Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 40 страниц)

Негодяю не хотелось прозябать, он решил поставить свою жизнь на широкую ногу, распустить крылья и гордо вознестись кверху, ослепляя и удивляя весь Париж.

Но, для того чтобы достичь этой цели, необходимо было овладеть миллионом, который Жак Бернье оставил за собой после своей смерти и который поделил на две неравные доли, как это следовало из черновика завещания.

Пароли хотел завладеть обеими долями. Он шел домой, чтобы поразмыслить о средствах к достижению этой двойной цели.

Перед ним вставали непреодолимые препятствия.

Первое, и, может, быть, самое непреодолимое, – необходимость сделать Сесиль своей союзницей, невольной соучастницей.

Как этого достичь?

Пароли совершенно не знал Сесиль Бернье.

Если бы ему удалось встретиться с нею, познакомиться и быть представленным! Он считал себя достаточно красивым, ловким, чтобы добиться всего остального.

Прежде всего ему нужно было, чтобы Сесиль Бернье согласилась стать его женой. Овладев главной долей желанного состояния, ему ничего не будет стоить добиться и другой.

Мысль жениться на дочери Жака Бернье не внушала Анджело Пароли ни малейшего ужаса. Он не отступил перед преступлением, не отступит и перед подлостью. Дерзость негодяя, так же, как и его злодейство, была безгранична.

Итак, первое, чего он должен был добиваться, – это познакомиться с Сесиль. Ухаживая за нею, он, разумеется, будет знать все подробности следствия и, таким образом, будет иметь возможность парировать угрожающие ему удары.

Целый час итальянец просидел неподвижно, сжимая руками пылающий лоб.

Вдруг он задрожал и быстро встал: злодей нашел решение.

– Таким образом, я ровно ничем не рискую, – бормотал он, рассматривая со всех точек зрения зародившуюся у него мысль. – Это средство кажется мне очень недурным, и я постараюсь употребить его в дело. Это ловкая штука, если только удастся; следует не торопиться и действовать осторожно.

Я подожду, пока контракт с Грийским будет подписан, а там уже я буду действовать.

Крайне довольный собой, глядя на жизнь сквозь розовые очки, итальянец отправился в модный ресторан, с аппетитом пообедал и, запив обед бутылкой великолепнейшего старого Letache-Romane, вернулся домой и лег спать пораньше, чтобы на другое утро свежим и легким отправиться к Грийскому принимать лечебницу.

Грийский делал обход каждый день, от девяти до одиннадцати часов утра. Бедных больных он принимал от двух до четырех часов пополудни.

Анджело явился ровно в половине девятого.

Грийский принял его со своей обычной загадочной улыбкой, придававшей такой странный оттенок его физиономии, и, крепко пожимая ему руки, сказал:

– Никто еще не знает, мой дорогой и уважаемый коллега, что вы мой преемник, но я уже приказал собраться всему персоналу. Я представлю вам всех служащих и скажу им, что отныне они должны повиноваться уже не мне, а вам.

– Очень хорошо, дорогой учитель! – ответил сияющий итальянец.

– Вы познакомитесь с моими ассистентами и студентами. Полагаю, недурно было бы сказать им несколько слов, которые подали бы им надежду на ваше будущее хорошее отношение к ним.

– Я непременно последую вашему совету.

– По моему мнению, вам следовало бы с сегодняшнего же дня принять на себя руководство обходом и консультациями, заняв таким образом теперь же мое место. Я пойду с вами для того только, чтобы сопровождать вас и затем представить всему персоналу.

– Если вы позволите, то я, конечно, буду руководить обходом, но только по этому поводу у меня будет к вам небольшая, просьба.

– Говорите, пожалуйста.

– Видите ли, у вас – своя система, у меня – своя. Нет сомнения, что есть пункты, по которым ваши мнения расходятся с моими. Поэтому прошу вас, не обижайтесь, если мои указания будут подчас несколько разниться от ваших.

– Обещаю охотно. Да и скажите, пожалуйста, как я могу теперь обижаться, когда вы здесь единственный властелин и хозяин?

– В таком случае я попрошу вас теперь же представить меня вашему персоналу.

