Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 31 (всего у книги 47 страниц)

– И, конечно же, Лариса приняла эти восторги с подобающим признанному писателю скромным достоинством! Для интеллигентного человека это понятие – не пустой звук, – ехидно заметила Инна. – Это для меня оно – «предмет» не первой необходимости.

– У Ларисы при всем ее знании жизни сохранилось такое милое, просто завораживающее простодушие детского писателя, – осадила подругу Лена.

– Это ирония?

– Нет, комплимент. Без этого качества ее рассказы для школьников не были бы столь блистательными. А какие у нее легкие, чистые, светлые строки о стариках, об учителях! Они для нее как волшебные кристаллы, дающие силы на преодоление проблем в трудные моменты жизни. И сама она глубоко не равнодушный человек.

– Догадываюсь о ее детдомовской приверженности к трагедиям. Я уже вижу в ней «монументального трагика», – рассмеялась Инна.

– Лариса силою своего пусть даже грустного слова на своем примере возвращает детдомовским детям веру в лучшее.

– И не только детдомовским. Надежда и вера всем необходимы, – добавила Аня свое мнение к Лениному.

– Она умеет без лингвистических изысков, скромными художественными средствами понятными детдомовским детям, достичь максимума – достучаться до их сердец. В каждой ее новелле я ощущаю обостренный взгляд ребенка на далеко недетские вещи, его понимание сложного многослойного мира взрослых. Я чувствую глубину осознания ею сильного родственного, семейного начала как главного центра воспитания детей, – сказала Лена.

– Когда я приезжала к Ларисе, она знакомила меня с коллегами по работе и с интересными людьми из своего писательского окружения, – похвалилась Аня.

– И ты, конечно, не могла не воспользоваться этой счастливой возможностью, – ревниво заметила Инна.

– Лариса показывала мне письма знаменитых писателей, где они утверждали, что ее рассказы достойны того, чтобы попасть в школьные учебники литературы. Памятники им надо ставить за поддержку начинающих талантливых писателей. Эти похвалы изменили всю Ларисину жизнь. Она поверила в себя.

– Охотно верю, – отозвалась Лена. – У нее прямое попадание в писательскую профессию.

– Они готовили из своих похвал для начинающих писателей постаменты под их будущие нерукотворные памятники. Их знаменитые преамбулы и им самим составляли славу? Везде желанные, везде свои, – проехалась Инна.

– Наблюдаю на твоем лице непонятную мне брезгливость при словах «хрестоматийный» прозаик, школьный учебник. Я ошибаюсь? – спросила Лена.

– Жаль, что некому помочь материализовать и воплотить в жизнь мнения аксакалов. У многих этих заслуженных писателей уже нет сил и возможностей отстаивать ни себя, ни других. Им самим сейчас не сладко живется. Тоже издаются малыми тиражами. А без поддержки современных классиков, вам – Ларисе и тебе Лена, – не нюхавшим пороху борьбы за место под писательским солнцем, не пробиться в солидные издательства, – пропустив Ленино замечание, закольцевала свою мысль Инна.

Аня вздохнула:

– В современных учебниках литературы для начальных классов нет тех рассказов, которые в пятидесятые годы закладывали в нас доброту, дружелюбие, сочувствие. На всю жизнь я запомнила, как девочка в пургу несла чужой женщине письмо от ее сына с фронта или как мама, узнав о болезни сына, поехала к нему зимой, за сотни верст, на перекладных… Сейчас для детей в основном развлекательное пишут.

– Кто детям в этом поможет? Если только Божье изволение…

– Жанночка, у тебя есть опыт в таких делах? – елейным голоском спросила Инна, с величавой грацией простирая руки к небу. И добавила беспардонно-весело, с молодежным пофигизмом:

– Галиматью несешь. Про родителей забыла?

«Держится с подчеркнутым вызовом. Таков ее защитный рефлекс? Но ведь никто не нападает», – для себя прокомментировала Лена поведение подруги.

– Каждый человек имеет право на свою точку зрения. Не галди. Не в пейнтбол играешь, с людьми разговариваешь. – Жанна сказала это неожиданно спокойно, как человек, пришедший к окончательному выводу и не желающий попусту тратить время.

