Текст книги "Любовь моя"

Автор книги: Лариса Шевченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 47 страниц)

– Что будет, если мы начнем больше поддерживать слабых, но добрых? Куда покатится история? – спросила Жанна.

– В исторический пессимизм, – рассмеялась Инна.

– Не все люди титаны… Да ну, тебя! – в сердцах воскликнула Аня, больше не желая спорить.

– Ха! Разве ты у нас выступаешь не за союз ума, роскошной красоты и воли? Не льстя тебе, скажу уверенно: много найдется согласных с тобой читательниц-идеалисток из нашего поколения, с сердечным простодушием радующихся сказочным концовкам женских романов. Возьми, к примеру, Жанну. И я – от скуки – не выпадаю из общего ряда, хотя и не признаю их слащавого наполнения, максимально нереалистично представляющего мир вокруг нас.

– Ты в кучу сваливаешь личное и общественное, частное и общее. Перестань запутывать Аню, – попросила Жанна.

– Инна, Ритины книги нельзя назвать женскими романами. Они жизненные, без слюней до полу. К твоему сведению: человек сам интуитивно выбирает, что ему читать. Моя душа, допустим, не принимает Платонова. Я его книги еле одолела и зареклась к ним возвращаться, чтобы не погибнуть от депрессии. Надоело с ней сражаться. Да и уставала я от его «слишком своеобразного, причудливого» языка. А ты говоришь, Рита о грустном пишет! Она хочет в наше сложное перестроечное время вернуть человеку душу, вот и показывает хорошего человека в плохой среде и наоборот. Она поднимает этические проблемы в обществе.

– И приходит к неутешительным выводам, – подытожила Инна мнение Ани.

– Я бы так категорично не утверждала. Что же, теперь вовсе не говорить о проблемах?

– Книги честные, но некоторые ее герои показаны через преувеличенную иронию, – опять напомнила о себе Инна.

– И это говоришь ты? – удивилась Аня.

– …Вот все ругают сериалы, а ведь это интересная возможность выразить себя иначе. Они – новая и подчас достойная литература. Всякий положительный дар «на этой лучшей из планет» нужно отдавать людям. Просто надо серьезно подходить к использованию новых форм самовыражения личности, тем более, что год от года сроки изготовления телефильмов немыслимо стремительно сжимаются, что сказывается на их качестве, – сказала Аня.

– Вот и «пекут их как горячие пирожки». Особенно надоели всем милицейские «сказки». Заполонили все каналы. Внушают нам то, чего нет на самом деле. У американцев научились врать. Те переставят или даже просто сместят акценты, и события в их устах совершенно меняет суть. Они уже победу над Гитлером себе присваивают! И при этом во весь рот улыбаются. Карнеги научил всех лицемерить и лгать? У них там герои-одиночки весь мир спасают. Это же смешно! Одиночка может его только сгубить. У меня аллергия на их фильмы. Я бы в этот жанр привнесла больше «человеческого» героизма и понизила градус насилия, – заявила Инна. – Нам нужно сначала самих себя, своих близких и друзей научиться спасать. А для этого надо внутри себя находить силы не опускать руки, когда трудно, уметь меняться, укрепляться духом, долго и упорно воспитывать себя.

– На этой территории, казалось бы, всё уже сказано, ан нет… Спасибо, разъяснила нам, глупым. Удостоила чести услышать твое персональное мнение. Теперь мне не придется заниматься эстетическими поисками в цифровом хаосе. И остальные подтянутся. – Глаза Ани засветились обидой. – И детективы станешь ругать? Они бывают потрясающие, с прекрасным литературным языком. В развлекательную упаковку тоже можно вложить серьезный смысл. Я от Дашковой балдею, зачитываюсь и забываю о своих проблемах. Люблю оборванные причинно-следственные связи, которые надо разгадывать, – доверительно поделилась она. – Авторов-женщин больше обожаю. У мужчин уже со второй страницы ничего не понять. Может, в голове и держат последовательность событий, но на бумагу многое не выкладывают, не договаривают, и получается полная неразбериха, которую они выдают за сложный и умный сюжет. (Ого!)