– У вас с собой хирургические инструменты?

– Я никогда не расстаюсь с ними.

– Идемте же!

Поляк привел Анджело в громадную залу, где уже собрались ассистенты, студенты и весь персонал лечебницы.

В зале находилось более тридцати человек. Все недоумевали и расспрашивали друг друга, что бы могло означать это неожиданное собрание.

Когда появился Грийский в сопровождении красавца Анджело, выразительное и интеллигентное лицо которого произвело на всех сильное впечатление, в зале водворилось глубокое молчание.

Грийский поклонился и своим тихим грудным голосом спокойно сказал:

– Вы, вероятно, недоумеваете, господа, по какой причине я попросил вас всех собраться здесь сегодня. Сейчас я вам скажу, в чем дело. Начиная с сегодняшнего дня лечебница эта уже больше не принадлежит мне.

Шепот удивления пронесся среди присутствующих.

– Проходят годы, – продолжал Грийский, – а с ними приходит и утомление. Я потратил много сил на свое заведение и вечными, неусыпными трудами и постоянными заботами помог занять ему первенствующее место. Теперь у него будет новый хозяин, но имя мое пока еще остается за ним. Представляю вам моего собрата и преемника, доктора Анджело Пароли, которому я отдал предпочтение перед всеми остальными, потому что он один, по моему мнению, в состоянии заменить меня. В его умелых руках, под его просвещенным руководством лечебница Грийского не потеряет своего достоинства. Напротив, со свежими, кипучими силами она быстро пойдет вперед и заблестит ярким светом на горизонте медицинской науки. Благодарю вас, господа! Вашими трудами, вашей помощью вы содействовали мне в достижении блестящих результатов. Прошу вас продолжать работать с прежним рвением и преданностью.

Старик поклонился.

Итальянец в свою очередь произнес коротенькую речь:

– Вы увидите меня в деле, милостивые государи, и скоро получите доказательство того, что я всецело предан науке. Я стану держать твердой рукой знамя, так высоко поднятое моим знаменитым предшественником. Вы найдете во мне друга, руководителя, всегда готового вас поддержать и ободрить. Итак, господа, рассчитывайте на меня и оправдайте мое доверие к вам.

Одобрительный шепот послышался вслед за этими словами. Очевидно, молодой доктор понравился будущим ученикам и подчиненным.

– Мы сейчас начнем осмотр, – продолжал он, – займите каждый свое место.

Некоторые из служащих вышли. В зале остались только ученики и помощники хирурга. Грийский представил их одного за другим, поименно. Анджело, чувствуя себя в отличном расположении духа, нашел для каждого доброе слово. Его успех рос ежеминутно. Он был так обходителен, что лучшего директора и не желали, но только ожидали доказательств глубины и основательности его научных познаний.

Осмотр начался. Поляк представлял каждого из своих пациентов Пароли, который не замедлил твёрдо доказать, что его познания ни в чем не уступали учености Грийского. Он говорил так авторитетно, с такой точностью и изумительной проницательностью, что даже старый доктор удивлялся, а ученики и ассистенты боялись проронить слово. Никогда на долю Грийского в течение его долголетней практики не выпадало такого лестного внимания. Некоторым имя Пароли было уже прежде известно, но они помнили, что он пользовался дурной репутацией.

Возможно ли, правдоподобно ли, чтобы этот человек, такой спокойный, уверенный в себе, – тот самый Пароли, пьяница, лентяй, бродяга и игрок?

Конечно, нет! Или в Париже живут два хирурга, носящих одну фамилию, или же дурные слухи о нем распускались вследствие гнусной зависти. Разве не достаточно видеть и слышать Анджело Пароли, чтобы составить о нем хорошее мнение?

Несомненно, что скоро у него не будет соперников как у искусного окулиста и под его управлением лечебница станет процветать. Два или три ассистента в глубине души, однако, размышляли.

– Как теоретик он бесподобен, но, может быть, на практике… Увидим… подождем…

И они скоро увидели. Предстояло сделать операцию снятия катаракты у бедной пожилой женщины, прибывшей два дня назад. Грийский заметил, какое впечатление произвел его преемник, и гордился им, не имея причин завидовать. Не сомневаясь больше, он хотел дать ему случай показать себя.

