Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 25 (всего у книги 40 страниц)

– Говорите, милый друг. Вы ведь позволили мне называть вас этим именем?

– Оно глубоко радует меня, я горжусь им!

– В чем же дело?

– Вчера, после нашего визита к вам, я имел продолжительный разговор с mademoiselle Бернье, разговор интимный, вроде исповеди. Он был совершенно необходим, так как одно обстоятельство, незаметное для судьи, не могло ускользнуть от моих глаз.

– Серьезное обстоятельство? Какое же?

– Теперешнее состояние mademoiselle Бернье.

– Ее теперешнее состояние? Я вас не понимаю!

– Вы не заметили, какое у нее изнуренное лицо?

– Заметил и приписал это обрушившимся на нее горестным событием.

– А я приписал это другой причине, расспросил ее, и она со слезами призналась…

– В чем?

– В том, что готовится стать матерью.

У судебного следователя вырвался жест изумления.

– Mademoiselle Бернье готовится стать матерью?

– Да, месяца через четыре можно ожидать появления на свет ребенка.

– О, несчастная девушка!

– Да, очень несчастная, и гораздо более несчастная, чем преступная. Единственный и настоящий виновник ее несчастья – человек, у которого нет ни сердца, ни чести, подлец, без зазрения совести воспользовавшийся неведением девушки, ее беззащитностью и слабостью.

– Что это за человек?

– Сесиль Бернье отказалась назвать его имя.

– Почему же она за него не выйдет?

– Потому что в настоящее время она питает к нему столько же отвращения, сколько и презрения. Она судит о нем так, как давно следовало бы судить, и ни за что в мире не хочет стать его женой.

Анджело Пароли глубоко вздохнул и продолжал:

– Хотя я давно подозревал правду, но старался не верить свидетельству собственных глаз, сомневался в том, что было очевидностью. Но, увы, признание Сесиль подтвердило мои подозрения. Бедное дитя созналось в своей ошибке. Я страдал… Жестоко страдал…

Последние слова он произнес дрожащим голосом, со всеми признаками живейшего волнения.

Судебный следователь посмотрел на Анджело с удивлением.

– Вы страдали? – повторил он.

– Больше, чем могу выразить.

– А я думал, что вы знаете mademoiselle Бернье только два дня!

– И вы не ошиблись!

– Значит, у вас была какая-нибудь другая причина интересоваться этой девушкой, кроме обыкновенного человеколюбия?

– Да, у меня была причина.

– Могу я спросить, какая именно?

– Я колеблюсь отвечать вам.

– Да разве я не друг вам? А ведь дружба требует полного доверия!

– Вы правы, и я открою перед вами мое сердце. Но прежде всего скажите, верите ли вы в любовь?

Скептическая улыбка заиграла на тонких губах господина де Жеврэ.

– О какой любви говорите вы?

– Я говорю о союзе двух сердец, двух душ, сливающихся в одну. О любви не материальной, эфирной, почти неземной.

– Это то, что Стендаль называл, кажется, «ударом грома»? По-моему, не допускать этого невозможно, так как люди опытные и много изведавшие по этой части утверждают, что подобная любовь не только существует, но даже очень нередка и замечательно прочна.

– Ну, так вот и меня поразил «удар грома»!

– Mademoiselle Бернье?

– Да.

– Вы! Человек серьезный, человек науки! Да возможно ли это?

– О, я знаю, что это невероятно! Вы можете назвать меня сумасшедшим, безумным, но сердце мое занято навеки. Оно принадлежит 'этой бедной сиротке, и я люблю ее так страстно, что даже ее прошлое не может служить мне препятствием. Несмотря на ее увлечение, я уважаю Сесиль настолько же, насколько люблю. Я вовсе не желаю сделать из нее любовницу, я хочу жениться на ней. Разве вас это удивляет?

– Очень удивляет! Должен в этом признаться! Хорошо ли вы все обдумали, дорогой доктор?

– Я все обдумал, все взвесил, и теперь меня уже ничто не остановит!

– Но перспектива стать матерью?…

– Дитя будет моим, – прервал его Анджело. – Родившись после брака, оно будет носить мое имя. Я люблю мать, буду любить и его.