– Ты пристрастна. Наверное, попалась одна неудачная зарубежная книжица, и ты теперь отвергаешь творения всех мужчин, мол, халтуру не читаю. – Жанна улыбнулась снисходительно. – Кто посмел испортить твой вкус?!

– Вертится фамилия на языке, а вспомнить не могу, – автоматически согласилась Аня, уже думая о чем‑то другом.

– Чтобы кого‑то или что‑то не любить, должна быть веская причина, – поспешила вывести подругу из неловкого, как ей показалось, положения Жанна. – Объелись мы этих детективов! Со времен Эдгара По технологии поиска преступников претерпели изменения, а принцип остался тот же. Детектив – это игра.

– Появилось некоторое отличие. Человек авторам стал интересен, а это значит, что детективы стали ближе к художественной литературе, – сказала Аня.

– Только сюжеты про любовь никогда не надоедают, – заверила Инна. – Что неудивительно. Вся великая русская литература построена на нелюбви, на различных несовпадениях, на отсутствии гармонии в человеческих отношениях. Она вышла из страданий. А это всегда интересно читателю.

– В молодости все в жизни людей вращается вокруг любви. Она – главный побудительный мотив поведения. Это в старости – вокруг болезней, – согласилась Жанна.

– Но не вокруг той, что теперь по телевизору. На всех каналах мужчины одинаково покоряют женщин, одинаково кидаются на них… раздевая… Тошнит, никакой фантазии, – поморщилась Аня. – Да еще на постель, как в американских фильмах, прыгают в туфлях, мочатся, где попало, не стесняясь…

– Пресытились мы, жаждем чего‑то необычного, – сказала Жанна.

– Пресытиться можно чем‑то примитивным. Тоньше надо… – Лицо Ани выражало явную борьбу скрываемых чувств.

«Надо же, как она неистово возбуждена! Будто всё поставила на карту и проиграла. В ней бродят неизрасходованные, невостребованные гормоны?» – усмехнулась Инна.

– А меня интересуют мостики между жанрами. Именно там возможны блестящие находки и открытия. Как в науке на стыке разных дисциплин, допустим, физики и химии, – сказала Жанна и, заложив руки за голову, мечтательно закатила глаза.

– Физики и литературы, – проехалась в адрес Лены Инна.

Та в ответ дружелюбно улыбнулась:

– Наблюдаю перекличку шестидесятых и двухтысячных.

«Понимает и принимает Иннин юмор или привыкла к ее шпилькам?» – озадачилась Жанна.

Инна вдруг обратила внимание на то, что лицо Жанны, прихваченное зимним солнцем и овеянное морскими дальневосточными ветрами, на фоне лиц ее подруг смотрится на удивление здоровым. И втайне позавидовала ей.

А Лена подумала: «Девчонки знают, что Инна ехидная, но не догадываются, что не злокозненная. С нею нелегко, но интересно. Она побуждает к ответной реакции. Это полезно. Застоя в мыслях не происходит».

*

– …Я читала, что форма произведения формирует его суть. Не наполненная содержанием – она как пустой бочонок. Должно быть ясно зачем, о чем и ради чего пишет автор, стремясь достигнуть своего потолка, своего максимума. А Рите форма важна? – Это Жанна прервала Аню, боясь утонуть в ее рассуждениях.

– У нее безошибочное чувство формы, – заверила Инна. Вообще‑то современные романисты не загоняют себя в прежние, строгие общепринятые рамки правил написания произведений. Теперь недостаточно талантливо рассказать читателю какую‑то нетривиальную историю. Надо еще разнообразить ее бесчисленными философскими отступлениями, рассуждениями о чувствах героев, постоянно нарушать хронологию событий, придумывать отступления от сюжета, ломая его структуру, запутывая читателя, преподносить бесконечное число версий. Еще стоит имплантировать в роман разного рода вкрапления новых форм и видов выражения своих мыслей. Допустим, вставить многостраничный монолог и краткий резкий насыщенный диалог или втиснуть письмо, написанное сто лет назад. А то и вовсе преподнести сюжет в сюжете, соединяя, казалось бы, несочетаемые жанры. Чем больше наворочено всякого, тем лучше. Не забывая, конечно, о музыке слов и эмоциональности изложения, о внимании к деталям, не теряя чувствительности к пространству. И тогда описание судеб маленьких людей разрастется, становится масштабным.