Инну удивило столь ясно высказанное пренебрежение к ее замечанию, и, как она ни крепилась, как ни старалась, скрыть свое раздражение не смогла, оно тенью проплыло по ее напряженному лицу.

– Вы знаете, писатель Михаил Бутов тоже очень тепло отозвался о Ларисиных книгах для детей и подростков, – продолжила Аня хвалиться знанием чужих заслуг.

– Как она добралась до редактора толстого журнала? Я слышала, что произведения, присланные в столицу с периферии, сотрудники издательств не спешат получать на почте, – удивленно заметила Инна.

– Ее книги доставил и передал лично в руки редактора один ее хороший знакомый. А потом она позвонила в Москву, и они коротко, но мило поговорили.

– Повезло ей.

– Отчасти. Он не смог посодействовать. Сказал: «Вы же понимаете… Вы умная женщина, раз написали такие книги».

– Комплиментом отделался.

– И на том спасибо. Видно не всё в его силах. Он укрепил ее веру в себя, и только это важно. Еще Лариса говорила, что учителя делают «нарезки», вытяжки из ее книг, выписывают цитаты для своих классных часов, а школьники по ее произведениям ставят прекрасные спектакли. И в библиотеках ее книги нарасхват, особенно после того, как библиотекари города сделали им прекрасную рекламу.

А как‑то она поделилась со мной тем, что рассказ, написанный ею в пятнадцать лет, редактор признал самым лучшим в книге, идеальным. Получается, что если бы она тогда начала писать книги, то они были бы еще более талантливыми? Вот так и поверишь, что Шолохов в двадцать лет написал «Тихий Дон» – мощную, глубокую историю, вместившую целую эпоху.

– А я и не сомневалась, – сказала Лена.

– Сколько бы еще написала Лариса ярких умных и полезных книг, поверь тогда себе! А она пошла на поводу у учителя.

– Великого Карузо выгнали из музыкальной школы за отсутствие голоса. Ошибки случаются во всех областях деятельности людей, на всех ее уровнях. Человеческий фактор, – напомнила Жанна. – Никогда не стоит жалеть о не случившемся. Зато теперь Лариса имеет возможность писать мудрые книги. И за это надо благодарить Бога.

– Разве не себя? – усмехнулась Инна.

– В официальном письме из министерства образования Ларисины книги рекомендовалось использовать как учебные пособия для учителей школ, преподавателей и студентов вузов, – «выдала» свой высокий, завершающий аккорд Аня. – А я считаю, что ее произведения должны быть настольными книгами в каждой семье.

– Лена, завидки не берут? – сморщив свой милый носик, спросила Инна.

«Уж припечатает, так припечатает. Очернительством заниматься легче. Ни уму, ни сердцу эти ее выпады. От чего она отталкивается в своих измышлениях или в так называемых шуточках»? – рассердилась Аня на Инну, сбившую ее положительный эмоциональный настрой.

– Я не завидую. У Лары одни достоинства, у меня другие. Нас нельзя сравнивать. Я рада за нее.

– Грустного в Ларисиных книгах слишком много, даже в тех, что для взрослых. Оно и понятно, – вздохнула Аня. – Она мне как‑то сказала: «Сынок – вот кто мог бы сейчас написать веселую, полную доброго юмора книгу. Он в этом талантливее меня. Я ему не раз об этом говорила. Но ведь семья, работа… А потом поздно будет. Помнишь, какая я была в промежутке двадцать – сорок лет? А теперь…»

– В нашем возрасте трудно вытаскивать из души светлое и лучезарное. Все больше печальное вылезает наружу. Зато старость – это свобода для творчества, – сказала Жанна.

– Судя по состоянию моего здоровья – не для всех. Я не нужна самой себе, – сказала Инна. Но не была услышана. Она прекрасно выглядела, и подруги сочли ее жалобу на здоровье излишним кокетством.

– Вагон нерастраченной любви, тоски и маленькая тележка радости – таков солидный багаж семейных отношений Ларисиных героев. Потому и книги невеселые, – объяснила Аня.

