Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 40 страниц)

Одним прыжком Сесиль вскочила со своего места.

– Вы это нашли? – воскликнула она, задыхаясь.

– Да, и вот вам этот бумажник. Позвольте вручить его вам. Вы видите, что он даже еще в грязи. А между тем я старался вытереть его, как только мог.

Сесиль схватила бумажник.

– Я узнаю его! – воскликнула она. – Да, я знаю наверное, что этот бумажник принадлежал моему отцу! Я сто раз видела его у него в руках.

– Потрудитесь открыть его, – продолжал итальянец, – и убедитесь, что в нем заключаются те два документа, о которых я говорил.

Сесиль повиновалась. Она раскрыла бумажник и нашла в середине две бумаги, сложенные вчетверо. Взяв одну из них, она поторопилась развернуть ее.

То была квитанция банкира Давида Бонтана.

Сесиль читала, и в ее черных глазах загоралось яркое пламя.

– Это квитанция в получении на хранение одного миллиона двухсот тысяч франков, – проговорила она.

Когда она произносила слово «миллиона двухсот тысяч франков», голос ее дрожал от алчности.

– А другой документ – черновик завещания, – продолжил итальянец.

Сесиль развернула вторую бумагу и начала читать ее.

Но, по мере того как она читала, лицо ее принимало выражение изумления, гнева и горя.

– А, – проговорила она каким-то свистящим шепотом, – мой отец отказал этой твари половину своего состояния! Ведь это просто какое-то ходячее несчастье, эта женщина!

И, обращаясь к Пароли, огорченная Сесиль спросила:

– Вы читали это завещание, сударь?

– Я узнал адрес господина Жака Бернье только тогда, когда прочел завещание. Иначе я был бы принужден ограничиться тем, что заявил бы о своей находке полицейскому комиссару.

– Значит, вам известно, что мой отец отказал громадную часть состояния, которое принадлежит мне, своей незаконной дочери?

– Да, я прочел это.

– Это позорно, ужасно! Неужели закон может терпеть подобные вещи?

– Французские законы позволяют распоряжаться одной третью состояния в пользу незаконного ребенка.

– В таком случае закон ужасен, несправедлив, возмутителен!

– Но ведь документ, находящийся у вас перед глазами, только черновик, – продолжал Пароли, – и поэтому сам по себе не имеет ровно никакого значения. Может быть, ваш батюшка не успел придать этому распоряжению законной силы?

Личико Сесиль просияло.

– Правда, – проговорила она радостно. – Ваше предположение более чем вероятно. Мой отец останавливался в Дижоне одиннадцатого числа, а умер он двенадцатого. Может быть, он только успел поручить своему другу, нотариусу, составить проект завещания, которое намеревался подписать впоследствии? Как вы полагаете, сударь, это возможно?

– Полагаю, что да.

– В бумажнике не было других бумаг, кроме этих двух, – продолжала Сесиль, как бы рассуждая сама с собой.

– Вы полагаете, что в бумажнике должны были быть еще и другие бумаги?

– Да, в нем должна была находиться крупная сумма денег.

– Крупная сумма? – повторил Пароли.

– Да, сударь. Триста пятьдесят тысяч франков банковскими билетами. Триста пятьдесят тысяч франков, украденных у моего отца.

– Украденных кем?

– Его убийцей!

Анджело разыграл комедию удивления и ужаса.

– Значит, Жак Бернье был убит! – воскликнул он.

– Да… Четыре дня назад… на железной дороге. В ночь с одиннадцатого декабря на двенадцатое… возвращаясь из Дижона.

– Ах, какой ужас! Что же убийца? Пойман?

– Увы, сударь, нет. Он даже неизвестен, к несчастью!

– И никого нет на подозрении?

– Открыто по крайней мере никого не обвиняют. Но мне думается, что судьи подозревают одну личность в соучастии.

– Кого же? – с живостью спросил Пароли.

– А вот эту самую женщину, о которой идет речь в черновике моего отца… Анжель Бернье.

Итальянец вздрогнул.

– Вашу сестру!

– О, мою незаконную сестру. Незаконную дочь моего отца.

– Вы знаете ее?

– Я видела ее всего два раза; а две недели назад я даже не подозревала о ее существовании.

– Какой повод для подозрения ее в совершенном убийстве?

– Не в убийстве, а в соучастии.

– Ну да, я ошибся. Я хотел спросить – в соучастии.

– Надо вам сказать, что она живет на этой же улице, в доме № 110, и держит травяную и москательную лавку. Десять-двадцать дней назад мне нужно было купить лекарственные травы; я и отправилась к ней в магазин, совершенно не подозревая, что иду в дом к моей сестре.

Пока девушка говорила, итальянец буквально пожирал ее своим великолепными, страстными глазами.

– Велев отнести ко мне на дом покупки, – продолжала Сесиль, – я, естественно, дала свой адрес и сказала имя, и вот в этот-то самый момент я и узнала от нее, что она незаконная дочь моего отца и что. мы связаны родственными узами.

В кармане у меня вместе с платком была записная книжка, а в ней письмо отца, которое я получила в то же самое утро и в котором заключались самые точные указания о его маршруте, о дне и часе прибытия в Париж, об остановках в пути и даже о сумме, которую он вез с собой. Кроме этого, в письме находился банковский билет в пятьсот франков, который я сама вложила в конверт. Вернувшись домой, я заметила, что потеряла и записную книжку, и все, что в ней заключалось.

– Теперь я понимаю, – поспешил прервать ее Пароли. – Судьи предполагают, что потеря эта случилась именно в магазине вашей сестры и что, воспользовавшись всеми обозначенными там подробностями, она наняла какого-нибудь негодяя, который и взялся убить Жака Бернье и украсть деньги.

– Думаю, что у судей явилась именно эта мысль, – подтвердила Сесиль.

– Значит, Анжель сильно ненавидела вашего отца?

– О да!

– Но по какой же причине? Ведь он был и ее отец!

– Видите, следствием легкой, скоро прекратившейся связи явилась дочь. Мой отец имел слабость признать ее своей, дать ей имя. Но, узнав, что и Анжель в свою очередь отличается скандальным поведением, он отказался от нее совершенно, не желая больше ни видеть ее, ни слышать о ней. Вот откуда у нее эта ненависть и желание отомстить.

– Но мне все-таки думается, что тут одни только предположения, а уверенности ведь нет никакой, – заметил Пароли.

– Да, но эти предположения поразили судей, так же как они поразили и меня, – возразила Сесиль.

– Но вы-то лично что предполагаете?

– Я, конечно, не могу обвинять никого…

– Почему?

– Тут случился один инцидент, который выгораживает Анжель Бернье.

– Могу я узнать, какого рода этот инцидент?

– Конечно. Убийца, покончив с моим отцом, покусился и на жизнь ее дочери.

Итальянец чувствовал себя очень и очень скверно.

– Я не совсем понимаю… – сказал он, вопросительно и несколько робко глядя на Сесиль.

– По каким-то обстоятельствам, о которых при мне не говорилось, дочь Анжель, Эмма-Роза, о существовании которой я узнала из найденного вами завещания, села в тот же вагон, где находился мой отец, и, кажется, случилось так, что злодей, убив моего отца и желая отделаться от свидетеля, выбросил ее из вагона на полном ходу.

Анджело провел рукой по лбу, на котором выступил холодный пот. Он чувствовал, что теряет почву под ногами, но благодаря железной воле преодолел волнение и проговорил:

– Как странны и необычны все эти осложнения!

Затем, помолчав, прибавил:

– Вы, кажется, говорили о покушении на убийство… Значит, девушка, выброшенная из вагона, не умерла?

– Она только ранена, более или менее серьезно. И будьте уверены, что ее спасут, она будет жить, для того чтобы лишить меня целой трети наследства моего отца!

«Значит, она не умерла, эта девочка, которая может быть мне так опасна! – подумал итальянец. – Нет, положительно мне нет удачи ни в чем».

– Вы теперь сами видите, сударь, – продолжала между тем Сесиль, – какие страшные удары поражают меня один за другим. Отец убит. Громадная часть наследства, которое должно было целиком перейти ко мне, потеряна навеки, если только он засвидетельствовал завещание! К тому же в настоящую минуту я совершенно одна на свете. Я просто не знаю, что мне делать! К кому обратиться! С кем посоветоваться!

Пароли взял девушку за обе ручки и почувствовал, как они задрожали в его сильных руках.

Устремив на Сесиль чудные черные глаза, он, казалось, приковывал ее к себе магнетическим взглядом.

– К чему вы так отчаиваетесь? – заговорил он глубоким, музыкальным, чарующим голосом. – Неужели вам не может встретиться дружба, зародившаяся внезапно, от одного взгляда, которая будет стараться залечить ваши страдания, внести мир и спокойствие в вашу наболевшую душу, утешит вас в ваших тревогах и осушит слезы?

– Ведь я ровно никого не знаю, – ответила Сесиль, опустив глаза. – Отец и я жили очень уединенно, вдали от света и людей. Сперва мы были очень богаты, потом почти обеднели, ну и, разумеется, все нас покинули, забыли… Повторяю вам, я совершенно одинока.

– Хорошо, но вместо старых привязанностей могут найтись другие, – возразил итальянец. – Хотите ли вы, чтобы я стал вашим советником, защитником, другом? Искренним, преданным другом?

Пароли подошел близко-близко. Руки его крепче сжали хорошенькие ручки Сесиль, а глаза со страшной магнетической силой глубоко смотрели в смущенные очи девушки.

Сесиль чувствовала себя потрясенной и возбужденной до крайней степени. Она испытывала какое-то очарование, в котором сама не была в состоянии дать себе отчет.

– Вы – моим советником? Моим другом? – повторила она, почти не сознавая значения собственных слов.

– О, – продолжал Анджело, как бы увлеченный внезапно налетевшим на него вихрем страсти, непреодолимым и неудержимым, как буря, – я знаю вас всего несколько минут, а между тем мне кажется, что знаю давно и что вы всегда наполняли собой мою жизнь! Как отрадно было бы взять на себя половину вашего горя! Я с удовольствием отдал бы свою кровь, чтобы осушить слезы, от которых покраснели ваши чудные глазки! Простите меня, что я говорю с вами таким образом в ту минуту, когда душа ваша тоскует! Я хотел бы, я должен был бы молчать, но не могу заставить молчать свое переполненное сердце! Это безумие, быть может!! Пускай! Я сошел с ума и не желаю излечиться! Видя вас, такую молодую, такую красавицу, такую печальную, узнав вас в тот момент, когда злая судьба лишила вас самой дорогой привязанности и оставила одну в мире, я невольно почувствовал живейшую, горячую симпатию! Я весь отдал себя в ваши руки! Располагайте мною! Я принадлежу вам весь! А взамен моей глубокой, беззаветной и безграничной преданности скажите мне только одно: вы позволите мне считать себя вашим другом?

Пароли был великий комедиант; он превосходно умел управлять своей подвижной физиономией, настраивая ее на один лад со своими страстными, в душу западающими речами.

Да и Сесиль была слишком неопытна для того, чтобы не принять всерьез эти банальные слова. Она думала, что слышит настоящий голос страсти.

И надо сознаться, что и на этот раз страстные речи опьянили ее так же, как опьянили когда-то звучные тирады актера Поля Дарнала.

Она и думать забыла, что от любви артиста, которого она теперь так презирала, остались очень ощутимые последствия.

– О да, да! – заговорила она, глядя на Пароли пылающими глазами, между тем как по телу ее пробегала сладострастная дрожь. – О да, я верю вам… Я принимаю вашу преданность… вашу дружбу… Советуйте мне… Руководите мною… Поддержите меня…

Она уже хотела прибавить: «Любите меня!» Но эти два слова замерли, не будучи выговоренными, но все-таки недостаточно быстро для того, чтобы итальянец не смог прочесть их в ее глазах и на губах.

Он взял обе ее руки и почтительно и нежно поднес к своим губам.

– Вам уже известно, что я доктор Анджело Пароли, – продолжал он. – Я владелец первой глазной лечебницы Парижа… Я богат… И говорю все это для того, чтобы вы знали, что я буду счастлив положить к вашим ногам все свое состояние, в ожидании, пока вы не получите наследство отца, на которое имеете полное и неоспоримое, хотя, к сожалению, и не исключительное право. Мое страстное желание и пламенное стремление – заслужить вашу благодарность.

– Вы уже заслужили ее, – с живостью проговорила Сесиль. – Не возврати вы мне бумажник отца, где находилась квитанция марсельского банкира, которого я даже и имени не знала, кто знает, может быть, и все состояние было бы для меня потеряно навеки?! Кто-нибудь другой, не вы, может быть, и не побеспокоился бы вернуть находку, а хладнокровно оставил бы ее у себя… Почем знать? Может быть, даже попытался бы обратить находку в свою пользу! Вы оказали мне громадную услугу и этим получили право на мою вечную и безграничную благодарность.

– А ваша дружба?

– Она так же, как и моя благодарность, всецело принадлежит вам.

– О, благодарю, благодарю! – говорил Пароли своим бархатным, горячим голосом. – А что, если бы я осмелился мечтать еще о большем?

– О чем же?

– О вашей любви…

Услышав эти слова, дочь Жака Бернье вдруг разом припомнила все прошлое. Она побледнела, как смерть, и задрожала. Как живой укор, как ужасное привидение, как бездонная пропасть вдруг обрисовалась перед нею ее «ошибка», ее минутный каприз.

О, как ужасно проклинала она в этот момент несчастного актера! Чего бы она не сделала, чтобы стереть его с лица земли!

Сесиль низко-низко нагнула свою чудную головку под бременем тяжелых, черных мыслей.

Пароли между тем не сводил с нее своих магнетических глаз, как змея, которая смотрит на добычу, пока она сама не подлетит к ее пасти.

Он увидел внезапную бледность девушки, заметил ее страшное смущение.

– Да, – проговорил он горьким разочарованным тоном, – было слишком безумно, слишком смело с моей стороны мечтать, что вы когда-нибудь сможете полюбить меня! Я вижу, что ваше сердце несвободно!

– Не расспрашивайте меня! – воскликнула Сесиль, сжимая пылающие виски обеими руками. – Умоляю вас, не расспрашивайте меня.

Слезы в голосе девушки и отчаянное выражение ее лица должны были зависеть от причин гораздо более важных, чем простая интрижка.

Но какие это могли быть причины?

Вот какой вопрос мысленно задавал себе Анджело; но так как, несмотря на всю свою сообразительность, он не мог найти на него сразу подходящего ответа, то продолжал, уже вслух и голосом, как будто дрожащим от волнения:

– Я не имею никакого права расспрашивать вас. Я отлично понимаю, что внезапная дружба не может иметь всех привилегий старой привязанности. Я жду, чтобы вы сделали мне честь и подвергли мою дружбу какому-нибудь испытанию.

Итальянец глубоко вздохнул и провел рукой по глазам, чтобы стереть воображаемую слезу, а затем продолжил:

– Я не буду говорить больше о чувстве, вспыхнувшем во мне так внезапно, что оно даже заставило меня забыть приличия. Я глубоко раскаиваюсь в своей поспешности и прошу вас простить меня.

– Мне нечего прощать вам, потому что вы ничем меня не оскорбили, – ответила Сесиль, устремив на своего покровителя глубоко печальный взгляд. – Но, прошу вас, не будем больше говорить об этом. Начните вашу роль друга: мое положение хорошо вам известно, что я должна, по-вашему, теперь делать?

– Потеря бумажника тесно связана с трагическим происшествием, жертвой которого был ваш отец. Почем знать, не поможет ли он напасть на след настоящего убийцы? По моему мнению, вы должны представить бумажник судьям – это прежде всего. Разве это также и не ваше мнение?

– Без сомнения. Но мне нужно, чтобы вы были около меня, чтобы вы были со мной, когда я отправлюсь в суд. Вы возьмете на себя труд объяснить судьям, каким образом попала к вам в руки эта драгоценная для меня находка.

– В этом случае, как и во всех других, я попрошу вас всецело располагать мной. Я готов сопровождать вас в суд, когда вам угодно. Вы не знаете, какому следователю поручено ведение дела?

– Знаю.

– Его имя?

– Monsieur де Жеврэ.

Пароли разыграл удивление со свойственным ему талантом.

– Monsieur де Жеврэ! – повторил он. – Да это просто случай! И какой счастливый случай!

– Почему счастливый? Разве вы знаете этого следователя?

– О да, он даже обязан мне! Мне недавно пришлось оказать ему громадную услугу. Не будь меня, его мать, которую он буквально обожает, была бы слепа навеки и безо всякой надежды на выздоровление.

– О, вот покровитель, которого я прошу у Бога с самого дня смерти бедного отца! Это вы! Я отлично знаю, что вы будете отныне моим Провидением! – воскликнула Сесиль в экстазе.

– Я буду только вашим другом, и этим все сказано! – скромно возразил итальянец. – Теперь же мы, конечно, уже не можем отправиться к господину де Жеврэ, – прибавил он.

– Так отложим на завтра, разумеется, если вы свободны.

– Завтра, как и всегда, я к вашим услугам.

– Я бы попросила вас – извините, что отношусь к вам так беспеременно, да мне кажется, что мы уже так давно знакомы, – я бы вас попросила узнать у monsieur де Жеврэ, когда могут состояться похороны отца.

– Я не только осведомлюсь об этом, но вместе с ним приму все меры, чтобы погребальная церемония была достойна того, кого вы оплакиваете.

– О, сударь, как вы добры! Вы положительно играете роль Провидения в моей жизни!

И девушка, в порыве благодарности, опять протянула свои хорошенькие ручки Анджело, который снова приложил их к губам и покрыл поцелуями.

Легкий стук в дверь привел ее в себя.

Она отняла руки, отодвинула подальше стул и проговорила:

– Войдите!

На пороге показалась Бригитта.

– Что нужно? – спросила Сесиль.

– Какой-то господин желает вас видеть и говорит, что ему надо сообщить вам нечто важное.

– Но ведь я не одна.

– Кажется, ему очень нужно…

– Этот господин сказал свое имя?

– Он сказал, что его имя – Поль Дарнала.

Глухой крик вырвался из груди Сесиль, и лицо ее исказилось.

Итальянец вздрогнул.

Поль Дарнала!

Это имя принадлежало красавцу актеру, которого он видел в Cafe du Theatre в Дижоне, накануне убийства.

Поль Дарнала был тот самый красавец, который, лихо покручивая усы, шутил со знаменитой дочерью консьержки, Жанной Дортиль, напоминавшей ему о его любви к какой-то дамочке в Батиньоле.

Уж не была ли Сесиль этой дамочкой?

Смущение mademoiselle Бернье являлось странным подтверждением этого предположения.

Пароли захотел узнать правду во что бы то ни стало, ему необходимо было знать, зачем комедиант, как он мысленно называл Поля, явился к Сесиль.

Последняя быстро овладела минутным смущением и, обращаясь к Бригитте, сухо проговорила:

– Скажи, что я не принимаю.

– Я вовсе не желаю мешать вам, умоляю, не стесняйтесь. Может быть, этот посетитель хочет сообщить вам что-нибудь важное. Примите его. Я могу подождать в соседней комнате.

– Я не хочу принимать его…

– Но ведь вы же знаете этого господина?

Сесиль пошевелила губами, но была не в состоянии говорить: слова останавливались в ее судорожно сжатом горле.

Она сделала какой-то неопределенный жест, не выражавший ни да, ни нет.

Глава X

НЕПРИЯТНЫЙ ИНЦИДЕНТ

Приход Поля Дарнала как громом поразил вероломную Сесиль.

Зачем он явился?

Она не виделась с ним уже больше шести недель, и теперь ненавидела всеми силами души и проклинала роковые последствия своей безумной страсти.

Как смел он войти к ней в дом, зная, какой непроницаемой тайной она всегда старалась окружить их связь?

Это был, по ее мнению, верх бесстыдства!

.Неужели он настолько глуп и дерзок, что заговорит о проклятом прошлом? Неужели он явился предъявлять свои права на ее любовь в тот момент, когда в ее сердце запала искра новой любви? И, к довершению всех несчастий, он пришел как раз в ту минуту, когда около нее человек, очаровавший ее!

Анджело Пароли прекрасно понимал ужас и недоумение Сесиль. Он был слишком опытен, чтобы не угадать причин ее неловкого положения, и хотел знать все, и знать наверняка.

– Я предложил вам подождать конца вашего разговора в соседней комнате, – сказал он, прервав наконец неловкое молчание, – но, может быть, вы предпочитаете, чтобы я не уходил?

В продолжение секунды Сесиль колебалась, но потом, по-видимому, решилась. В голову ей пришла мысль, которая сразу придала ей самоуверенности.

Ясно, что, какова бы ни была цель посещения Поля Дарнала, все же он никогда не рискнет говорить с нею свободно в присутствии третьего лица. Пароли стеснит его, закроет ему рот и сделает положительно невозможным малейший намек на их прошлое.

– Да, да, – с живостью сказала Сессиль, – прошу вас, останьтесь. Я приму этого господина, потому что вы советуете мне сделать это, а я решила позволить вам руководить мною во всем.

И, обратившись к Бригитте, прибавила:

– Проси monsieur Дарнала!

Через минуту Поль Дарнала был в комнате.

Не зная ничего о смерти Жака Бернье, зная только, что он должен скоро вернуться, Поль Дарнала ни за что в мире не решился бы отправиться на улицу Дам.

Он написал Сесиль письмо и послал с посыльным, внушив последнему, что письмо надо отдать в руки тому, кому оно адресовано, и ни под каким видом не оставлять прислуге.

Посыльный в точности исполнил приказание и принес письмо обратно, так как не застал mademoiselle Бернье дома.

Вечером Поль Дарнала снова послал письмо, но результат был тот же.

После спектакля он отправился на улицу Дам и, как душа грешника, не находящая себе покоя, бродил в продолжение двух часов под окнами Сесиль. Окна были затворены, и сквозь опущенные шторы не пробивалось ни малейшего света, что, впрочем, ввиду позднего времени, было нормально.

Во время своей поездки на Юг Поль Дарнала не раз писал молодой девушке, адресуя письма к себе же на квартиру, куда она, по заранее заключенному между ними условию, должна была каждый день приходить.

И вдруг консьержка встретила его словами:

– Вот все ваши письма, сударь. Никакая барыня не приходила за ними.

То был страшный удар. Неужели Сесиль не любит его больше? Неужели она хочет порвать с ним?

Письмо, найденное им в Дижоне на вокзале, казалось, по его мнению, солидным основанием к такому предположению. Да, по всем признакам, она хотела порвать с ним. Но неужели этот разрыв возможен, мыслим?

Mademoiselle Бернье имела неосторожность сказать Полю о своем положении. Если она его не обманывала, если это факт, то никакая человеческая сила не могла заставить Поля Дарнала отказаться от отцовских прав. Он обожал Сесиль и непременно хотел жениться на ней.

На следующее утро на улицу Дам был снова отправлен посыльный, с приказанием осторожно и ловко расспросить консьержку, если и на этот раз его миссия окончится неудачно.

Последняя сообщила ему о смерти своего жильца Жака Бернье и не поскупилась на подробности, которые сопутствовали этой ужасной смерти. Молодого актера сперва поразило неожиданное известие, но затем, поразмыслив, он решил, что смерть Жака Бернье окончательно уничтожает все препятствия, существующие между ним и Сесиль, и что теперь он может пойти к ней, так как его посещение ничем ее не скомпрометирует.

Вот почему он явился на улицу Дам и просил старушку Бригитту доложить о нем.

Сесиль согласилась принять его потому только, что чувствовала себя сильной в присутствии третьего лица. Партия, которую ей предстояло сыграть, была очень серьезна и опасна, но лучше закончить ее как можно скорее.

Как только отворилась дверь маленькой гостиной, Поль вбежал, торопясь увидеть любимую женщину и надеясь утешить ее в глубокой печали.

Увидев Анджело Пароли, сидевшего в уголке у камина, он остановился так же стремительно, как и вошел, недоумевая, кто бы мог быть этот человек, так строго, изящно и вместе с тем элегантно одетый и отличавшийся поразительно красивой и интеллигентной наружностью.

Он холодно поклонился Пароли, который ответил на его поклон легким наклоном головы. На одну минуту итальянец встревожился: он опасался, как бы франт не узнал в нем своего соседа в Cafe du Theatre в Дижоне. Но эта тревога длилась не более секунды. Очевидно, что взгляд, который бросил на него Поль Дарнала, был совсем не такой, каким смотрят на людей, которых уже где-то видели.

Сесиль, к которой уже вернулось ее обычное хладнокровие и самообладание, решила немедленно воспользоваться минутным смущением молодого человека.

– Вы настаивали, чтобы я приняла вас, сударь, – начала она сухим, чуть-чуть дерзким тоном. – Я согласилась, рассчитывая, что, вероятно, вы имеете сообщить мне что-нибудь важное. Теперь я вас слушаю. Объяснитесь! Что привело вас ко мне? Что вам угодно?

Актер побледнел, как полотно.

Ледяной тон Сесиль тяжелым камнем лег ему на сердце. Ее не только равнодушные, но даже оскорбительные слова поразили его ужасно.

Тем не менее он с весьма заметным смущением ответил:

– Я узнал, mademoiselle, о страшном ударе, поразившем вас, и позволил себе явиться, чтобы выразить живейшее участие и предложить скромные услуги. Если вы примете их, я буду счастлив, очень счастлив…

По-прежнему говоря свысока и презрительно, молодая девушка ответила своему бедному обожателю:

– Я очень благодарна за ваше намерение. Верьте, что я ценю его по достоинству. Но не может же быть, чтобы вы могли явиться ко мне только для выражения симпатий и предложения услуг. Ваш визит имел, наверное, еще и другую цель. Вот ее-то я бы и желала знать.

Страшная неловкость артиста продолжала усиливаться. Допрашивая его таким образом, Сесиль как будто нарочно ставила его в самое невозможное положение. Ведь она отлично знала, что в присутствии третьего лица он не может объяснить ей настоящую причину своего посещения, да и незачем ей было допытываться, так как причина была ей известна не хуже, чем ему самому. К чему же она как будто нарочно старалась бравировать перед ним своим положением?

Такое оскорбительное отношение наконец вывело из себя добродушного Дарнала. Он больше не сдерживался и сказал:

– Я полагал, mademoiselle, что прошлое дает мне право на визит.

Сесиль почувствовала, как лицо ее залила яркая краска, и она с живостью прервала Дарнала:

– На какое прошлое вы намекаете, сударь? Я напрасно стараюсь понять вас! Прошу еще раз: объяснитесь!

– Я мог бы сделать это, если бы имел счастье застать вас одну, и, должен сознаться, я на, это рассчитывал!

– Вы мне приказываете уйти, mademoiselle? – спросил итальянец, приподнимаясь.

– О нет, конечно, нет! – воскликнула Сесиль, жестом удерживая доктора. – Вашим уходом вы покажете, что предполагаете, будто между мной и monsieur Дарнала существуют какие-то таинственные отношения! А я вам скажу, что подобного ничего нет и быть не может! Впрочем, предоставляю вам судить об этом самому! Во время оно monsieur Дарнала предполагал, что между нами возможен брак. Он даже очень желал этого, по-видимому! Понятно, это всегда льстит самолюбию молодой девушки. Может быть, я должна была сразу положить конец его мечтам. Я была не права, поступив иначе. Но, если monsieur Дарнала по моей вине возымел какие-то химерические надежды, то вы должны сознаться, что он выбрал очень дурной момент для того, чтобы напомнить мне о них.

– Надежды! Вы мне дали право надеяться! – воскликнул молодой актер, окончательно вышедший из себя при виде такого бесстыдства.

– Неужели вы осмелитесь утверждать, что получили от меня какие-нибудь права? – возразила Сесиль, устремив глаза на своего любовника.

Вне себя от гнева, доведенный до бешенства, Поль Дарнала забыл то, о чем всякий мужчина должен помнить постоянно.

– А, если вы так заговорили, mademoiselle, – почти прошипел он, – то тем хуже для вас, если посторонний человек услышит мои слова! Вы сами вызвали меня на такой поступок! Я не затем пришел сюда, чтобы толковать о мечтах и надеждах, а затем, чтобы прямо и безапелляционно заявить о своих правах!

– Вы меня оскорбляете, сударь! Это подлость!

– Вы полагаете?

Пароли уже давно встал со стула.

Он сделал два шага вперед и, положив руку на плечо молодого человека, проговорил самым спокойным тоном: – Берегитесь, милостивый государь!

– Чего?

– Того смысла, который можно придать вашим словам и которого они, конечно, не имеют! Вы, очевидно, потеряли рассудок, если решаетесь говорить с mademoiselle Бернье таким тоном!

Дарнала хотел прервать его.

– Позвольте, – спокойно продолжал итальянец, – дайте мне закончить. Вы пришли заявить свои права! Вот выражение, которое вы только что употребили. Знайте, что мужчина тогда только может сказать, что имеет право на женщину, когда он ее муж! Вы не муж mademoiselle Бернье, которая к тому же, по-видимому, вовсе не расположена придавать значение вашим химерическим требованиям. Если вы джентльмен, то, разумеется, уже сожалеете о случившемся и краснеете за собственный поступок.

– Что это, урок, сударь? – вызывающим тоном спросил Поль Дарнала.

– Да, урок, в котором вы очень нуждаетесь. И вы прекрасно сделали бы, если бы им воспользовались. Вы вели себя как человек крайне грубый и невежественный, если только вы не бесчестный человек! Как! Вы приходите к mademoiselle и устраиваете ей невозможную сцену при мне, для вас совершенно незнакомом. Может быть, я ее близкий родственник, а может быть, жених!

Артист побледнел.

– В последнем случае, – продолжал Анджело, – сообразили ли вы, какого рода подозрения могли пробудить во мне ваши неосторожные слова? Подумали ли вы, что они могут вынудить меня спросить у mademoiselle, каковы эти воображаемые права, которые вы на нее имеете? Ведь таким образом вы испортили бы навек мою жизнь, отравили бы мое счастье, и все потому только, что вас постигло разочарование. Понимаете ли вы, до какой степени это было бы ужасно?

Сесиль, испуганная, слушала итальянца в страшном волнении. Предположение о возможности брака между ними было уже высказано им вторично. Первый раз он намекнул на это, но был прерван несвоевременным приходом актера.

Теперь доктор Анджело Пароли казался ей совершенством среди мужчин, самым красивым, самым умным, самым обольстительным. Мало того – он был очень богат и стоял во главе известной лечебницы.

Следовательно, если она станет его женой, у нее будут все шансы на счастье.

И неужели этот обольстительный мираж исчезнет, уничтожится в самом зародыше из-за грубого слова Дарнала?

Последний стоял с тяжелым сердцем, со страшной душевной мукой на лице, и спрашивал себя, не во сне ли все это видит? На лбу у бедняги выступили крупные капли холодного пота.

На что решиться?

Он ясно видел, что Сесиль разлюбила его, мало этого – даже ненавидела, значит, отныне между ними все кончено, навеки, без малейшей надежды на возвращение! Ведь не навяжешься насильно женщине, которая перестала любить!

Без всякого сомнения, она любила этого незнакомца и должна была выйти за него замуж.

Вызвать его? Драться с ним?

Но к чему все это?

Если даже допустить счастливый исход дуэли – то есть, конечно, счастливый с его точки зрения, – то разве это обстоятельство может возвратить сердце Сесиль?

Дарнала как нельзя лучше понимал и чувствовал, что нет.

А если он сам будет убит – предположение, тоже имеющее для него громадное значение, – то такой оборот уже вовсе ничему не поможет!

Лучше остаться жить и постараться утешиться, что вовсе не так уж трудно, ввиду его молодости, красоты и положения выдающегося актера.