Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 26 (всего у книги 47 страниц)

«Надо же с какой стороны подошла, как интересно повернула! Вот что значит вдумчивый педагог!» – удивилась Лена.

– Дисней выкупил права на наши мультфильмы, чтобы они не распространяли доброту по миру или он боялся конкуренции? – вклинила свой вопрос в Анины рассуждения Жанна. – Сколько прекрасных фильмов и удивительно мелодичных песен было создано нашими талантливыми людьми в советское время! Их слушаешь, и душа радуется. Я хочу, чтобы мои внуки смотрели наши фильмы, пели наши, российские песни, потому что в них есть душа, есть любовь!

– Кто‑то с радостью стряхнул с себя все социалистическое, кто‑то до сих пор за него держится, – хмыкнула Инна. – А компьютеры тебя не пугают? «Америку» можно открыть, но закрыть уже не получится.

– Но их наполнение для детей нужно контролировать, – возразила Жанна.

Аня продолжила рассказывать о своих сомнениях и переживаниях.

– Много позже я где‑то вычитала слова Чаплина, в которых он, будто оправдывался: «Жестокость – неотъемлемая часть комедии». И укрепилась в своем мнении. По нему получается, что не тонкие психологизмы и сентиментальность оттеняют смех и делают его более искренним, а жестокость? Она у него вместо жалости и сочувствия, потому что это их закон жизни? Для меня, чтобы я смеялась, смешное должно слегка сочетаться с грустным, трагическим или печальным, но не с жестоким и грубым.

А как же Христос-искупитель, расплачивавшийся за наши общие грехи своими страданиями у всех на виду? Может, его тоже… осмеять? Осуществляется «траверсия величия» зла? (раскачка) В их христианской религии… явная дивергенция (расхождение) с нашей. Понимаю, у них примат силы, наглости и лжи. И они как бы рефреном идут через всё творчество Чаплина. А вот эпизод со слепой девушкой у него почти по‑нашему вышел. И все‑таки его герой больше играет доброго человека, чем им является.

По Чаплину получается, что герой – это не обязательно первооткрыватель чего‑то хорошего, защитник, спаситель. Он тот, кто что‑то делает лучше всех, лучше других. Гитлер или просто злой начальник… тоже ведь в чем‑то, где‑то… И невозможно купировать. Это и отвращает, – неуверенно, но совсем без смущения сказала Аня, непосредственно обращаясь к Лене. (Перед ней она не стесняется быть в чем‑то несведущей?) – Герой Чаплина такой щуплый, субтильный… но не такой уж и жалкий. Может, он своей игрой именно этого и добивался? Справедливости ради я должна признать, что проделывает он свои трюки гениально! И все же для меня комик – это смесь юмора и еще чего‑то… трогающего душу. Он обязан вызывать любовь и сочувствие. Смех должен быть грустно-радостным, но не злым и жестоким… Иначе он мне душу надрывает. Может, для понимания каких‑то тонкостей мне не хватает мудрости?

– Анька, да у тебя, похоже, на всё особый взгляд! Молодец, – одобрила скромницу Инна.

– Я расту в своих глазах.

– А я‑то думала, что нас с тобою роднит? – рассмеялась Инна.

– С каждой твоей похвалой мой нос задирается все выше и выше, – усмехнулась Аня.

– По мне так Чаплин чистый, светлый. В защиту великого артиста напомню тебе мою любимую фразу Чаплина: «Жизнь – это трагедия, когда видишь ее крупным планом, и комедия, если видишь ее издали». А твой феномен я объясняю просто: ты чужие беды воспринимаешь, как свои, близкие. Учись удалять их от себя, – посоветовала Жанна.

– Не получится. Такова моя натура.

– Я тебя насчет Чаплина не одобряю, но понимаю. Причина этой нелюбви кроется в основном том, что патологическая жалость к его герою в тебе побеждает восхищение артистом, и ты не можешь полюбить его легко и радостно, – объяснила Жанна. – Смещай акценты в сторону главного.

– Наверное, поэтому я и цирк не люблю?