– Твое красноречие может сравниться разве что с Кириным гостеприимством. Эти представления – не фальсификация того или иного стиля? Не имитация? Зачем все это нагромождение, переплетение нитей разных форм и стилей, нарушение законов построения произведений и логики? Наворотят с три короба немыслимых вещей»!.. Ничем не гнушаются: ни отрывками из реальных телефонных разговоров, ни анекдотами, ни вовсе неожиданными непонятными включениями. Всё служит им на пользу. Суперинтересный подход. И это называется расширять жанровые рамки, создавать принципиально новый подход? Помню, одна деталь вызвала у меня недоумение…

– Писатели, таким образом, ищут новое слово в литературе, новый вид жанра? – перебила Жанна Аню.

– Нобелевскую премию, – весело подсказала Инна. – А что? Вспоминай, размышляй, позволяй себе отступать от канонов жанров, пиши без всяких правил и рамок – абсолютная свобода изложения! Меня этот способ очень даже прельщает. Такой вид творчества я могу сравнить только со счастливым детством: ощущение безмятежного счастья и свободы, которую никто не отнимает, осознание предельной защищенности. Что может быть приятней!

– Правила в разные века разные, – остановила ее Лена. – Современный французский писатель Фредерик Бегбедер восстал против канонической, традиционной формы романа. Он воспринимает ее как обертывание «здания произведения» ограничительной сеткой или даже как клетку из строительных лесов. У него необычная писательская техника. Он выстраивает в голове фантастические конструкции сюжетов и считает, что жанровая обозначенность обедняет произведение.

– Пушкин свое произведение в стихах «Евгений Онегин» назвал романом, Гоголь «Мертвые души» – поэмой. В музыке существуют баллады в жанре симфонического рока. И что из того? – пожала плечами Жанна.

– Бегбедер решил, что его эпатажный провокационный стиль и особый способ написания романов выводит его произведения на новый, более высокий уровень, делает его непревзойденным. Он свято верит в свой метод и постоянно его рекламирует. Форма и структура нужны не только для того, чтобы выразить содержание, но и чтобы привлечь к чтению молодежь, которой уже не интересно тупо следить за сюжетом. Ей требуются разные новые стилистики, техники и жанры. Бегбедер считает, что читателей надо завоевывать, а для этого необходима новизна хотя бы в чем‑то, – буквально на глазах все больше вдохновляясь, продолжила Ленины рассуждения Аня. – Только до Нобелевской премии ему как до Марса.

– Он боится остаться в полном забвении? Игра форм и пропорций – источник его художнической радости? – презрительно хмыкнула Инна.

– Да, – утвердительно кивнула Жанна. – Как у скульпторов – с пространством, объемом и формой.

– Эти навороты могут гармонично соседствовать и коммутировать друг с другом? Хотя… если писатель талантливый, он что угодно внедрит и увяжет, – помедлив, согласилась с Жанной Инна.

– Нам ли оглядываться на Запад! Новаторство француза в том, что он безнадежно перепутывает и соединяет все жанры – это же эклектика! – выходит за их рамки, перемежает сюжеты, эпизоды, взрывает старые штампы? Умение смешивать времена, стили и направления теперь называется блистательным талантом, муками творчества? И в этом есть своя правда? Нет. Это как быть на полпути в никуда, – запротестовала Аня. – Это даже не вопрос яркости произведения, а скорее его кроя… Осваивая новую форму, он меняет его наполнение? Она влияет на содержание? Литература – это не знание формы, а форма знания. В этом его винегрете какой‑то джазовый подход к сюжету произведения.

– Вот и хорошо. Цепь переплетений случайностей не дает расслабиться. Без неожиданностей все серо, скучно, предсказуемо, – сказала Инна.