– Не скажи. Если бы Валя их писала, – с добром и любовью вспомним ее светлое имя! – то уж точно наполнила бы их оптимизмом и искрящимся юмором. Смею утверждать, что люди с юмором, как правило, обладают высоким интеллектом. Валя – незаменимая душа компании. От нее можно было заряжаться положительной энергией как от подстанции. Ее лозунги: «Как прекрасна жизнь!» и «Будь уверен в себе и тебе поверят». Ларошфуко, между прочим, так сказал. Валя – человек-праздник. До болезни она умела находить радость в любом пустяке и, шутя, с любовью, отвечать на любые кардинальные вопросы. Милая, легкая, солнечная, заводная. И это при ее пышных формах, олицетворяющих русскую щедрость! «Возраст душе не помеха», – утверждала она. А ты, Лена, – человек-забота. Не удивляешься собственному несовершенству? Мы сами губим свою жизнь печальным взглядом на многое события и по любому проигрываем, обрекая себя на жизнь в миноре. Валю мало волновало несовершенство мира и чужие, глобальные проблемы. Личное у нее всегда было на первом плане. Мне так кажется. Но даже собственные беды никогда не уводили ее с солнечной стороны жизни. В этом я вижу основу ее позитивного мышления, – не то в шутку, не то всерьез сказала Инна. По ровной интонации понять это было невозможно.

– Две взаимно исключающие позиции. Я бы их перемешала, – улыбнулась Лена.

– Попробуй, если не обременительно. По закону игры и вымысла всё возможно, – усмехнулась Жанна. – Только мы слегка припозднились давать советы. Вале лет этак… хотя бы десять скинуть. Да еще этот злосчастный диабет в последней стадии… Предадимся рассуждениям еще и на эту тему? И грустью грусть поправ…

– Опять перебор. Отсюда наша беспросветность. «Мне памятен трепет людей мечтавших, любивших и веривших…» Да… Валюша опоздала писать мемуары. Теперь ей уже не до юмора, – осторожно напомнила подругам Инна. – Позволю себе заметить, что мемуары… Что‑то в них есть… посмертное, что ли?

Чтобы уйти от печальных мыслей, Инна затормошила Лену:

– Лариса, наверное, тоже боится творческого бессилия, творческого паралича?

– Все боятся. Еще мы не любим во всеуслышание, особенно для прессы, говорить о планах, о предстоящих событиях. Задаваясь новой целью, мы прячемся в скорлупу… и думаем, думаем. Ты знаешь, я теперь бываю истинно счастливой только в минуты абсолютной гармонии, когда пишу. Радуюсь, если у меня есть время побыть одной. Обычно одиночество – это нехватка общения, неблагоприятное состояние. А для меня оно имеет позитивный смысл: уединение как мощный ресурс для творчества, для внутренней медитации. Я его сознательно выбираю, поэтому получаю от него удовольствие и удовлетворение.

Аня, не открывая глаз, задумчиво произнесла:

– Намеренно подвергать себя экзекуции не по мне. Твой лозунг «Одиночество и свобода». Понимаю, в осмысленном уединении и гадкий утенок превращается в лебедя… Настроиться, как перед прыжком в ледяную воду, окунуться в него, потом взлететь и по новому задышать! И тогда каждое слово как стрела, как меч…

– Шедевры создаются в тишине, – поддакнула Жанна. – Уединение – это если ключик от него внутри тебя, и ты сам можешь легко выйти из этого состояния. В противном случае это одиночество.

«В любых областях жизни физики не могут без четких формулировок», – улыбнулась Лена.

– Не густо у тебя этого счастья, – с невеселой усмешкой отреагировала Инна на слова подруги.

– С чего это вдруг ты так решила? – удивилась Лена. – Предостаточно.