– Конечно. Я сама, когда смотрю с внуками на воздушных гимнастов, то чуть не плачу от страха. Бедные, но такие мужественные! Какая у них поразительная сила воли! В детстве я была бесстрашная, но родив, не могла подойти с сыночком на руках даже к краю балкона. Страх сковывал тело, руки и ноги становились ватными. Материнский инстинкт сохранения оберегал меня от малейшей опасности. Не знаю про мужчин, но женщинам-гимнасткам, я думаю, всю жизнь приходится себя преодолевать. Я не могу себя представить на их месте. Это же ежедневный подвиг!

– А еще меня в детстве раздражало, когда в американских фильмах артисты бросались тортами, потому что скудная жизнь приучила меня к бережному отношению к хлебу, – сказала Аня.

Инна задумчиво произнесла:

– И у меня в груди ныть начинало. Мне вспоминался глиняный пол в нашей хате, на завтрак кружка парного молока и кусок теплого ржаного хлеба бабушкиной домашней выпечки. Обязательно краешек от ковриги, чтобы с корочкой. И вечерний самовар, растопляемый во дворе… Бедное, но все такое родное…

– И уют бабушкиных, распростертых над тобой надежных крыл… – вздохнула Жанна.

– Мы знали, что такое голод даже в шестидесятые, в студенческие годы. Особенно памятна мне весна шестьдесят четвертого. С каким жадным вожделением я смотрела на пирожок из белой муки, но купить себе так и не позволила. Кукурузным хлебом обошлась и пшенкой по карточкам. И в начале перестройки мы не жировали. От голода не кричат, не вопят… если только от душевного, – тихо сказала Лена.

Инна напомнила:

– У наших стариков были жесткие табу: не предать, ни при каких обстоятельствах не обидеть женщину, двоим на одного не нападать. И доверие было безусловное. А теперь гуртом бьют. Нахватались западного…

– Заладили одно и то же: плохо, трудно… – недовольно забурчала Жанна.

– Это минутное… – успокоила ее Лена.

Накал разговора то усиливался, то ослабевал. Его плавное волнообразное движение иногда прерывалось рывками недовольства или тихими, но бурными взрывами поддержки «оратору».

– А теперь мы постарели, стали стесняться, даже стыдиться своей искренности, – с улыбкой заметила Лена и глубоко задумалась над рассуждениями подруг.

*

– …Очень важно вовремя дать ребенку хорошую детскую книжку, потому что прочитанная в десять лет, она может потрясти его и повлиять на дальнейшую жизнь, а в пятнадцать – уже не тронет душу. – Конечно же, это Аня сказала.

– Я слышала, что писать детским языком придумал Аркадий Гайдар, – вступила в разговор Жанна.

– Стихи и сказки для малышей тоже его заслуга? – усмехнулась Инна. – Лена, у меня сложилось впечатление, что ты ставишь свое писательство выше своей вузовской преподавательской деятельности.

– Профессоров и доцентов у нас около тысячи, а писатель – я на вуз одна.

– «Графинь много, а Бетховен один», – в своей манере поддакнула Инна.

– С моими научными трудами ежегодно знакомятся порядка ста-двухсот человек, а с художественными книгами намного больше. Информация, заложенная в любых научных трудах, подвержена быстрому старению и требует постоянного обновления, совершенствования, дополнения, а литературные произведения – особенно если они стоящие – нетленны. Тебе этих аргументов мало? Но не это главное. В душе моей писательство теперь на первом месте, поэтому я не стала защищать докторскую. Статьи по специальности, конечно, все равно пишу, они в работе нужны, но на свои художественные книги все свое свободное время трачу. Хочется достичь максимума соответствующего моим данным. Смерти я не страшусь. В ней есть свое величие. Если жизнь удалась, страха смерти нет. Но чем ближе к концу жизни, тем больше хочется успеть отдать… Теперь, когда я чувствую каждое слово, которое хотела бы написать… А вдруг сорвется задуманное?.. Мой век – двадцать первый. Жаль будет, если для меня он окажется слишком коротким.

