Жанна, спустись на Землю, – попросила Аня.

– Я недавно перечитала рассказ Чехова «Палата № 6» и впала в депрессию. Этого он добивался? Для меня притяжение не любой талантливости безусловно, – снова начала раздражаться Инна.

– Ты «под настроение» еще и «Черного монаха» возьми почитать, – насмешливо предложила Жанна.

– Не хочу, своей тоски перехлест. После его комедий жить не хочется.

– Чехов считал, что не стоит мешать людям жить в мире грез, – задумчиво напомнила Аня. – Может, он и прав.

– Инна! До чего додумалась! Депрессия из‑за Чехова? Ты Платонова вспомни, – возмутилась Жанна. – Лена, чьи произведения больше всего вгоняют тебя в тоску?

– Их влияния нельзя сравнивать. Чехов сражает глубиной печального интеллектуального психологизма. Платонов же давит и убивает патологической дикостью жизни, восприятием жутчайшей действительности того времени, глобальной безысходностью и трудным, я бы сказала, тяжелым как кувалда языком, уместным для этого своеобразного писателя и для освоения им такой болезненно-беспросветной темы, как сложное сталинское время. Язык зачастую является ключом к пониманию произведения. Но делать какие‑то заключения по поводу влияния на меня Платонова я не могу, потому что читала «Котлован» в больнице, после операции, в процессе принятия химий, когда моя собственная боль складывалась с депрессией, вызванной произведением. Врач, увидев книгу, удивленно спросил: «Не нашли ничего лучшего? В вашем состоянии Платонов может убить». И принес мне «Бравого солдата Швейка».

– Все относительно, – неопределенно пробурчала Инна, не желая спорить с подругой. – Недавно я читала внучатой племяннице номинированную на премию повесть о войне и притеснении малых народов, о том, как они голодали. И вдруг малышка задала мне неожиданный вопрос: «Тетя в книжке рассказывала, что несчастные переселенцы, вернувшись на родину, ели лепешки, орехи, мед и сливочное масло, а твоя бабушка в войну и после нее питалась картошкой и сухарями, но не считала, что голодала. И ты в детстве не пробовала таких деликатесов. Как это понять?» Я растерялась и не смогла политкорректно ответить ребенку. Не компостировать же девятилетней девочке мозги теорией относительности?

– Тебя перемкнуло? Не поверю, – усмехнулась Жанна.

– Не перестроилась. С нашим‑то ориентированием на дружбу народов, на постоянную их поддержку и подпитку…

– Ясно, – кивнула Жанна.

– В пятнадцать лет хочется улететь в небо на воздушном шаре, чтобы чудесным образом избежать проблем или развеять тоску, – сказала Аня. – А в нашем возрасте требуется иное лекарство.

Лена понятливо качнула головой.

– В юные годы постылая жизнь, «веселая» есенинская тоска и депрессия? – растерялась Жанна.

– У меня – да, – едва выдавила Аня, а через минутную паузу добавила:

– И плющило, и вышибало как пробку из бутылки шампанского, и покончить с собой хотелось.

Вникать в беды Аниной юности и признавать правоту ее слов Жанне не хотелось. Она уже перебрала негатива по самую макушку. «Друзья аттестуют меня как непревзойденного оптимиста, а здесь я за один день сдулась. Поместить бы Аню в мою компанию, чтобы не кисла и не ставила под сомнение радости простых житейских истин», – вздохнула она устало.

«Глаза у Ани всегда грустные, потому что слишком рано узнала и поняла много плохого: арест родителей, детдом. А другой проживет семьдесят лет, но для него так и останется самым страшным событием жизни не выигравший в детстве лотерейный билет. Встречала я такие экземпляры с биографиями без потрясений и катаклизмов», – сквозь затуманивающую ее мозг пелену наплывающей дремы мысленно отреагировала Лена на печальные слова Ани.

