Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 40 страниц)

– За шестнадцать лет? – повторил задумчиво барон де Родиль.

– Да, сударь. С того самого дня, как, низко покинутая любимым человеком, готовясь быть матерью, я бросилась к моему отцу умолять его о покровительстве, я не видела его! С того самого дня, как он меня прогнал! Если вам необходимо собрать какие-нибудь сведения, обратитесь к законной дочери Бернье.

– У господина Бернье была законная дочь? – воскликнул прокурор. – Так он женат?

– Да, но уже овдовел.

– Вы знаете эту девушку?

– Я видела ее только один раз.

– Вам известен ее адрес?

– Да.

– Вы мне его скажете?

– Почему бы нет? Законная дочь Жака Бернье живет в Батиньоле, как и я, и даже на той же самой улице Дам, в доме № 54.

Водворилось молчание, которое нарушил прокурор, сказав несколько слов шепотом начальнику полиции, после чего тот подошел к агенту Казневу, по прозвищу Светляк, и вполголоса отдал ему приказание. "Казнев сейчас же ушел.

Красавица Анжель погрузилась в тяжелое раздумье. Мрачное выражение ее лица, манеры, полные достоинства, внушали присутствующим уважение к ее особе… Судебный следователь вновь приступил к допросу.

– Вы говорите, что видели вашу сестру всего один раз.

– Да, милостивый государь.

– Будьте добры сообщить, при каких обстоятельствах вы встретились.

Такого вопроса Анжель не ожидала и внутренне затрепетала, но не колеблясь ответила:

– Наше свидание произошло по очень простой причине. Я держу в Батиньоле травяную лавку… Сесиль Бернье пришла ко мне, не помню теперь, за какой-то покупкой. Мы разговорились, и я случайно узнала сперва ее имя, а потом и близкое наше родство.

– Сказали ли вы ей об этом?

– Да, сказала.

– Никогда вас не видя, знала ли она о вашем существовании?

– Не думаю. К чему бы нашему отцу говорить законной дочери о существовании незаконной?

– Так вам неизвестна причина поездки господина Бернье?

– Положительно неизвестна!

– И вы, следовательно, не можете нам объяснить, каким образом он оказался в Том поезде, в котором ехала ваша дочь в Париж?

Анжель отрицательно покачала головой.

– Повторяю еще раз, что ничего не знаю, – прошептала она.

– Как странно, – воскликнул судебный следователь, – что дочь madame Анжель ехала не только в одном поезде, но даже в одном и том же вагоне со своим ближайшим родственником!

– Все это произошло совершенно случайно, – возразила Анжель. – Убийце моего отца суждено было быть убийцей и моей дочери… такова уж воля судьбы! Дай Бог правосудию поскорее отыскать преступника и отомстить за мою дочь!

Полицейский записывал показания. Спичка не пропускал ни слова. Фернан де Родиль приходил все в большее замешательство: допрос окончен, и ему казалось необходимым сказать доброе слово в утешение несчастной матери.

– Больше нам не о чем вас спрашивать, сударыня, – сказал он официальным тоном. Затем, наклонясь к ней, прибавил тихо: – Не уделите ли минутку для частного разговора?

Анжель жестом выразила изумление и устремила на вопрошавшего свои чудные глаза, во взгляде которых внезапно отразилось презрение и ненависть.

– Разговор между нами? К чему? О чем вы станете говорить? О прошлом? Но я поступила по вашему примеру, сударь… Я сочла нужным его забыть, и это мне удалось. Вызывать тяжкие воспоминания в ту минуту, как мое сердце готово разорваться от волнения, – слишком жестоко, да и бесполезно. Гораздо лучше не нарушать молчание. Долг обязывает вас исполнить ваши обязанности судьи, я сочту себя виновной, если ради меня вы хотя на минуту уклонитесь от дела, и потому прошу позволения удалиться…

Последние слова она произнесла громким голосом. Судебный следователь вмешался:

– Сударыня, еще не скоро отойдет поезд. Прошу вас остаться еще на несколько минут. Мы сейчас допросим обер-кондуктора. Я полагаю, что его показания должны иметь для вас большой интерес.

Анжель поклонилась.