– Хватит хлюпать носом, а то схлопочешь от меня, – грубовато остановила Инна подругу. – Дай Бог дожить тебе до восьмидесяти. И мне с тобой, чтобы я смогла перечитать все тобой написанное. Это до некоторой степени реальная мечта?

– Если бы‑то… Понимаешь, чуть ли не каждый мой рассказ о детях мог бы стать хорошей повестью или даже романом. В них столько заложено! Я их все вижу от начала до конца. Меня одолевает беспокойная всепоглощающая жажда писать. А тут еще тема для взрослых встала на пути. Надо и ее «добить». Как важно в детстве или в вузе встретить хорошего педагога, который сумел бы понять предназначение своего ученика! Подчас это является определяющим в жизни неуверенного в себе ребенка.

Инна предположила, что Лена в данный момент мысленно с грустью нелестно вспоминает одного своего далеко не… учителя.

«Эх, Ленка! Твои книги – только малая золотая крупинка из того, что ты способна была бы сделать, вовремя придя в литературу. У тебя было столько энергии, что ты могла бы «пробить» издание своих книг на языках народов России и даже прорваться на Запад. А ты чужие судьбы устраивала. Не горюй, у тебя еще есть время. Дай Бог тебе здоровья», – ласково подумала Инна о своей по сути дела единственной настоящей подруге.

20

Лена продолжила свой рассказ:

– Мне вспомнился интересный случай, происшедший со мной в Центре детского творчества на встрече со школьниками в преддверье какого‑то праздника. Как всегда ребята были на высоте: показывали свои прекрасные поделки, рисунки, читали свои стихи. Помнится, одна девочка подарила мне своими руками изготовленный шарфик, две другие – вышитые мелким крестиком картины. Я до сих пор берегу их у себя в шкафу за стеклом и любуюсь… А тогда я была смущена тем, что не догадалась принести им в подарок свои книги. Потом дети начали читать отрывки из моих книг, те, которые им особенно понравились.

– Мне кажется, никто не знает лучше автора, какая должна быть интонация в его произведении. Артист, допустим, может прочесть красиво, но где гарантия правильности? У каждого свои ощущения от прочитанного, и это, наверное, хорошо, – сказала Инна.

– Так вот, вышла самая маленькая из участниц – девятилетняя девчушка: пухленькая, черноглазая, смуглая. Я настроилась на детский лепет. У школьников младших классов не всегда получается выразить то, что я вложила в свои строки, даже если они их понимают и чувствуют. Может, не решаются на открытые эмоции или у них мало опыта чтения вслух.

Смотрю в окно, слышу свои строки как бы издалека и будто чужие. И вдруг невольно вздрогнула, вслушавшись в речь ребенка. Девочка говорила больше, чем просто слова. Она своим тихим задумчивым голоском один за другим отмечала самые тонкие и глубокие моменты рассказа. Малышка как‑то особенно расставляла акценты в грустных строчках, отыскивала чувствительные слова, задевавшие струны ее нежного сердечка. И хотя она как‑то по‑своему обживала пространство моего рассказа – и без сомнения произведение от этого только выигрывало – ее голосом говорила моя душа.

И мне подумалось: «Я писала эту книгу, погруженной в детство, будто бы находясь в состоянии транса, как бы неосознанно. Просто записывала то, что диктовало мне подсознание из того, что я чувствовала когда‑то в далекие грустные годы, но уже не могла до конца вспомнить их, будучи взрослой. Мне казалось, я просто описывала события, а выходило, что бессознательно выкладывала свою душу – ту, которая была у меня несколько десятков лет назад, – вроде бы доподлинно ее не помня. А эта удивительная девочка своим прочтением напомнила, подсказала, высветила ее. И я вновь прочувствовала, сколько детского горя было в том коротком рассказике о мальчике, сколько любви и нежности было запрятано в сердце моего маленького героя!

Я была потрясена талантом девочки, и что самое невероятное… глубиной того, что сама написала. Я, конечно, хотела бы уже будучи взрослой так писать, но если бы даже очень постаралась, то, наверное, не вышло бы то, что получилось от спонтанного излияния моей на время перевоплощенной, настроенной на детство души. Именно тогда получилось нечто, что я хотела, но чего сама от себя не ожидала.