*

– …Ты не права. У настоящего писателя его истинные взгляды видны и без сознательного подчеркивания и выпячивания. А особенности языка он употребляет, как средство углубления достоверности или тонкого очарования читателей. Я обожаю изучать художественные особенности произведений, и все же для меня самое главное в них – правда жизни. Мне смысл важнее метафор. Но писать о современности надо языком, на котором говорит основная масса людей, – заявила Аня.

«И тут она вместе с народом!» – улыбнулась Лена. – Какие все‑таки у девчонок в споре – когда не занудствуют – красивые содержательные, одухотворенные лица! Любо-дорого смотреть. Хочется жить рядом с ними, дышать одним воздухом».

– Анюта, ты ли это? Ты открываешь мне глаза! Вот это по мне! Может, ты тоже сочиняешь, допустим, ради переживания острых ощущений? – насмешливо спросила Инна, похоже, переводя тем самым в шутку ранее нанесенное себе оскорбление, которое, наверное, не дошло до дремавшей Лены.

«Кем она пытается меня выставить? Не поддамся», – подумала Аня и ответила Инне спокойно:

– Как‑то не случилось.

Сначала, из угла, где расположилась на ночь Жанна, послышался легкий недоуменный шепоток, но тут же затих. Потом Лена услышала негромкое бормотание:

– «Насилует простуженный рояль», «И сырость капает слезами с потолка…» Какая образность! Чьё это?..

– Спросонья, что ли бубнит? – тихо сказала Инна, отвлекшись от Ани.

– …Не поддается вдохновение описанию, сравнению и оценке.

– Самокритична, к великим себя не причисляешь. Не отважишься. Как же иначе! Они ведь «в преходящем усматривали вечное, в случайном – следы божественного». Они обязаны своим талантом Богу! А ты разве нет?

– Инна, повторяешься, – вздохнула Лена.

– Считаешь, что до классиков не дотягиваешь? А может, ты уже в той цепочке, в том ряду, и обманчивая простота твоих рассказов для потомков вдруг окажется откровением? Скромничаешь. Не можешь даже шутливо, как Олег Янковский, заявить, мол, «я на свою беду, бессмертен». И в этом твое величие? А надо уметь подавать и продавать свой продукт. Вот так и погребаются таланты. Запомни, ты настоящий писатель во всех смыслах и проявлениях, потому что умеешь постоянно держать читателя в своем эмоциональном поле. Помнишь фразу: «Ты, Моцарт, Бог. И сам того не знаешь». Вот и я скажу: «Писатель, когда творит, близок к Создателю». Эта фраза должна быть в твоем сердце, будто высеченная из мрамора. Она того стоит.

– Спасибо за комплимент, которого я не заслуживаю, и за «любезность, без которой можно обойтись». Сразила. Изыди, сатана. Я знаю цену лести, – сказала Лена и даже руками замахала. – Ну и шуточки у тебя, милый мой, добрый эксперт. Какую же надо иметь роскошную фантазию, чтобы пытаться втискивать меня на одну полку с классиками?

– Задача, конечно, не из легких, – весело откликнулась Инна.

– До Судного дня мне ждать-пождать подобного признания. И не дождаться. Я до сих пор чувствую себя ученицей, по ночам «сдаю» экзамены, что говорит о моей неуверенности в себе.

– Не наставила я тебя на путь истинный? У божьих врат честные свидетельства очевидцев эпохи могут оказаться бесценными, – пошутила Инна.

– А теперь ты над кем потешаешься? – не поняла Аня, очевидно не вникнув в разговор подруг. Но тут же смешалась и больше уже не пыталась прояснить упущенный смысл.

«С юмором у Ани иногда туговато, а в остальном она ничего. Что это сегодня мои подруги на литературе помешались? Никак диспут не закончат. Мое присутствие тому виной», – решила Лена.