– По-моему, джаз есть органичный сплав всевозможных направлений в музыке. Основа классическая, но она вобрала в себя звуки босановы и ритмы речитатива, элементы хип-хопа и рэпа, импровизационные моменты народных мелодий и даже вальсов. И тем обогатила себя. У нас всегда и во всем так: сначала ругаем, потом перенимаем, – сказала Жанна и поджала губы.

– А мне джаз напоминает мои детские импровизации, музыку моей души, ее разнообразные мощные проявления, которые вырывались из меня, когда я «рвала струны» самодельной «гитары». Меня в такое уводило!.. Музыка была не из головы, из сердца, от эмоций, когда выть хотелось. Бывало, как поведет, как понесет… – тихо сказала Лена. – Шестой год мне тогда шел. Помню, лет так с четырех я всё присматривалась ко всему что видела и слышала вокруг себя, анализировала. Боялась, поэтому много думала. И всё это на душу ложилось, а потом в горьких бравурных или в печальных аккордах изливалось наружу.

– Рита – писатель оптический, что видит, о том и пишет. Вряд ли она выбрала бы столь сложный перемешанный осколочный стиль. Это не мной замечено, – выразила свое осторожное согласие с критиками Аня и тем самым увела подруг из Лениного детства.

– «Текучесть» формы – это интересно. Бегбедер выстраивает сюжеты своих книг, как архитектор создает дворцы, а не обычную городскую квартиру. Пусть француз пробует, изощряется, – «разрешила» экспериментировать Инна. – Джойс тоже, вдохновляясь Бетховеном, разрывал классическую форму своих произведений. А Берлиоз в музыке смешивал жанры еще в середине девятнадцатого века и этим заглянул в будущее. Правда за победителем. Надо мечтать, фантазировать, изобретать!

– Проснулась-встрепенулась! – остановила Иннины восклицания Аня. – Причем здесь француз? Не он первый в литературе стал стирать границы жанров. Вспомните «Что делать?». Наш Чернышевский собрал книгу из прежде несоставимых частей. Тут тебе и детектив, и письма, и научные статьи, и ораторские речи. Вот где взаимопроникновение! Несмотря на довольно сомнительные художественные особенности текста, она потрясла всё тогдашнее общество. И потом: насильно чужой стиль не внедришь, он должен органично войти в литературу.

– Но какой у француза гонор! Меня, например, утомляют его параллельные сюжеты и сцены, перегруженность вычурными деталями. Люблю, чтобы сюжет плавно разворачивался, по старинке, чтобы тема как роза распускалась. Читаешь, не торопясь обживаешь текст. Делаешь его своим, родным, проникаешься им. И вот уже чувствуешь, как автор вдохнул душу в свое творение… – Жанна, рассказывая, от удовольствия прикрыла глаза.

– И в детективе подозреваемые как лепестки ромашки по одному должны «осыпаться», постепенно открывая сердцевину – убийцу? Мозгами лень шевелить? А мне кажется, что все нововведения француза удачно вписываются в произведение. У него одновременно много ассоциативных связей с материалом, поэтому он пишет не в хронологическом порядке. Он мастерски выстраивает интригу, до последнего держит читателя в напряжении. Что еще от него требовать? Сейчас в синтетической литературе многое позволительно, – сказала Инна.

– И ты о Бегбедере много знаешь? – удивилась Аня.

– Как же иначе? Земля слухами полнится. Но мне сведущие люди говорили, что он слабый писатель.

– А каково твое собственное мнение?

– Ничего. Вполне себе такие вещи… Но я всегда стою за воплощенную Пушкиным простую чистую форму прозы и стиха.

– И, тем не менее, ты осилила Бегбедера? Классика уже не греет? А вот «Гомера» в студенческие годы тебе не удалось дочитать, – зловредно напомнила Жанна.

– Когда поумнела, одолела, – неожиданно спокойно ответила Инна. – Так вот, при всем при том, – она продолжила разворачивать начатую мысль, – главными в структуре произведений Бегбедера – их фокусами – являются диалоги. По-моему, приданию им живости и яркости, он уделяет особое внимание. У него прелестная речевая аранжировка событий, хотя герои иногда скатываются в сторону, я бы сказала, личных отношений.

Совсем как у Риты. Она тоже в основном проявляет себя не традиционно, не через действие, а в непредвзятых раскрепощенных диалогах. Они высвечивают чувства и характеры ее героев, воспринимающих жизнь, как говорил Пастернак, «без помпы и парада», именно в них сквозят их судьбы. У нее есть произведения, сплошь состоящие из диалогов. Она предвосхитила «открытие» француза? Еще мне импонирует ее манера высказывать горькую правду с ироничной усмешкой, поражает чувствительность и беспощадная зоркость к нелепостям жизни. Ее герои узнаваемы.

– Всё споро (быстро) и четко разъяснила. Похоже, знаменитый француз больше внимания обращает на фабулу, а не на язык произведения. А ведь слово – мера Мира, – заявила Жанна.

– Одна из… – напомнила Инна.

– По религии – главная. «И было Слово, Слово Божье».

Лена неожиданно для всех произнесла как что‑то сокровенное:

«Лишь Слову жизнь дана:

Из древней тьмы, на мировом погосте…

Звучат лишь Письмена.

И нет у нас другого достоянья».

Лишь слова и буквы остаются навечно… Книги.

Наступило длительное, ничем не нарушаемое молчание. Женщины «переваривали» сказанное Леной?

– А как же заявление апостола Павла о том, что Царствие Божье не в Слове, а в Силе? – будто опомнившись, спросила Инна без иронии.

– Эта фраза из другой «оперы», – досадливо поморщилась Жанна.

– У меня даже кровь в жилах от радости закипела. А ты… разочаровала, – насмешливо отреагировала Инна. – Жанна, растолкуй, почему все апостолы мученически погибли? Потому что трижды предавали своего учителя или все‑таки потому, что зло непобедимо? Они наблюдали деяния Христа и то отреклись от него. Что же можно требовать от простых современных мирян?.. Теперь во многих людях отсутствует желание уничтожать в себе беса. Добро только на устах.

– И ты по мою душу… – Жанна нервно заерзала на постели. То обопрется о стену, то примостит голову на подушку. И так, и этак ей не нравится, потому что пребывает в несвойственных её характеру сомнениях. Ей стыдно за них, хотя и понимает что в жизни всё на полутонах, что в ней много оттенков серого. И радости маловато, чтобы ее расцветить… А в религии всё на контрастах. Чтобы успокоиться, она взяла на тумбочке книгу, открыла ее на заложенной странице и попыталась отвлечься чтением.

– А теперь говорят, что человек – мера всех вещей, – сказала Аня. – Потому что он единственный способен разгадывать тайны Мироздания.

– И эта мера дана Богом, – добавила Жанна.

– Помолчи! – раздраженно прервала ее Инна. – О мере еще в древней Греции изрек Протагор. Мы сейчас о литературе речь ведем.

– А по мне так важна не форма – она вторична, – а мысль-послание, суть, – продолжила наступать Аня.

– Твое понимание устарело. Каждая эпоха скрывает свои смыслы за формой, а каждый писатель со своей долей правды и вымысла доносит то, что он в ней, в этой эпохе, разглядел. Иногда даже что‑то абсурдное. Тогда трагичное становится комичным. И художник наляпает чёрт-те что и говорит: «Я так вижу», – покривила губы Инна.

– Помяните мое слово: мишура стряхнется и все вернется на круги своя. Классические принципы вечны, – категорично заявила Аня.

– И всё? То есть современный писатель должен быть скупым на слова?

– Разные писатели нужны, – спокойно ответила Аня.

«Зачем они затеяли этот спор? Желают больше узнать? Сами хотят высказаться? Время надо чем‑то занять?» – привычно, но вяло размышляет Лена.

– Лена, а правда, что писательство не требует осознанности, чтобы не быть предвзятым? – спросила Аня.

– Обо всех не скажу. Иногда, когда я пишу, – да. Материал владеет мной, то ли извне, то ли изнутри… Мысли текут неконтролируемо. Это как бы естественное состояние. А вот когда правлю текст, тут всё подключается.

– Автоматическое письмо у Пруста переняла?

– Сама его из себя на уровне интуиции «родила», – с улыбкой ответила Лена подруге.

– …Рита пытается противостоять засилию насилия… Искусство должно объединять людей, а не наоборот. А современная культура – шумиха и мода, но не искра, зажигающая свет в душе человека. Ужас, убийства стали ее неотъемлемой частью… и человеческое отчуждение от безудержного эгоистического потребления. Об убийствах в импортных сериалах говорят бесстрастно, как о чем‑то обыкновенном, житейском. Ни страха, ни ужаса в глазах. Хорошо изображают только ненависть и злость. И наши артисты им подражают: бьют, калечат без разбора.

Сквозь туман сознания у Лены в мозгу пробилась краткая мысль: «Снизошло прозрение. Наверное, это Анин тезис».

– …А лезвие Ритиной иронии пока не затупилось, не покрылось зазубринами.

– Что, часто пишет о неподобающих, непотребных вещах? – скроив наивную рожицу, спросила Инна.

– Не жалуешь ты Риту. Тебе бы только извращать, передергивать. А у нее четкое интуитивное понимание природы вещей, – сказала Аня и тут же обидчиво подумала: «Опять эти ее дурацкие выходки. И чего Ленка церемонится с ней? Ведь может быстро поставить на место. Ей проще не замечать? Этот вопрос у них раз и навсегда закрыт? Собственно… разве она к ней приставлена?»

– А мне нравится, когда Бегбедер изящно привносит в уже известные факты совсем другое понимание, как бы иначе их расшифровывает. – Аня сознательно ушла от Инниных нападок, не желая быть вовлеченной в перепалку о Рите. – События у него приобретают неожиданный ракурс. Вроде ты знаешь эти вещи, а они вдруг начинают блистать и уже выглядят иначе, не так черно и тоскливо.

– Так ведь «французу для радости и смеха и страдания не помеха», – рассмеялась Инна.

– Не упрощай. Занятный он человек. Наслышана об его громких, я бы сказала, концептуально значимых проектах и экспериментах с жанрами. Его книги устроены по принципу полифонии и полистилистики. Но они, с моей точки зрения, имеют слишком сложную конструкцию. И его часто бросает из стороны в сторону, – сказала Жанна.

– Ты считаешь, что это что‑то совершенно новое в литературе? – удивилась Аня.

– Не знаю. Бегбедер экспериментирует с формой, надеясь таким путем лучше донести смысл своих произведений. Он пока не переберет и не испробует массу всевозможных вариантов, не успокоится.

– Молодец, – похвалила автора Инна. – В данном случае его эксперименты не цель, а инструмент, способ.

– Не скупишься на похвалу. Беспрецедентный случай. А на ругань? – с усмешкой поинтересовалась Жанна.

– Когда есть за что.

– Ощущаешь потребность?

– Вся прелесть заключается в том, что у француза нет никакой возможности передо мной оправдаться, – рассмеялась Инна.

«А Лена больше не высказывается. Напустила на себя загадочность и молчаливо демонстрирует свое превосходство? От нее веет спокойной мудростью или безразличием?» – неодобрительно подумала Жанна.

– Инна, знаешь, какой вопрос не дает мне покоя? Рита вне зависимости от французского писателя сама догадалась так писать или все‑таки «подсмотрела» и позаимствовала его идею, потому что она созвучна с ее мнением? – спросила Жанна.

– Тоже мне ноу-хау! Дело в том, что подобные вольности всегда были позволительны для пишущих в замечательном жанре «воспоминания». Вот Рита, очевидно, чтобы оградить себя от нападок критиков, и отнесла себя к таковым. Воспоминания – осевой жанр ее творчества, – ответила Инна. – Двадцатый век – эпоха мемуаров. Все кому не лень пытаются…

– Воспоминания – субъективная правда времени. Они корнями уходят в прошлое и соединяют настоящее с будущим, – заметила Жанна. – Индивидуальная память о прошлом – тоже наследие.

– Воспоминания – память сердца. Они бывают не менее художественные, чем романы. В них случается обнаружить и легкость слога, и воздушность фразы, и полезную информацию, – тоже защитила писателей Аня.

– Иногда и более того… – многозначительно усмехнулась Инна.

*

– …И что интересно: Рита только взялась за перо, и вектор ее удачи тотчас расположился в положительном направлении. А ведь где‑то, даже в хорошем смысле, идея была авантюрная. Получается, в модную струю попала, когда стало приветствоваться смешение жанров, – заметила Аня. – Я думаю, ее книги выдержат испытание временем.

Инна резко повернулась к Ане и испытующе взглянула на нее, мол, кому поддакиваешь?

«Как уничтожающе-строго посмотрела!» – удивилась Лена.

«Какой недоброжелательный, презрительно-оценивающий взгляд! Актриса. Угомона на нее нет. Раньше она тоже была яростная и активная, но, правда, по большей части очаровательная и жизнерадостная. С ней считались. Может, даже любили. А теперь вот…» – поежилась Аня, но продолжила высказываться.

– Рита не ставила цели превозносить себя как теоретика или новатора в литературе. Ей хотелось показать, что всех людей нельзя привести к общему знаменателю. Одним важнее духовный и душевный комфорт, другим достаточно машины, квартиры и дачи. И при этом они могут быть весьма приличными, безвредными людьми, честными тружениками. Она пишет о семейных катастрофах, ищет пути их преодоления, исследует различные по глубине срезы интересующей ее темы. Она считает, что проблемы современной семьи должны стать достоянием гласности. Писатели просто обязаны вторгаться в, казалось бы, запретные, священные зоны во имя будущих поколений. Каждая несчастливая семья – это «Титаник» со всеми его последствиями, – сказала, как процитировала Аня.

– Залезать в чужие спальни? Подглядывать, трясти грязным бельем? Рита остановила свой выбор на этой самой что ни на есть примитивной теме – на жизненной мешанине? – покривила губы Инна. – Она жадная до человеческих судеб? Ей интересно вскрывать внутренние дефекты семей? Ее герои – экстраполированные, доведенные в своих типичных чертах… до уродливости? Ей бы заняться персонификацией символов, визуализацией духовных состояний, заставлять чувства и чувственность работать со сцены. Мистическая, экстравагантная интерпретация еще больше усилила бы ее произведения.

Аню будто взорвало:

– Я думаю, с символами у Риты свои, несколько другие отношения. Не сказать, что она их совсем не принимает во внимание, но они для нее просты и скучны, Рита предпочитает метафоры, но притом людей как бы с натуры пишет. У нее живое, доброе слово, прекрасное чувство языка, и это главное. Похоже, это ты в своем покореженном сознании представляешь ее героев таковыми. Они в тебе что‑то воскрешают? Ты любую известную фразу умудряешься извратить, представить в другом свете, и она перестает нести вложенный в нее первоначальный, высокий смысл.

– Это прозвучало по‑детски неизъяснимо очаровательно. Я чувствую себя голой. Давай Аня, не подгадь, не разочаруй, выдай еще что‑нибудь этакое… умное насчет метафизики слов или о мощном подсознательном в романах Риты; что‑нибудь новенькое о попытках познать природу гениальности. А то ты у нас обычно как неявная, слишком «сложная» математическая функция.

«О Боже, – выдохнула Жанна сквозь зубы. – И как я это должна истолковывать? Сколько еще неловких моментов всем нам доставит Инна? После некоторых ее пассажей я бы на месте Ани руки ей не подала. А она не видит причин для конфронтации?»

Но Аня на этот раз не поддалась на провокацию, ответила Инне вполне спокойно:

– Мне кажется, что воспоминания, сплавленные с анализом – Рита их очень удачно соединяет, – выводят ее произведения на более высокий интеллектуальный уровень. Может, поэтому она надолго застряла в этом жанре? С глубоким знанием дела исследовать природу современных взаимоотношений – разве не достойная тема? Проникать в Бермудский треугольник человеческой психики, изучать, доходить до сути… чтобы растрогать холодных, расшевелить равнодушных…

Аня говорила по‑деловому, но в глазах ее сквозило что‑то похожее на недоверчивую… радость или даже совсем чуть‑чуть… на скромную гордость. Мол, я не хуже тебя знаю…

«Анютка только прикидывается лопушком, а на самом деле может быть кактусом. И котелок у нее варит. Я явно ее недооцениваю, – подумала Инна и сама себе сделала внушение. – Зачем я тяну ее к своему уровню? У нее собственный прекрасный талант, каким никто из нас не обладает. Она живет, пульсирует, развивается, выходит за пределы своих же возможностей. Нашла себя, реализовала, и, похоже, по‑своему счастлива. Ее «семья» каждый год прирастает детишками, которым она дарит свою нескончаемую любовь. А что иногда ноет… Так должны же и у нее быть маленькие слабости, что‑то типа клапанов, способных спускать пары раздражения. Она имеет право позволять себе немудрящие «удовольствия».

А вслух она сказала:

– Шучу я. Безобидная конструктивная критика учит, расширяет горизонты, если она… доходит. И в этом ее значимость.

«Ну не может, чтобы не зацепить. И что тут поделаешь!» – дернула плечом Жанна.

А Лена, изучающе взглянув на Аню, поддержала ее мнение:

– Дело говоришь. Ритина тема кочует из книги в книгу – начиная с детских, – все усложняясь и усиливаясь. Это говорит о глубине и важности затронутых ею проблем. А создание спектаклей по ее рассказам – по‑моему, прекрасная идея. Я хотела бы, чтобы она воплотилась.

– Не думаю, что это поможет Рите приблизиться к пониманию истины и вывести формулу мира в семьях, хотя, насколько я понимаю, этот вопрос ее очень даже волнует. Ей не поспособствует и то, что она уже состоявшийся писатель, – хмыкнула Инна.

– Она пишет так, чтобы читатель не только головой понимал, но и душой чувствовал глубины стоящих перед ним проблем, – обидчиво заметила Аня.

– Я считала, что этого можно достигнуть только языком музыки. Ведь музыка – последняя инстанция перед Богом, – сказала Жанна.

– В купе с ней.

– Ты о музыке слов?

– И о ней тоже.

– Ты на самом деле считаешь, что дать нам новое понятие истины тоже входит в Ритины честолюбивые планы? Из века в век философы ломали головы над старыми формулировками. – Инна слегка насмешливо, но вполне дружелюбно взглянула на Аню. И та сказала:

– Насчет формулы счастья ты шутишь? И все равно Ритино творчество правдиво, искренно «и естественно, как может быть естественна только сама живая природа». Ее сознание как бы само создает то, что она пишет. Мысли и фразы возникают сами собой, ниоткуда. Рита только немного управляет ими, корректирует. Она мне сама рассказывала об этом.

– Ее творчество не только искренно, но и пугающе достоверно. Писать так, чтобы ни разу не соврать – великое дело. Оно результат… вялотекущей шизофрении? – Конечно же, это Инна ввернула.

Теперь и Жанна подала голос:

– Не пристало тебе так выражаться. Я могла бы понять, если бы в порыве гнева или в припадке ярости… Это твоя особая форма признания в любви или сверхмодная шкала оценки гениев и талантов? Как ты их различаешь? Обозначь.

– Запросто! Гениальность нуждаются в рамках, а талантливость сама себя контролирует. Что‑то типа того. Продолжим?

Чуткие пальцы Лены осторожно заплясали на спине подруги, мол, успокойся, не считаю возможным шутить над такого рода вещами. Пальцы упрашивали.

– Претит мне твоя пантомима, – снедаемая болезненным раздражением, огрызнулась Инна.

«Осчастливила» нас…. «открытием». Мол, знай наших! Мы из провинции… с хутора. Так оскорбить Риту! Знаться с ней не хочу», – отвернувшись, молча негодовала Аня, мысленно восстанавливая справедливость хотя бы внутри себя.