Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 30 (всего у книги 40 страниц)

– Заслуживаете ли вы ту жалость, которую от меня требуете? – возразил следователь. – Если бы виновный выказал чистосердечное раскаяние, правосудие оказалось бы снисходительным.

– Да разве возможно сознаться в преступлении, которого я не совершала? Я невиновна, а вы непременно хотите, чтобы я признала себя виновной!

– Господин следователь, – с живостью проговорила Эмма-Роза, – ведь если человек, который только что был здесь, не убийца, которого вы ищете, если я даже вовсе не знаю его, – ясно, что моя мать не может быть его сообщницей и, значит, она невиновна.

– Я буду в состоянии поверить этому, если ваша матушка объяснит мне, каким образом попала к ней записная книжка Сесиль Бернье, найденная у вас в квартире.

– О, сударь, клянусь, что я вовсе не знала, что эта книжка находится у меня в квартире! – с силой возразила Анжель. – Если бы эта женщина, Сесиль Бернье, была здесь, я бы сумела заставить ее сознаться в том, что она никогда не теряла ее у меня.

– Сесиль Бернье тут. Вы можете сейчас же увидеть ее. Следователь сделал знак, и законная дочь покойного

Жака Бернье была немедленно введена в кабинет.

Анжель обернулась и еще более громким голосом сказала:

– А, ну, если она здесь, так пусть же докажет, если только сумеет, что она потеряла эту несчастную книжку именно у меня!

– Говорите, mademoiselle, – обратился к Сесиль следователь.

Сесиль ответила совершенно твердым, спокойным и уверенным тоном, что она может утверждать по крайней мере то обстоятельство, что, когда она шла в магазин к Анжель, книжечка лежала у нее в муфте. Утверждает она также, что в этой книжечке находилось письмо ее отца и пятьсот франков. Где же ей было и потерять ее, как не в лавке, если она вынимала руки из муфты.

– Вы придаете лживую и лицемерную форму вашему обвинению! – горько заметила Анжель.

– И вы, и вы тоже обвиняете мою маму! – проговорила Эмма-Роза, снова заливаясь горькими слезами.

– Я никого не обвиняю! – возразила Сесиль. – Разве я виновата в том, что моя книжечка была найдена именно у этой женщины?

– Но что же это доказывает? – спросила Анжель.

– Из этой находки можно заключить, – ответила Сесиль все тем же мерным, невозмутимым тоном, – что, питая вражду к моему отцу, вы искусно и удачно воспользовались деталями и указаниями его письма, чтобы подготовить ужасное убийство, жертвой которого он и стал.

Анжель выпрямилась с гневным, угрожающим блеском в глазах.

– А, змея! – воскликнула она. – Вы думаете, что меня душите, а я буду щадить вас! Берегитесь, теперь уже я вас обвиняю! Теперь моя очередь!

Законная дочь Жака Бернье побледнела, как полотно.

– Сударь, – пробормотала она, обращаясь к следователю, – неужели вы позволите этой женщине безнаказанно оскорблять меня?

Но Анжель, не помня себя от бешенства, продолжала кричать:

– Да, да, я вас обвиняю! И вы сами в этом виноваты! Вы сами вынудили меня поступить так! Пеняйте на себя! Возвращение вашего отца ужасало вас, вы сами говорили мне это! Я отказала вам в отвратительной просьбе, с которой вы ко мне обращались. Вы хотели совершить ужасный поступок, чтобы скрыть свой позор! Ну, после этого я считаю вас способной к совершению еще более ужасного преступления, и вот в этом-то преступлении я вас и обвиняю!

– Да эта несчастная положительно сошла с ума! – в совершенном ужасе воскликнула Сесиль. – Мне нечего скрывать! Позор, о котором она говорит, ее собственная дьявольская выдумка! Напротив, я с нетерпением ожидала возвращения моего отца! Защитите же меня от нее, сударь, умоляю вас, защитите меня!

– Я защищу вас, mademoiselle, вы можете быть в этом уверены!