– Я трезво смотрю на себя и свои возможности. Но мои детские книжки зачитывают до дыр. Я могу позволить себе этим похвалиться. И уже только поэтому я прихожу к выводу, что мое писательство – приход к себе, и что не зря я из физиков в лирики «подалась», хотя коллеги посчитали это странным кульбитом. Кому‑то, чтобы найти себя и утвердиться, необходимо взойти на Монблан или достичь Северного полюса, а для меня – мои книги и есть пик Победы, авантюрный план и заманчивый маршрут, на котором я сумела на родной земле встать во весь рост. И моя прекрасная семья – самая любимая и самая важная в жизни вершина. Оглядываясь назад, я сознаю, что проиграть эти оба вызова судьбы для меня было бы ставкой больше, чем жизнь. Крайне важно осуществить во взрослой жизни то, о чем мечталось в детстве и юности. Но, как теперь принято говорить, у меня почти всё срослось.

Лена отвечала Инне очень тихо. В этот момент лицо ее словно озарялось теплым сиянием. Аня, заметив его, широко раскрыла не только глаза, но и рот.

А Инна подумала: «Лена потеряла любовь Андрея, но нашла судьбу. А могла бы сидеть, как Жанна, при муже. Ленка ведь так предана в любви! Я ошибаюсь по поводу ее счастья или нет?»

*

– …Режиссер Владимир Меньшов хорошо сказал: «Успех – это когда ты приобретаешь врагов. Большой успех – когда теряешь друзей». Лен, я тебя и себя к числу таких друзей не отношу. Мы не завистливые, – сказала Инна.

– Счастье не в успехе. И без него можно быть счастливым. Не стоит подменять эти понятия. Счастье – широкое понятие, но прежде всего – это ощущение того, что ты совпадаешь с тем, что для тебя важно, – возразила Жанна.

– А если человек не идет по своей природе, он вовсе не будет счастлив? – спросила Инна.

– Человек – это не только то, что в него заложено природой, это еще и окружение. Оно меняет, подстраивает, деформирует, лепит его.

– А если бы у Риты успех не случился?

– Опять ты: «а если бы». Тогда ее писательство оказалось бы донкихотством в чистом виде.

– Творчество в основном и есть донкихотство, – сказала Лена.

– Тогда надо добавлять «клубнички» для затравки и завлечения, – предположила Жанна.

– Это будет уже не творчество, а уступка определенному слою читателей, – недовольно возразила Лена.

– Чтобы выглядеть умной, начну с цитаты Пастернака. Прикроюсь ею. Он говорил, что быть знаменитым некрасиво.

– Кокетничал, – ответила на Иннино замечание Жанна. – Ты уже и на Пастернака замахнулась? Не тревожь прах знаменитых людей, выдергивая и применяя к месту и не к месту фразы из их наследия. Манера подкреплять свои действия чужими словами ведет к привычке освобождать себя от личной ответственности, мол, другие, очень умные и даже талантливые тоже…

– Я же вспоминаю классиков с благодарным величием! И современных писателей не обхожу вниманием. Должна же я показать себя сведущей в литературе, – рассмеялась Инна. – Я себя только в таком качестве вижу.

– И не только в литературе, – буркнула Жанна.

– Ах, Ленка, ты – сама умиротворенная мудрость! Но ты из тех, кто во главу угла ставит правду, являя слово «в его последней прямоте». А злопыхатели за словами правды столько ненависти скрывают! Хочешь сорвать маску «с лица человечества»? Мечтаешь посредством импровизации – куда же без нее! – и мистики слов затронуть, пробудить и перевоспитать людей? Надеешься изменить их внутренний мир, научить быть счастливыми? Ты не умеешь по‑другому? А может, претендуешь на преображение всего внешнего мира? Так это идеализм-идиотизм. На самом же деле все мы скрываем в себе дикий первобытный архетип. Мне незамедлительно отгородиться от своей теории и принять твою?

«Инне опять хочется ужалить Лену? Не может быть», – возразила сама себе Аня и бросилась в бой:

– Это твой эмоциональный памфлет? Торопишься излить тяжкую ношу раздражения? Ты в этом мире видишь лишь уродство. Говоришь от своего имени или вообще? Не боишься цепной реакции последствий? Порезвилась, подразнила и будет.