«Ее сегодняшнюю уклончивость и молчаливость каждая из нас истолковывает и определяет по‑своему: усталостью, нездоровьем, гордыней. Да, да… Подвиг смирения люди часто принимают за гордыню. Например, как в случае монахов, отшельников-богоискателей. Я сама такая. Считаю, что в молодости они все грехи, какие бывают, совершили, а в старости подались в пустошь, чтобы жить жизнью достойной уважения, найти счастье в уединении, размышлять и молиться во имя спасения своей души, и тем приблизиться к Богу. Только ведь если в голове пусто, а в душе грязно…

Можно добавить сюда незаинтересованность Лены темой. Еще успеет раскрыться, если, конечно, захочет. И уж тогда она будет безудержна и неукротима как в юности», – улыбнулась про себя Инна, вспомнив их удивительно наполненные беседы.

И как бы в подтверждение ее мыслей Лена стала рассказывать:

– Мне сейчас вспомнилось первое знакомство с творчеством детского писателя Владислава Крапивина. Шло вечернее занятие с заочниками – их в тот послепраздничный день мало приехало. Они самостоятельно разбирались с лабораторными установками, а я решила полистать книгу, которую мне на день рождения подарил сынок. Она ему очень нравилась. Углубилась в чтение. Со страниц повеяло запахом неведомых стран, юными мечтами. Вдруг почувствовала, как волоски на моих руках зашевелились и вздыбились. Буквально торчком, ежиком встали. Это мурашки по коже побежали. Я удивилась: «Почему? Мне холодно? Нет». Еще раз перечитала страницу. Ничего особенного. Обычная беседа мальчишек. А мурашки опять покрыли руки. И я решила: «Значит, что‑то в его произведении близко и дорого моей душе».

У разных людей повышенная чувствительность на различные раздражители. «Чем меня пробрали эти незамысловатые строки, не изобилующие кудрявыми излишествами? Задели не красотой фраз, не музыкой слов, так чем же? На меня подействовала искренность и чистота главного героя? Она для меня важна. Но не это. Писатель всколыхнул во мне что‑то мое собственное, глубоко личное? Нет, вроде бы. Он чем‑то повлиял на мое подсознание? Через книгу, через эти добрые строки я ощутила энергетику самого автора? Его чувства резонируют с моими? Какая прелесть! Мы родственные души!» – подумалось мне тогда. Скажу как на духу: до конца так и не поняла, чем «взял» меня этот тонкий детский писатель-психолог. Кто‑то хорошо сказал, что настоящий писатель тот, читая книги которого, ощущаешь всё, вплоть до запахов. Крапивин умеет выражать, казалось бы, невыразимое… Дивный писатель. Его книги – целая детская Вселенная!

– Твои – тоже, – заметила Аня.

– Какой будет детская литература будущего? – задала Жанна вопрос Лене. – Мы обрастаем знаниями, держимся за них, но приходят молодые и начинают отвергать нами созданное, наработанное.

– Пусть ищут то, на что отзывается их душа, и создают свое, новое. Ничего не надо отрицать и запрещать, – ответила Лена. – Носители чтения и темы изменились, но старые идеалы все равно сохранятся. У детей существует интуитивное понимание добра и зла. Они всегда будут на стороне Иванушки-дурачка, а не бабы Яги. А уж как в дальнейшем их жизнь перестроит, будет зависеть от многого, в том числе и от нас.

Лена задумалась, а потом продолжила рассказ.

– Давно случилось это первое знакомство с творчеством Вячеслава Петровича, а встретиться с ним лично я так и не смогла, – с сердечной грустью добавила она. Потом вспомнила из своего детства:

– Со мной при общении с людьми часто происходило что‑то непонятное: я видела их не такими, какими они были на самом деле, а другими, мгновенно сформированными моим воображением. Я неосознанно дополняла увиденное. Я даже иногда могла не узнать человека, с которым уже встречалась, если он не соответствовал мною придуманному образу, потому что в моем воображении всё было преувеличено и расцвечено. Но мне‑то казалось, что так было на самом деле. Поэтому я сама себе не всегда гарантировала достоверность происходившего со мной, и переживала, считая подобное отклонением от нормы. А это, всего на всего, было отлично развитое воображение.

– Это была эйфория наваждения и наваждение от эйфории, – рассмеялась Инна.