– Я останусь, – ответила она.

Ввели обер-кондуктора Малуара, и допрос возобновился.

Глава XXXIII

ТРЕВОГА

Утром 12-го Сесиль встала с постели глубоко опечаленная. В этот день должен приехать отец.

С того злосчастного вечера, как она ходила в лавку, она обдумала свое положение со всех сторон.

После отказа Анжель оставался один лишь выход – признаться чистосердечно отцу. Как бы ни были ужасны последствия признания, невозможно было его избежать. День и ночь Сесиль горела в лихорадке. Ее мозг работал без отдыха. Она представляла, какая сцена произойдет между нею и отцом, когда он узнает, что в его отсутствие она увлеклась до того, что носила под сердцем живое доказательство своего позора.

Наверное, гнев отца будет ужасен. Сесиль решила – если отец не убьет ее – дать пройти первой вспышке гнева и затем смело сказать:

– За что вы меня упрекаете? До женитьбы на моей матери у вас была любовница и от нее дитя… Вы обольстили мать вашего ребенка – меня тоже соблазнили. Вы не имеете права меня упрекать, потому что и сами не безгрешны.

Хотя Сесиль и потеряла письмо, но твердо помнила его содержание. Если поезд не запоздает, если он наймет на станции хорошую лошадь, то в половине девятого, никак не позже четверти десятого; он уже будет в Батиньоле.

Ни на минуту Сесиль не приходила мысль встретить отца. Она была в высшей степени ленива и эгоистична. Лакомка, чрезвычайно тщеславная, вспыльчивая и чувственная, она была воплощением главных смертных грехов.

Однако же она сообразила, что отцу будет необходимо подкрепить свои силы по приезде, и потому отдала приказание Бригитте приготовить завтрак.

Бригитта повиновалась без малейшего возражения, мысленно спрашивая себя, что поделалось с ее барышней в последние дни и почему она не поехала встретить отца.

Добрая и преданная женщина не вполне понимала характер своей госпожи. Многие стороны его она видела ясно, но до этого дня не предполагала, чтобы Сесиль так холодно относилась к отцу. Такое открытие сильно ее опечалило.

Это не мешало ей обожать барышню, которая не платила ей той же монетой, так как старое морщинистое лицо Бригитты внушало ей отвращение. В своих мечтах она думала:

«Когда мы разбогатеем, я найму хорошеньких, кокетливых горничных и добьюсь от отца, чтобы он эту древнюю рухлядь запрятал в какой-нибудь угол, где она мне никогда не попадется на глаза».

В половине девятого служанка накрыла стол. Сесиль, стоя совсем одетая в своей комнате, смотрела на часовую стрелку:

– С минуты на минуту он приедет… – шептала она. – Я соберу все силы, покажусь не только спокойной, но даже веселой, но не стану откладывать неизбежного объяснения. Лучше поскорее покончить… Я перенесу бурю. Отец захочет знать имя моего возлюбленного, скажет, что тот должен загладить свой проступок… Глупости!… Честь вовсе не замарана, если все останется шито-крыто… Разве я могу выйти замуж за такого человека? Комедианта? Да я еще не сошла с ума! Отец делает меня богатой, а богачи могут на все рассчитывать… Мне нужна прекрасная партия, и никогда я не буду женой какого-нибудь Поля Дарнала! Никогда! Никогда! Я откажусь назвать своего любовника, скажу, что он умер…

Взгляд Сесиль устремился на часы. Было девять часов.

– Как он долго не едет, – произнесла она с удивлением и нетерпением. – Уж не отложил ли время отъезда?

В эту минуту кто-то тихонько постучал в дверь. Сесиль задрожала.

– Войдите, – сказала она.

Бригитта показалась на пороге.

– Что тебе надо?

– Я пришла сказать, что уже девять часов.

– Это я так же хорошо знаю, как и ты!

– Разве вас не беспокоит такое опоздание?

– Есть отчего беспокоиться! Отец остался на несколько лишних часов в Дижоне или опоздал на ночной поезд…

– Не случилось ли какого несчастья? – осмелилась заметить Бригитта. Сесиль пожала плечами.