– Вы сделаете эту операцию? – спросил поляк, указывая на больную.

Пароли осматривал катаракту несколько минут.

Да, дорогой учитель, – ответил он и прибавил, обращаясь к ассистентам: – Потрудитесь, господа, приготовить все необходимое.

Ассистенты поспешили повиноваться. Итальянец, по видимости бесстрастный, хотя его сердце усиленно билось, снова осмотрел катаракту, открыл свою готовальню и вынул оттуда инструмент странной формы, ни в чем не похожий на те, которые употреблял Грийский в подобных случаях.

Это был своего рода chef d'oeuvre, снабженный пружиной, которую Пароли осматривал, чтобы убедиться, хорошо ли она действует. Все глаза устремились на этот инструмент с лихорадочным любопытством. Грийский в сильном беспокойстве наклонился к итальянцу и спросил шепотом:

– Вы хотите работать этим инструментом?

– Да, дорогой учитель.

– Но вы рискуете проколоть глазное яблоко!

– Не бойтесь ничего. Я ручаюсь за свою руку и за инструмент. Я произведу в две секунды ту операцию, на которую вы тратите десять минут, и сниму катаракту одним движением.

– Кто изобрел этот механизм?

– Да я сам. Я приказал его сделать при мне, никто, кроме меня, еще им не пользовался, и я до сих пор храню свой секрет. Предоставьте мне действовать!

Сильное волнение овладело всеми. Если итальянцу удастся операция, его инструмент произведет настоящую революцию в глазных лечебницах.

Пароли, спокойный, равнодушный, приблизился к больной, наклонился и, отодвинув веко правого глаза, наставил инструмент на глазное яблоко. Без малейшего колебания он нажал пружинку.

Больная не сделала никакого движения – она ничего не почувствовала. Итальянец поднял инструмент и, протягивая его Грийскому, сказал:

– Посмотрите…

Он больше ничего не собирался делать, заботясь только, чтобы свет не падал на оперированный глаз.

– Дайте повязку, господа! – приказал он.

Один из помощников подал плотную повязку.

– Это что такое? – воскликнул молодой доктор, нахмурившись. – Запомните, сударь, как надо готовить повязку, чтобы она пропускала постепенно дневной свет. Следует положить десять полос полотна и каждый день снимать по одной; тогда глаз привыкает мало-помалу к свету. Вот как необходимо поступать, не забудьте. По крайней мере таким образом вы не рискуете вызвать опасное воспаление глаза.

Итальянца слушали с восхищением. Очевидно, его метода – самая простая и надежная. Повязку сейчас же приготовили по его указанию. Доктор Грийский очень внимательно осмотрел инструмент, поданный Пароли.

– Чудесно, уважаемый коллега, просто удивительно! Но необходимо обладать необыкновенно твердой рукой.

– Да, – произнес Анджело, – неверного движения, малейшего дрожания достаточно для того, чтобы ослепить пациента, вместо того чтобы вылечить.

Он взял свой инструмент, вытер тонкой тряпкой и приготовился сделать над вторым глазом такую же операцию, как и над первым. И на этот раз все было кончено со сказочной быстротой. Пароли завязал глаза больной и сказал:

– Через десять дней, сударыня, вы будете в состоянии читать газеты.

После чудесной операции ассистенты и ученики не сомневались больше в профессионализме своего нового директора. Ими овладел подлинный энтузиазм, и они шумно выразили свой восторг.

– Надеюсь выучить вас на удивление всему ученому миру, если только вы сами не прочь постараться, – сказал Пароли, с гордостью обращаясь к присутствующим.

Закончив осмотр, Грийский и его преемник занялись разбором корреспонденции и проверкой ежедневных счетов. Через час итальянец уже знал все. Административные обязанности, впрочем, входили в круг обязанностей конторщика, которого поляк рекомендовал с отличной стороны, поэтому Пароли решил его оставить на прежнем месте. Это был человек лет сорока пяти, умный, ловкий и примерной честности.