– Как! – уже совершенно не помня себя, взвизгнула Анжель. – Вы защищаете, поддерживаете ее, вы, следователь?!! Да вы знаете ли, какая причина привела ее ко мне? В тот день, когда она, может быть, даже и нарочно обронила свою книжечку, она явилась ко мне, чтобы, не зная меня вовсе, открыть мне свой позор и ужас, который он ей внушал. Через несколько дней должен был вернуться в Париж ее отец после отсутствия, продолжавшегося несколько месяцев. Она говорила, что отец ее пуританин, ставящий свою честь выше всего в мире. Он – пуританин!

Она говорила, что он убьет ее, если узнает, что она стала любовницей какого-то третьестепенного актеришки и носит теперь под сердцем живое доказательство своего падения! Она хотела, чтобы я помогла ей уничтожить это доказательство!

– О, сударь, сударь, прошу вас, заставьте же ее наконец замолчать! – молила Сесиль, почти теряя сознание.

– Напротив, mademoiselle, надо дать ей высказаться до конца, – возразил следователь, – а потом уже я увижу, где в ее словах правда и где – ложь.

Эмма-Роза крепко обнимала мать.

Анжель дошла до крайней степени возбуждения. Ее тонкие черты лица исказились, молнии сверкали в глазах. Она продолжала:

– Девушка эта меня умоляла, простирая ко мне руки… Она говорила, что скорее убьет себя, чем решится испытать бешенство отца. Не глядя на всю ее подлость, я почувствовала к ней некоторое сострадание и решила подождать. Быть может, когда она успокоится, к ней вернется и рассудок. Я сделала вид, что уступаю. Я обещала ей лекарства, которые она просила, и, под предлогом наблюдения действия этого лекарства, спросила у нее ее адрес и имя. Можете ли понять, что происходило во мне, когда я услышала это имя, имя человека, позорно бросившего мою мать и так же позорно оттолкнувшего меня, когда я пришла к нему просить помощи…

После этого, действительно, вся желчь, вся ненависть, накопившаяся во мне в продолжение стольких лет, выступила у меня наружу… Я высказала ей тот ужас и то презрение, которое внушал мне отец! После чего я ее выгнала.

А теперь, так как вам нужна преступница, вы выбираете между Сесиль Бернье и мною!

Вот она, отцеубийца, я вам показываю ее! Это она, чтобы не подвергаться гневу отца, велела убить его.

Именем справедливости, сударь, велите арестовать эту девушку.

– Гнев ваш мало помогает вам, – ответил следователь. – Обвинения, или, вернее, проклятия, которыми вы забрасываете сестру, не подкрепляются доказательствами, и я считаю слова ваши только ложью. Mademoiselle Сесиль Бернье могла увлечься человеком, недостойным ее. Это ошибка, за которую она краснеет; и вы не имеете права упрекать ее, так как сами в ее возрасте допустили точно такую же. Знаете ли вы, какое можно сделать заключение из всего, что вы сказали?

– Что я невиновна! – гордо ответила Анжель.

– Что вы преступны! – заметил господин де Жеврэ.

– Я вижу, что вы слепы и ничто не может заставить вас прозреть…

Следователь продолжал:

– Mademoiselle Сесиль Бернье была у вас… Может быть, она вам говорила что-нибудь о своей беременности?

– Нет, нет… – прервала Сесиль, закрывая лицо руками. – Не думайте этого!

– И если бы действительно было так, то вы не были бы преступны… Только одна особа обвиняет вас, но эту особу также обвиняют… Она хочет сбросить на вас тяжесть своего преступления. Ее занятия и житейский опыт помогли ей угадать ваше положение… Она пользуется своим открытием, но не в состоянии разрушить ни одно из собравшихся против нее веских подозрений… Итак, Анжель Бернье, бросьте напрасно разыгрывать комедию, которой вы не в состоянии меня одурачить!

Анжель хотела что-то сказать.

Судебный следователь не дал ей на это времени.

– Где вы приняли mademoiselle Сесиль Бернье, когда она явилась к вам?

– В комнате, находящейся рядом с лавкой.

– В нижнем этаже, следовательно?

– Да.

– А записная книжка была найдена на первом этаже, что и доказывает неосновательность ваших слов, будто mademoiselle Бернье обронила ее в болезненном припадке. Итак, прения закончены, не правда ли? С этих пор вам остается только преклонить голову.

– Боже мой, Боже мой, дорогое мое дитя! – воскликнула Анжель, обнимая Эмму-Розу. – Все, все против меня! Этой девчонке верят, а мне отказываются верить… Я погибла!