– Несчастье! – повторила она. – С какой стати такие глупые предположения? Если отец не приедет сегодня утром, это значит, что он еще не выехал, – вот и все. Если его не будет здесь ровно в десять часов, я сяду за стол. Слышишь: ровно в десять!

– Хорошо, барышня.

Бригитта вышла и по пути в кухню раздумывала:

«Бедный господин Жак… он найдет дочь сильно изменившейся. Не знаю, что с ней такое с некоторого времени. Она, кажется, совсем разлюбила отца. Однако же как он ее баловал! Можно сказать, что он живет только для нее».

Время шло. Пробило десять. Сесиль начинала находить странным, что отец не уведомил ее о произошедшей перемене, но так как возвращение Жака причиняло ей в действительности больше страха, чем радости, то она была в восхищении от отсрочки. Часы еще били, но она поспешила выйти из своей комнаты.

– Уж теперь отец не приедет, – сказала она служанке, – вероятно, дела задержали его. Я сажусь завтракать.

Девушка села за стол, а Бригитта подавала, но Сесиль не могла есть, хотя ей казалось, что она сильно проголодалась. Нервная судорога сжимала ей горло, какая-то тяжесть давила грудь. Наконец она сказала:

– Бригитта, я закончила…

– Но, барышня, вы ни к чему не прикоснулись!

– Должно быть, у меня пропал аппетит.

Сесиль прошла в комнату, села, взяла книгу и хотела читать; глаза следили за строками, а ум отказывался понимать, что произносили губы. Книга выпала из ее рук.

«Что же это такое со мной? – спросила она себя, вставая. – Тело дрожит, а сердце ноет. Почему? Утром я стыдила Бригитту за глупые предположения, а теперь сама тревожусь без всякой причины. Мною овладело предчувствие какого-то воображаемого несчастья. Ведь это бессмыслица! Чего бояться? Холодный пот выступил у меня на лбу, а сама я задыхаюсь… Больна я, что ли?»

Сесиль отворила окно, выходившее на улицу. Дрожь пробежала по ее телу от ворвавшейся струи холодного воздуха. Небо, однообразно серого цвета, освещало бледным светом тротуары, покрытые снегом. Прохожих было мало. Эта невеселая картина произвела на девушку удручающее впечатление.

Она хотела отойти от окна, как вдруг услышала вдали глухой шум проезжающей кареты. Она высунулась и увидела фиакр в конце улицы Дам. Чем ближе подъезжал он к ее дому, тем сердце сильнее сжималось. Наконец он остановился.

«Это, наверное, отец, – подумала Сесиль, – поезд опоздал из-за снежных заносов».

Рука в черной перчатке отворила дверцу экипажа, и мужчина вышел из него. Он поднял голову, чтобы посмотреть номер дома

– Это не он! – сказала Сесиль.

Она озябла, заперла окно и села к огню. Часы показывали половину двенадцатого. Почти в то же время громкий звонок заставил Сесиль вскочить со своего места.

– Так, господин, приехавший в фиакре, идет сюда! – пробормотала она. – Может быть, он ошибся? – Она насторожилась, с бьющимся сердцем и склоненной головой. В передней разговаривали. Через секунду отворилась дверь и вошла Бригитта. Сесиль, бледная, как полотно, спросила дрожащим голосом:

– Что случилось? Кто там?

– Пришел какой-то господин, барышня.

– Что ему надо?

– Он желает переговорить с вами, по-видимому, о чем-то очень важном… и спешном…

– Попроси сюда.

– Пожалуйста, сударь, – сказала Бригитта и ввела посетителя.

Это был полицейский агент Казнев.

При виде этого человека, не внушавшего своей наружностью доверия, Сесиль еще больше переполошилась.

– Вы желали поговорить со мной? – пролепетала она.

Светляк поклонился:

– Да, сударыня.

– Я слушаю. Что вам угодно?

– Я имею честь беседовать с mademoiselle Сесиль Бернье?

– Точно так.

– Дочерью господина Жака Бернье?

– Да. Разве вы явились по поручению моего отца?

– По его поручению – нет, но, однако же, дело касается его.

– Каким образом?

– Вы его ожидали сегодня утром, не правда ли?

– Да, ждала.

– Он должен был приехать по Лионской железной дороге?