– Я не имею причины отказывать вам от места, – сказал Пароли. – Вы останетесь на той же должности. Хорошие служащие редки, и потому ими следует дорожить. Я хочу, чтобы все остались на своих местах.

Конторщик с жаром поблагодарил Пароли и обещал служить с прежним рвением.

– Начиная с пятого числа этого месяца счета пишите на мое имя, расход и приход также. Подведите итог, чтобы мои отношения с доктором Грийским стали совершенно ясны, – сказал Анджело.

Поляк понял, что его преемник хочет, чтобы числа в книгах соотносились с датой, выставленной на контракте.

– Все будет сделано, – сказал конторщик.

Пароли вынул из кармана маленькую пачку банковских билетов и протянул их последнему:

– Вот десять тысяч франков. Вы отметите, что получили их пятого числа: день, когда я вступил во владение лечебницей.

– Хорошо!

– Достаточно ли вам этой суммы на первые расходы?

– Даже слишком… Через несколько дней она будет увеличена вчетверо. Наступает время, когда учреждение сводит счета за треть и получает деньги с пансионеров.

– Отлично. Поступайте всегда так, как вы действовали при почтенном докторе Грийском, и я буду доволен.

Оба доктора вплоть до завтрака занимались различными подробностями по управлению лечебницей, а потом пошли к нотариусу, как сговаривались накануне.

Контракт был готов. Нотариус прочел его вслух, и доктора подписались. Согласно акту, Анджело Пароли стал собственником лечебницы доктора Грийского с пятого декабря, следовательно, сделка была совершена за семь дней до убийства Жака Бернье.

Подлинный контракт должен был остаться в конторе нотариуса, и потому итальянец просил приготовить для него копию как можно скорее. Пароли чувствовал под своими ногами твердую почву. Он был, или по крайней мере считал себя, в полной безопасности.

«Теперь я в неприступной крепости, – думал он, – никто в мире не в состоянии согнать меня с занятой позиции».

Выйдя от нотариуса, Пароли вернулся в лечебницу, где ждали бесплатные больные.

Глава VII

РАДОСТНОЕ ПРОБУЖДЕНИЕ

Эмма-Роза, после обморока от неожиданного свидания с матерью, скоро пришла в чувство.

Как ни тяжело было Анжель, но она покорилась предписанию врача. Первую ночь в доме madame Дарвиль она провела очень тревожно. Минутами она закрывала глаза от усталости и предавалась тяжелому сну, который длился недолго, а затем просыпалась, одолеваемая мрачными предчувствиями.

Она встала с постели при первых лучах утренней зари. Madame Фонтана, спавшая не лучше Анжель, тоже встала. К ним присоединилась и хозяйка дома. Она передала Анжель, что сказала сиделка, проводившая ночь возле Эммы-Розы.

Новости казались хорошими. Успокоительные капли, данные доктором, оказали свое действие. Больная спала спокойно еще до сей поры. Рене Дарвиль и Леон Леройе ушли на станцию навести справки. Начальник станции сказал им, что получил две депеши: одну – из Жуаньи, другую – из Парижа. Судьи извещали о своем прибытии на поездах, встречающихся в Сен-Жюльен-дю-Со в половине первого. Они, по всей вероятности, свидятся на станции.

– Я бы хотел послать папаше телеграмму, чтобы уведомить его об убийстве его друга, – сказал Леон.

– Позволите ли возразить? – спросил начальник станции.

– Конечно!

– По моему мнению, лучше подождать, пока не приедет суд.

– Почему?

– Потому что судьи не одобрят вас за распространение известия о совершившемся преступлении; они, может быть, намерены до поры до времени сохранить его в тайне. Послушайтесь меня, не извещайте вашего батюшку до тех пор, пока не откроете всего, что вы знаете, представителям правосудия.

Совет казался благоразумным, и Леон Леройе ушел со станции вместе с Рене. Подходя к дому madame Дарвиль, они встретили доктора, направлявшегося туда же, и сообщили ему о скором приезде судей. Доктор встревожился. Справившись, как провела больная ночь, он пошел в ее комнату.