– Я никогда не перехожу границ разумного, – удостоила Аню ответом Инна.

– Границы у всех разные, – тихо, но жестко парировала та.

«Опять они…» – вяло отреагировала Лена.

22

– …Настоящий писатель – больная совесть любого общества, – уклонилась от Инниных ядовитых стрел Лена.

– Пастернак еще ярче выразился. Сказал что‑то типа «Для меня книга – объем дымящейся совести».

– Иногда небольшая доля пафоса не во вред. Главное – уважительное отношение к слову, чтобы не переборщить, – сказала Жанна.

– Какая там правда, если купюры, – сказала Аня. – Одобряют со скрипом? Ничем не гнушаются? Небось вцепляются мертвой хваткой, выискивая аллюзии, подтексты? Поэт Дмитриев писал, что талант оскорбляет завистливую посредственность.

– Любимого конька оседлала, – усмехнулась Лена. – Имеешь зуб на критиков? Какой там у меня талант, так, «неопытная Муза». Притеснения? Ну, это от лукавого. Ты мыслишь старыми категориями. Что касается критики: она меня не может сильно задеть. Я себя оцениваю много жестче и больше полагаюсь на собственного внутреннего редактора, на так называемый самоконтроль, даже иногда издаю книги в авторской орфографии и пунктуации. Но я прислушиваюсь к замечаниям. Они полезны в любых смыслах. Читая о себе, иногда делаешь неожиданные открытия в собственном творчестве. А быть всем интересной и милой все равно не получится, сколько ни старайся.

– В тебе критик сильнее писателя? Надо иногда отпускать себя, – посоветовала Инна.

– Совсем между пишущими людьми нет борьбы, зависти, оговоров, нападок? Ты не подвергалась травле коллег? Не поверю. Расскажи о цеховых разборках, о схватках за премии, – попросила Жанна.

– Борьба? Ну, если только за деньги. Котел один, а ложек много. Британский Буккер приносит огромный доход, а русский не делает богаче. К тому же рынок реагирует на премии нелинейно. А у нас, в области, какие деньги? Так, слезы…

– Особенно если учесть, что количество талантов на единицу площади превосходит все мыслимые и немыслимые величины, – сказала Аня.

– И наш край богат поэтами, – улыбнулась Лена. – А издание книг влетает в копеечку. Продаются в основном детские книжки. И то не до прибыли, отбить бы затраты. Многим и это не удается. Взрослые книги окупаются только радостью удачно написанного текста. Алексей Толстой, тот который потомок Льва Толстого, советник нашего президента, правильно сказал, что культуру нельзя заставлять зарабатывать. Она – не услуги, которые государство предоставляет народу. Напротив, оно должно помогать развивать и внедрять культуру в массы. Книгопечатание – это бизнес. А бизнесмен в первую очередь думает о своей прибыли. Ширпотреб легче продавать.

– Высекла издателей, – хмыкнула Инна.

– Получается, сегодня в России нельзя прожить на доход от литературного труда? – спросила Жанна.

– Быть писателем и одновременно удачливым менеджером дано немногим. Это как сочетать несочетаемое. Вот и стремятся писатели на конкурсы за крохами. Собственно, не бывает писателей с легкими биографиями, так чтобы всю жизнь всё ровно и гладко. Молодым (не в смысле возраста), неизвестным писателям очень трудно пробиваться в издательства. «Колобок» переиздавать выгоднее. Беспроигрышный вариант. Только нельзя с потребительской оценкой подходить к литературе. Серьезные проблемы возникают и с распространением тиража. Почта втридорога дерет за пересылку. И везде деньги, деньги. Это тебе не при Союзе.

– Когда существовали принудительные тиражи – рассылки книг и журналов по школам и библиотекам? – уточнила Аня.

Лена не ответила. Наверное, не желала продолжать больную тему.

– Я хотела бы, чтобы мои внуки прочитали книгу Николая Носова «Витя Малеев в школе и дома». Я ее так любила в детстве! Но не могу найти даже в библиотеке, не то чтобы купить, – вклинилась со своей жалобой Жанна. – И как поется в небезызвестной частушке: «Отсюда все последствия».