В эту минуту в кабинет вошел рассыльный и подал судебному следователю визитную карточку.

– Введите господина Мегрэ! – произнес следователь, бросив взгляд на карточку.

Почти тотчас же парижский нотариус, хранитель завещания, переступил порог.

– Я вас попросил, сударь, к себе… – произнес следователь, кланяясь. – У вас хранится важная бумага, и я желал бы, чтобы она была прочитана в моем присутствии.

– Я это знаю, – ответил нотариус, – и к вашим услугам…

– Вот mademoiselle Сесиль Бернье, – продолжал следователь. – Вот Анжель Бернье и ее дочь, mademoiselle Эмма-Роза.

Нотариус поместился рядом со следователем, вынул из портфеля лист гербовой бумаги и принялся читать завещание.

Анжель, сначала удивленная, потом взволнованная, казалась уничтоженной, когда закончилось чтение. Внезапно она подняла голову.

– И это отец мой, Жак Бернье, писал? – спросила она дрожащим голосом.

– Это он.

– Он… подумал о моем ребенке, об Эмме-Розе?

– О ней и о вас, в ущерб интересам законной дочери. Понимаете вы теперь весь ужас вашего преступления? Вы, в порыве ненависти, в безумной жажде мщения предаете в руки убийцы человека, которого наивысшие желания заключались в том, чтобы обеспечить будущность вашу и вашей дочери. Откройте глаза, отцеубийца! Сознайтесь и покайтесь!

– Я невиновна! Клянусь вам, что я невиновна!

– Ложь! – произнес следователь.

– Так я проклята! – безумно вскрикнула Анжель, бросаясь на колени. – Так я проклята, потому что мой голос, мои взгляды, даже моя поза… все во мне кажется ложным!! А между тем, клянусь могилой моей матери, я невиновна! Если у вас нет сострадания ко мне, то имейте по крайней мере сострадание к моей дочери! Не убивайте ее, разлучая нас!!

Господин де Жеврэ сделал знак.

Два сторожа увели ее, несмотря на сопротивление и крики.

Дверь закрылась.

И тогда Эмма-Роза вдруг впала в страшный гнев.

Она приблизилась к Сесиль и, глядя в упор, обжигая горячим дыханием, произнесла:

– Вы умышленно клевещете на мою мать, я чувствую к вам омерзение, проклинаю вас и буду молить Бога наказать вас! И Бог меня услышит!…

– Вы видите, сударь, вы видите, каким я подвергаюсь оскорблениям! – воскликнула Сесиль. – Сперва мать, а теперь дочь! Но я прощаю все этому ребенку! Ее положение ужасно, и я вполне понимаю это!

– Вот почему я и не чувствую к ней ничего, кроме жалости и снисхождения, – ответил судебный следователь и, обращаясь к Казневу, прибавил: – Потрудитесь проводить mademoiselle обратно в Батиньоль.

Агент повиновался и вышел из кабинета, поддерживая Эмму-Розу. Несчастная девушка потеряла последние силы.

Нотариус также вышел, потрясенный до глубины души ужасной сценой.

– Я вам больше не нужна, сударь? – спросила Сесиль, лицо которой носило следы только что пережитых потрясений.

– Нет, mademoiselle, идите с Богом.

Следователь позвонил и спросил у вошедшего слуги, не приходил ли кто-нибудь.

– Да, сударь, какой-то военный с повесткой, вызванный в качестве свидетеля.

– Введите его и скажите, чтобы привели Оскара Риго.

В кабинет вошел больничный сторож Мишо. Он в полнейшем смущении вертел в руках свое кепи.

– Подойдите поближе, мой друг, и не волнуйтесь. К чему такое смущение? Вы ведь ни в чем не замешаны, и, следовательно, вам бояться нечего.

Мишо неловко отдал честь.

– Слушаю-с, ваше благородие.

– Вы были в Марселе 11-го числа этого месяца?

– Был-с, ваше благородие, и раньше точно так же. Я был сторожем при больнице, но случилось, что марсельский климат не подошел моему темпераменту. Вот тогда-то я попросился перевестись в Париж, что мне и разрешили благосклонно.