Эмма-Роза только что проснулась. Врач бросил на нее быстрый взгляд, и выражение беспокойства исчезло с его лица – он нашел больную в гораздо лучшем состоянии, чем мог надеяться.

Девушка слабо ему улыбнулась.

– Доктор, – произнесла она тихим голосом, – мне это не во сне пригрезилось, не правда ли?

– О чем вы говорите, милое дитя?

– Мама в самом деле здесь? Была она вчера здесь, на том самом месте, где вы стоите? Я ее видела, целовала? Ее лицо представилось мне не в лихорадочном бреду?

– Нет, дорогая моя, вы не бредили, ваша мама здесь.

Эмма-Роза задрожала от радости, и ее бледное личико просияло. Доктор взял ее отечески за руку и сказал:

– Вчера вы были очень слабы! Увидев свою мать, вы пришли в такое сильное волнение, что у вас сделалась лихорадка, и я вынужден был просить madame Анжель выйти из комнаты.

– О! Я понимаю! Но мне кажется, что сегодня у меня нет лихорадки, и я жду не дождусь обнять ее. Позволите?

– Я вам позволю, только на двух условиях.

– На каких? Говорите скорее!

– Во-первых, обещайте мне остаться спокойной, совершенно спокойной…

– Даю слово!

– Во-вторых, удержаться от слез, которые уже стоят в ваших глазах и сейчас потекут.

В самом деле, жемчужные капельки уже висели на длинных ресницах Эммы-Розы.

– Но ведь это слезы радости, – возразила она.

– Все равно! Я не хочу, чтобы вы плакали.

– Хорошо, я плакать не буду, позвольте только мне увидеть маму.

– Вы ее увидите.

– Когда?

– Сейчас… Через несколько минут… И не забывайте, что малейшее волнение замедлит ваше выздоровление.

– Не забуду и буду вполне благоразумной. Доктор, где я?

– В Сен-Жюльен-дю-Со.

– В Сен-Жюльен-дю-Со? – повторила с удивлением Эмма. – У кого же?

– У madame Дарвиль.

– Я ее совсем не знаю, даже никогда не слышала ее имени.

– Однако ее сын – самый закадычный друг племянника madame Фонтана.

Эмма-Роза вспыхнула.

– Господина Леона? – прошептала она.

– Да, Леона Леройе. Ему вы обязаны жизнью, без него вы остались бы лежать под снегом или были бы раздавлены поездом. Вы помните, что с вами случилось?

Эмма-Роза задрожала и закрыла лицо руками.

– Помню ли я? О, да! И при одном воспоминании вся дрожу!…

– Так не надо об этом думать! Вы должны оставаться в полнейшем спокойствии, ни одна мысль не должна тревожить ваш мозг. Я хочу, наконец, чтобы вы вовсе не думали.

– Я не буду думать, по крайней мере постараюсь. Но вы обещали, что я увижу маму.

– Я пойду за ней.

– Ах, как вы добры!

Доктор вышел из комнаты и спустился вниз. Лицо его прояснилось, и Анжель с первого взгляда заметила эту перемену.

– Моей крошке получше, не правда ли? – воскликнула она, быстро идя навстречу доктору.

– Да, гораздо лучше, очень рад передать вам об этом. Спокойная ночь произвела отличное действие.

– Ах, доктор, как я счастлива! Позвольте мне сегодня утром увидеться с дочерью!

– Да, сударыня, я вас сведу к ней, madame Фонтана может вас сопровождать, но больше никому не позволю – mademoiselle утомится. Главное, прошу вас, будьте спокойны. Не задавайте вопросов, не позволяйте ей много говорить. Теперь, на пути к выздоровлению, могу признаться, как я сильно опасался в продолжение нескольких часов. Вчерашнее волнение барышни при виде вас могло быть смертельным.

Прекрасная Анжель и madame Фонтана последовали за доктором и вошли в комнату Эммы-Розы. Благодаря нескольким подушкам она находилась в полу-сидячем положении. Увидя мать, Эмма протянула к ней руки.

– Поцелуй меня, дорогая, поцелуй поскорее, – сказала она ей голосом, которому старалась придать твердость, – не плачь, успокойся, ты знаешь, так приказал доктор.