– Но получить премию – дело не безнадежное. Уверяю. Может, когда‑нибудь и я получу что‑нибудь достойное, – непредсказуемо «закруглила» свою мысль Лена.

– Мне один знакомый профессор сказал, что если т а м, в комиссии, прочтут твои книги для школьников, то не смогут пройти мимо, отметят. Но если у них заранее определены претенденты – что теперь нередко случается, – то, как пить дать, «пролетит» ваша подруга. Так что, Леночка, забей на надежду, – вздохнула Инна.

– Шокирует меня твой молодежный жаргон. Премии прибавляют вес имени писателя, но, к сожалению, на продажу книг не влияют. Получается, что премии есть, а денег все равно нет. Досадно, но ладно, – отмахнулась Лена и с головой накрылась простыней.

– Зато свобода и самостоятельность, – заметила Жанна.

– «Хочешь быть богатой – пиши как Демьян Бедный», – отозвалась Аня где‑то услышанной фразой.

– Разве не как Донцова? – с неестественным экстазом воскликнула Жанна.

– Бывает, что награжденная книга не имеет читателя. Я по телевизору слышала.

– Главное – качество аудитории, а не количество, – возразила Инне Аня.

– Мечта согревает и кружит голову. Что еще остается? – усмехнулась Инна. – Милые дамы, вас не беспокоит, что в комиссиях по премиям, как правило, преобладают мужчины? Им же не понять тонкостей детской души так, как понимают ее женщины. В состоянии ли они «считывать» то, что чувствуют дети?

– И какой выход? – спросила Аня.

– ???

*

– Моя знакомая поэтесса говорила: «Я пишу не для себя, для Бога! – опять включилась в разговор Жанна.

– Какое самомнение! Она подыгрывает сама себе. Эпоха Возрождения боролась за то, чтобы человек мог говорить от имени Человека, а не Бога, а она снова в средние века нас тянет. И вообще, причем здесь Бог?

– Он же талантом наделяет, – осторожно подсказала Жанна Инне. – Писатель – инструмент в руках Бога. – Только не всегда человек бывает достоин своего таланта. Несобранность, леность, алкоголь…

– Какая поэтическая экзальтация! Это церковь – инструмент давления на массы. А у твоей знакомой просто нервы разгулялись или психика не в порядке.

– Для Гоголя писательство тоже было служением Богу, – выставила свой аргумент Жанна.

– Сравнила! Тогда без Бога в мыслях и шагу не ступали.

– А ты не злись, учись получать удовольствие от добрых и душевных слов, – вкрадчиво-монашеским тоном посоветовала Жанна.

– Душевных? Чьих, комиссии? – взвилась Инна. – Ох уж эти мне конкурсы, эти ристалища! Иногда они превосходят все мыслимые и немыслимые ожидания.

– Я не вникаю в эти дебри. В сторону ухожу от борьбы. У меня своя орбита, – тут же отреагировала Лена, чтобы от нее отстали.

– Ну и напрасно. Твой кумир детства Суворов за всю жизнь не проиграл ни одного сражения! – поддела подругу Инна.

– Это не тот плацдарм, где я хотела бы и могла сражаться. Другое дело, допустим, за жизнь человека или в научных изысканиях.

– А как дела обстоят с остальными твоими кумирами: Леонардо да Винчи, Шекспиром? Не потеряли свой блеск в твоих глазах их прелесть и значимость? Может, со временем всплыли на поверхность новые, более достойные имена для пополнения дефицита положительных эмоций?

Лена ответила молчанием. Инна поняла и приняла его.

– Я слышала, что критики присваивают себе право судить, кто хороший писатель, а кто не очень. У них есть критерии: развлекательный роман считается так себе; если воздействует на чувства – хороший, а если озаряет путь следующим поколениям – то великолепный, – продолжила тему Жанна. (Вот уж кому точно не спится!)