– Не случилось ли чего-нибудь необыкновенного в том поезде, который привез вас из Марселя в Париж?

– Точно так-с, ваше благородие. Вышло немного неладно с одним штафиркой, которого заставили сделать налево кругом марш!

– Убийство?

– Да, нечто вроде, ваше благородие!

– Вы сидели в вагоне второго класса?

– Сбиты, как сельди в бочонке, не говоря худого слова, ваше благородие.

– Помните вы ваших спутников?

– Ну, еще бы, еще как отлично помню! Я сидел, три особы прекрасного пола, страшные хари, ну, и еще четыре человека, из которых один расчудесный малый! О, чтоб его черти побрали! Вот-то уж он посмешил меня! Просто я себе все животики надорвал, чуть кушак не лопнул! Ну, весельчак! Да он, впрочем, и говорил, что его зовут Весельчаком на родине! А она, родина-то, приходится у него в Париже.

– Вы с ним разговаривали?

– Как есть все время, ваше благородие! Я, как больничный сторож, никогда ночью глаз закрыть не могу. Вот он все время и рассказывал мне такие штуки, что я просто по полу катался. В Лионе мы выпили рюмочку в буфете, и я пригласил его к себе в Валь-де-Грас, чтобы в компании пропустить и другую.

– Этот человек не переходил в другой вагон за всю дорогу из Марселя до Парижа?

– И не думал! Да я и не пустил бы его, а непременно увязался бы вслед.

– Узнали бы вы теперь этого человека?

– Узнал ли бы я его?! Еще бы мне его не узнать! Он угощал меня такой толстой колбасой, которую купил в Марселе. Последний кусок мы слопали с ним в Лароше.

– А, вы ели в Лароше?

– Точно так-с, ваше благородие!

– Когда этот весельчак, как вы его называете, ел колбасу, он, вероятно, разрезал ее ножом?

– И еще каким чудесным ножом-то! Он мне рассказывал, что купил его в Марселе, а нож-то, он толковал, сработан в Париже.

Господин де Жеврэ взял со своего письменного стола нож, вырванный из раны Жака Бернье.

– Вот такой нож? – спросил он, обращаясь к сторожу.

– Именно такой. Мне так и кажется, что я вижу перед глазами его ножик. Да это его ножик и есть.

Как раз в то время, когда солдат говорил эти слова, в дверях кабинета показался Оскар в сопровождении двух конвойных.

Увидев его, Мишо вскочил со стула и побежал навстречу с радостным восклицанием:

– А вот и он, мой милый весельчак!

Он хотел было уже схватить его за руку, но его поразил вид конвойных, и он отступил на шаг с самым озадаченным видом.

– Позволь, позволь, это что такое? – заговорил он. – Да что же ты такое сделал?

– Ровно ничего, мой старый Мишо! – ответил Оскар Риго. – А дело-то вот в чем: меня обвиняют, что я будто бы убил одного пассажира в вагоне между Марселем и Парижем в ночь с 11 на 12 декабря! Ну, что ты на это скажешь, старина?

– Я скажу, что это совсем невозможно, потому что мы с тобой ни на минуту не расставались! – изумленно, но твердо отвечал служивый. – Уж коли у человека нет на совести другого греха, кроме этого, – обратился он к следователю, – то верьте мне, что он невиновен, как я сам! Честное слово военного человека, служащего в Валь-де-Грасе и состоящего на отличном счету у начальства!

Господин де Жеврэ казался убежденным.

– Хорошо, мой друг, вы можете идти, – сказал он.

– Слушаю-с, ваше благородие, и все-таки клянусь еще раз, что мы с ним ни на минутку не расставались!… Ну, до свидания, мой старый весельчак! Увидишь, что тебя скоро выпустят, и тогда, смотри не забудь, навести меня в Валь-де-Грасе. Мы с тобой опрокинем рюмашечку.

Глава XXXVIII

НОВОЕ ПРЕСТУПЛЕНИЕ АНДЖЕЛО

Луиджи нанял карету и велел ехать на улицу Монт-рейль, на свою старую квартиру.

Утром он уложил чемоданы и заплатил за комнату, которую занимал раньше недалеко от Пти-Полон.

Таким образом, он был совершенно готов к переезду и, погрузив чемоданы в карету, дал кучеру адрес своей новой резиденции.

Когда Сесиль вернулась из суда, доктора Пароли еще не было дома. Она заперлась у себя, попросив слугу доложить, как только он вернется.

Итальянец отправился к мировому судье, чтобы условиться относительно семейного совета. Так как у Сесиль не было дальних родственников, то доктор Пароли предложил включить господина де Жеврэ в семейный совет, а также кассира, главного надзирателя больницы и хирурга; недоставало только шестой персоны.

Анджело вспомнил о своем друге Аннибале Жервазони и, выйдя от мирового судьи, отправился к нему.

Жервазони был дома.

Пароли изложил свою просьбу.

– Все, что тебе угодно, – ответил тот, – располагай мной!

Помолчав, Жервазони спросил:

– Скажи, пожалуйста, чьим опекуном тебя назначают?

– Опекуном одной молодой девушки, которая скоро будет моей женой.

– Твоей женой?!! Значит, ты действительно решил жениться?

– Да, брак по страсти, и брак выгодный, в одно и то же время. Девушка не только богата, но и прелестна во всех отношениях. Ты увидишь ее. Я страшно влюблен.

– И тебе платят взаимностью?

– В этом не может быть ни малейшего сомнения.

– Ну, от души поздравляю!

– Не забудь, что срок твоего пребывания в клинике кончается, и я рассчитываю на тебя!

– Я уже предупредил кого следует и буду совершенно свободен через три дня. Когда соберется семейный совет?

– Завтра, в два часа.

– Я буду пунктуален.

После визита к своему другу Пароли поехал на улицу де Курсель.

– Ах, сударь, – закричала консьержка, едва он выскочил из кареты, – у меня для вас большая новость: завтра приедет моя дочь.

– Я думаю, что ваше материнское сердце должно быть этим сильно обрадовано.

– Еще бы! Monsieur Пароли, я очень рада, что вижу вас и могу напомнить об обещании, которое вы мне дали относительно моей дочери. Вы помните?

– Отлично помню! Я обещал вам заняться будущей звездой и поискать ей место в одном из парижских театров. Через несколько дней я заверну сюда, увижусь с mademoiselle Дотиль, и мы потолкуем.

– Вот и чудесно! О, вы останетесь довольны! Моя дочь не жеманница. Она хотя и играет ingenu, но за словечком в карман не полезет. С нею можно проговорить двое суток подряд, не пивши, не евши. Да, признаюсь, эта девочка доставляет мне много радости! Вы сегодня здесь ночуете, господин доктор?

– Нет, голубушка.

Пароли пробыл в квартире очень недолго и, удостоверясь, что мать будущей театральной звезды содержит ее в полном порядке, отправился в лечебницу.

Молоденькая актриса должна была помочь Пароли в исполнении задуманных им планов. Вот почему он очень обрадовался, узнав о ее скором приезде.

Вернувшись домой, он спросил, дома ли mademoiselle Бернье, и, получив утвердительный ответ, послал лакея узнать, может ли она его принять. Сесиль ответила, что она его ждет, да и в самом деле, она его ожидала с большим нетерпением.

– Ах, мой друг, какая была ужасная сцена! – вскричала Сесиль, устремляясь навстречу и обвивая руками его шею. – Сколько страху я натерпелась! Я все еще дрожу! Когда же конец всем этим допросам? Когда же нас оставят в покое?

От таких слов Анджело почувствовал себя скверно, и ему почудилась в ее словах угроза.

– Что же случилось? – спросил он быстро. – По какой причине вы дрожите, чего испугались?

– Я оказалась лицом к лицу с Анжель Бернье!

– Но, дорогое дитя, вы, кажется, должны были предвидеть, что вас сведут с этой женщиной!…

– Конечно, но могла ли я предполагать, что негодяйка станет навлекать на меня подозрения, обеляя себя.

– Она обвиняет вас! – воскликнул Пароли с выражением сильнейшего беспокойства.

– Да, в соучастии в убийстве моего отца…

– Но это нелепо, лишено здравого смысла! Невозможно, чтобы такой умный человек, как господин де Жеврэ, хоть на минуту поверил подобной глупости!

– Чтобы меня погубить, достаточно, чтобы сомнение зародилось в его уме.

Пароли пристально посмотрел на Сесиль.

– Сомнение? – повторил он. – Но из чего ему возникнуть? Обвинение вас ни на чем не основано – если только вы мне сказали решительно все… – прибавил он вопросительно…

Сесиль опустила глаза и прошептала:

– Я от вас утаила…

– Что такое? Вы хорошо понимаете, что я должен все знать? Как же иначе защищать вас? Какая тайна, известная этой женщине, придает ей смелость возвышать голос против вас? Говорите!

– Я никогда не решусь!

– Однако же следует решиться, – возразил он повелительным тоном. – Ваша исповедь должна быть полная и искренняя. Близок день, когда вы станете носить мое имя… Я примирился с вашим прошлым, от меня не должно быть никаких секретов! Еще раз: говорите!

– Хорошо, я скажу, но поклянитесь, что вы меня простите и не возненавидите…

– Я уже простил и могу только вас уважать, потому что люблю. Итак, мужайтесь! Вас слушает самый лучший и верный друг!

– Видите ли, когда я получила известие о возвращении отца, которого не ожидала так скоро, я страшно испугалась… и стала думать, как бы скрыть от него… голова у меня кружилась, я просто сходила с ума и в припадке отчаяния приняла преступное решение, от которого теперь сгораю со стыда…

Сесиль остановилась и казалась не в силах продолжать.

– Я понимаю, – сказал Пароли, – вы пошли к содержательнице москательной лавки с просьбой приготовить для вас питье, известное женщинам ее специальности?

– Да, – произнесла Сесиль голосом слабым, как дуновение ветерка. – По-видимому, она была не прочь, но захотела узнать мой адрес и фамилию, и таким-то образом обнаружилось, что я ее сестра. Тогда она сурово отказала с угрозой…

– Значит, она заявила следователю о вашем намерении? – спросил Пароли, нахмурив брови.

– Да, и она сказала еще…

– О чем?

– Что мой любовник – комический актер.

– И назвала его имя?

– Нет, потому что сама не знает. Но если судья велит навести справки, истина обнаружится…

– Вы отреклись?

– От всего!…

– Как себя держал господин де Жеврэ?

– Очень милостиво. Он признал слова Анжель за гнусную ложь… Но он поразмыслит, и кто поручится, что раздумье не повлечет за собой сомнение, а от сомнения до подозрения только один шаг.

Пароли казался очень взволнованным. Он ходил взад и вперед по комнате, то останавливаясь, то опять принимаясь шагать, и лицо его носило следы явной тревоги.

– Ах я несчастная! – с отчаянием воскликнула Сесиль. – Последствия ошибки будут тяготеть надо мной всю жизнь! Как я ненавижу дитя, бьющееся у меня под сердцем! Если бы зависело от моей воли его уничтожить!

Итальянец круто остановился и взял ее за обе руки. Выражение его лица совсем изменилось.

– Вы ненавидите это проклятое дитя? – спросил он каким-то шипящим голосом.

– Всеми силами души!

– Любите вы меня?

– Всем сердцем, как только возможно любить; моя привязанность к вам и есть причина ненависти к этому ребенку. Настанет день, когда, несмотря на всю вашу любовь и благородство души, один вид его возбудит в вас тяжкие воспоминания и выроет между нами глубокую пропасть.

– Любите ли вы меня настолько, чтобы повиноваться всему, что бы я ни приказал?

– Если вы прикажете умереть – я умру… Если вы велите совершить преступление – я ни на минуту не поколеблюсь.

– Так знайте же, что я так же ненавижу это дитя и по тем же причинам. Оно мне напоминает и всегда будет напоминать о поцелуях того человека…

Анджело замолчал, затем, сжав еще крепче руки девушки, спросил:

– Хотите, чтобы оно не появлялось на свет Божий?

Сесиль задрожала, а итальянец продолжал:

– Хотите уничтожить следы прошлого? Хотите, чтобы негодный актеришка никогда бы не посмел сказать: «Это дитя от меня!»?

«Как он меня любит», – подумала Сесиль и громко воскликнула с увлечением:

– Да, хочу! Приказывай, я повинуюсь… но не компрометируй свою будущность.

– Я медик, – возразил Пароли, – и знаю различные средства.

– Что надо делать?

– Не выходить из комнаты. Сильное волнение, перенесенное тобой у следователя, послужит нам на пользу; мы укажем на него как на причину твоей болезни. Ляг в постель и притворись нездоровой.

– А потом?

– Ты выпьешь приготовленное мною питье. Не заботься больше не о чем – скоро мы будем счастливы.

– Анджело, я верю тебе и обожаю тебя!

С этими словами губы Сесиль и Пароли слились в долгом поцелуе…

Итальянец хотел уйти, но приостановился в раздумье.

– Кроме свидания с Анжель, ничего не произошло у судебного следователя? – спросил он.

– Да, я совсем забыла тебе передать… Нотариус, хранящий завещание моего отца, прочел его вслух в присутствии Анжель Бернье и ее дочери.

– А, так и дочь ее была там! – воскликнул с живостью Пароли.

– Да. Она мне показалась очень больной, почти умирающей; с трудом держится на ногах, а ходить совсем не может без посторонней помощи.

– С какой целью читали завещание?

– Не знаю и даже догадаться не могу! Мне кажется, если докажут виновность Анжель Бернье, то ни мать, ни дочь не воспользуются наследством…

– Ошибаешься!

– Как так?

– Мать, как недостойная, не может наследовать, это правда, но лишение не простирается на детей. Закон точен, и в статье 730 значится, что дети не лишаются права наследства за преступление отца или матери.

– Так, значит, несмотря ни на что, значительная часть капитала, принадлежащего мне по праву, перейдет к незаконной дочери этой негодяйки?

– Да, если только…

– Что?…

– Она не умрет.

– Это может случиться с минуты на минуту, потому что она еле дышит.

– Милая Сесиль, верьте мне! Поступите так, как я велел: притворитесь больной, лягте в постель, и все пойдет хорошо.

Пароли поцеловал Сесиль в лоб и ушел. Бригитта прибирала в квартире, когда молодая девушка ее позвала.

– Бедняжка Бригитта, мне нездоровится, и я боюсь совсем расхвораться, – сказала Сесиль.

– Захворать? – вскричала с огорчением верная служанка. – Но господин доктор только что вышел отсюда! Он обеспокоен?

– Да, он велел мне лечь в постель, и я должна исполнить его совет.

– Ах, Боже мой, Боже мой!

– Он, однако, надеется, что нет опасности, – сказала Сесиль. – Раздень меня.

Через десять минут по возвращении доктора в кабинет оружейник и Пароли беседовали с глазу на глаз. Луиджи давал отчет о происшествиях дня.

– Придумал ли ты, как избавиться от девочки? – спросил Анджело.

– Да, только нет никакой возможности действовать одному.

– Чтобы не было помощников! – с живостью произнес доктор. – Я доверяю только тебе и вовсе не желаю посвящать кого бы то ни было в мои дела.

– В таком случае сами помогите.

– Отчего бы и нет, если это меня не скомпрометирует? Что придется делать?

– Прежде всего увезти девочку с улицы Дам…

– Куда?

– В какое-нибудь отдаленное, пустынное место, в неизвестный дом…

– Так необходима карета?

– Конечно!

– Кучер станет опасным свидетелем.

– Можно это устроить иначе.

– Каким образом?

– Да очень просто: купив лошадь и карету. Позволите распорядиться по моему усмотрению?

– Да, ив деньгах недостатка не будет. У тебя есть на примете дом?

– Нет, но я скоро найду.

– Что там произойдет?

– Мне кажется, вы сами должны знать, так зачем же и спрашивать? Объяснение подобного рода вовсе не шуточное дело.

– Но, как бы ни было пусто и уединенно место, кто-нибудь может невзначай заметить приход и уход. Это досадно…

– Это неизбежно. Невозможно заманить девочку на улицу иначе, как днем, и придется где-нибудь дождаться ночи… В сумерки она не поверит, и все мои приготовления пропадут даром.

– Придумал ли ты предлог, чтобы выманить ее из дома?

– Да.

– Но вдруг она закричит, позовет на помощь?

– Нас будет двое, чтобы зажать ей рот.

Пароли задрожал.

– Мне! Показаться ей! – прошептал он.

– Что же вам от этого сделается, ведь вы уверены, что она вас больше не увидит?

– Сколько денег тебе нужно?

– Да пока у меня довольно, потом сочтемся. Предупреждаю, что мы будем «работать» не в этой одежде, а наденем какие-нибудь фантастические костюмы; но отсюда невозможно выйти переряженными, так придется найти в Париже удобное местечко…

– У меня есть…

– Где?

– На улице де Курсель.

– В двух шагах от Батиньоля. Превосходно! Я сейчас займусь поисками дома, куда мы свезем девочку, и надеюсь все закончить через три дня, может быть, даже раньше.

– Да, скажи-ка мне…

– Что прикажете?

– Ты мне говорил, что по обязанности проводишь вечера за кулисами театра Батиньоль?

– Да.

– Знаешь ты молоденькую актрису этого театра по фамилии Дортиль?

– Отлично знаю. Она замечательно красива, но таланта ни на грош. Она ingenu, но претендует на первые роли: о, это тонкая плутовка! В настоящее время она гастролирует в провинции, ее мать – консьержка.

– Да, она служит в том доме, где я снимаю квартиру на всякий случай.

– Это ничего не значит, она меня вовсе не знает!

Луиджи ушел, а Пароли открыл маленький шкаф, откуда несколько дней назад вынимал лекарство для оружейника. Он взял с одной из полок пустой пузырек и поставил его на письменный стол, потом, подумав, направился к книжному шкафу и выбрал одну из книг, в чтение которой и погрузился.

Время от времени он приостанавливался и записывал на клочке бумаги сложные вычисления. Его занятие длилось не меньше часа. Потом Пароли встал, взял пустой пузырек и вернулся к открытому шкафу.

Около трети пузырька он наполнил дистиллированной водой, в которую влил три капли из маленького флакончика, две капли из другого, и только одну – из третьего. Анджело закупорил пузырек стеклянной пробкой, взболтал как можно тщательнее, посмотрел на свет, желая удостовериться в прозрачности жидкости, положил его в карман и вышел из кабинета с намерением пройти к Сесиль.

– Приготовили вы для меня питье? – спросила она.

– Да, я его принес.

И с этими словами он вынул из кармана пузырек, взял стакан, опустил в него кусок сахара, налил несколько капель воды и помешал ложкой, чтобы образовался сироп.

После этого он вылил в стакан приготовленную жидкость, снова взболтал и подал Сесиль. Девушка видимо колебалась.

– Неужели вы боитесь? Разве вы не доверяете мне?

– Вы хорошо знаете, мой друг, что вполне доверяю, – прошептала Сесиль, – но средства подобного рода всегда опасны, вдруг я умру…

– Милое дитя, неужели вы думаете, я бы его подал, если бы не был вполне уверен в его безопасности? Ведь вы знаете, как сильно я вас люблю. Пейте же спокойно!

Колебание Сесиль длилось не более минуты: она протянула руку, взяла стакан и залпом выпила.

– Видите, как я вам верю, – сказала она, отдавая стакан Пароли, который вылил в камин оставшиеся капли и поставил его на стол. Затем Анджело обнадежил молодую девушку и ушел, вполне уверенный, что его лекарство окажет свое действие.

Глава XXXIX

ИСКУСНЫЙ ПРИТВОРЩИК

День прошел без особых приключений, а на следующее утро, к часу пополудни, Пароли должен был явиться к мировому судье. Все лица, входившие в состав семейного совета, были извещены заранее и потому за пять минут до назначенного часа оказались в полном сборе, считая и господина де Жеврэ.

Пароли выглядел соответственно обстоятельствам. Его лицо выражало сильнейшую озабоченность. Следователь сейчас же обратил внимание на его мрачное настроение.

– Что с вами, любезный доктор? – спросил он, отведя его подальше. – Здоровы ли вы?

– Я очень опечален и напуган.

– Не сочтите за нескромность мой вопрос о причине вашего огорчения.

– Mademoiselle Бернье присутствовала вчера в вашем кабинете при ужасной сцене, сильно ее взволновавшей.

– В самом деле, я никак не мог предвидеть, что случится.

– Волнение в связи с падением, случившимся с нею при выходе из суда, угрожает ее жизни большой опасностью.

Следователь с испугом воскликнул:

– Боже мой! Что вы говорите! Mademoiselle Бернье упала? Не ушиблась ли она?