– Конечно, потому что он едет из Марселя; но к чему вы задаете эти тревожные вопросы? Отец не приехал… вы кажетесь смущенным… Нет ли у вас дурных вестей?… Не случилось ли несчастья?

– В самом деле, с ним случилось… – произнес Светляк, смущение которого все увеличивалось. – С ним случилось…

– Что-нибудь опасное? – перебила Сесиль.

– Да, Боже мой, по крайней мере я опасаюсь…

– Что произошло, сударь, чего я должна опасаться?

– Сказать правду, я сам точно не знаю… Но господин Бернье находится на Лионском вокзале, куда вы поедете… я здесь по той причине, что мне поручили привезти вас…

– Мой отец находится на вокзале? Он ранен? – спрашивала Сесиль, начинавшая терять голову. Если сердце ее не было поражено, то, во всяком случае, нервы страдали страшно.

– Да.

– Он опасно ранен?

– На этот вопрос я не могу ответить, не рискуя ввести вас в заблуждение. Вы сможете увидеть все собственными глазами.

– Я иду за вами, сударь. Отправимтесь как можно скорее.

Говоря это, Сесиль поспешно завязывала ленты шляпки и с лихорадочной торопливостью набрасывала шубку.

– Я готова!

Она быстро вышла в соседнюю комнату и позвонила Бригитте.

Старушка прибежала и, увидев страшно расстроенное личико своей питомицы, воскликнула в ужасе:

– Господи, помилуй, барышня, что с вами случилось?

– С отцом случилось несчастье… На Лионской железной дороге… И вот, за мной приехали… Я уезжаю!

С этими словами она отворила двери и почти побежала вниз по лестнице.

Казнев с трудом следовал за ней.

– У меня есть карета, – проговорил он, нагоняя Сесиль уже около каморки консьержа.

– Карета, – почти бессознательно повторила она. – Да; я знаю, проведите меня… поскорее, ради Бога…

Агент подошел к карете и открыл дверцу. Mademoiselle Бернье уселась в экипаж. Светляк приказал кучеру ехать на вокзал.

Карета понеслась.

Сесиль посмотрела на агента.

– Вы мне сказали, сударь, – начала она, – что вас послали за мной. Но больше вы мне ничего не сказали. Кто именно послал вас?

Казневу были даны необходимые на этот счет инструкции. Впрочем, он и сам был не лишен необходимого такта и хорошо знал, когда можно говорить и когда следовало умолчать.

– Меня послал инспектор дороги, – ответил он без малейшего колебания.

– Вы говорили о несчастье. Не может быть, чтобы вы вовсе не знали, какого рода это несчастье!

– Это кажется невозможным, а между тем как нельзя более правдоподобно. Я ничего не видел сам, и инспектор не сообщил мне никаких подробностей.

– Каким образом узнали мой адрес?

– Этого уж положительно не могу вам сказать. Может быть, ваш батюшка сам сообщил его, или, может быть, у него в поезде были знакомые.

Сесиль сжала так крепко свои маленькие руки, что ее изящные пальчики захрустели.

– Сударь, – взволнованно заговорила она, – из всех ваших слов я вывожу одно только, а именно: что вы не хотите ответить мне. Я предчувствую ужасное несчастье… катастрофу… Несчастный случай, о котором вы ничего не можете сказать, должен быть ужасен.

Казнев хранил упорное молчание.

При виде этого, очевидно преднамеренного молчания молодая девушка перестала настаивать.

Тысяча бесконечных, бессвязных мыслей вихрем кружилась в ее пылавшей голове, мысли, поглощавшие ее и зачастую вовсе не относившиеся к отцу.

Она спрашивала себя, не принесет ли это «несчастье», о котором так сдержанно говорил ее спутник, какой-либо пользы ее личным интересам?

Глава XXXIV

АНДЖЕЛО ВЕРНУЛСЯ

Итальянец быстро выскочил из вагона на платформу, держа в руках кожаный чемоданчик Жака Бернье.

Он тщательно затворил за собой дверцы вагона и смело подошел к выходной двери с билетом в руках. На него, разумеется, никто не обратил внимания: пассажир как пассажир. Шляпа надвинута на лоб, лицо почти закрыто теплым кашне.