– Детектив тоже может быть блистательным, – сонно буркнула Аня.

– Премии часто не являются эквивалентом качества. Не секрет, что иногда их дают не за талант, а за верность своей политической тусовке. И с этим приходится мириться, – заторопилась высказаться Жанна. – Но это же попустительство! Даже хуже.

– «Не проходите мимо!» – ответила на искреннее Жаннино возмущение Аня заголовком своей любимой юмористической книги юности. – А я где‑то читала, что хороший писатель – оскорбление для своего народа. Он пишет правду на злобу дня. А кому она нужна? И лишь с годами, когда правда превращается в миф, автора начинают ценить и превозносить. И тогда его произведения кидаются читать и стар, и млад.

– Еще раз коснусь больного вопроса и позволю себе процитировать чужие слова. Я слышала, что премиальные деньги забирают себе организаторы конкурсов. Там у них «игры без правил» и скверные ситуации, которые никого не останавливают. Они дискредитируют саму идею конкурсов.

– Вот и услышала я мнение «народа»… Вечные традиционные жалобы: не тем, не за то, – раздраженно отмахнулась Лена от Жанны. – Не собирай сплетни. Коробит меня от них. Я, не раз сама страдавшая от недобросовестного мнения – оговоров, не стану никого обсуждать и осуждать.

– Так это ты. А другие, обозлившись, такого навыдумают и распространят!

Лена упорно не хотела поддерживать тему, потому и зарылась с головой в пастель.

«Дистанцию держит с нами. Ожидаемая реакция. Не найти нам с ней общего языка. Она как инородное тело, залетевшее не туда, куда надо. Стоит на защите собратьев по перу? Мы тут желчью исходим, а с нее как с гуся вода. Умеет подавлять в себе неприязнь, антипатию, даже ненависть? Прикрывается молчанием. Даже когда разговаривает, она не совсем с нами. Хотя… личности такого масштаба всегда одиноки. Может, своя боль стискивает ей зубы?» – гадает Жанна.

– Москва уже давно перекормлена всякими фестивалями, выставками и конкурсами. Пора на Дальний Восток обратить свой взгляд, на Зауралье и Сибирь. Пусть бы в конкурсных комиссиях участвовали представители из глубинки, там еще живет порядочность. Я в этом плане Вологду могу в пример привести. Я там бывала.

– Согласна, – поддержала Жанну Аня.

– Так и участвуют. Загляните в интернет, – сказала Лена. – Просто концентрация писателей в регионах разная.

– Я стих Евдокии Ростопчиной вспомнила, – сказала Аня.

«Да, женская душа должна в тени светиться,

Как в урне мраморной лампады скрытый луч,

Как в сумраке луна сквозь оболочку туч,

И, согревая жизнь, незримая теплится».

– Современные женщины не согласятся с печальными строками, написанными в девятнадцатом веке. Да и интеллигентные мужчины не опустятся до принижения поэтов по гендерному признаку. «Прошли Крылова времена», – возразила ей Инна.

«Свободные от семьи женщины имеют больше возможностей для самообразования и самосовершенствования», – отметила про себя Лена.

– Лена, кто, по‑твоему, герой нашего времени? Я включаю телевизор и в любое время дня и ночи на любом канале вижу сотрудников наших доблестных силовых структур, вот и делаю вывод, – сказала Аня неуверенно. – На втором месте артисты. Посмотри, сколько передач в неделю им посвящается! А на третьем – политики.

– Я думаю, женщина.

– Пока львы молчат, на сцену выходят львицы? – усмехнулась Инна.

– Так уж сложилось в сегодняшней жизни, что женщина возложила на свои плечи гораздо больше, чем когда бы то ни было. Разумеется, годы войны во внимание не принимаются. Оглянись вокруг, присмотрись и ты поймешь, что я права. Не потерплю возражений, другие варианты не принимаются, – шутливо приостановила Лена Анину попытку возразить.

А Инна мгновенно настроилась на веселый лад и добавила:

– Мы даже вину мужчин берем на себя: «Я за грех твой, милый мой, перед Господом отвечу».