– В таком случае мне остается только преклониться, – проговорил судебный следователь. – Любовь и прощение! Какие высокие, прекрасные чувства!

– Я нахожу свое поведение совершенно естественным. Я иду туда, куда меня ведет сердце. Дочь Жака Бернье совершила ошибку, но пусть тот, кто сам без греха, бросит в нее первый камень. Не могу же я заглушить свою любовь только из-за этой ошибки! У Сесиль нет друзей, нет поддержки. Она сирота. Что с нею будет? Мать ребенка без имени, всеми отвергнутая, она неминуемо падет еще ниже. Относительно большое богатство, которое остается ей после отца, может быть, и привлекло бы каких-нибудь охотников за приданым, несчастных авантюристов, которые бы женились на ней с целью эксплуатировать бедняжку, потому что, положа руку на сердце, кто, находящийся в таком положении, как я, решился бы рискнуть честью и без задней мысли предложить ей свою руку и сердце?

– О, никто! – воскликнул с убеждением де Жеврэ. – Вам необходимо принять на себя опеку над нею. Таким образом, опекуну не составит ни малейшего труда сдать мужу сироты счета по делу опеки.

– По закону против этого нет никаких препятствий?

– Никаких. Я напишу вам словечко к мировому судье. Сходите к нему и попросите поторопиться созвать семейный совет.

– Совет будет состоять только из близких знакомых, так как родных у mademoiselle Сесиль больше нет. Согласитесь ли вы удостоить его своим участием? Я был бы вам очень благодарен!

– Вы знаете, любезный доктор, что я ни в чем не могу отказать вам и поэтому весь к вашим услугам. Вы, вероятно, желали бы, чтобы бракосочетание совершилось в самый короткий срок?

– Да. Я желал бы, чтобы оно состоялось как можно скорее, по причинам, разумеется, вам понятным.

– Вы уже говорили mademoiselle Бернье о том чувстве, которое она имела счастье внушить вам?

– Да.

– И ответ?…

– Сперва слезы, потом выражение благодарности, глубокой, бесконечной…

– Ну, доктор, вы сделаете доброе дело. Надеюсь, что вы будете за него щедро вознаграждены.

Судебный следователь написал мировому судье письмо в несколько строк и вручил его Пароли.

Затем новые друзья расстались.

Пароли был в восхищении от собственной ловкости, которую он только что имел случай выказать в полном блеске.

А между тем по его уходе судебный следователь думал следующее:

«Редко можно встретить таких великодушных людей, как этот доктор. Для насмешников он может показаться глупцом, для меня же он – герой!»

Пароли не терял ни минуты.

С улицы Ренн он направился прямо к мировому судье, передал ему письмо судебного следователя и добился, чтобы семейный совет был созван в течение следующей недели.

Затем он вернулся на улицу Sante, поднялся в комнаты Сесиль и рассказал ей обо всем.

Девушка не могла скрыть радости. Ее до сих пор жестокое и холодное сердце мало-помалу таяло, и в нем появлялся зародыш настоящей страсти к убийце родного отца.

Глава XIX

ОТЕЦ И СЫН

Окончив все дела, вызвавшие его присутствие в Париже, нотариус Вениамин Леройе отправился к своему собрату и другу, нотариусу Мегрэ. Он объявил ему о предстоящем приезде Леона и уговорился о принятии молодого человека в контору Мэгрэ.

После этого Леройе уехал обратно в Дижон, где сын ожидал его приезда с нетерпением, смешанным с беспокойством.

Нотариус возвратился домой в самом отвратительном расположении духа.

– Дело это во всех отношениях еще ужаснее, чем казалось вначале, – ответил он на первые вопросы сына. – Пусть правосудие расправляется тут, как ему угодно, а что касается нас, то мы перестанем говорить об этом. Я отдал в руки моего коллеги, нотариуса Мегрэ, завещание Жака Бернье, которое хранилось у меня. Признаться, я ужасно сожалею, что посоветовал моему несчастному другу составить его.

– Почему, папа? – спросил Леон

– Потому что я поступил как дурак, заступаясь за эту женщину! Она вовсе не заслуживает, чтобы честный человек взял ее под свою защиту! Это просто какое-то чудовище!