– Багаж есть?

– Ничего, в чемодане белье и бумаги, – ответил он.

– Проходите.

Пароли быстро миновал вокзал и поспешно вышел на улицу. Он заранее решил, что будет делать по приезде в Париж.

Бледный туманный зимний день едва-едва брезжил. Газовые фонари еще горели. Редкие хлопья снега носились в воздухе, но становились все реже и реже. Прохожих не было, кроме рабочих да промерзших пассажиров, торопливо направлявшихся, кто пешком, кто в экипажах, к своим квартирам.

Итальянец почти бегом пустился от вокзала к Лионской улице, не отвечая на настойчивые приглашения кучеров.

На Лионской улице Пароли остановился у газового фонаря и быстро осмотрел всего себя и свою одежду. Вдруг он страшно побледнел: на левом рукаве рубашки виднелось большое и широкое кровавое пятно.

Взяв чемодан в другую руку, он закрыл пледом подозрительный рукав и снова быстро пошел вперед.

Не доходя до площади Бастилии, он увидел пустую карету и знаком подозвал ее. Карета быстро подъехала.

Итальянец был слишком хитер, чтобы дать свой настоящий адрес, так как впоследствии это обстоятельство могло послужить полезным указанием для полиции.

– На вокзал Сен-Лазар, – сказал он, – да постарайтесь ехать поживее! Мне не хотелось бы опоздать на поезд. На водку будет вдоволь.

Кучер стегнул лошадь, и она побежала настолько быстро, насколько позволял глубокий снег.

Доехав до улицы Аркад, Пароли вышел из экипажа и вошел в зал ожидания. Он прошел его насквозь и вышел на Амстердамскую улицу: там находилась каретная биржа.

Пароли сел в один из экипажей и велел везти себя на вокзал на улице Реннь. Он с намерением запутывал следы, как заяц, которого преследует стая гончих.

На вокзале на улице Реннь он проделал ту же штуку, что и в Сен-Лазаре, и затем, взяв третью карету, велел везти себя на Северный вокзал.

В тот самый момент, когда он подъехал, к станции подходил поезд из Кале. Анджело смешался с толпой пассажиров, выходивших из вагонов, делая вид, что и он только что приехал с эти поездом.

Тут он сел в четвертую карету и велел везти себя на площадь Клиши.

За все время своих переездов он тщательно следил, чтобы компрометирующий его рукав рубашки как-нибудь не вылез из-под пальто, и старательно держал его под пледом.

С площади Клиши Пароли быстрыми шагами направился на улицу Брошан, где находилась его квартира.

Было уже около полудня, когда он явился в комнатку консьержки.

Добрая женщина стряпала обед. В каморке ее стоял сильный запах жареного лука.

– Как! Это вы, monsieur Пароли?! – воскликнула она тоном радостного удивления.

– Да разве вы не думали, что я вернусь? – осведомился Анджело с улыбкой.

– Право, не думала!

– И что вашему хозяину никогда не будет заплачено?

– А что же? И это можно было подумать!

– Правда, но кто так думал, тот ошибался. Будьте спокойны, сударыня, со мной ваш хозяин ничего не потеряет. Теперь я поднимусь к себе, а когда спущусь, то уплачу вам весь свой долг и даже за будущую треть.

– Зачем же вы хотите платить вперед?

– Потому что, к моему глубочайшему сожалению, я должен покинуть вас.

– Значит, вы получили место, которое вам обещали?

– Да, но это обошлось не без хлопот и не без труда. Вот почему я не мог вернуться раньше. Меня никто не спрашивал в мое отсутствие?

– Никто.

– И писем нет?

– Ни единого.

– Дайте, пожалуйста, мой ключ.

– Ах, Господи, а я совсем было о нем и позабыла! Вот он, извольте.

– Благодарю и до свидания.

Итальянец взял ключ и поспешно пошел вверх по лестнице.

Ему хотелось запереться как можно скорее, открыть чемоданчик, увидеть и взять в руки богатство, добытое ценою крови, за которое он легко мог заплатить своей головой.

За все время своих переездов, несмотря на страстное нетерпение, он даже и не попробовал ни разу отворить заветный чемодан. Осторожность шептала ему, что следует воздержаться, и он терпеливо переносил муки Тантала.

Пароли был уверен, что в данный момент оба преступления уже обнаружены и полиция ищет его, но его успокаивала та уверенность, что он не оставил за собой никакого следа.

Войдя в свою холодную, как ледник, комнату, он окинул ее быстрым взглядом. Вид окружавшей его нищеты, теперь, когда он был уже богат, возбудил в нем отвращение.

– И тут-то я мог жить! – пробормотал он. – О, я застрелюсь, если судьба еще раз приведет меня к чему-нибудь подобному. Наконец-то случай явился мне на помощь! Но, увы! Он пришел очень поздно!

У него не было не малейших угрызений совести.

Он жалел только об одном: что не мог совершить раньше обогатившего его преступления.

Теперь он мог начать наслаждаться жизнью. Он – убийца – будет жить в почете, пользоваться всеобщим уважением, ему будут завидовать! А все потому, что у него – деньги! И никому, никому не придет в голову спросить, откуда эти деньги!

Пароли бросил на стол плед, кашне и шляпу, два раза повернул в замке ключ, поставил чемоданчик на стол и, вынув из кармана связку ключей, украденную у Жака Бернье, открыл чемодан.

Первый предмет, попавшийся под руки, был объемистый бумажник. Пароли поспешил осмотреть его содержимое.

В одном из отделений было восемь тысяч двести франков банковскими билетами.

Шесть тысяч были уплачены нотариусом Леройе и представляли собой годовой доход Жака Бернье.

В другом отделении находились кое-какие бумаги, письма и билет первого класса, взятый в Дижоне.

Пароли разложил все это на столе и принялся искать маленький саквояжик, куда, как он видел в гостинице в Марселе, его жертва прятала пачку денег, крепко и старательно завернутую в носовой платок.

Пароли взял его, открыл, вынул узелок, и глазам его представилась громадная пачка банковских билетов.

Он принялся мять их в руках нервными, порывистыми движениями, изобличавшими его глубокую радость.

– Мое! – в опьянении проговорил он. – Все мое!

Затем медленно и методично стал пересчитывать билеты один за другим.

– Да восемь тысяч двести в бумажнике! – проговорил итальянец. – Итого триста пятьдесят шесть тысяч двести франков! Стоило играть в такую опасную игру ради этого куша! Я могу сказать, что не потерял даром время!

Уложив все обратно, Пароли принялся тщательно осматривать внутренность чемодана.

В нем не оказалось ничего, кроме белья и платья.

– Это можно сжечь либо выбросить, – пробормотал он, – не следует хранить ничего из вещей этого человека… Я подумаю вечером, а теперь посмотрим, что за бумаги лежат в бумажнике.

И, усевшись за стол, он стал просматривать бумаги, одну за другой. Тут были счета от банкиров и нотариусов, список имен с обозначением адресов и деловые письма. Все это не представляло никакого интереса, и он отложил их в сторонку, чтобы сжечь.

Наконец он развернул лист гербовой бумаги, сложенный вчетверо, и выражение его лица внезапно изменилось. Перед его глазами была расписка Давида Бонтана, марсельского банкира, в получении миллиона двухсот тысяч франков, положенных на хранение в его банке Жаком Бернье, с условием уплаты пяти процентов на сто. В продолжение нескольких минут Анджело не мог оторваться от этой бумаги.

– Миллион двести тысяч франков! – сказал он вдруг. – И такие деньги перейдут во владение банкира, если никто не предъявит квитанции!… Подумать только, что я не могу вытребовать миллион двести тысяч франков: предъявить квитанцию – значит, сказать: «Я убийца Жака Бернье». Итак, я рисковал своей головой, чтобы прибавить целое состояние к богатству миллионера-банкира. Как это ни ужасно, но ничего не поделаешь! Я сожгу квитанцию вместе с другими бумагами. Невозможно ее сохранить – она слишком яркое доказательство моего поступка… Жак Бернье – настоящая скотина! И что бы ему привезти все свои деньги в Париж!

Он уже хотел положить драгоценный документ в пачку бесполезных бумаг, как вдруг остановился.