Анжель, сделав над собой героическое усилие, обняла дочь дрожащими руками.

– Берегитесь, – сказал врач, – не утомите ее.

– Доктор прав, мама, – произнесла Эмма, – мне гораздо лучше, но я еще очень слаба. Дай мне поздороваться с милой madame Фонтана.

Тетка Леона подошла к своей воспитаннице и поцеловала ее с глубокой нежностью.

– Если бы вы знали, как я счастлива видеть вас обеих, – воскликнула Эмма. – Не тревожьтесь обо мне. Все пройдет! Милосердый Господь, видимо, мне покровительствует. Мне бы надлежало быть убитой, но я жива, и рана заживет через несколько дней.

– Ты страдаешь, дорогая? – спросила Анжель, Целуя руки дочери.

– Немножко, гораздо меньше, чем вчера. Вчера я думала, что сойду с ума… Я ничего не помнила… так было смутно, и мне снились ужасные сны.

– Не надо об этом думать, – вмешался доктор, – я вас предостерегал…

– Повинуюсь, доктор. Но по крайней мере могу ли я думать о тех, кто меня спас и приютил, кому я обязана счастьем обнять маму?

– Нет… в настоящую минуту и о них нельзя. Позже вы их поблагодарите от всей души. Ваша признательность не уменьшится оттого, что будет выражена не теперь, а немного позже.

Эмма-Роза подняла на доктора свои чудные глаза.

– Господин Леон уехал? – спросила она.

– Нет, он еще здесь.

Девушка, обернувшись к матери, продолжала:

– Знаешь ли, мама, что без господина Леона меня не было бы в живых?…

– Знаю, голубушка, и будь уверена, никогда не забуду, никогда!

Казалось, мать поняла, что происходило в сердце дочери.

«Она его любит!» – подумала Анжель и перевела нежный взгляд на свое дитя.

– Мама, ты не уйдешь от меня, не правда ли? Обещаешь?

– Как прикажет доктор!

– Доктор, вы позволите мне уехать с мамой в Париж?

– Конечно, но немного позже. Всякое утомление опасно, а переезд тем более. Вы в дружеском доме, и хозяева считают за счастье оказать вам гостеприимство. Впрочем, ничто не мешает вашей маме остаться до того дня, когда вы в состоянии будете уехать в Париж или вернуться в Ларош к madame Фонтана.

– О, доктор! – с живостью вступила Анжель. – Я увезу дочь в Париж сейчас же, как только вы позволите ей пуститься в путь.

– Надеюсь, что вам не придется долго ждать: все идет хорошо.

– Тогда останется только одно тяжелое воспоминание о той страшной ночи, когда смерть была так близка, – проговорила Эмма и собиралась еще что-то сказать, но доктор ее перебил:

– Ведь мы условились, друг мой, не думать вовсе об этом. Не говорите больше, вы еще слабы.

В самом деле, девушка сильно побледнела, и капли пота выступили у нее на висках.

– Спокойствие! Ради Бога, спокойствие! – продолжал доктор. – Прошу вас, уйдите отсюда, – обратился он к Анжель и madame Фонтана, – девочке необходимо отдохнуть.

Обе женщины поцеловали девушку и пошли вслед за доктором, который послал к Эмме сиделку.

– Вы видите, сударыня, что ей гораздо лучше, – сказал он. – Полное выздоровление – только вопрос времени, конечно, если не случится каких-нибудь непредвиденных осложнений.

– Но, – возразила Анжель, – если судьи приедут сюда, они, без сомнения, захотят допросить мою дочь. Не подготовить ли ее?

– Я нахожу по меньшей мере бесполезным заранее будить в ней воспоминания. Когда прибудут представители закона, я буду с ней. Врач у постели больного имеет больше власти, чем судья, и закон склоняется перед ним.

Доктор ушел.

Madame Фонтана и Анжель остались с глазу на глаз. Анжель хотела воспользоваться благоприятной минутой, чтобы выяснить подозрения, зародившиеся в ее уме.

– Вы хорошо поняли, что означал мой взгляд, когда моя дочь заговорила о вашем племяннике? – спросила она.

– Да, я его поняла, по крайней мере думаю, что верно поняла.