Я заметила что малышка, читая, затрагивала в сердцах слушавших ее детей какие‑то струны, отзывавшиеся в них глубоким общим чувством. Я видела это на их лицах, но не знала, понимала ли девочка произносимое ею или она говорила не осознанно. Но потом решила: «Конечно, понимает! Что в том удивительного? Моим героям было столько же и даже меньше». «Эта девочка из благополучной семьи, – спорила я сама с собой. – Но разве чувства выковываются и развиваются только в страданиях и несчастьях? Может, читая мою книгу, малышка сравнивала себя с более несчастливыми детьми и сочувствовала им, потому что понимание добра было дано ей в наследство от родителей. Интересно, ощущала ли она свой талант чувствительности и доброты? Похоже, нет». Не берусь квалифицировать этот случай. Он потряс меня. И я сказала девочке: «Ты прочитала лучше, чем я написала». Автор балета «Лебедь» Сен-Санс балерине Анне Павловой полушутя сказал: «Благодаря вам я понял, что написал прекрасную музыку». Эти же слова я могу отнести и к тебе». Старшие дети оценили мою похвалу и с интересом посмотрели на маленькую артистку-чтеца.

Малышка выступала последней. Ко мне подходили девочки лет пятнадцати, говорили о том, как я хорошо понимаю детей. Многие утверждали: «Это я, та девочка из вашей книги». Мальчики стеснялись открываться. Но и они, преодолевая сковывающий их барьер смущения, коротко и сдержанно замечали, будто вскользь: «Мне бы такого друга. Я тоже хотел бы быть другом вашим героям. Теперь таких добрых детей не встретишь». А я отвечала им с улыбкой: «Вот они тут, рядом с вами. И вы такие, как мои герои». Порадовали меня дети. Встреча прошла насыщенно, интересно. Наш разговор сводился не к похвалам писателю, а к тому, что детям часто не хватает понимания ни в школе, ни дома. Всем некогда разговаривать с ними о жизни. Молчащее старшее поколение упускает молодое и проигрывает.

Родители на этой встрече и их дети, будто ближе и понятней стали друг другу. У меня же каждый рассказ, так или иначе, содержит психологический воспитательный момент не только для детей, но и для взрослых. Наверное, поэтому родители говорили, что классика – хорошо, но неплохо бы детям на уроках или хотя бы на внеклассном чтении знакомиться с современными авторами, чтобы они чувствовали, что герои книг живут их жизнью, их проблемами, и, сравнивая себя с ними, стремились стать лучше. Было бы неплохо, если бы и учителя, как библиотекари, знакомились с лучшими новинками и рекомендовали их детям. Родители для детей, к сожалению, не всегда авторитет, а учителя класса до шестого для учеников еще много значат.

Гости стали расходиться. Я записала в блокнот: Шамаело Аня, школа номер шестьдесят восемь, третий «а» класс. Потом посадила девочку себе на колени и попросила: «Передай, пожалуйста, своей маме, что у нее растет талантливая дочка». Малышка недоверчиво взглянула на меня. Я повторила: «Обязательно скажи маме, что детский писатель просила передать…»

По тому, как Лена обо всем этом рассказывала, Инна поняла, что такие встречи в ее жизни не мелочь, не пустяк.

– Проводить встречи с детьми для тебя драйв?

– Еще какой! По причине положительной обратной связи я получаю от них массу дополнительной энергии взаимодействия и творческий импульс. Дети дарят такие эмоции, каких нигде, никогда и ни от чего больше не получишь.

– А отрицательные случалось получать, те, которые разрушают и уничтожают?

– С детьми? За все годы общения только дважды. И в том виноваты были взрослые.

– У тебя нюх на таланты или ухо как локатор?

– Не знаю. Просто стараюсь быть внимательной к нетривиальным проявлениям детей. Мне хочется найти заветную тропинку к сердцу каждого ребенка, с которым общаюсь. Я советую им чаще прислушиваться к себе, выискивать и извлекать из себя то, чем они отличаются от других. Прошу их не бояться пробовать заниматься многим, искать себя. «Если нравится, пишите стихи, ведите дневники. А вдруг пригодятся?» – говорю я им.

Мне хочется, чтобы каждому ребенку встретился в жизни человек, который заметил бы в нем определенные способности и не прошел мимо, помог в них поверить. Искорки таланта надо находить, растить и холить. Многие люди, к сожалению, занимаются не своим делом и не чувствуют удовлетворения от работы. А всё потому, что вовремя не оценили, способны ли они к данной профессии или нет.

– И, конечно же, в том, что выбрали неверную стезю, винят кого угодно, только не себя, – сказала Инна.

– Я знакома с человеком, который трижды менял профессию, пока не нашел свое призвание – призыв души, приказ судьбы. Вот это поступок! И когда он, наконец, почувствовал его, то тут же нашел порт своей приписки.

– Ты с первых лет работы в вузе была чутка к способностям студентов, а с возрастом это сделалось твоей манией. Каждый бы так старался. А то уделяют внимание блатным…

– Зачем ты так? Знаешь ведь, что не права. Я часто беседую с детьми в школах и библиотеках. А как то мне предложили выступить в огромном актовом зале. Я стала отнекиваться, мол, больше люблю камерную обстановку, форму интимной, доверительной беседы.

– Но это не те резонансные площадки, где я вижу тебя! – недовольно заметила Инна.

– На тот момент мне именно то было интересно. Но я подумала и согласилась. Справилась. Потом привыкла собирать большие аудитории. Да, это работа. Но я считаю ее выполнением своего долга. Любые знания меняют человека. Надо, чтобы они были положительными и вызывали эмоциональную вовлеченность, интерес.

Случается мне бывать и в жюри. Дети пишут стихи и рассказы. Мы их читаем, выставляем баллы, даем рекомендации. Я стараюсь быть объективной и доброжелательной. Если ребенку «дать по рукам», он «оседает». Но не всегда большинство в комиссии поддерживает мною отмеченных ребятишек. Я помню каждого незамеченного ими и очень переживаю.

– Ты же у нас болезненно справедливая!

– Раз читаю рассказ девочки и чувствую, как легко и радостно скользят по бумаге ее строчки. Невольно мысленно сравнила их с теми, что сама писала в детстве. Попросила привести ко мне автора и ее маму. Сейчас Даша Гукова учится в МГУ. Без экзаменов взяли по результатам ее рассказов.

– В таком многоголосье услышать единственный талантливый голос – это уметь надо, – сказала Инна.

– Люблю детские искренние рецензии. Мне дорог их радостный интерес к книгам. Девочки больше пишут о том, что их трогают горькие судьбы героев, а мальчики – хотя тоже сочувствуют – больше о том, например, что им нравится современный язык героев, их самостоятельность, выступают против жестокости. Девочки, по моему мнению, уже классу к шестому в массе своей более вдумчивые, серьезные, терпеливые. Они трудолюбивее мальчишек, у которых в этом возрасте часто еще ветер в голове. Им бы только беситься, развлекаться, на головах ходить. Для них главное, чтобы всё было легко, просто и радостно. Бесшабашны, безалаберны. Хотят, чтобы трудное, грустное и серьезное прошло мимо них, не затронув. Может, я и ошибаюсь. Аннушке виднее. Я к ней иногда по телефону обращаюсь за советом. Помню, рассказала ей про десятилетних двоюродных братьев, которые до крови дрались, выясняя, с моей точки зрения, пустяшные проблемы. Она меня успокоила.

А как‑то встал на встрече один на вид «неблагонадежный» мальчишка и во весь голос заявил: «Классно написана книжка!» Сознаюсь, это была мне наивысшая похвала. Надеюсь посетить тюрьмы. И взрослые и подростковые.

– И на что эта встреча будет похожа? У них даже на уроках сидит охрана. И потом, ты же знаешь… они все такие лживые. Собираешься духовно окормлять заключенных? Заявишь о себе как о миссии? Слишком затратный в нервном плане проект. С ума сошла? И к тем пойдешь, кто пожизненно?

– К ним в особенности, если позволят. Понимаешь, тюрьмы – не изнанка жизни, а сама жизнь… для некоторой небольшой части нашего общества.

– А члены твоей семьи бывали на твоих встречах с детьми? – поинтересовалась Жанна.

– Нет. Они могут мне настрой сбивать, отвлекать. И я, в силу привычки, стану все внимание уделять только им, – улыбнулась Лена.

– А случалось ли на твоих встречах со школьниками что‑то неожиданное, экстраординарное? Порадуй рассказом.

– Порадуй? Как сказать… Был один случай. Правда, неприятный. Мальчишка с высокомерным презрением к полному залу школьников выкрикнул нацистский лозунг. Меня это жутко возмутило, внутри я сжалась тугой пружиной и мгновенно, буквально автоматически парировала, будто выстрелила: «Из трусливых, озлобленных, но самолюбивых юнцов иногда вырастают подлецы и предатели». Я смягчила свой ответ словом «иногда», дала школьнику шанс задуматься над своим высказыванием. А он, довольный своим «выступлением», ухмылялся! И я продолжила свой достаточно резкий монолог: «Почему ты сидишь на самом дальнем ряду огромного зала? Трусишь? Перед одноклассниками побоялся высказываться, а перед малышами героя из себя строишь? Спустись, подискутируем. – Я понимала, что он не рискнет. – У меня дальнозоркость и я прекрасно вижу твое самодовольное лицо. Думаешь, тебе есть чем гордиться? Как же, один такой на всю школу особенный… если не сказать жестче! – Я пощадила его, впрямую не обозвала дураком. – Ты считаешь, что совершил смелый поступок? А по мне так ты похвалился своей глупостью». Я как могла близко подошла к нему и добавила: «Не попахивает ли твое высказывание легкой… шизофренией? Самолюбование на пустом месте не есть признак ума. Если тебя кто‑то обидел, это не значит, что в этом надо винить всю страну. Взрослей, умней и не позволяй отдельным непорядочным личностям манипулировать тобой. Расширяй свой кругозор, думай, анализируй, иначе всю жизнь тобой будут помыкать хитрые людишки. Захочешь поговорить, приходи ко мне». И положила перед ним свою визитку.

Спустившись вниз, я продолжила разговор с детьми четвертых-шестых классов. Мне показалось, что они не обратили внимания на мое минутное отвлечение на странного старшеклассника. После общения со школьниками я попросила присутствующих учителей передать завучу по воспитательной работе мою просьбу: уделять этому молодому человеку больше серьезного и тонкого внимания. Жалко мне таких вот одурманенных мальчишек. Понимаешь, я каждый раз выхожу к своим читателям с чувством, что не вообще буду говорить о чем‑то, а именно для этих людей, что пришли сегодня.

– Тебя в современных детях что‑то беспокоит?

– Некоторая эмоциональная и «сердечная» недостаточность. Не у всех, конечно. Да и не их в том вина.

– Им бы читать твои, Ритины и Ларисины книжки.

– Не помешало бы, чтобы не вырастали такие вот особи. Недавно от встречи со второй, молодой женой моего старого знакомого испытала шок. До сих пор неприятный осадок в душе остался. Пришли мы на выставку, стали снимать верхнюю одежду. Смотрю в зеркало, а у меня брошь на груди расстегнулась. Видно, когда куртку снимала, зацепила ее воротником. А блузка на мне была легкая, воздушная, вот и сместилась, обнажив уголок нижнего белья. И пока моя рука поднималась, чтобы поправить сползшую на одно плечо ткань блузки, эта женщина успела щелкнуть затвором фотоаппарата. Очень торопилась. Потом стояла и гаденько ухмылялась, довольная тем, что поймала момент моей секундной, стыдной неловкости. Мелочь, а неприятно.

– Никто из нашего окружения так противно не поступил бы, – уверенно сказала Инна.

*

– Я уже в раннем детстве знала, что хочу стать писателем. Правда сначала это ощущалось как что‑то неясное, неопределенное, как смутное беспокойство, тревога… Я сама себе не сразу призналась в серьезности этого намерения. Первый раз об этом задумалась в шесть лет. Помню, стою в нашем детдомовском саду и сама себе восторженно описываю все, что вижу вокруг и радуюсь этому. В десять я почувствовала в себе какую‑то особенность, поняла, что должна стремиться сделать что‑то очень существенное и важное, и что для этого надо будет обязательно уехать из деревни. Но не осознавала, в чем оно состоит. И только к двенадцати годам насмелилась четко сформулировать для себя это желание. А в старших классах наоборот пыталась притупить его, стереть из памяти, чтобы не навредить себе, не уйти от основной, реальной цели: поступить в вуз, который даст мне стабильную материальную базу жизни.

– Замысел Божий, его проведение – тайна. Тебе она рано открылась. На роду было написано быть писателем, а ты сошла с намеченного Им пути, – сказала Жанна.

Ей тоже хотелось поучаствовать в разговоре, повернув его интересной для себя стороной. Но Лена продолжила делиться своими впечатлениями:

– Я радуюсь, когда дети вдумчиво читают мои книги, когда им интересен не только сюжет, но и чувства героев. Одна десятилетняя школьница сказала мне взволнованно: «Ваша героиня говорила, что папа не предал ее, не бросил, он погиб. А по мне так пусть бы он ушел из семьи, лишь бы живым оставался». Я была потрясена ее недетской жертвенной любовью к отцу. И объяснила, что детдомовская девочка добрая, но она не знала, что такое взаимоотношения в семье, что такое любовь к родителям. Она придумала себе папу сильным, добрым, умным, который бы ее любил, защищал и никогда бы не оставил. А то, что она тоже может сделать ему что‑то хорошее, чем‑то пожертвовать ради него, ей не приходило в голову.

Между прочим, по этой причине современные, забалованные, не приученные к труду и незнающие трудностей детдомовцы вырастают неприспособленными эгоистами. Многие из них говорят: «Я найду маму, буду ей, старенькой, помогать». Но за этим часто ничего не стоит. Они воображают себя хорошими. Но, что до дела… Они привыкли жить только своими мечтами и желаниями и зачастую даже не понимают этого.

А другая девочка сказала мне: «Нам с подружкой уже по пятнадцать лет, но мы ссоримся из‑за пустяков, а ваша героиня уже в десять лет ведет глубоко осознанную жизнь. Она очень рано вступила на путь осмысления жизни. Это хорошо? Мы чувствуем себя перед нею глупыми». Я успокоила ее. Мы хорошо поговорили. Обе остались довольны беседой.

А совсем недавно подошла ко мне на улице школьница и говорит: «Прочитала в альманахе отрывок из вашего рассказа и не поняла о чем он. О сложных сталинских временах и о войне итак много написано! Ведь не за тем же вы о них упомянули, чтобы мы не забывали то далекое жестокое время?» Меня удивил и обрадовал ее серьезный подход к поискам сути. Я обратила ее внимание на два стихотворения написанных восьмилетней героиней с интервалом в два месяца, и спросила: «Ты заметила, что столкнувшись с проблемами взрослой жизни родственников, детдомовская девочка глубоко задумалась не о себе, а о тех других, погибших или переживших трагедию близких людей. Они потрясли ее воображение, всколыхнули чувства. И это сказалось на ее стихах. Они стали более зрелыми, если так можно выразиться о творческих пробах ребенка».

«А почему это не отражено в названии рассказа? – спросила девочка, внимательно заглядывая мне в глаза. – Нас в школе учили…»

«Не всегда стоит «в лоб» давать подсказки читателю. Иногда надо позволить ему самому подумать о главном в том или ином произведении, не правда ли?» – ответила я. Школьница радостно закивала. Видно наши мнения совпали.

И тут я вспомнила, как учила сына понимать классику и писать сочинения. Он тоже возмущался, мол, разве не должен был писатель растолковать чувства своего героя? А я смеялась: «Писатель только подталкивает тебя к размышлениям, а понять, почувствовать героя, почерпнуть от него что‑то новое, полезное для тебя, ты должен сам. Так писатель развивает твою душу».

– Мальчишки интересуются твоими книгами?

– Еще как! Бывает, что слышу от них весьма интересные, я бы сказала философские вопросы и высказывания. Они иногда формулируют мысли так неожиданно! А как‑то я попросила учительницу привлечь к участию в спектаклях по моим рассказам самых «слабых» учеников и целый год наблюдала за происходящими в них переменами. Один мальчик понял, что он много способнее, чем предполагал, и поверил в себя, а другой стал на пустом месте зазнаваться, так и не осознав своей ущербности. И я сразу представила, что из него вырастет лет через десять. Некоторые девочки поразили своей недетской целеустремленностью и собранностью. Очень интересно было с ними работать!

А одна девчушка, прочитав мою биографию, сказала: «Сколько бы вы создали яркого, искренне радостного, восторженного, если бы начали писать с юности, когда были полны озорного юмора, когда радостное превозмогало в вас грустное. (Моё слово употребила!) Вы, наверное, написала бы что‑то похожее на рассказы Драгунского, только более лиричное, для нас, девочек. Жалко, что это золотое время прошло мимо вас».

Подобных случаев, происходивших на встречах, я могу привести сколько угодно. Общение с детьми и меня многому учит, заставляет задумываться над неожиданными вещами. Знаешь, Инна, та девочка была права. В школьные годы я часто писала радостное и шутливое. Горькое и печальное, конечно, тоже прорывалось сквозь оптимизм юности. И тревожный контекст чувствовался. Были его четкие посылы… Как правило, в классе сочинялось веселое, а дома грустное. Жаль, что ничего не сохранилось из того периода… И упущенное время теряется навсегда. Невосполнимые годы. Это желательно каждому человеку понять как можно раньше.

Не люблю заседаний, где я в роли «свадебного генерала». Там я чувствую себя лишней спицей в колесе, – смущенно улыбнулась Лена и добавила: «Нет, господа-товарищи, я по другому «ведомству» и не могу непозволительно легко расточать свое свободное от работы драгоценное время».

Лена задумалась на миг, а потом продолжила рассуждать:

– Конечно, мои нынешние впечатления уступают тем, юношеским… Начни писать с юности, я бы имела время оттачивать и углублять смысл фраз, подбирать наиболее подходящие слова, а сейчас я не купаюсь, тону в эмоциях, в массе информации, тороплюсь выложить накипевшее, наболевшее, будто пытаюсь нагнать и восполнить упущенное. Да что уж теперь…

*

– Лена, чего ты ждешь от жизни?

– Гармонии в душе, равновесного состояния. Трепет в сердце хочу сохранить…

– Каковы твои дальнейшие планы, раскрой карты. Опять станешь писать о драматизме человеческого существования? Продолжишь держаться в стороне от официально одобренного оптимистического мейнстрима? Может, начнешь применять драматический гротеск и с холодным отстраненным взглядом непримиримо расходиться в оценках… Что‑то по типу художника-графика Гарифа Басырова с его философско-трагическим налетом изображения реальной жизни? – спросила Инна.

Вопреки ожиданию, вопрос подруги не удивил Лену.

– Чехов тоже не брызжет радостью и весельем. Правда, он любил писать монологи о высоком. И что?.. Мои книги не оптимистичны? Поставила клеймо. Ну-ну… Сохраняя целостность впечатлений, сердцем посмотри вглубь. Доброта – не благодушие. Трагизм не исключает оптимизма.

Знаешь, хотелось бы, если хватит здоровья, пока не сбился глазомер, закончить уже начатые книги для взрослых и с легкой душой перейти к следующему, тревожащему, зовущему этапу. Хочу, пока «батарейки окончательно не сели», выступить в жанре миниатюры, начать писать коротенькие рассказы-притчи, так сказать, вплотную поработать в узком пространстве галереи их образов, метафор и смыслов, когда стилевые и мировоззренческие интересы лежат в несколько иной плоскости. Я в поиске, еще примериваюсь. Но это желание не отметает и не отрицает всего предыдущего. Это новый старт. Я не изменяю своим прошлым предпочтениям и темам.