«К чему торопиться? – подумал он. – Над этим стоит поразмыслить, чтобы потом не каяться в поспешности».

Отложив расписку, Анджело вынул последнюю бумагу, тоже сложенную вчетверо, развернул ее и пробежал глазами.

– Печать конторы дижонского нотариуса, – прошептал он, – что бы это значило? – И стал читать.

– Ясно, как Божий день, – воскликнул Пароли, окончив чтение, – что это черновик завещания. Так кроме законной дочери у этого старикашки была еще дочь незаконная – Мария-Анжель… мать Эммы-Розы, наследницы… кругленького капитала в четыреста сорок тысяч франков!

Итальянец с минуту подумал, затем вторично перечитал черновик.

– Сесиль Бернье получает в наследство восемьдесят тысяч франков, но ей перешел бы весь капитал, если бы дочь Анжель умерла, – бормотал Пароли, – а если бы умерла и Мария-Анжель, которой следует уплачивать ежегодные проценты, то Сесиль одна стала бы обладательницей всего богатства…

Пароли встал, прошелся по комнате в лихорадочном волнении, потом вдруг остановился, сжав обеими руками голову, как бы боясь, что она не выдержит наплыва мыслей.

– Мне пришла на ум просто гениальная идея, – прошептал он. – Мне мало трехсот пятидесяти тысяч франков. Я хочу получить все! Да, все! – повторил он, снова принимаясь ходить, как дикий зверь в клетке. – Но возможно ли это? А почему бы нет? Ничего нет невозможного для человека с такой силой воли, как у меня.

Вот клочок бумаги; хорошо я сделал, что не сжег его, – прибавил он, беря в руки квитанцию марсельского банкира. – Надо его сохранить и беречь, как зеницу ока, так же хорошенько припрятать и завещание.

Анджело положил обе бумаги в портфель Жака вместе с банковскими билетами.

– Теперь надо все это сжечь, – продолжал он, показывая пальцем на бумаги, сложенные на углу стола, – туда же я присоединю и письмо, найденное на улице Дам.

Продолжая разговаривать сам с собой, итальянец обшаривал карманы пальто и визитки, но без всякого результата.

– Однако же я положил это письмо сюда, – шептал он, нахмуриваясь, – вот сюда, в левый карман, я хорошо помню… наверное, сюда…

Он осматривал все карманы, ничего не находя, и продолжал:

– Нет! Его нет!… Я его потерял!… Но когда, где? Может быть, в вагоне, в отеле, в Дижоне или в театральном кафе! Как теперь узнаешь!…

Но внезапно складка на лбу разгладилась.

– Да что мне за дело? – сказал он вслух. – Если его найдут, тем лучше! Такая находка поведет полицию по ложному следу, а я – в стороне. Самый хитрый полицейский не догадается, что письмо было потеряно не раз, а два раза… Ну, все к лучшему!

Успокоившись, Анджело бросил ненужные бумаги в камин, как поступил с собственными в день своего отъезда из Парижа, зажег спичку и подложил ее под один листок.

В одну минуту все вспыхнуло. Он отошел от камина только тогда, когда вполне уверился, что все бумаги превратились в пепел.

Тогда он сменил белье, оделся как следует, вычистил свой костюм, открыл кожаный сак, взял оттуда несколько тысячефранковых билетов, положил в бумажник с квитанцией марсельского банкира и завещанием Жака и опустил бумажник в боковой карман пальто.

Заперев сак, Пароли спрятал его в тюфяк на постели, предварительно подпоротый, затем взял шляпу и спустился вниз.

– Приготовьте счет, – сказал он жене консьержа, – я теперь ухожу, но скоро вернусь.

– Все готово, monsieur Пароли, он уже давно у меня в ящике.

– Прибавьте, сколько следует с меня до ближайшего срока, и предупредите хозяина, что я съезжаю.

– Он живет в конце улицы, я сейчас к нему схожу.

– Я же пойду завтракать, а вернувшись, расплачусь.

Итальянец ушел, а через час вернулся.

Анджело заплатил старый долг и к тремстам шестидесяти двум франкам пятидесяти сантимам, приходившимся на долю хозяина, прибавил десять франков в награду жене консьержа.