– Интересно, совпало бы мое заочное представление о Крапивине с оригиналом, если бы мы встретились? Уж больно много я домысливаю, достраиваю в человеке, а потом разочаровываюсь. Зачем переживать о не случившемся? Пусть он остается для меня прекрасной легендой. Хотя… встречи с талантливыми людьми украшают жизнь. Стоило ли терять моменты прекрасного общения и познания? Не так уж и много таких подарков преподносит нам судьба.

То же самое я могу сказать и о литературных произведениях. Иногда читаю книгу и на «ходу» что‑то переделываю, переосмысливаю, а потом уже не помню, автор так говорил или я нафантазировала. Могу составить неправильное мнение, ошибочно трактовать произведение. Поэтому мне необходимо прочитать книгу второй раз, чтобы отмести собственные эмоции. В детстве я, зациклившись на каком‑то одном тронувшем меня моменте, могла так пересказать известный всем фильм, что его не могли «опознать». Вот такая я неправильная. Даже посетив театр, я не сразу высказываю свое мнение, не делюсь им. Впечатление мне надо пережить, осмыслить, осознать, в себе что‑то с его помощью открыть, обновить. У меня тут же может проснуться и вспыхнуть вдохновение…

Воспоминания многоцветными лучами-сканерами скользнули по поверхности Лениной памяти и исчезли.

– Вся наша жизнь – путь к себе, – согласилась с подругой Инна.

А Жанна подумала о Лене:

«Наверное, за всю свою жизнь ни о ком грубого неуважительного слова не сказала. От нее не услышишь резкой отповеди. Это ее принцип? Может, выбирает и говорит только о тех, за кем ничего плохого не числится, а на остальных закрывает глаза? А внутри себя и с отвращением, и со стыдом о ком‑нибудь вспоминает или с унынием. Пожалуй, если надо, одним взглядом зарвавшегося человека на место поставит. А вдруг ее тоже иногда захлестывают волны ненависти? Но наружу они не выходят. Классика жанра. Хотя не похоже. Внешне она спокойная и мягкая, потому что уверенная. Про ей подобных людях говорят, что они душевные силы не экономят. И, тем не менее… удерживает всех на расстоянии. Именно у таких внутри бывают вулканы эмоций. Все‑таки Лена очень изменилась. На первом курсе она была слишком простодушной, уступчивой, бесхитростной и улыбчивой, а в некоторых жизненных вопросах безнадежно инфантильной. И вот тебе… писатель. Хотя уже тогда она часто бывала погруженной в себя. И глаза ее всегда были по‑стариковски печальные».

– Лена, с твоим воображением ты не имеешь права давать показания в суде. Ты же обязательно чего‑либо присочинишь, – рассмеялась Инна. – По сути дела ни на чьи свидетельские показания нельзя опираться, особенно, если они даются спустя некоторое время. Память и воображение задействуют одни и те же участки коры головного мозга. Вот он и грешит подменами, путает показания. Память – нелинейная, нестабильная, пластичная и не очень надежная функция мозга. Она может искажать прошлое. Когда мы пользуемся воспоминаниями, мы их изменяем, и мозг закрепляет и заносит в долговременную память уже неправильные, подчас сомнительные или даже ложные моменты. И наш мозг вспоминает последний «пересказ» событий, а не реальный. Некоторые люди внушат себе что‑то, а потом искренне верят, что так было на самом деле.

Оказывается, вторгаться в мозг с разного рода информацией можно даже, когда объект спит. Я читала, что процесс фальсификации мозгом ложных воспоминаний изучается учеными с помощью МРТ-сканеров в режиме реального времени. Эти исследования перечеркивают все фильмы про сыщиков.

– Получается, что детективные романы надо выкинуть на свалку? – удивилась Аня.

– Зачем выбрасывать, просто не надо считать, что все в них достоверно, – улыбнулась Лена. – А вот научные данные мой мозг воспринимает и надежно закрепляет без искажений.

*

– …Я одного Ритиного начальника вспомнила, – ушла от заявленной темы Аня.

– Чем он интересен? Расскажи, я сгораю от нетерпения! – попросила Жанна.