– Я не преувеличила, не правда ли? К признательности присоединяется еще другое чувство, более нежное?

– Вы не ошиблись. Накануне несчастья я сама обо всем догадалась…

– Каким образом?

– Когда Леон и ваша дочь были в моем кабинете, я заметила, что они неравнодушны друг к другу, а минуту спустя Леон, оставшись со мной наедине, признался. Он видел Эмму-Розу несколько раз и полюбил ее.

– Вы не говорили об этом с моей дочерью?

– Нет, я поступила бы слишком опрометчиво, а, надеюсь, вы не считаете меня способной забыть свои обязанности?

– Я знаю вас и уверена, что вы не покровительствовали этой любви, которая, вероятно, не более чем ребячество…

– Нет, это не ребячество, по крайней мере со стороны Леона, – с живостью перебила madame Фонтана.

– Но ваш племянник так молод!

– Несмотря на молодость, он очень серьезен. Я ему говорила, что с моей стороны не будет препятствий, так как я знаю его намерения; но любовь Леона не допускает никаких возражений. На все мои убеждения он отвечал: «Я люблю всеми силами души и навеки. Ничто в мире не в состоянии изменить этого». Он умолял меня быть посредницей между ним и вами, передать вам о его планах и надеждах, просить от его имени руки вашей дочери, когда он устроится настолько прочно, что будет иметь возможность жениться и взять на себя все обязательства, сопряженные с браком. Из всего этого видно, что мы имеем дело не с ребяческим увлечением, а с истинной страстью.

– Вы вполне уверены, что Эмма-Роза любит вашего племянника? – спросила Анжель.

– Я догадалась об этом сама, так же, как и вы.

– Если эта любовь не забудется, она составит большое несчастье для того или другого, – прошептала Анжель, нахмурившись.

– Несчастье? По какой причине, если в конце концов она закончится браком?

– Но этот брак невозможен!

– Однако же впоследствии…

– Никогда! – перебила Анжель. – Важные причины служат тому препятствием, вы когда-нибудь о них узнаете.

– Если речь идет о состоянии, то я должна вам сообщить, что Леон будет богат.

– В деле любви денежный вопрос не играет важной роли, – перебила Анжель.

– В таком случае что же мешает?

– Не спрашивайте, я не могу, или, вернее, не хочу вам отвечать. Не сомневайтесь в моей глубокой признательности вашему племяннику за спасение дочери. Я сочла бы великим счастьем назвать его своим сыном и тем не менее принуждена умолять вас помочь мне разлучить молодых людей, потому что их союз положительно невозможен.

– Услышав такие слова, Леон придет в отчаяние, – проговорила madame Фонтана.

– Он мужчина… у него больше силы и мужества, чем у моей бедной девочки, и, однако, я употреблю все силы, чтобы заглушить в сердце Эммы эту несчастную любовь.

Приход madame Дарвиль прервал разговор. Наступило время завтрака; Леон и Рене ожидали уже дам в столовой. Анжель становилась все сумрачнее. Предстоящий приезд судей сильно ее заботил. Без сомнения, товарищ прокурора Фернан де Родиль будет в их числе и увидит дочь, которую совсем не знает. Каков будет результат этого свидания?

Найдет ли она в себе достаточно силы, чтобы сохранить хладнокровие? Удержится ли от гнева и ненависти, клокочущих в ее сердце?

«Этот недостойный отец не имеет никакого права на не признанное им дитя, – думала Анжель. – Он не посмеет намекнуть на прошлое, я тоже буду молчать и останусь спокойна – так надо. Я не должна подавать виду Эмме и всем окружающим, что она незаконнорожденная, без имени, и что судья, допрашивающий ее, ее отец.

Завтрак прошел печально. Мрачное выражение лица Анжель, молчание, из которого тщетно старались ее вывести, поставили в неловкое положение присутствующих; одна madame Фонтана догадывалась о причине ее озабоченности.

