Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 34 (всего у книги 40 страниц)

– К тюрьме Сен-Лазар.

– Разве из ваших там нет никого?

– Там только двое. Человек с добрыми намерениями не будет лишним.

– Что же там ищут?

– Представьте себе, Анжель Бернье прислали гостинцы, в которых открыли письмо…

– Ладно!

– Посылку принес посыльный.

– Понял! – вскричал носильщик. – Этого-то посыльного надо найти, чтобы узнать, кто ему дал поручение.

– Верно!

– Но он мог прийти издалека. Мне кажется, всех посыльных следует вызвать в префектуру.

– Так и сделают, но на это уйдет немало времени, тогда как, расспрашивая ближайших к тюрьме, гораздо скорее нападут на след.

– Хорошо, – сказал Оскар, – ваши слова пали на добрую почву.

Дружески пожав руки, агенты распростились с Риго, который направился к тюрьме Сен-Лазар. С самого раннего утра два полицейских обходили квартал со списком в руках, в котором были обозначены все посты посыльных. Для них это было дело нетрудное, совсем не то что для Оскара.

Он принялся расспрашивать всех встреченных посыльных, поэтому его приняли за сыщика, и один из них сказал, что он опоздал и его коллеги, полицейские агенты, уже опередили его.

Но носильщик, не теряя надежды, продолжал свое дело. Целый день шлялся он из улицы в улицу, обнюхивая, что называется, окрестности тюрьмы. В шесть часов вечера, не узнав ничего, Оскар отложил до следующего дня свои поиски, признавшись себе, что задуманное им дело совсем не такое легкое, и отправился на улицу Дофин.

Глава LII

АРТИСТКА

По выходе из мэрии Анджело Пароли вернулся прямо домой, в больницу.

Законной дочери Жака Бернье становилось с каждым днем все лучше и лучше. Выздоровление ее подвигалось настолько быстро, что она уже была в состоянии встать с постели и сесть за завтрак со своим будущим хозяином и властелином.

После завтрака он отвел Сесиль на ее половину, потом занялся больными, а с наступившими сумерками вышел из дома. Он отправился в свою квартиру на улице Курсель.

На этот раз Пароли не воспользовался маленькой дверцей, которая выходила на улицу и позволяла ему входить и выходить незамеченным.

Он вошел в подъезд и подошел к комнатке консьержки.

Та громко вскрикнула от радости:

– Дорогой доктор, как я рада, что вы пришли!

– Что так, голубушка?

– Да как же, доктор! Моя дочь приехала, и теперь, когда я ей рассказала все о ваших добрых намерениях, она только и думает, что о вас. Не будет ли у вас времечка поговорить сегодня с ней, сударь? Она была бы так счастлива!

– У меня очень много свободного времени, и я всецело к услугам mademoiselle Жанны Дортиль.

Пароли прошел к себе, затопил камин и зажег свечи в обоих канделябрах и в волнении принялся ходить взад и вперед по комнате.

Так продолжалось несколько минут.

Вдруг он остановился. Губы его шевелились, можно было даже разобрать срывавшиеся с них слова, отрывистые, бессвязные.

– Да, – говорил он, – этот человек, этот комедиант может в известный момент стать невольным обвинителем. Он представляет громадную опасность. Это камень преткновения на моей дороге. Надо, чтобы он исчез.

Легкий, осторожный стук прервал монолог итальянца.

– Войдите, – проговорил он, моментально изменив выражение своего лица.

Дверь гостиной отворилась, и на пороге показалась консьержка в сопровождении дочери.

Жанна Дортиль, будущая звезда, была действительно в высшей степени красивая женщина. Прекрасно сложенная, как женщины Рубенса, она отличалась замечательно нежной и белой кожей и яркими, почти рыжими волосами. Чудные, большие глаза освещали хорошенькое личико, а яркие, как коралл, губы открывали два ряда ослепительной белизны зубов. Улыбка была скорее вызывающая, чем умная или тонкая.

Нетрудно было понять, что подобного рода красота mademoiselle Дортиль буквально кружила головы всем гарнизонным офицерам тех городков, которые она удостаивала своим присутствием. Непонятно было только одно: как эта роскошная, сладострастная женщина, для которой выражение невинности было положительно недоступно, могла играть роли ingenu?

Пароли оценил ее с первого взгляда.

«Или я жестоко ошибаюсь, – подумал он, – или эта женщина и есть та самая союзница, которая мне нужна».

Жанна Дортиль поклонилась, сопровождая поклон улыбкой и взглядом, которые ясно говорили:

«Если вы ничего не имеете против, то и я не прочь!»

– Господин доктор, – торжественно заговорила консьержка, – вот моя дочь, о которой я с вами уже не раз беседовала и которой вы, по неограниченной доброте вашей, пожелали оказать покровительство. Я оставлю ее с вами. Потолкуйте с нею, мне же необходимо вернуться к исполнению своих обязанностей.

С этими словами она вышла, не забыв бросить на дочь еще один взгляд, в котором читалось самое неподдельное восхищение.

Будущая звезда, с первого взгляда оценив выдающиеся физические достоинства своего покровителя, решила добиться его благорасположения средствами, успех которых редко подлежит сомнению.

Она уже готовилась грациозно сесть красавцу итальянцу на колени, но ее разом осадил холодный взгляд последнего.

– Не угодно ли вам сесть в это кресло? – вежливо, но сухо проговорил Анджело, указывая на одно из кресел, стоявших у камина.

«Ну, кажется, это ему не нравится, – подумала Жанна, – что ж, тем хуже для него!»

Она, в сущности, вовсе не дорожила галантерейностями доктора, так как была жестоко избалована, и поспешила усесться с рассчитанной, аффектированной грацией на указанное ей место.

Анджело уселся напротив молодой красавицы и все тем же вежливым, холодным тоном приступил к разговору.

– Вы артистка, – сказал он, – и, как я слышал, обладаете большим талантом.

– О, Боже мой, сударь, – развязно ответила Жанна, – я артистка по темпераменту, по призванию; театр для меня все! Ничего, кроме театра, для меня не существует. Что же касается моего таланта, о котором вы только что так благосклонно упомянули, то мне о нем столько кричали, что я и сама начала верить в его существование.

– Кажется, ваша матушка говорила мне, что вы на амплуа ingenu?

– Да, сударь. Вы, может быть, находите, что я не подхожу к этому амплуа, потому что я жирна, как настоящая перепелка? Но ведь я и занимаю-то его только на сцене.

– Я удивляюсь одному только, – возразил Пароли, – что роли ingenu не подходят не только к вашей наружности, но и к вашему темпераменту.

– То есть как это, сударь?

– У вас высокий, сильный голос, хороший рост, великолепный, сильно развитый бюст. Одним словом, пластика, достойная резца скульптора, должна предрасполагать вас к исполнению вовсе не ролей ingenu, а сильных, первых драматических ролей.

– Ах, сударь, как вы отлично меня понимаете! – в упоении воскликнула Жанна Дортиль. – Ведь я именно и стремлюсь к тому, чтобы играть первые драматические роли.

– Вот и прекрасно. И я уверен, что вы будете в них замечательны!

– Я и сама в этом уверена!

– Случалось вам когда-нибудь браться за такие роли?

– Один только раз.

– В какой пьесе?

– В одной из пьес театра «Жимназ». Ужасно драматическая комедия – «Серж Панин».

– Вы имели успех?

– О, успех колоссальный, чудовищный! Вызывали три раза! А букеты, букеты!!! Более двух дюжин букетов!! Мои товарки все зеленели от злости. Вы знаете эту пьесу, доктор?

Пароли задрожал, услышав название пьесы, и в глазах его зажегся зловещий огонь.

– Да, я ее знаю, и мне в особенности нравится развязка. Вы, вероятно, играли роль той женщины, которая в последнем акте застрелила Сержа Панина?

– Да, да, доктор, я играла роль госпожи Паска и была положительно гениальна! В шартрской газете было напечатано это самое слово. У меня интонации, жесты, слова, от которых вся зала дрожала. Что же касается актера, игравшего роль Панина, настоящего рохли и дряни, то он все время трясся, что я застрелю его в самом деле!

– А что же, в увлечении сильным драматическим положением, в порыве артистического пыла, с вами легко могло и это случиться! На сценах это бывало не раз, может быть и еще.

– О, сударь, вы опять и опять правы! Я положительно себя не помню, когда ситуация драматическая или жалкая!

Жанна Дортиль встала, выпрямилась во весь рост и, выставив груди, заговорила ласковым голосом, глядя на доктора из-под длинных ресниц взглядом влюбленной кошки:

– О, доктор, знаете, в декольте я поразительна, ослепительна! Настоящий праздник биноклям!

– Я ни минуты не сомневаюсь!

– В таком случае, сударь, не оставьте меня, протежируйте мне! – воскликнула Жанна, вся сияя от восторга.

– Я и сам желаю этого, но прежде всего я попросил бы вас быть со мной совершенно откровенной и сам буду говорить с вами прямо.

– Идет! Я ведь не из жеманниц каких-нибудь!

– У меня есть двое друзей директоров; один держит драматический театр, другой – жанровый. Я имел случай оказать им обоим громадные услуги, за которые они мне очень благодарны и жаждут доказать это на деле.

– Поговорите с ними обо мне! Вам стоит только сказать им два слова, и мое дело будет сделано.

– А я только того и желаю, чтобы быть вам полезным!

– О, сударь, я просто с ума схожу, и если только вы…

Пароли жестом прервал поток красноречия будущей звезды и продолжал:

– Вы найдете, конечно, вполне понятным, что я не говорю вам в настоящую минуту имени двух директоров. Я даже попрошу вас хранить в тайне ту протекцию, которую я вам обещаю. Если только ваши товарищи по театру заподозрят, что вам предстоит получить выгодный ангажемент, возбужденная этим зависть заставит их пустить в ход всевозможные средства, и кто знает, может быть, им и удастся достичь цели.

– О, я вас понимаю, доктор! Эти актеришки такой завистливый народ! Такие дряни!

– Завтра же утром я поговорю о вас с моими друзьями, но дело в том, что они люди в высшей степени серьезные. Как бы ни была велика их благодарность, им недостаточно выслушать похвалу из моих уст, они пожелают видеть вас и послушать, чтобы иметь возможность сделать самим должное заключение о вашем таланте.

– Господи, да это вполне понятно! Ведь никто не покупает товар с завязанными глазами. Что же, я в восхищении! Когда мама говорила мне о вас, доктор, и сказала, что вы принимаете во мне участие и будете так добры, что замолвите за меня словечко, я сейчас же подумала, как бы хорошо было поставить одну пьесу, по которой и вы и директора легко могли бы судить о моем таланте!

– Вот и чудесно!

– Я только что вернулась из Батиньольского театра, где хотела повидаться с директрисой и предложить ей дать спектакль, в котором бы я участвовала даром в течение двух недель.

– Что же вам ответила директриса?

– Мне не удалось увидеться с нею. Когда я пришла, то там читали артистам два акта еще не игранной пьесы, которую будут репетировать. Ее смастерил один актер со своим другом. Позер страшнейший… не друг, а актеришка-то.

– Неигранная пьеса в Батиньоле! – воскликнул удивленный Анджело.

– Да. Пьеса из настоящей, современной жизни. Ее смастерили по одному делу, которое в настоящее время занимает не только весь Париж, но и всю провинцию. Я дождалась конца чтения, чтобы переговорить с директрисой, но она была очень занята и просила меня прийти завтра. По-видимому, в чтении два первых акта имели колоссальный успех. Одно название уже чего стоит! Настоящая находка!

– Какое же название?

– «Преступление на Лионской железной дороге».

Пароли нахмурился.

– «Преступление на Лионской железной дороге»… – повторил он.

– Ну да, знаете, это убийство одного из пассажиров в поезде, ехавшем из Марселя. Его еще звали Жак Бернье.

Итальянец почувствовал, как у него мурашки по спине забегали.

– Не может быть, чтобы вы ничего не слышали об этом преступлении, – продолжала между тем болтать будущая звезда. – Один из авторов, позер, актерик Поль Дарнала, замечательный, впрочем, красавец, по-видимому, тайно и косвенно замешан в это дело. Он знает о нем гораздо больше, чем правосудие, которое никак не может справиться с этим делом. Актеры говорят, что он вплетает в пьесу историю письма, найденного им на дижонском вокзале, и потом еще какую-то сцену с опекуном, которая и будет завязкой всей драмы.

Несчастному Пароли каждое слово будущей звезды причиняло боль.

Какая была тайная мысль актера? Что означала эта сцена с письмом и с опекуном?

Пароли испугался.

– А что, имена Жака Бернье и других существующих лиц упоминаются в пьесе? – робко обратился он к Жанне.

Она расхохоталась.

– Разумеется, нет! Ведь этого бы никогда не разрешила цензура. Имена, конечно, изменены, но так как процесс наделал очень много шума, то, разумеется, персонажей очень легко узнать. О, публика повалит на эту пьесу! Не правда ли, у автора была великолепная мысль?

– О, да, да, действительно, – бормотал итальянец, всеми силами стараясь скрыть свое смущение. – А когда должна идти эта пьеса? – прибавил он.

– Через месяц или, самое большее, через пять недель. Ведь им надо еще написать три акта. А когда акты будут написаны, начнутся репетиции.

– Да разве это помешает вам поставить свой спектакль?

– Напротив, устраивая его, я окажу дирекции громадную услугу, потому что в настоящее время нет ничего наготове.

– Значит, ваша пьеса уже совсем готова?

– Ну, да. Это «Серж Панин». Ее уже играли в Батиньоле, а Дарнала, который, конечно, не откажется оказать мне услугу, дублировал эту роль в театре «Жимназ», вместе с Марэ, поэтому он уже ее знает.

– А, так вы желаете дать себя послушать в «Серже Панине», – проговорил Анджело, и бледное, красивое лицо его просияло.

– Ну разумеется. Я ведь говорила вам, что в провинции пользовалась в этой пьесе громадным успехом и поэтому совершенно уверена в себе.

– Ну, так и ставьте ее как можно скорее! В одном из театров, о которых я вам говорил, вы можете понадобиться каждую минуту.

– За мной дело не станет. Завтра я снова пойду повидаться с директрисой, до репетиции, и уверена, что она будет в восторге от моего предложения. Только…

Жанна Дортиль остановилась.

– Только что? – спросил Пароли.

– Она захочет, чтобы на первое представление я взяла для себя часть залы.

– Я беру у вас ложу и плачу за нее двести франков, затем ручаюсь, что и несколько других будут взяты по этой же цене.

– О, в таком случае все пойдет как по маслу! – в восторге воскликнула дочь консьержки. – Я устрою не только возобновление пьесы, но и приличный ангажемент Дарнала. Он иначе не пойдет. Не очень-то я люблю этого Дарнала. Красавец-то он красавец, об этом и толковать нечего, но уж чересчур важничает. До того надоел рассказами о своих любовных приключениях со светскими женщинами!

– Я только что соображал, сколько у меня найдется знакомых, на которых я мог бы рассчитывать, – прервал ее Пароли, – и выходит, что я беру у вас пять лож по двести франков за каждую.

– Тысяча франков! – с изумлением проговорила Жанна.

– Да, и я могу уплатить их вам тотчас же, но при одном условии…

– Принимаю заранее. Какое условие?

– Вы никому ни слова не скажете о том, что именно побуждает вас поставить эту пьесу.

– Я буду нема, как рыба. Вы только подумайте, ведь дело идет о моем будущем, неужели же я сама расстрою его?

– Желаете вы получить теперь же стоимость ваших пяти лож?

Анджело открыл портфель, вынул оттуда банковский билет в тысячу франков и подал его Жанне Дортиль, которая не заставила просить себя и уже готовилась высказать ему благодарность очень горячо, но Пароли не дал ей на это времени.

– Теперь я должен оставить вас, – проговорил он, вставая, – но я скоро вернусь, чтобы узнать, чем закончились ваши переговоры с директрисой Батиньольского театра.

– О, будьте спокойны, раз я выложу перед ней чистые денежки, затруднений не будет.

– Итак, до свидания, mademoiselle Жанна.

– До скорого, господин доктор.

Дочь консьержки крепко пожала руку будущему покровителю и вышла, крайне довольная тем, что успела сцапать тысячефранковый билетик, но оскорбленная и удивленная тем, что доктор так глупо, по ее мнению, принял ее горячие изъявления благодарности.

Глава LIII

ОСКАР НАПАЛ НА СЛЕД

Оскар Риго вернулся к сестре довольно поздно.

Софи поджидала его с обедом.

Оба они, вслед за этим, должны были отправить Эмму-Розу в маленькую квартирку, где ей предстояло прожить несколько дней и где Оскару предназначено было сторожить ее, как собаке.

Девушка чувствовала себя менее разбитой, чем накануне, но в душе страдала ужасно.

Туман, стоявший у нее в глазах и застилавший все предметы, становился все гуще и гуще. Яркий дневной свет казался ей обыкновенными сумерками. Несчастную мучил страх окончательно потерять зрение, но она никому не говорила ни слова о своих тайных терзаниях.

Софи отправилась со своей служанкой привести в порядок квартирку брата. Она решила, что впредь, до какой-либо перемены, Мариетта будет ходить к Эмме-Розе каждое утро, чтобы убирать и стряпать.

После обеда решили перевезти девушку в ее новое жилище. Мариетта сходила за каретой, в которой они и отправились все трое.

Эмму-Розу устроили в ее комнатке, где пылал яркий огонь. Софи поспешила уложить ее в постель.

Оскар поцеловал сестру и ушел к себе в комнатку, расположенную у входных дверей, как настоящая конурка сторожевой собаки.

Леон Леройе, расставшись с Фернаном де Родилем и Ришаром де Жеврэ, вернулся на Неверскую улицу, где его ждал Рене Дарвиль.

Отчаяние сына нотариуса, сквозившее в каждом слове и взгляде в то время, когда он передавал Рене обо всем случившемся, поразило и испугало последнего.

Леон лег в постель, стуча зубами от лихорадки, с глазами, полными слез, мысленно измеряя ту страшную пустоту, которую произвело в душе его разрушение радужных надежд и мечтаний, и пламенно призывая смерть, на которую он смотрел теперь как на единственную избавительницу.

И в то время, когда Леон, как слабый ребенок, изнемогал под бременем горя, та, которую он так страстно любил и так горько оплакивал, не надеясь более никогда в жизни свидеться с нею, находилась почти около него, по другую сторону переулочка, и так близко, что они могли бы, высунувшись из окон, протянуть друг другу руки.

Но за лихорадкой последовало полное изнеможение, и около полуночи молодой человек уснул. Сон его был тяжел и ежеминутно прерывался ужаснейшими кошмарами.

Оскар Риго, проспав, как сурок, до самого утра, был разбужен Мариеттой, которая пришла, во-первых, для того, чтобы от имени своей госпожи осведомиться о здоровье Эммы-Розы, а затем – чтобы приготовить ей поесть.

Оскар поспешно оделся и снова отправился на поиски. На этот раз он направил свои стопы по кварталам, расположенным около тюрьмы Сен-Лазар.

Он пошел по предместью Сен-Дени, начиная от бульвара и не переставая на ходу расспрашивать всех встречных и поперечных.

Таким образом он дошел до угла улицы Шато-До, где Пароли останавливался накануне, чтобы вручить посыльному пакет, который он послал Анжель Бернье.

На углу улицы находилась лавочка виноторговца, на одном из окон которой крупными буквами красовалась надпись:

« Здесь можно найти посыльного».

Войдя в лавку, Оскар вежливо поклонился и спросил:

– Где посыльный?

– Что такое? Что от меня нужно? – спросил Матье.

– А вот тут вас спрашивает один господин.

– Я весь к вашим услугам, сударь. Вам угодно послать меня куда-нибудь?

– Нет, но вы можете дать мне одно сведение, в котором я крайне нуждаюсь. Пойдемте-ка выпьем по стаканчику винца. Мы с вами малость поболтаем, а я заплачу вам за потерянное время.

– Готов, сударь.

– В таком случае пройдемте в ту дальнюю комнатку, куда нам подадут бутылочку.

Посыльный последовал за Оскаром и обратился к нему с вопросом:

– Интересно бы узнать, в чем дело?

– Не допрашивали ли вас вчера агенты сыскной полиции? – начал бывший носильщик.

– Нет, потому что меня не было на месте. Виноторговец говорил, что меня спрашивали какие-то два «рыжака». А что, вы тоже принадлежите к «рыжей»?

– Вовсе нет, мой милый, а между тем я пришел с тем же намерением. Я даже рад, что явился первым.

– Ну? Вы меня заинтересовали! Что вы желаете знать?

– Давал вам кто-нибудь вчера вечером пакет с просьбой отнести его одной из арестанток тюрьмы Сен-Лазар?

– Да как же, отлично помню!

Оскар подскочил.

– Черт побери! – в восторге воскликнул он. – Недаром какой-то тайный голос говорил мне, что я попаду как раз в цель.

– А вам-то от этого что? – с зарождающимся недоверием спросил посыльный.

– А вот погодите, вы меня сейчас поймете. Представьте себе на одну минуту, что вас арестовала полиция, что она обращается с вами как с последним разбойником, в конце концов упрятывает вас в Мазас, – и все это из-за преступления, совершенного другим лицом, но в котором подозревают вас! Ну, что бы вы тут подумали, мой милый? Что бы вы сказали? Что бы вы, наконец, сделали?

– Черт возьми! Разумеется, свернул бы шею тому мерзавцу, из-за которого мне пришлось вынести все это.

– Чтобы свернуть ему шею, надо знать, где находится этот мерзавец, а если бы вы не знали?

– Я бы стал искать его.

– Вот это именно я и делаю теперь, по этой причине и расспрашиваю! Я узнал, что разбойник послал пакет в Сен-Лазар с посыльным: вот я и сказал себе, что если мне только удастся увидеть этого посыльного и переговорить с ним, то, наверное, я услышу что-нибудь такое, что поможет мне напасть на след.

– Если бы я только знал сегодня утром!

– Что?

– То, что вы мне сейчас рассказали.

– Ну и что же?

– А то, что полчаса назад меня посылали по делу на улицу Бонапарт, и я встретил там вашего злодея.

– А вам не пришло в голову пойти за ним следом?

– Вот уж нет! Не бегать же мне за всеми, кто когда-либо давал мне поручения! Я прошел около него так близко, что даже задел. О, я хорошо узнал его. Да его трудно не узнать. На нем богатая меховая шуба, лицо бледное, волосы черные, как смоль, а глаза – глаза громадные, черные и пылающие, как угли.

– Это он! Это человек из Марселя! – проговорил Оскар Риго. – Да, да, его легко узнать. Эти глаза… Я всегда говорил, что узнаю его по глазам. Когда он давал этот пакет, говорил он что-нибудь?

– Ничего особенного. Он просто сказал, что пакет надо отнести в Сен-Лазар, и уплатил мне что следует.

– А если бы вы еще когда-нибудь встретили его, узнали бы?

– Из тысячи бы узнал! И даже издали!

– Отлично! Хотите получить двести франков?

– Черт возьми! Да какой же дурак отказывается от двухсот франков! Вот глупость-то! А что нужно для этого сделать?

– Очень немного. Может случиться, что во время ваших скитаний по Парижу вам приведется еще как-нибудь встретиться с этим артистом.

– Весьма легко, так как это вещь очень возможная.

– Ну так вот, если вы хотите заработать обещанные двести франков, вы должны идти за ним следом, не теряя из виду, куда бы он ни пошел, будь то пешком, в карете или как бы там ни было. И следить до тех пор, пока не убедитесь, что он пришел к себе домой. Поняли?

– Понял и сделаю, если только представится возможность.

– И как только вы увидите, что волк вернулся в свою нору, вы являетесь ко мне и сообщаете об этом.

– А куда?

– У вас есть записная книжка?

– Да, вот она.

– Ну, так пишите: гражданин Оскар Риго, улица Генего, 21.

Бутылочку прикончили, а затем бывший носильщик вложил в руку посыльного монету в пять франков.

– А вот это вам в счет потерянного времени.

– Благодарю, сударь, – смеясь, ответил посыльный, – за эту цену я готов был бы терять время по целым дням.

Оскар вышел из лавочки виноторговца в сильном раздумье.

– Только бы посыльный не ошибся и не принял кого-нибудь другого за моего злодея. Меховая, богатая шуба, перчатки, совсем шикарный господин. Может ли это быть «резник» с Лионской железной дороги? А у того, судя по словам булочницы с улицы Клиши, руки были черные, загрубелые. Что это за необъяснимая тайна? Что за путаница?

Глава LIV

БУДУЩАЯ ЗВЕЗДА

Часов около одиннадцати, разодевшись до невозможности элегантно, Жанна Дортиль отправилась к директрисе, где уже находились Поль Дарнала и его соавтор по пьесе «Преступление на Лионской железной дороге».

Ночью они закончили третий акт и только что прочли его директрисе.

Как она, так и актеры рассуждали о раздаче ролей в этом акте, так как тут появились две новые женские роли; в это время вошла горничная и доложила о приходе mademoiselle Жанны Дортиль.

– А ведь она может нам пригодиться! – воскликнул Поль Дарнала. – Это замечательно красивая девушка. Вся беда в том, что она необычайно глупа! Впрочем, не беда, попытаться все-таки можно! Ведь на ее долю приходится всего одна сцена, положим, сцена довольно важная…

– Ну так что. же, – возразила директриса, – если вы думаете, что она нам пригодится, то почему бы вам и не порепетировать с нею, конечно, если она не будет слишком требовательна?

– Требовательна? – расхохотался Дарнала. – Да полноте, я уверен, что она ровно ничего не спросит, даже, скорее, сама заплатит, если только будет нужно! Ведь она не рассчитывает составить себе состояние на театре, у нее есть еще другие источники дохода.

– Просите сюда mademoiselle Дортиль, – приказала директриса.

Жанна вошла нарядная, улыбающаяся, действительно прелестная, и пожала руки директрисе и Полю Дарнала.

– А мы только что толковали о вас, милочка!

– Ба! – воскликнула Жанна. – И вы говорили много дурного?

– Напротив!

– Уж не вспомнили ли вы меня для какой-нибудь из ролей вашей неигранной пьесы? По поводу двух первых актов, прочитанных вчера, в Париже ходят самые чудесные слухи. Говорят, что эффект будет поразительный.

– Замечательно будет, что и говорить, моя милая! – рассмеялся Поль Дарнала. – И знаешь, чем дальше, тем лучше. Первые два акта ничто в сравнении с двумя последующими. Я пари держу, что пьеса выдержит пятьдесят представлений.

– Да вы мне скажите, есть мне там роль или нет?

– Да, душечка, есть, есть роль и для тебя.

– Во всей пьесе?

– Нет, в одном только акте, и всего одна сцена, но знаешь, сцена, что называется, шик! Сцена сумасшествия, после которой зал будет дрожать от аплодисментов, а может быть, даже и вконец обрушится.

– Когда будут читать пьесу?

– Завтра.

– Хорошо, я приду на чтение, и тогда мы увидим, что будет дальше.

– Разумеется, но к чему тебе слушать чтение? Раз я говорю, что роль великолепна, значит, она великолепна, уж будь уверена! Ну послушай, милочка, ведь можешь же ты сыграть роль в одну сцену, для того чтобы оказать услугу нам всем? Ты одна только, с твоей торжествующей, бурной, яркой, гипнотизирующей красотой и твоим уже давно известным и по достоинству оцененным талантом, можешь придать этой роли необходимый для нее блеск. Решай сейчас же, милая. Скажи нам, можем ли мы рассчитывать на тебя?

Жанна Дортиль подумала с минутку и.затем ответила:

– Ну хорошо, так и быть, сыграю!

– Браво, душечка!

– Но позвольте! Услуга за услугу!

– В чем же дело?

– Я хочу, чтобы меня прослушали.

– Кто именно?

– Два директора парижских театров. Я уже виделась с ними. Они просили меня поставить какую-нибудь пьесу и обещали прийти на первое представление.

– Что ж, это зависит от того, что именно вы хотите поставить, – сказала директриса.

– Пьеса у нас готова, и Дарнала уже играл ее раз в театре «Жимпаз».

– Что за пьеса?

– «Серж Панин».

– Вы хотите играть «Сержа Панина?» – воскликнула директриса.

– Очень просто! Я недавно играла все и могу вам поручиться, что доставила и себе и другим очень много удовольствия.

Дарнала кусал губы, чтобы не расхохотаться.

– Она не даст ни одного су сбора, – продолжала директриса.

– Я уплачу все расходы.

– Ну, это другое дело. Только пьеса пойдет не более трех раз.

– Это мне совершенно безразлично, только бы Дарнала играл роль Сержа Панина.

– Изволь, сделаю, если только ты согласишься сыграть в моей пьесе ту роль, которую мы тебе предлагаем.

– Да ведь это уже решено и подписано!

– Значит, все наши переговоры окончены к общему удовольствию, – сказала директриса и, обращаясь к Жанне Дортиль, прибавила: – Когда вы хотите ставить вашу пьесу?

– Ну, так через недельку.

– Хорошо. Через неделю, считая от послезавтра. Таким образом, у нас будет время для репетиции.

– Это придется как раз на субботу, и великолепно, а теперь займемся расходами. Сколько вы с меня возьмете?

– За три дня, так как это будут праздники после Нового года, я возьму с вас семьсот франков.

– Идет! Я вам отсчитаю немедленно. Потрудитесь выдать мне расписку.

– Черт побери! Можешь похвалиться, что ты ловко и скоро обделываешь свои делишки! – проговорил Дарнала, смеясь.

– Я хочу, чтобы все шло как по маслу! Все должно работать на славу!

– И в том числе револьвер, из которого в последнем акте убивают Сержа Панина.

– Вот именно!

Жанна Дортиль дала ей тысячефранковый билет, получила сдачу и спросила:

– Когда мы начнем репетировать?

– Завтра Новый год. Мы начнем репетировать послезавтра, по окончании чтения третьего акта «Преступления на Лионской железной дороге». Вы тоже должны явиться на это чтение, имейте в виду.

Жанна пожала руку директрисе и обоим авторам, и вышла, вполне довольная собой и твердо убежденная, что она произведет настоящую революцию в парижском театральном мире, когда сыграет роль в «Серже Панине».

Глава LV

НОВЫЙ ГОД

Настал Новый год, крайне печальный для большинства героев нашего рассказа.

Леон Леройе и Рене Дарвиль провели часть дня на улице Риволи, у нотариуса Мегрэ.

Софи собирала обильную жатву подарков со своих многочисленных друзей.

Оскар, окончательно превратившийся в сиделку, ни на шаг не отходил от больной Эммы-Розы, здоровье которой ничуть не поправлялось, а отчаяние достигло крайних пределов.

На следующий день в театре Батиньоль артистам читали третий акт драмы Поля Дарнала, прежде чем приступить к репетиции «Сержа Панина».

Бывший обожатель Сесиль сумел очень ловко воспользоваться фактами, рассказанными в газетах, и теми, в которых он был совершенно случайно замешан.

Третий акт, который должен был неминуемо произвести самый поражающий эффект на публику, заключал в себе описание той сцены, в которой Дарнала принес Сесиль письмо, найденное им на дижонском вокзале, и отдал его в присутствии опекуна.

Оба актера, пользуясь правом примешивать к фактам вымышленные события, сценические комбинации, взятые ими из собственного воображения, сделали из опекуна дочери убийцу отца, не подозревая, что это измышление, казавшееся даже им самим чрезвычайно смелым, было на деле чистейшей правдой.

Имена действующих лиц изменили, но тем не менее лица выделялись как живые на темном фоне мрачной драмы, заключавшей в себе для Анджело Пароли массу грозных, ужасных намеков.

Возвратясь вечером домой после чтения третьего акта, произведшего на слушателей потрясающее действие, Жанна Дортиль узнала от своей матери, что доктор вернулся и теперь у себя.

– Я побегу поболтать с ним – он будет очень рад меня видеть.

С этими словами она легко взбежала наверх и постучалась в дверь Пароли. Последний тотчас же открыл ей дверь.