– О какой женщине вы говорите, папа?

– Конечно, об Анжель Бернье!

Когда Леон Леройе услышал эти слова, ему показалось, что на сердце его лег тяжелый камень.

– Об Анжель Бернье? – повторил Леон. – И вы говорите, что эта женщина – чудовище?

– Разумеется! Лучше бы было во сто раз, если бы ты никогда не ездил в Сен-Жюльен-дю-Со и не спасал незаконную дочь незаконной дочери. По крайней мере таким образом ни мать, ни дочь никогда бы не перешагнули порога честной семьи Дарвилей. Наши друзья со стыдом будут вспоминать со временем, что приютили у себя этих авантюристок.

Леон Леройе то краснел, то бледнел. На лбу его выступили холодные капли пота, хотя температура в кабинете нотариуса была самая обычная.

Он напрасно искал, какое необъяснимое, роковое несчастье таилось в словах отца, загадочный смысл которых он старался себе объяснить.

– Мне кажется, что все это сон, – произнес он наконец дрожащим от волнения голосом. – Неужели вы говорите о madame Анжель Бернье и mademoiselle Эмме-Розе?

– Так о ком же, если не о них!

– О папа! Как это жестоко! Да разве madame Анжель виновата в том, что она незаконная дочь Жака Бернье, который был вашим лучшим другом? Неужели вы можете вменить это ей в преступление? Даже допустив, что и ее дочь – незаконная дочь, разве можно за одно это казнить ее таким презрением?

Леон говорил с лихорадочным оживлением. Кровь, прихлынувшая к его лицу, клокотала и волновалась. Глаза сверкали ярким блеском.

Господин Леройе смотрел на сына с удивлением и недоверием.

– Однако как ты горячо защищаешь этих женщин! – иронически проговорил он. – Несколько дней назад ты не знал ни ту, ни другую, ты даже не подозревал об их существовании и вдруг теперь говоришь в их защиту с красноречием лучшего адвоката! Но ты тратишь свое красноречие даром, мой мальчик! Ты защищаешь плохое дело!

– Но, однако, папа, можете ли вы сказать, в чем, собственно, вы их обвиняете? Неужели только в незаконном рождении?

– Я лично не упрекаю их ровно ни в чем! Люди, более меня компетентные, представители правосудия обвиняют мать, или, точнее, подозревают, в ужаснейшем преступлении.

– Но в каком же, наконец?

– В соучастии в убийстве Жака Бернье.

Молодой человек громко вскрикнул от ужаса.

– Да ведь это ее родной отец! Это невозможная вещь! Ужаснейшая ложь!!!

– Действительно, это было бы чудовищно! Но, к несчастью, подозрения настолько же основательны, как и сами доказательства.

– Повторяю, папа, что это совершенно невозможно! Уверяю вас, что madame Анжель Бернье – честная женщина, не способная не только на преступление, но даже на дурной поступок.

– Да неужели ты воображаешь, что можешь знать больше и судить более здраво, нежели почтенный судья, которому поручено вести это ужасное дело? Замечательное самомнение! Послушай, да объясни мне, что с тобой такое? Я напрасно ищу причины волнения, которое овладевает тобой каждый раз, как я заговорю об этих женщинах! Неужели ты ломаешь копье за честь матери потому только, что случай позволил тебе спасти жизнь дочери?

– Да, право же, нет, папа… – начал было Леон.

Но господин Леройе резко оборвал его.

– Довольно! – повелительно проговорил он. – Чтобы и речи больше не было об этих авантюристках! Будем заниматься вещами, касающимися непосредственно нас с тобой. В Париже я виделся со своим другом и собратом, нотариусом Мегрэ. Мы говорили о тебе. Он согласен принять тебя в свою контору, где ты будешь заниматься параллельно с курсом в университете.

– Скоро я уеду? – спросил Леон, и радостная нотка задрожала в его голосе, но он поспешил старательно скрыть ее от отца.

– Через три или четыре дня… Ты условился окончательно с Рене Дарвилем относительно проекта, о котором ты уже говорил мне и который я вполне одобряю?

– Да, папа. Рене должен со дня на день уехать из Сен-Жюльен-дю-Со, а так как я думал, что уеду от вас только после Нового года, то и поручил ему подыскать нам квартиру и купить необходимую мебель.