«Даже такой серьезный вопрос превратила в комедию», – еле слышно сердито пробурчала Аня.

– Женщины всегда стремятся создавать вокруг себя гармонию мира и красоты, – заметила Жанна.

– И английская железная леди, бывшая премьер-министр Тэтчер? – удивилась Аня.

– А в семнадцатом веке на Востоке гаремные женщины определяли политику государств. Смещали одних властителей, ставили других, – сообщила Инна. Ей нравилась тема. Она попыталась затронуть Петровские времена, но подруги не пожелали погружаться в историю правления великих Российских императриц. Их волновало настоящее и будущее страны.

23

– …Лен, очнись. Задумалась? Вернемся к нашему спору? Я не исключаю восторженные восклицания и панегирики по поводу твоих книг для взрослых, но есть к ним и вопросы.

– Критикуй, критикесса. Не юли. Я разрешаю откровенно говорить нелицеприятные вещи. Я жду твоего приговора. Раззадорь во мне недовольство собой, – сквозь сон разрешила Лена.

– Браво! И я для чего‑то сгодилась. Тебя не пугает мое воинствующее дилетантство? Критиковать чрезмерно, ретиво?

– Вразнос. Напропалую. Я готова к любым трактовкам. Окати меня ледяным душем, выдай порцию желчи, отыграйся за всё и вся.

– Не жди от меня поблажек. Я превращу эту квартиру в площадку для творческой дискуссии! Я выведу тебя на откровенность и устрою полный разгром! Ох, и потопчусь я сейчас на твоей писательской ниве! Порой плачевные обстоятельства приводят к чему‑то положительному и полезному, не правда ли?

– А на костях не хочешь? О, непогрешимый судья… не способный проникнуться таинственным чувством восторга, – съехидничала Жанна по поводу интеллектуальных и эмоциональных возможностей Инны.

– Да уж слюни не стану распускать даже для подруги. Кого любят, того мало хвалят. Теперь я это хорошо понимаю. И я знаю о себе неопровержимые вещи: я не вру, не подлизываюсь и о жизни знаю больше некоторых тут присутствующих. И родство наших душ мне не претит, – в ответ отрезала Инна и подумала презрительно: «И что бы ты во мне понимала!»

– Ну не отлучишь же от писательства? – улыбнулась Лена.

– Так вот, после тщательного рассмотрения твоего творчества, я задам следующие вопросы, – Инна посмотрела в сторону Жанны, – во‑первых, зачем такая необычная фабула? В меру безумная идея! Я понимаю, даже балеты бывают бессюжетные, но канвой там служит музыка. Она наталкивает на идеи, из нее рождается понимание. А у тебя музыка души, что ли? Только всякий ли ее услышит?

– Хорошо сказала: музыка души! Один товарищ рассказывал мне: «В голову приходит удивительная, потусторонняя музыка. Она раскрывает мое подсознание, и я пишу в сомнамбулическом состоянии. Моя душа, словно отлетает, отпускается от страданий и мучительных размышлений и после недолгих странствий находит приют в пространстве счастья… И я пишу о прекрасном!» Со мной тоже такое случается. – На лице Ани промелькнула мечтательно-восторженная улыбка.

Инна «не услышала» Аню и обратилась к Лене:

– Я понимаю, нет единого сюжета, зато масса смыслов. Легко писать, имея мощный интригующий сюжет. А попробуй бессюжетным произведением увлечь читателей, вот где проявляется в полную силу индивидуальность и талант писателя. Да?

– Иногда сюжет не заслуживает развития, но имеет смысл остановиться на углублении сути какой‑то проблемы, – ответила Лена.

– Может, Инна, тебе важнее нырнуть в неизведанные бездны русского языка? А что? Тоже полезное дело, – предложила Жанна.