– Много крови у нее попил. Приставал… ну ты понимаешь. Она отказала. Он не отлипал, преследовал, прессовал, унижал, необоснованными придирками доводил ее до белого каления. Карьеру испортил. Думал, если ей муж изменяет, так и она, хотя бы в отместку… Так и не нашел к ней подход, даже когда она развелась.

Невостребованность подрезала Рите крылья, а уйти было некуда. Городишко небольшой. Да и на квартиру очередь подходила. И она к вящему недовольству шефа продолжала добросовестно вкалывать. А когда писать начала, у нее новый смысл жизни появился, морально легче стало… Как‑то пожаловалась: «На заводе злила многих, что работаю лучше них. Стала писателем – и опять находятся люди, которых бесит мой успех. Камнем преткновения становится мое трудолюбие. Антураж меняется, а суть остается».

«И твой талант им мешает», – добавила я.

Только вот Рита стала известной, а имя ее начальника вспоминают лишь в связи с тем, что был тот гадом. В перестройку он на собственной шкуре испытал неуважение людей. Проиграл подчистую. Так ему и надо. Судьба отомстила ему за Риту, – уверенно заявила Аня.

– И ты думаешь, он страдает от этого? Сальери благодаря Моцарту прославился. А так, может быть, его имя кануло в веках. И у Ритиного начальника тот же путь. Он, наверное, понимал, что иначе о нем никто не вспомнит, – усмехнулась Инна.

Аня и Жанна согласно закивали, всерьез и полностью разделяя ее мнение.

– Заметьте, я, как всегда, оказываюсь права. – Инна и тут не упустила возможности похвалить себя.

Подруги не возражали.

– …Ленка, а я думала, ты займешься упорным самобичеванием, а заодно и Риту вздуешь, как следует. Я, например, не понимаю, почему она в последней книге некоторых своих героев не описала, а только обозначила и то несколько условно, даже абстрактно. Какая их внутренняя актуализация на сегодняшний день? Подцепи Риту багром… за ушко да на солнышко. Боишься, что ее чаша весов перетянет? – Инна снова вернулась к обсуждению творчества подруг с известной долей иронии.

– В бой рвешься? Так и разбирает тебя. Не слишком ли далеко заходишь в своих шутках? Окажи любезность, посиди хоть немного в резерве, – тихо и сокрушенно-насмешливо посоветовала Лена подруге.

– Не исходи благородным гневом. Ты от меня слишком многого хочешь.

«Бузит, паясничает, ну совсем как школьница. Вот ведь натура. Упреков, как и раньше, не принимает. За подругу снова принялась. Удивляюсь Ленкиной бесконечной снисходительности и великодушию. Я на месте Лены уже давно бы ее расчихвостила, и разбежались бы мы с ней навсегда», – мысленно посетовала на Инну Жанна.

– …Если уж на то пошло, писатели всегда выставляют свои переживания на всеобщее обозрение, – сказала Аня.

– И что из того? – спросила Инна.

Лена приподняла голову.

– Вот-вот, давай сама отчитывайся, – рассмеялась Инна. – Только не переводи стрелки на Риту, о себе рассказывай, хотя бы затем, чтобы оправдать себя в собственных и наших глазах. Уснащай свой монолог чужой лестью, не забывая, что она есть чья‑то месть. Я разрешаю. Не чинись. За чем дело стало? Доложись, почему о судьбе русской женской души пишешь? Потому что в литературе по большей части и авторы, и герои – мужчины?

«Совершенно ясно, что Инка хочет подискутировать, распалить жаркий спор. Желает с кем‑то посчитаться или потягаться? Пусть не надеется, я не оправдаю ее ожиданий», – самолюбиво подумала Жанна.

– Инна, некритическое отношение к себе приводит к казусам, – тихо отозвалась Лена.

Разговор на этом пресекся. Наступившая тишина была слишком напряженной. И кто из присутствующих женщин, о чем думал в это время, понять было невозможно. Имело смысл только догадываться. Чем Аня и занялась. Но Инна прервала ее размышления своим пустяшным вопросом к Лене:

– Я запамятовала: почему ты ручкой пишешь, а не сразу на компьютере?