– Когда вы выедете, сударь?

– Мои сборы не долги, я возьму с собой только чемодан…

– А мебель?

– Вы называете эту рухлядь мебелью из простой вежливости. Я вам ее дарю, голубушка; с этой минуты она ваша, и можете ею располагать по своему усмотрению.

Жена консьержа тотчас же сообразила, что от продажи старой мебели она выручит два луидора, и рассыпалась в благодарностях от избытка чувств, прибавив даже растроганным голосом:

– Какая досада, что вы от нас выезжаете! Такой прекрасный жилец!

Итальянец не мог удержаться от улыбки.

– Аккуратный плательщик, не правда ли? Что делать! Моя новая должность не позволяет мне оставаться в Париже.

– Но мы еще увидимся?

– Да, сегодня вечером.

– Так до свидания, monsieur Пароли.

Глава XXXV

ДВЕ ДОЧЕРИ

А между тем на станции Лионской железной дороги допрос шел своим чередом. Допросили всех служащих поезда. Выслушали и контролеров, отбиравших билеты у выхода, но никто не мог дать ни малейшего указания на личность убийцы.

Инспектор дороги был в свою очередь подвергнут допросу, но и он ничего не мог сообщить, зная только то, что было передано ему по приходе поезда.

– Вы не допрашивали никого из пассажиров? – обратился к нему начальник сыскной полиции.

– Извините меня, сударь, – возразил тот, – несколько человек, занимавших второй класс, соседний с тем, где был труп, замешкались на платформе. Я и стал расспрашивать их.

– Ну и что же?

– Они уверяют, что не слышали ни шума, ни крика – ничего. Между ними находился один человек, отвратительные манеры которого и резкое простонародное наречие поразили меня. Его цинизм в присутствии мертвеца показался мне возмутительным, так что я принужден был указать ему на неприличное поведение.

– А! – проговорил начальник сыскной полиции, с особенным вниманием выслушав инспектора. – Этот человек держал себя странно и показался вам подозрительным?

– Он показался мне скорее нахальным и неприличным, чем подозрительным. У меня не было никаких оснований подозревать его.

– Можете вы описать приметы этого человека?

– Могу, во всяком случае, сказать вам его имя.

Следователь сильно удивился.

– Его имя? Но каким образом оно может быть вам известно?

– Когда я сделал ему замечание, он встал в нахальную позу, сделал дерзкое лицо и насмешливо крикнул: «Уж не принимаете ли вы меня, чего доброго, за убийцу вашей мумии? Это вам не удастся! Меня зовут Оскар Риго, и меня все знают!»

– Все это кажется мне довольно странным, – задумчиво проговорил начальник сыскной полиции. – Что за нужда была этому пассажиру кричать свое имя в ответ на весьма уместное и справедливое замечание господина инспектора? Мне думается, что все это очень похоже на браваду и сделано лишь с целью отвратить подозрение. А впрочем, ничего еще не доказывает, что он сказал настоящее имя.

– Противное кажется мне гораздо более вероятным, – продолжал судебный следователь. – Тем не менее я запишу на всякий случай. Самые закоренелые преступники бывают подчас неосторожны. Потрудитесь припомнить наружность Оскара Риго, господин инспектор, и описать ее нам по возможности подробно.

– Я был сильно озабочен в ту минуту и, признаюсь, посмотрел на него без особенного внимания. Тем не менее могу утвердительно сказать, что он жгучий брюнет, а лицо загорелое, смуглое и с тем бронзовым оттенком, который бывает у людей, долго живших под знойными лучами южного солнца.

– Велик он ростом или мал?

– Среднего роста, насколько я успел заметить.

– Как одет?

– В теплом пальто и низенькой мягкой шляпе… больше я ничего не могу сказать.

– Надеюсь, что этого достаточно.

К начальнику сыскной полиции подошел Казнев и что-то тихо сказал ему.

Последний в свою очередь подошел к барону де Родилю и сказал:

– Mademoiselle Сесиль Бернье здесь.

Анжель, сидевшая в одном из уголков комнаты с мрачным лицом и низко опущенной головой, не пропустила ни слова из всего, что говорилось.