– Хорошо! Так напиши сегодня же, что будешь в Париже в течение этой недели. Я тороплюсь с твоим отъездом, потому что именно теперь в конторе Мегрэ есть свободное место клерка. Предупреждаю, что Мегрэ будет наблюдать за тобой. В твои годы очень опасно жить на полной свободе. Легко попасть, вслед за товарищами, в различные кабачки и трактирчики Латинского квартала, в пивные с женщинами, ну, а уж от таких экскурсий, разумеется, добра не жди. Ни кошельку, ни самому тебе от этого не поздоровится.

– Вам нечего бояться, папа. Меня нисколько не тянет в те места, о которых вы толкуете.

– Пока, надеюсь, что нет! Я буду давать тебе триста франков в месяц на содержание и сам платить твоему портному!

– Это слишком много!

– Нет, не слишком много, но достаточно!! Триста франков в месяц позволят тебе вести в Париже тихую и спокойную жизнь. Ты сможешь даже время от времени позволить себе удовольствия, как, например, французский театр или оперу.

– Благодарю за вашу доброту, папа, и постараюсь, чтобы вы были довольны мной.

– Я рассчитываю на тебя и думаю, что, в сущности, ты все-таки добрый малый.

В эту минуту лакей внес утреннюю почту и положил перед нотариусом пачку писем и газет.

Последний взял в руки письма, как карты во время игры, и принялся читать адреса на конвертах.

– На, вот и тебе письмо, – проговорил он, подавая Леону один из конвертов. – Оно из Сен-Жюльен-дю-Со.

– По всей вероятности, от Рене.

Нотариус принялся просматривать свою корреспонденцию, пока Леон читал письмо от Дарвиля.

Друг Леона писал, что так как mademoiselle Эмме-Розе делается с каждым днем все лучше и лучше, то доктор наконец позволил перевезти ее в Париж. Madame Анжель и ее дочь уезжают на другой день, и он будет их спутником.

Как только он приедет, то займется приискиванием небольшой квартирки и ее меблировкой.

Он с нетерпением будет ждать приезда Леона.

– Что тебе пишет твой друг?

Леон сообщил отцу от отъезде Рене, благоразумно умолчав об Эмме-Розе и madame Анжель.

– В таком случае немедленно пошли ему депешу. Напиши, что ты будешь в Париже через четыре дня и остановишься у моего коллеги, Мегрэ, на улице Риволи. Иди скорее на телеграф!

Молодой человек не заставил повторять себе это приказание: он нуждался в уединении и свежем воздухе.

Не депешу хотелось ему послать Рене Дарвилю. Будь он свободен, он сам помчался бы к другу в Сен-Жюльен-дю-Со, чтобы поведать о всех тех ужасных для него вещах, которые сообщил отец.

Страшное, чудовищное обвинение, тяготевшее над красавицей Анжель, разрушало все надежды молодого человека, повергло в прах его лучшие, радужные мечты о счастье.

Придя на телеграф, Леон отослал Рене депешу следующего содержания.

« Еду через четыре дня в Париж и буду ждать тебя на улице Риволи у господина Мэгрэ, нотариуса. Нанимай квартиру и покупай мебель за общий счет».

Отправив депешу, он вернулся в отцовский дом и заперся в своей комнате.

Глава XX

АГЕНТЫ У СЛЕДОВАТЕЛЯ

В Дижоне оба агента тайной полиции, Светляк и Спичка, не добились ни малейшего результата. Напрасно ходили они из отеля в отель, всюду описывая приметы Оскара Риго.

В отеле «Кот д'Ор», где Пароли останавливался под именем Поля Жерара, коммивояжера, агенты обратили внимание на это имя ввиду его кратковременного пребывания. Но затем, поразмыслив, решили, что все коммивояжеры останавливаются не более как на несколько часов в тех городах, где им случается проезжать. Да и пребывание Поля Жерара в городе не отличалось ничем особенным.

Вследствие всего этого агенты отправились обратно в Париж.

Выслушав их доклад, начальник сыскной полиции сам отвез их к господину де Жеврэ.

Показания, данные марсельским торговцем ножей, были очень точны и имели громадное значение.

Господин де Жеврэ присоединил рапорт, составленный Казневом, к документам, относящимся к делу Жака Бернье.

– И вы ничего не заметили, ничего не нашли в комнате, которую этот человек занимал в отеле?

– Извините, господин судебный следователь, – возразил агент, – я кое-что нашел, но находка моя так ничтожна, что я даже не счел нужным упоминать о ней в своем рапорте.

– Что же это?

– А вот что!

С этими словами Казнев вынул из кармана кусочек синего карандаша, тщательно завернутый в белую бумагу.

Следователь взял его и, внимательно осмотрев, вдруг вздрогнул.

– Это указание кажется вам ничтожным, – проговорил он наконец, – а между тем это имеет огромное значение. Оно сразу решает вопрос о подлинности жильца в отеле «Beausejoun». Этот человек и есть убийца.

Затем, при виде изумления обоих агентов, господин де Жеврэ прибавил:

– Синий карандаш служил ему для пометок на письме, которое Жак Бернье послал своей дочери. Он подчеркивал им те фразы, на которые должен был больше всего обращать внимание. Вот посмотрите! – заключил следователь и, вынув из дела письмо, подал его агентам.

– Это ясно, как Божий день! – воскликнул Казнев, прочитав подчеркнутые фразы. – Тут, без всякого сомнения, есть кое-что больше простого совпадения. Позволите ли вы мне, господин следователь, спросить вас, каким образом это письмо попало в ваши руки?

– Бумажник Жака Бернье был поднят третьего дня на улице. В нем находились три документа необычайной важности.

– На улице в Париже? – переспросил Спичка. – Да.

– Доказательство, что убийца и не думал покидать Париж, где он считает себя в безопасности. Я удивляюсь, как это нашим товарищам до сих пор не удалось напасть на его след.

– Благо вы теперь вернулись, я могу рассчитывать на вас, чтобы поймать этого негодяя, – проговорил следователь.

– С сегодняшнего же вечера мы начнем облаву и, будьте уверены, сделаем все, от нас зависящее.

– Поручаю вам также постоянный надзор за домом Анжель Бернье, хозяйки москательной лавки в Батиньоле.

– Не потрудитесь ли вы, господин следователь, выдать нам открытый лист на случай ареста Оскара Риго?

– Сейчас выдам.

Господин де Жеврэ написал и подписал открытый лист, который у него просил Казнев, и отдал ему.

Агенты удалились.

Проходя по двору окружного суда, Казнев обратился к Флоньи и сказал:

– Прежде всего мы с тобой хорошенько позавтракаем, а затем пойдем покупать карамельки от кашля.

– Что, ты горло простудил, что ли? – спросил Флоньи.

– Именно, именно. От кашля нет ничего лучше, как эти самые карамельки. Кроме того, я знаю одно место, где они необыкновенно вкусны.

– Где же это? – полюбопытствовал Флоньи.

– В Батиньоле, милый мой, в Батиньоле, на улице Дам. У одной нашей знакомой москательщицы.

Флоньи хоть и не всегда одобрял идеи своего товарища, тем не менее редко оспаривал их.

– Понял и одобряю, – сказал он.

И они отправились в маленький ресторанчик.

Плотно позавтракав, они сели в омнибус, который высадил их в Батиньоле, на площади Клиши, откуда уже пешком дошли до улицы Дам.

Не доходя шагов пятидесяти до травяной лавки, Казнев остановился.

– Подожди меня здесь, – сказал он Флоньи.

И с этими словами направился к дому под номером сто десять.

Когда Казнев вошел в лавку, старая Катерина что-то в ней прибирала.

– Что вам угодно, сударь? – вежливо обратилась она к вошедшему.

– Четверть фунта карамелек от кашля.

– Сейчас!

Пока Катерина взвешивала карамельки и завертывала их в бумажный картузик, Казнев снова заговорил:

– Давно существует эта лавка?

– Очень давно, сударь. Вот уже пять лет, как madame Анжель купила ее.

– Значит, вы знаете много народу в здешнем квартале?

– Да, мы здесь почти что всех знаем.

– Мне надо бы было повидать вашу хозяйку. Я хочу у нее кое-что спросить.