– На компьютере я работаю медленно, а мои мысли бегут слишком быстро. Я не успеваю их записывать и часто забываю то, о чем и как хотела сказать. А иногда, многократно переделывая фразу, вдруг обнаруживаю, что первая была лучше, но я ее уже стерла не только в компьютере, но и из своей памяти. Переживаю, конечно. А мне это надо?

«Вопросы теряют свою «глобальность» и, похоже, скоро совсем иссякнут», – медленно проплыла в мозгу Лены приятная, успокаивающая мысль.

28

– Как‑то узнала из энциклопедии об одном знакомом писателе, что он издал шестнадцать книг. Заинтересовалась. Пошла в библиотеку. Выдали мне маленькую стопку книжечек формата записных. «Всего‑то? – удивилась я. – Кот наплакал стишков и рассказиков? Как подобное квалифицировать? У моей подруги издана всего одна книга, но какой том, какие стихи! Во всяком случае, в Москве она прозвучала. А у этого числится много, но все – на четыре аккорда», – поведала Аня подругам с грустью. – По мне так это неуважение к себе. И вообще… это что‑то вроде обмана. Да… из первых рук узнать о человеке всегда вернее.

– А может, те книжки стоящие? Маленькие, да удаленькие, – возразила Жанна. – Толстый том будет итогом всей его творческой жизни. А до этого как ему прозвучать?

– Читая энциклопедию, я представляла себе маститого писателя. А-а… – раздраженно махнула рукой Аня.

«Можно подумать ненароком вспомнила. Себя превозносит. Ей это удалось на славу. Не заведешь меня. Перебьешься», – ревниво фыркнула Инна и, успокаивая себя, сквозь зубы произнесла необщеупотребительное, неприличное слово.

– Теперь дутые имена не редкость, – поддержала Аню Жанна. А та продолжила грустить:

– Я как‑то сидела в администрации, ждала начальника. От скуки завела разговор о поэтах. Все присутствующие в приемной принялись «вдохновенно» хвалить одного местного автора. Я спросила: «А что вы из него читали?» Пауза. «Вы правы, – сказала я, – у него за душой ни одной изданной книжки, только две небольшие хвалебные статьи в областном журнале и два стихотворения. Но уже член Союза писателей».

– Прикольно «ничего не знача, быть притчей на устах у всех». Надо же, пара заметок… и уже по колено в литературе! Чьими‑то стараниями… Уметь надо, – саркастически заметила Инна. – И ведь кто‑то и зачем‑то этому поспособствовал. Рекламировал, навязывал. И добился своего. И того расхваленного человека повсеместно знают, слава о нем распространяется по области, по стране, как круги на воде.

– Может, те статьи таковы, что вошли в анналы?.. Я думаю, они предмет отдельного разговора, – сказала Жанна.

Аня осмыслила и по‑своему интерпретировала Иннину мысль:

– Меня на треп не поймать и ничем не сбить с собственного мнения. Я сама все произведения читаю и делаю выводы об их качестве. Меня не волнуют ни чужие рекомендательные слова, ни всякие бесцеремонные, назойливые рекламы. Я их слушаю и сразу просчитываю, каким способом производители вешают лапшу на уши простакам. Я даже на скидки в магазинах не реагирую. Знаю, что это хитрая ложь. Ее придумали продавцы ювелирных магазинов. Сначала повысят цены, потом немного снизят, и трубят об этом на всю округу. А если на рынке мне усиленно начинают втюхивать товар, я сразу ухожу. Я так рассуждаю: «Врут. Хороший товар не надо рекламировать, он и без того прекрасно расходится». И денежные, лживые пирамиды «МММ», и «РДС» меня в своё время не убедили. Поддаются рекламе только ведомые, несамостоятельные люди. Терпеть не могу, когда мне врут. Своим отношением они показывают, что не уважают меня, считают глупой, не способной разобраться в ситуациях. Они оскорбляют меня, опускают ниже плинтуса. Раньше ложь считалась стыдным, позорным фактом любой биографии, но теперь она «расцветает пышным цветом» в масштабах страны, а все делают вид, что не замечают ее.