– Прямо‑таки неизведанные. Ладно, идем дальше. Идея должна быть хорошо упакована. Разве писатель в этом не заинтересован? Но ты вместо этого вспоминаешь, философствуешь. Наболевшее слишком торопишься высказать? – продолжила Инна. – А вот обложки твоих «взрослых» книг достойные: то ли метафоричные, то ли символичные.

– Теперь в плохом оформлении книги не выпускают. Дизайнеры не позволят.

– Но идея обложек и названий книг, безусловно, твоя?

– Естественно. Кому еще я могу доверить лицо своей книги? Представляешь, с одним моим заголовком произошла примечательная история! Придумала я как‑то для очередной книги название загадочное, интригующее, призывающее размышлять. И вдруг моя соседка докладывает мне, что ее знакомая, работающая в управлении культуры, заявила, что слова «И они случились…» у нее ассоциируются со случкой собак. Я, конечно, ожидала различное понимание этой неоднозначной фразы, но чтобы такое…

– Ничего удивительного, – усмехнулась Инна. – Я, когда первый раз приехала к тебе в гости, была поражена тем, как сильно отличаются люди в твоем и моем городе. В трамваях нелюдимые, с подозрением глядящие друг на друга пассажиры, в магазинах грубость или безразличие. В больнице, куда я по несчастью попала, матерщина, беспрерывные сплетни, злословие. Больные не делились друг с другом едой. К одной девочке никто не приходил, так ее, бедную, затюкали, затиранили. Пришлось мне взять ее под свою опеку. Ужас! «Бабовщина» какая‑то в палате, где временно «проживало» восемнадцать человек. Меня сразу не с юмором, а с презрением стали обзывать «училкой» и «умной». В их устах эти слова звучали ругательствами. Уровень интеллекта и культуры этих людей был на порядок ниже, чем в селе, в котором мы выросли. Какие интересные типажи я наблюдала целый месяц в своем окружении!.. Я понимаю, ты из‑за квартиры попала в этот город и застряла в нем.

– Мне тоже после Москвы, Ленинграда и Воронежа показалось странным, что в главной библиотеке города из научной литературы одна только «химия», и заказывать художественные книги бесполезно. С тех пор прошло сорок лет. Люди во многом изменились… И все же я решила сменить название книги на более простое, прямое, лобовое. А вдруг это не единичный случай такого «оригинального», «узкого» восприятия слова «случились»?..

– Ладно, забудем грустное и продолжим наше обсуждение. Во-вторых. Где глобальный конфликт для достижения высокого градуса накала эмоций, чтобы добиться желаемого эффекта, как у продвинутых женщин-писательниц? Где прессинг стрессовых ситуаций, чтобы у читателей высечь искру сочувствия и до последнего удерживать внимание и интерес? Есть же уйма вариантов. А какова философия твоих образов?! Читаю книгу и чувствую, как катастрофически сжимается вокруг меня пространство счастья. Это же с ума можно сойти! – все больше распаляясь, спрашивала Инна.

– Женщин-писателей. Генеральша – жена генерала, а писательница – не жена писателя, – осторожно поправила ее Лена. – И с ума сходить не надо.

– Ой! Забыла, у гениев нет пола! Тебе не важно выделить и подчеркнуть свою женскую идентичность? Ах, да! Художницы пишут картины не хуже мужчин-художников. И в оркестре невозможно определить, кто играет: мужчина или женщина. Но права у нас даются применительно к полу, возрасту и профессии.

– Но социальные права должны быть равные, – возмутилась Аня.

– Но не исполняются. Вспомни билль о правах женщин. Весь мир озабочен этой проблемой. Она прошла обкатку…

– В высшей степени уместный разговор для полуночников, – остановила подругу Лена.

После минутной передышки Инна спросила:

– Не хочешь использовать чужие методы? Они могут покорежить твое произведение? Стремишься к простоте? Ты выступаешь против обыкновенных житейских мерзостей, в которых мы живем и с которыми миримся? И при этом, какие детали, какие драматически насыщенные подробности и высокая степень откровенности! Могу сравнить тебя с гением, ухитрившимся написать сцену соития, не употребив ни одного глагола. Да возревнует он!