– Хозяйки нет дома. Она только завтра вернется. Бедная барыня! У нее страх теперь какое горе! Она возвращается со своей дочкой, которая сильно больна. Она была ранена, но теперь, по-видимому, ей лучше. Так по крайней мере писала мне барыня. Слава Тебе, Господи! Одним словом, если вы хотите о чем-нибудь справиться, то, может быть, я могу помочь вам. Ведь я знаю квартал не только не хуже барыни, а может быть, даже и лучше.

– Речь идет об одном моем приятеле, который, как я слышал, ходит сюда. Его зовут Оскар Риго. Вы его давно не видели?

Старуха посмотрела на своего собеседника с очевидным недоумением.

– Оскар Риго?

– Да, я знаю, что он из числа знакомых madame Анжель.

– Нет, сударь, вы, вероятно, ошибаетесь. У madame Анжель нет знакомых, да к нам мужчины вовсе не ходят. Я не помню, чтобы хоть один мужчина когда-либо приходил при мне к madame. Я вполне уверена, что она вовсе и не знает той личности, о которой вы говорите.

– А я, право, думал, что не ошибся, – медленно проговорил Казнев, не сводя с Катерины испытующего взгляда.

Но на добром простом лице старухи ясно читалась ее искренность, не способная ни на какие задние мысли.

– Когда madame Анжель вернется, я зайду к ней, – продолжал он.

– Вот и отлично, сударь.

Казнев заплатил за карамельки и вернулся к своему товарищу.

– Ну что? – спросил Флоньи.

– А вот, старина, что я думаю: или господин де Жеврэ совсем вляпался, что, между нами будь сказано, случается с господами следователями довольно часто, или же эта москательщица такая хитрая кумушка, которая умеет вести свою игру крайне ловко и в состоянии провести кого угодно, начиная с нас. Если у нее есть сообщник, то пари держу, хоть на тысячу франков, что этот сообщник и носа никогда не сунул в ее лавку.

– Так что же нам теперь делать?

– Давай рассуждать: по сведениям, полученным на Парижском вокзале и подтвержденным справками в Марселе и словами торговца ножами, убийца должен быть человек вульгарный, простой, уличный весельчак, настоящий тип каторжника из Централки. Было ли ему заплачено за убийство Жака Бернье или же он просто-напросто обокрал свою жертву, но только у него, во всяком случае, должна быть порядочная сумма. А тебе известно, мой милый, что у людей такого калибра деньги никогда долго не держатся. Золото льется у них сквозь пальцы, как вода. Когда случай, или преступление, делает их разом богачами, они начинают тут же вести невозможную жизнь!

– Верно! – поддержал Флоньи.

– Скажите же мне теперь, в каких местах кутят такие молодцы?

Флоньи ответил не колеблясь, как ученик, хорошо знающий свой урок:

– «Красная кошка» в Батиньоле, «Заячья лапка» в Венсенне, «Погребок» в Лашапель, «Трехцветный фонарь» на Монмартре.

– Ты забыл самый шикарный из всех…

– Который же?

– «Сковородка» на улице Арфы. Это очень привлекательное место для господ известного сорта. А впрочем, мы будем действовать по порядку. Прежде всего пойдем в «Красную кошку», благо она ближе всех остальных.

Оба агента пошли по направлению к «Красной кошке».

Время завтрака уже прошло, а обеденное еще не наступило. Хозяин полудремал, сидя за конторкой.

При звуке открываемой и закрываемой двери он поднял голову и, увидев двух хорошо знакомых агентов, с живостью встал и пошел к ним навстречу.

– Здравствуйте, господа, – проговорил он, крепко пожимая им руки, и потом тихонько прибавил: – Разве у нас тут что-нибудь неладно?

– Пока ничего, голубчик, мы только пришли к вам за маленькой справочкой, – ответил Казнев.

– Весь к вашим услугам.

– Не знаете ли вы среди ваших почтенных клиентов некоего молодчика, носящего хорошенькое имечко Оскар Риго?

– По прозванию Весельчак, – закончил хозяин «Красной кошки». – Еще бы мне его не знать!

Казнев и Флоньи обрадовались.

– Я было совсем потерял его из виду, а недавно он появился опять и говорит, что только что вернулся из Марселя.

– А! Вот как! И что же, он ходит сюда каждый вечер?

– Нет. Два дня подряд приходил, а теперь опять запропал вместе с одним молодчиком, который приходил сюда нарочно за ним и увел его.

– С каким молодчиком?

– Сухаря знаете?

– Знаем! – ответил Флоньи. – Так он так и не показывался?

– Улетучился, как дым из трубки.

– А Сухарь?

– И он тоже.

– Что, Оскар Риго прилично выглядел?

– Да ничего себе, хотя и говорил, что не нашел денег в Африке, где пробыл носильщиком целых три года.

– В этом мы разберемся, – с громким смехом воскликнул Казнев. – Возвращение из Африки что-то очень похоже на грандиозную ложь. Не знаете ли вы, где гнездо этих перелетных пташек?

– Такие клиенты не имеют привычки оставлять своих адресов.

– Не можете ли вы по крайней мере сказать, в каком направлении они ушли отсюда?

– Теперь не могу, но если узнаю случайно, то что мне нужно будет сделать?

– Послать как можно скорее уведомление начальнику сыскной полиции. А мы пока наведаемся в «Трехцветный фонарь» на Монмартре.

Глава XXI

АРЕСТ ОСКАРА РИГО

Оскар Риго и Сухарь действительно исчезли несколько дней назад из «Красной кошки», не потому, что они покинули свой квартал, а потому, что возвращались домой только в самое позднее ночное время.

Носильщик продал за шестьсот франков своему хозяину кольцо, найденное в чемодане Жака Бернье, и, заполучив эти деньги, рассудил так:

– С этими деньгами мне пока можно подождать. А теперь надо разыскать любезную сестрицу.

– Уж она, наверное, переплыла через реку и перебралась на другую сторону, – уверял товарища Сухарь.

Вполне доверяя словам товарища, Оскар каждый день обходил все те заведения на левом берегу Сены, где мог рассчитывать встретить Софи.

Прогулки поневоле продолжались далеко за полночь. Но до сих пор самые добросовестные розыски обоих достойных друзей не привели ни к какому результату, кроме того, что каждую ночь, или, вернее, каждое утро, они возвращались в свои берлоги мертвецки пьяными.

Среди всех более или менее оригинальных заведений, посещаемых Оскаром Риго и Сухарем, существовало одно, которому они больше всего симпатизировали. Это была знаменитая «Сковородка».

По виду «Сковородка» ничем не привлекает внимания и не может сразу внушить отвращения…

Прежде всего вход, какой сохранился и до сих пор у некоторых виноторговцев, и окна с железными решетками, оканчивающимися копьеобразными остриями.

Блестящая конторка, обитая ярко начищенной жестью, составляла украшение главной комнаты, содержащейся в большой чистоте и уставленной несколькими рядами столов.

К общей зале примыкают два кабинета.

С виду ничего нельзя было представить себе более приличного, даже в некотором роде патриархального.

Между двумя кабинетиками находился длинный коридор, в конце которого виднелась тяжелая, массивная дверь.

За дверью располагалась площадка. Бледный свет газового рожка озарял винтовую лестницу, ведущую в такие глубокие погреба, которых вряд ли отыщется много в Париже, погреба, существующие с шестнадцатого столетия, громадные, со сводами, поддерживаемыми толстыми столбами.

Эти погреба, или, лучше сказать, подземелья, превращенные в трактирные залы, представляют зрелище поразительное и незабвенное для тех, кто когда-либо видел их наполненными толпой самых разнородных, пестрых и неприглядных посетителей.

В самой большой подвальной комнате Оскар Риго и Сухарь сидели за столом с тремя субъектами более чем подозрительной наружности.

Было около девяти часов вечера.

Они обедали сосисками и рубцами, усердно запивая эти роскошные блюда, так что были уже слегка навеселе.

Достойные собеседники играли в рамс по пять су за партию.

На другом конце стола стоял салатник с холодным сладким красным вином, в котором плавали нарезанные кружочки лимона. Какая-то женщина стояла около стола и, мешая длинной ложкой, разливала вино по стаканам.

– Рам! – произнес Оскар, обращаясь к одному из игроков. – Подавай-ка сюда твои пять кружочков, старина!

– Не плачь, – флегматично, протяжно и страшно грубым голосом ответил тот из игроков, к которому обратился Риго. – Я просил трефи, ты не дал, а последнюю взятку вдруг взял трефой! Черт побери! Жестоко ошибаешься, если воображаешь, что я буду платить тебе деньги за твои плутни.

Когда Оскар Риго находился под хмельком, он был обыкновенно крайне щепетилен в вопросах чести.

– Что такое, скотина ты эдакая? – разразился он и, что было силы, со всего размаху хватил по столу здоровенным кулачищем. – Мне послышалось, что ты назвал меня плутом?

– А тебе это обидно?

– Да, обидно!

– Ну что же делать! Все-таки получи, и сдачи не нужно. На воре-то, значит, шапка всегда горит!

Не успели раздаться эти слова, как говоривший, прозванный Певцом в насмешку над его грубым голосом, получил звонкую затрещину.

В ту же минуту стол полетел на пол вместе с салатником, картами и стаканами, наполненными вином.

Певец, хоть и несколько оглушенный ударом, от которого у него искры из глаз посыпались, мигом оправился и в свою очередь налетел на Оскара Риго.

Последний встал и ожидал врага, приняв самую воинственную позу.

Со всех сторон стали сбегаться женщины и, встав вокруг бойцов, визгливо орали:

– Потасовка! Драка! Ну-ка! Ну давай!

Завязалась битва. Удары сыпались градом.

Певец оказался слабее. Он вдруг зашатался и уже готов был упасть, как за него вступились два других игрока и, подскочив к бойцам, в свою очередь бросились на Оскара Риго.

Сухарь оказался вполне на высоте той дружбы, которой его удостоил Риголо. Видя, что на одного нападают трое, он бросился в битву.

Внезапно, и неизвестно откуда, в воздухе засверкали ножи, и драка грозила перейти в настоящее побоище.

В погребах царил адский хаос.

Посетители сбежались со всех сторон и окружили сражающихся.

Не прошло и двух минут, как Сухарь получил сильный удар ножом в плечо.

Одна из женщин, любовник которой принимал участие в драке, тоже захотела было вступиться, но и ей в руку вонзился чей-то нож.

Женщина заорала и, вся залитая кровью, бросилась на лестницу, быстро взбежала по ней, пролетела по верхним комнатам и, выскочив на улицу, завизжала самым отчаянным голосом:

– Помогите! Помогите! Там режут! Убивают!

Хозяин, предупрежденный слугами, стоял у двери, ожидая прихода полиции, за которой уже послал.

А между тем в подвалах шла самая отчаянная свалка. Сухарь упал с проколотой грудью.

Оскар Риго дрался с упорным бешенством, но честно, не пуская в ход ножа и довольствуясь тем, что подставлял фонари и разбивал носы, замечательно ловко боксируя на французский манер.

Вдруг раздался крик:

– Полиция!!

И в подвалы «Сковородки» ворвалось около двенадцати полицейских агентов. Некоторые из них были в форме, другие – в штатском, но у всех без исключения в руках были револьверы.

– На «рыжую» [1]1
  «Рыжая» на воровском наречии значит «полиция».


[Закрыть]! – заорало несколько голосов.

И толпа негодяев с ножами в руках бросилась на полицейских. Во главе последних шли Казнев и Флоньи.

Спичка поднял револьвер и прицелился.

Негодяи подступали все ближе и ближе. Теснимый со всех сторон, Флоньи выстрелил. Стоявший около него разбойник тяжело рухнул на пол.

Что касается Казнева, он не имел при себе оружия, но схватил за шиворот первого подошедшего негодяя и встряхнул его в воздухе, как шестилетнего ребенка.

Пока правая рука его действовала таким образом, левая тоже не оставалась в бездеятельности. Она крепко ухватила Оскара Риго, очень обрадованного этим неожиданным вмешательством, которому он, очевидно, был обязан жизнью.

Но, к несчастью, Казнев, не зная, в чем суть дела, принял его за одного из зачинщиков и, крепко держа за руки, не выпускал ни на минуту.