Звонят мне как‑то из парфюмерной фирмы и предлагают различные наборы для омоложения. А я с удовольствием ответила им, что за всю жизнь ничего кроме губной помады не применяла для лица, но выгляжу намного моложе своих коллег, «не слезавших» с косметики. Так что спасибо за предложение, но мне в мои преклонные годы еще рано украшаться.

Люди часто страдают из‑за вещей, которые на мой взгляд того не стоят: из‑за внешности, денег, почестей. Как же! Успех! А он – цепи, бремя. Человек слаб. Его мучает тщеславие, зависть. Такой подход к жизни я не одобряю. И Рита понимает, что завистливый человек никогда не поймет радости и успеха другого и поэтому по‑настоящему никогда не будет счастлив. Ей, например, много раз предлагали защищаться, но она отказывалась.

– Правильно делала. Какой в том смысл? Не стала бы она вести занятия по литературе или педагогике, хлеб у специалистов отнимать. К чему в ее возрасте полностью менять профессиональную ориентацию? А становиться профессором ради имиджа – глупо, – рассудила Жанна.

– Ради имиджа некоторые люди на многое идут, не считаясь ни со временем, ни с чужими амбициями, – возразила Инна.

– Рита – не «некоторые». Хватит теребить неперспективную тему. Заканчивайте шутливый обмен «галантными любезностями», – с укоризной сказала Лена.

Но Инна, сделала вид, что не заметила нервозности подруги, и, преодолевая ее вежливое сопротивление, снова, хотя и без успеха, попыталась втянуть ее в разговор.

– Ты – моя головная боль, – отмахнулась Лена. И тем остановила Инну. Но не Аню.

– Я еще одно интересное явление обнаружила. Читаю одного автора. Очень нравится. Беру его вторую книгу, а там все то же самое, но два новых рассказа добавлено. Беру третью – та же история. И, между нами девочками, как‑то неловко, стыдно мне стало за этого умного интересного писателя. А ведь улики налицо. Не спрячешь их и тень на плетень не наведешь.

– О, это уже не фимиам! Если я тебя правильно понимаю, ты не только по отношению к себе критична и откровенна? Смелая. – Странная полуулыбка скользнула по губам Инны.

– «Бесстрашие живым бессмертье заменяет», – неожиданно сильной фразой отреагировала Аня.

– Прекрасный ответ! У тебя нездоровое любопытство к знаменитостям? – как бы шутя, спросила Жанна.

– Тебя это волнует? – обиделась Аня. – А ты читаешь лишь желтую прессу? В звоне ее литавр истины не различить.

– Мне предпочтительнее мнение специалистов. Я предполагаю, что тот, о ком ты… Я думаю, ты со мной согласишься, что этот писатель теперь достиг таких высот, что душа его уже не требует признания и наград. Он стал нечувствительным к критике, – отразила нападение Жанна.

– Недосягаемым, – согласилась Аня.

Лена демонстративно накрыла лицо простыней, показывая тем, что тема исчерпана.

«Мы языками треплем, а она слушает нашу болтовню со скукой и недовольством», – мысленно посочувствовала Лене Жанна.

– Ты слишком быстро сознаешься в своих ошибках. Сдаешься практически без боя, – улучила подходящий момент Инна, чтобы подразнить Аню.

– Так это ты у нас авантюрного толка. Не стану же я отпираться, принимать меры предосторожности, отвлекать ваше внимание чем‑то посторонним, – с бесхитростным располагающим лицом удивилась Аня. – Вы же меня знаете как облупленную.

«Молодец, Аннушка, уважаю. Так, глядишь, и в наступление пойдет. И в этом есть свой резон, – подумала Жанна, с любопытством разглядывая подругу. – Продолжай в том же духе, держи фронт!» – говорил ее заинтересованный взгляд.

Инне нечего было возразить на самокритику. И поверженная спорщица удовлетворенно улыбнулась, как если бы ее всё устраивало, хотя Лена заметила, что она несколько побледнела от воображаемого унижения.