Глава VIII

ДОПРОС ЭММЫ-РОЗЫ

В половине первого прибыли два поезда – из Парижа и Жуаньи, и остановились на несколько секунд на станции Сен-Жюльен-дю-Со. Начальник станции и полицейский комиссар поспешили навстречу приехавшим. Первыми сошли барон Фернан де Родиль, господин де Жеврэ и начальник сыскной полиции. Почти тут же к ним присоединились прокурор из Жуаньи, его секретарь и судебный следователь.

Все вместе вошли в кабинет начальника станции, от которого и узнали все подробности страшной драмы.

– Что это за молодые люди – Рене Дарвиль и Леон Леройе? – спросил Фернан де Родиль.

– Рене Дарвиль – единственный сын богатой семьи, пользующейся в нашем городе большим почетом, – ответил комиссар. – Молодая девушка, найденная на дороге, перенесена в дом его родителей. Другой же – господин Леройе, сын дижонского нотариуса и племянник начальницы пансиона в Лароше, у которой воспитывается раненая. Я полагаю, что этот молодой человек может дать вам важные сведения касательно личности убитого Жака Бернье.

– Разве он его знал? – с живостью спросил барон.

– Жак Бернье, по-видимому, был старинным и лучшим другом его отца.

– Madame Анжель находится с дочерью?

– Да, сударь, вместе с начальницей пансиона…

– А! Так madame Фонтана тоже приехала?

– Да, как только получила от племянника депешу.

– Не знаете ли вы, – спросил судебный следователь господин де Жеврэ, вмешиваясь в разговор, – в состоянии ли девушка отвечать на мои вопросы? Мы ждали по этому поводу ответа по телеграфу, и, однако, не получили!

– Не знаю, но вы увидитесь у madame Дарвиль с домашним доктором и узнаете у него о состоянии раненой.

В это время заговорил прокурор из Жуаньи, маленький человек лет сорока, с суровым взглядом и резким голосом.

– Если девушка в состоянии произнести хоть пару слов, ее следует допросить, – сказал он. – Правосудие нуждается в разъяснениях. Нам больше нечего здесь делать, господа. Благодарю господина начальника станции за скорое уведомление о случившемся и прошу дать нам провожатого до дома madame Дарвиль.

– Не лучше ли будет, если господин начальник станции сам потрудится нас проводить? – произнес начальник сыскной полиции. – Я думаю, он окажет нам немалую пользу.

– Весь к вашим услугам.

– Так пойдемте вместе с нами, сударь. Дорогой я попрошу господина следователя рассказать мне о следствии и предварительном допросе.

Все направились к жилищу madame Дарвиль. По дороге де Жеврэ сообщил коротко о событиях. Прокурор слушал его, не пропуская ни слова, и обратил внимание на две вещи. Во-первых, на отказ Анжель признать своего отца, во-вторых, на потерю письма.

– Не поразило ли это вас, господа? – спросил провинциальный чиновник своих парижских колег.

– Да, мы обратили внимание на эти факты, – ответил де Жеврэ, – и займемся ими специально по возвращении в Париж. Теперь же нам предстоит другое. Цель нашего путешествия – узнать от дочери madame Анжель, видела ли она убийцу, может ли его узнать и описать его наружность; если да – мы направим полицию на след негодяя, в надежде, что он не скроется от нас.

Разговаривая, они дошли до дверей дома Дарвилей.

– Здесь, – сказал начальник станции и позвонил. Слуга отворил, и в то же время показался Рене. Барон де Родиль почувствовал ужасное смущение. Сердце его билось так сильно, что готово было выпрыгнуть из груди; лицо покрылось страшной бледностью.

Де Жервэ заметил эту перемену и, подойдя к другу, тихонько взял его за руку.

– Ради Бога, придите в себя! Вы сейчас упадете в обморок! Что скажут? Что подумают?

Барон кивнул.

– Господа судьи из Парижа и Жуаньи, господин Дарвиль, – отрекомендовал начальник станции.

– Пожалуйте, – произнес молодой человек, – вы увидите мою мать и наших гостей.

Madame Дарвиль встретила их в передней и попросила войти в залу. Анжель Бернье, madame Фонтана, Леон Леройе и доктор ожидали их в глубоком молчании. При виде барона Анжель не смогла удержаться от презрительного жеста. Он заговорил первый: