Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 40 страниц)

Мое состояние простирается до миллиона трехсот двадцати тысяч, положенных частью у нотариуса Вениамина Леройе, дижонского банкира. Кроме того, я сохраняю при себе триста пятьдесят тысяч франков, предназначаемые мною на приобретение недвижимого имущества и на покрытие расходов по его устройству.

Завещаю моей законной дочери, Сесиль Бернье, капитал в восемьсот восемьдесят тысяч франков и дом, который я собираюсь приобрести.

Отказываю Марии-Анжель Бернье, моей незаконной признанной дочери, проценты с капитала в четыреста сорок тысяч франков, или двадцать две тысячи ежегодного дохода. Право на получение этих четырехсот сорока тысяч предоставляю Эмме-Розе, дочери Анжель Бернье.

В случае если Эмма-Роза умрет раньше своей матери, назначаемый ей капитал перейдет к моей законной дочери Сесиль Бернье с обязательством уплачивать ею или ее наследниками моей незаконной дочери Анжель Бернье вышеозначенную сумму ежегодно.

Завещание сделано в Дижоне, в здравом уме и полной памяти 11 декабря 1883 года».

Пока нотариус составлял черновую бумагу, Жак Бернье погрузился в раздумья. Закончив писать, Вениамин Леройе встал со своего места и слегка дотронулся до плеча своего друга.

– Посмотри, я думаю, так хорошо, как твое мнение?

– Все как следует.

– Так ты ничего не станешь переделывать?

– Ничего.

– Ну, так сядь здесь, дорогой друг, возьми лист бумаги с моим клеймом, спиши слово в слово, подпишись, и все будет в порядке, а я ручаюсь, что никому на свете не придет в голову протестовать против этого завещания. Пока пишешь, я завершу экстренные дела, а потом мы вместе позавтракаем.

Жак Бернье сел на указанное место, взял лист бумаги, перо и стал писать.

Глава XXX

АНДЖЕЛО ПРОДОЛЖАЕТ СЛЕДИТЬ

Анджело Пароли продолжал сидеть в «Cafe du Theatre».

– Можете вы дать мне позавтракать? – обратился он к подошедшему слуге.

– Сейчас, сударь. Может быть, вам будет угодно занять место за одним столом с артистами?

– С какими артистами?

– А сегодня у нас в театре играют парижские актеры в бенефисе нашей примадонны. Дают «Нельскую башню» господина Александра Дюма, «Monsieur Альфонс» господина Александра Дюма-сына и интермедии. Представление редкостное. Бенефициантка может быть уверена, что театр будет битком набит.

Слуга собирался, по-видимому, пуститься в бесконечные рассуждения о драматическом искусстве, но Анджело резко прервал его.

– Нет, – сказал он, прямо отвечая на его первый вопрос, – я не артист и поэтому буду только мешать господам артистам и могу показаться навязчивым. Подайте мне лучше вот сюда.

С этими словами он указал на то место, которое ему хотелось занять.

– С удовольствием, сударь. Сию минуту, – отвечал слуга и засуетился, накрывая на стол. Это занятие не мешало, однако, проявлению его ораторского таланта, и он, ставя тарелки и стаканы и стуча ножами и вилками, продолжал говорить как раз с того места, на котором остановился. – Спектакль такого рода – вы сами можете судить об этом, сударь, – в состоянии удовлетворить самого требовательного зрителя. И качеством он берет, и количеством! А уж что касается исполнителей, то они все выдающиеся из ряда вон артисты, все как на подбор! В роли Бюридана в «Нельской башне» выступит Дюмен – европейская знаменитость. Затем молодой актер из театра Jymnase, красавец, каких мало, и очень талантливый. Его зовут Поль Дарнала. Он едет из Ниццы, где имел громадный успех. Он-то и будет играть monsieur Альфонса.

У итальянца вырвался нетерпеливый жест. Какое ему было дело до всех этих россказней!

– Давайте же мне есть! – проговорил он повелительным голосом. – Я голоден.

– Слушаю, сударь! Сию минуту, сударь!

И слуга ушел, глядя на итальянца через плечо с выражением самого обидного пренебрежения и ворча сквозь зубы:

– Вот чучело-то! Театр не любит! Артистами не интересуется! Дубина, право, дубина!

Прошло минуты две, и слуга явился, неся закуску.

В то же самое время в ресторан вошла целая толпа, состоявшая из мужчин и женщин, по большей части молодых. Вся эта публика направилась к большому столу, находившемуся в глубине залы.

Лицо слуги просияло.

– А вот и артисты, сударь! – прошептал он в величайшем энтузиазме. – И из нашего театра, и парижские! Звезды, как их там называют! Вот этот, высокий, полный – Дюмен, драматический, брюнет – красавец – Поль Дарнала, из театра Jymnase. Надо вам сказать, сударь, что я имел честь служить в Париже, в Cafe-de l'Ambigue. Провинция не для меня!

Пароли страшно надоела болтовня слуги, поэтому он только пожал плечами.

Нимало не заботясь, а может быть, даже вовсе и не замечая очевидного презрения и невнимания своего слушателя, слуга красноречиво продолжал:

– Это будет такое представление, сударь, какого не запомнит ни один из провинциальных театров. Если вам угодно ложу или кресло, вы можете обратиться к нашей конторщице…

В эту самую минуту молодой актер из театра Jymnase, которого слуга назвал Полем Дарнала, крикнул звучным, сильным голосом:

– Эй, гарсон, подавайте живее! Чтобы ни минутки не пропало! У нас опять репетиция в три четверти двенадцатого.

Слуга покинул свою жертву, бросился стремглав к группе новопришедших и, сияя от восторга, в упоении прокричал:

– Иду, бегу, лечу, monsieur Дарнала! Только и ждали вашего прихода, чтобы начать подавать! Все для артистов! Вот мы каковы! Зато уж можете быть спокойны; вам такой завтрак состряпали, что отдай все, да мало! А пока сядьте-ка за стол и попробуйте наших закусок! Надо же возбудить аппетит! Я позволю себе в особенности рекомендовать наши маринованные селедки и великолепные анчоусы!

С этими словами друг и панегирист артистов стремглав полетел в кухню.

– Я только что заходила в кассу, – сказала одна из артисток, – знатно идет дело! Не правда ли, Жоливаль, старина? Больше тысячи франков, а ведь еще только четверть одиннадцатого! Наверное, будет взято мест на четыре тысячи, потому что полный сбор – две тысячи, а цены на места увеличены!

– Будет битком набито, дети мои! – провозгласил старый Жоливаль. – Да, по-моему, тут и удивляться-то нечему! Я уже не раз говорил, что обожаю дижонскую публику! Здесь такие знатоки, каких я положительно нигде не встречал! А уж любители!…

– Да, да, знатоки и любители, это верно! – подтвердил высокий толстяк, совершенно лысый, с большим животом. Он играл благородных отцов. – Я рассчитываю на чудовищный успех. Ты увидишь, как они все с ума сойдут после третьего акта.

– Что касается меня, – проговорила ingenue, девица лет девятнадцати-двадцати, очень ценимая господами офицерами всевозможных гарнизонов, – я знаю, что меня ожидает. После шестой сцены, в четвертом акте, будет то же, что в Тоннере и в Жуаньи: меня засыплют цветами и букетами.

– Недоумеваю, что же останется для нас? – расхохотался Поль Дарнала.

– О, что касается вас, звезд, – возразила бенефициантка, – то вам слова не дадут выговорить! Вас положительно заглушат аплодисментами! А уж вызовам, вызовам конца не будет!

Анджело Пароли, слышавший весь этот разговор, уснащенный театральным argot, обернулся и внимательно посмотрел на весело болтающих артистов. Хотя он и был сильно занят тем, что происходило или с минуты на минуту могло произойти на улице, хотя он ни на минуту не терял из виду дом нотариуса Леройе, все же молодой артист, который должен был играть вечером monsieur Альфонса, невольно привлек его внимание.

Большие черные глаза Дарнала, даже днем и без подрисовки, сияли жгучим восточным блеском: женщины находили их неотразимыми. На красивых красных губах играла веселая, по большей части насмешливая, скептическая улыбка. Умная, оживленная физиономия была, в общем, необыкновенно симпатична.

«Черт возьми! – подумал Анджело Пароли. – Вот красавец-то! В жилах его, наверное, испанская кровь! Если бы он оказался потомком мавританских королей, меня бы это ничуть не удивило! Ну и красавец!»

А между тем разговор не прерывался ни на минуту.

– Какая мне пришла в голову чудная мысль! – воскликнула вдруг бенефициантка.

– Какая же? – закричали со всех сторон.

– Сегодня в театре не хватит мест! Это я знаю наверное, так что будут отказывать! Если завтра повторить спектакль, и опять с парижскими звездами, то сбор, несомненно, будет полный, и каждый из вас, господа, положит в карман довольно изрядную сумму!

Предложение было принято взрывом всеобщего энтузиазма, но Поль Дарнала разом охладил их:

– Не восторгайтесь заранее, милые дети! Если вы и будете играть завтра, то, во всяком случае, без меня!

– Это почему? Вот еще новость! Неправда!

– Потому что мне надо быть завтра в Париже по двум причинам: во-первых, ровно в час мне нужно быть в «Водевиле», где Деланд подпишет мой ангажемент. А во-вторых, вечером я играю в театре в Батиньоле, в бенефисе у одного из моих товарищей. Мое имя уже выставлено на афише.

– Разве ты бросаешь Gymnase и переходишь в «Водевиль»?

– Да, я получил очень выгодные предложения; к тому же в «Водевиле» есть гораздо больше ролей, соответствующих моему амплуа.

– Пошли депешу и отложи rendez-vous с Деландом до послезавтра.

– Невозможно! Ведь таким образом можно прозевать все. Да кроме того, еще и представление вечером. Ведь я уже сказал, что мое имя выставлено на афише.

– Полно рассказывать-то! Разве тебя поставили бы на афишу, не зная наверняка, вернешься ты ко времени или нет? Ведь мы знаем старуху Шотель: она не делает афиш, пока не уговорится с артистами окончательно.

– Ну да это все равно, а только я уезжаю сегодня ночью.

– Ну, это еще посмотрим!

– Кто мне помешает?

– А спектакль-то! Увидишь, окончится ли он к уходу поезда! Ведь спектакль-то с интермедиями! А ты еще вдобавок играешь в последней пьесе!

– Ладно, поторопимся?

– Невозможно! Имей в виду: публика заплатила почти двойные цены; ясно, что она захочет посмотреть и послушать все за свои деньги! Плутовать было бы нечестно.

– Уж я знаю, почему он так торопится! Мне известны настоящие причины! – расхохоталась ingenue. – Не театр призывает его в Париж, а любовь. У monsieur Поля Дарнала есть любовницы, которые требуют его немедленного возвращения.

– Ты-то откуда знаешь? – осведомился Поль Дарнала, тоже смеясь.

– Да уж знаю, уверена, а доказательство то, что я даже видела одну из них.

– А ну-ка, скажи, которую?

– Да эту маленькую дамочку из Батиньоля, которая сидела пятнадцать представлений подряд в ложе авансцены, когда ты играл Шамиля. И очень недурна, должна сказать! А уж влюблена в тебя! Потом я видела вас вместе! Ну, что, не правда?

Интересный разговор был прерван появлением в ресторане театрального консьержа. В руках у него был конверт.

– Monsieur Поль Дарнала? – спросил консьерж.

– Я!

– Вам депеша, сударь.

– Пари держу на все что угодно, что это от той самой дамочки из Батиньоля! – воскликнула ingenue, заливаясь веселым смехом.

– Хочешь пари? – предложил Дарнала.

– Хочу.

– Значит, проиграла, и мы с тобой поужинаем в один прекрасный вечер. Депеша от madame Шотель. Я на афише на завтрашний вечер в бенефисе Мариуса, играю Рауля де Фулока в «Ричарде Третьем». Если не веришь, можешь прочесть депешу сама.

– На слово поверю, мой милый! Проиграла пари и не сожалею об этом. Будем ужинать с тобой, когда тебе вздумается.

Анджело Пароли рассеянно слушал все эти любезности, а артисты между тем кончали свой завтрак.

В это время в театре, сообщавшемся с кафе, раздался звонок.

– Репетиция! – воскликнул Поль Дарнала, бросая на стол салфетку. – Идем!

Он встал и вышел из ресторана. За ним последовали и другие.

Анджело Пароли также закончил завтракать и теперь медленно пил кофе, покуривая сигару и продолжая наблюдать за домом нотариуса Леройе.

Между тем Жак Бернье, сидя в кабинете нотариуса, только что окончил переписывать завещание.

– Готово, – сказал он, – а теперь дай мне, пожалуйста, конверт.

Бывший купец строка за строкой перечел свою последнюю волю, сложил лист гербовой бумаги вчетверо, положил в конверт, запечатал и сделал следующую надпись:

« Это мое завещание».

Затем поставил число, расписался и подал конверт Вениамину Леройе.

– Возьми, милый друг. Я переписал все слово в слово. Акт этот был совершен по твоему внушению, и поэтому я вручаю его именно тебе. Лучшего места не могу найти.

– Принимаю, – просто ответил нотариус, взяв из рука Жака конверт с завещанием, и прибавил: – Разорви же черновик!

– Нет, – ответил Жак, – я хочу сохранить его.

И, сложив черновик, точно так же, как завещание, Жак Бернье спрятал его в боковой карман своего сюртука.

– Ну-с, теперь серьезные дела закончены, к твоему удовольствию, – сказал он.

– И к твоему, надеюсь.

– И к моему, признаюсь. Мне как-то легче стало на сердце. Ты был прав. Дурной поступок, к какому бы далекому прошлому он ни относился, всегда оставляет за собой нравственное недовольство и тревожное состояние – угрызения совести, в сущности. Я исправил свою ошибку, насколько это было в пределах возможности, и теперь чувствую облегчение. Оставим теперь это и поговорим о твоем сыне. Как его здоровье?

– Леон здоров, спасибо.

– Увижу я его за завтраком?

– Ни за завтраком, ни за обедом, потому что его нет в Дижоне. Он только что закончил учиться, и я дал ему отдых. После Нового года я отвезу его в Париж, где он поступит в университет на юридический, и попрошу тебя быть ему добрым другом.

– Твоя просьба совершенно излишня: ты заранее знаешь, что она будет исполнена. Ты знаешь, как я люблю тебя и твоего сына.

– Да, это правда. Как только мы приедем в Париж, первым долгом – к тебе.

– Буду от души рад, прошу не сомневаться.

– Даже и не думаю.

– Где же теперь Леон?

– У моей сестры, madame Фонтана. Он только вчера уехал в Ларош. От сестры он проедет дня на два-три к своему товарищу. Они хотят поохотиться на кабанов.

– Жаль, что не могу повидаться с ним в Дижоне. Ну да ничего. В Париже я вознагражу себя.

– Почему ты не хочешь подарить мне несколько деньков?

– А потому, что мой маршрут начертан заранее и я не имею возможности ничего изменить в нем.

– Значит, это решено и подписано, что ты уезжаешь сегодня вечером?

– Да, сегодня вечером, или лучше сказать, сегодня ночью. Я уже написал Сесиль, что буду в Париже 12-го утром. Бедная девочка! Она так долго не видела отца! Я думаю, ты и сам понимаешь, с каким нетерпением она ждет моего возвращения. Я никогда не простил бы себе, если бы обеспокоил ее, отсрочив свой отъезд хотя бы на один час. Ты согласен со мной, не правда ли!

– Вполне согласен и потому больше не настаиваю. Ты поедешь на курьерском?

– Да.

– Во всяком случае, мы пообедаем вместе?

– Это уже решено.

– И затем, конечно, проведем вместе вечер?

– Само собой разумеется. Я весь к твоим услугам до половины первого. Я предупредил в гостинице, что я не лягу, предпочитая вовсе не спать, чем быть внезапно разбуженным среди ночи.

– И ты совершенно прав. Мы славно проведем вечерок.

– В этом я не сомневаюсь, так как проведу его у тебя и с тобой.

– Со мной – да, но не у меня.

– А где же?

– В театре.

– Господи, в театре, в Дижоне! Вот идея-то!

– Моя мысль не так странна, как кажется на первый взгляд. Сегодня вечером у нас бенефис примадонны, и на это торжество собрались парижские звезды, которые примут участие в спектакле. Вот им-то мы и будем с тобой аплодировать. Спектакль продлится заполночь. Из театра ты пойдешь прямо в гостиницу, захватишь багаж, а оттуда – на вокзал, куда поспеешь как раз к отходу поезда.

– Все это хорошо, но дело-то в том, что если сегодня играют, как ты говоришь, парижские звезды, то, разумеется, публики будет в театре масса, и нам не мешало бы заранее позаботиться о местах.

– После завтрака мы пойдем за билетами.

Вошедшая служанка доложила, что завтрак подан, и старые друзья поднялись на второй этаж, где находились жилые покои нотариуса.

А в «Cafe du Theatre» Анджело Пароли продолжал ждать, не сводя глаз с двери дома, чтобы не пропустить выхода Жака Бернье.

Визит последнего длился, по мнению итальянца, неестественно долго. Ему казалось невероятным, чтобы клиент мог сидеть у нотариуса так долго. Выкурив кучу папирос, он спросил газеты и делал вид, что со вниманием читает.

В два часа пополудни Жак Бернье еще не выходил.

Итальянец начал терять терпение. Он уже спрашивал себя, не имеет ли этот дом двух выходов и не вышел ли отец Сесиль через другую дверь.

В ту минуту, когда в голову его пришла эта тревожная мысль и он уже собирался задать слуге надлежащий вопрос, рискуя даже скомпрометировать себя, дверь отворилась и из нее вышел Жак Бернье в сопровождении самого хозяина дома. Последний жестом указал на кафе и перешел площадь. Тут они расстались. Нотариус пошел в театр, а бывший купец вошел в кафе.

Итальянец только успел развернуть газету и закрыть ею лицо, будто веером.

Навстречу Бернье вылетел болтливый слуга.

– Что вам угодно, сударь? Что прикажете? – затараторил он.

– Две рюмки зеленого шартреза, – ответил Жак Бернье и уселся за другой столик, спиной к итальянцу.

Слуга подал шартрез. Прошло несколько минут, и в ресторан вошел Леройе.

– Я сейчас к твоим услугам, – сказал он и направился к конторке, за которой царила молоденькая, замечательно хорошенькая кассирша.

– Какая редкость видеть вас здесь, – сказала она, приветливо улыбаясь. – Хотя вы и самый близкий наш сосед, но не бываете у нас и двух раз в году.

– Вы знаете мои принципы, милая барышня. Место нотариуса – в его конторе, а не в кафе. Сегодня же совершенно случайное обстоятельство заставило меня изменить старым привычкам. Я хочу обратиться к вам с просьбой оказать мне услугу.

– Я вся к вашим услугам, monsieur Леройе. Что вам угодно?

– Я хотел бы пойти сегодня вечером в театр, с моим другом, – указал он на Жака Бернье. – Я только что из кассы театра…

– Где вы не нашли ни одного билета.

– Ни одного! Но мне сказали, что, может быть, вы в состоянии обеспечить мне два местечка.

– Действительно, мы откупили часть мест, чтобы доставить удовольствие нашим клиентам и избавить их от хлопот. Так если вы не будете очень требовательны, то, пожалуй, я могу помочь.

– Я буду требователен, если попрошу вас дать мне два кресла в оркестре?

– Нет, нисколько. Я сейчас же дам вам их! – И кассирша подала два билета. – Вам известно, что цены на места сегодня выше? Мы заплатили за каждое кресло по семь франков. Следовательно, вы должны мне четырнадцать.

– Вот они. Благодарю вас тысячу раз за вашу любезность. Я вам очень признателен!

С этими словами нотариус положил билеты в карман и вернулся к Жаку Бернье.

Итальянец все слышал.

«Они идут сегодня вечером в театр, – проговорил он про себя. – Значит, Жак Бернье изменил свое намерение и не уезжает ночью. Черт побери! Ведь если он поедет днем, все рухнет!»

В это время оба друга принялись громко разговаривать. Пароли прислушался.

– А жаль, что мы не можем поужинать с тобой после спектакля, – говорил Леройе. – Это напомнило бы нам дни нашей юности.

– Ты знаешь, что это совершенно невозможно! По выходе из театра у меня только и хватит времени сбегать в гостиницу за чемоданом. Вот когда ты поедешь в Париж и привезешь сына, мы будем ужинать, сколько твоей душе угодно. Я заранее приглашаю тебя в Cafe-Anglais.

– Принимаю твое приглашение, – сказал, смеясь, нотариус, – и не забуду воспользоваться им. Думаю, что ты не останешься жить в Батиньоле.

– Конечно! Я перееду немедленно и сообщу тебе свой новый адрес.

Пароли вздохнул с облегчением. Нотариус и его друг выпили зеленого шартреза и вышли из кафе.

«Бесполезно теперь следить за Бернье, – подумал итальянец, – стоит только подождать его сегодня вечером на вокзале!»

Он потребовал счет, уплатил, вышел и направился к отелю.

Погода стояла холодная. Мрачные свинцовые облака облегали небо и превращали день в сумерки. Пронзительный ветер дул с востока, и все предвещало сильную снежную вьюгу.

Хоть и тепло одетый, Анджело Пароли прозяб, а холод все усиливался. У него оставалось еще немного денег на покупку пледа, и потому он зашел в первый попавшийся магазин.

В семь часов он пообедал и уплатил по счетам, сказав, что уезжает в Макон, куда призывают его неотложные дела.

Глава XXXI

ДВА ДРУГА

Племянник madame Фонтана должен был, как нам известно, уехать утром 11 декабря к своему другу Рене, чтобы отправиться вместе с ним на охоту.

Леон Леройе был страстный охотник, но еще новичок. Для него предстоящая охота являлась запретным и большим наслаждением. Целиться в кабана, а не в жаворонков, единственную дичь, которую он до той поры стрелял, – какое счастье!

– Милое дитя, – сказала тетка за завтраком, – приближается минута разлуки, не опоздай на поезд, иначе придется ждать до следующего вечера.

– Еще успею, дорогая тетя, – ответил Леон, с утра казавшийся озабоченным и встревоженным.

– Ты знаешь, что поезд не станет ждать!

– Конечно, но мне не хочется уезжать, не испросив у вас одной милости…

– Какой?

– Позвольте проститься с mademoiselle Эммой-Розой…

– Да ты, кажется, твердо решил сделать меня своей сообщницей! – воскликнула madame Фонтана со смехом. – Ты виделся с ней уже два раза! Еще вчера ты долго с ней разговаривал… Довольно… Может быть, даже слишком. Мне совесть не позволяет…

– Милая тетя, я уеду с печалью на сердце, – с живостью перебил Леон. – Сегодня ночью я видел очень дурной сон, и на душе у меня – мрачные предчувствия.

– Сон… предчувствия… Разве ты стал суеверен, бедняжка Леон?

– Конечно, нет. И обычно я не придаю снам никакого значения, но подробности сегодняшнего были так живы, что запечатлелись в моей памяти и сильно напугали. Это впечатление не изгладилось, а так же живо, как и в минуту пробуждения, и, чтобы успокоиться, мне необходимо увидеть Эмму-Розу.

– Но что же приснилось тебе такое ужасное? – спросила madame Фантана, невольно уступая при виде волнения племянника.

– Я видел, что какой-то человек вонзает нож в грудь Эммы-Розы, я хотел броситься к ней на помощь, но, не знаю, каким образом, меня тоже ударили, и я оказался в луже крови, которая окружала нас обоих. Я в испуге проснулся, покрытый холодным потом и охваченный мрачными предчувствиями, от которых до сих пор не могу отделаться.

– Вот бессмыслица-то! Самый глупый сон! Эмма-Роза в моем доме в полной безопасности, и угрожающие ей несчастья существуют только в твоем воображении! Прогони поскорее мрачные мысли! Эмма занимается, и я положительно отказываюсь вызывать ее из класса. В известной мере я одобряю твое желание жениться на этой девочке, прелесть, грацию и нравственные качества которой оцениваю вполне, но пойми, что я не стану играть сомнительную роль, служа ширмой твоему ухаживанию.

Леон опустил голову, не произнося ни слова. Тетка продолжала:

– Я скажу Эмме-Розе, что ты просил передать ей почтительный поклон, и больше не прибавлю ни слова. Я тебе обещала, что подумаю о твоих мечтах и по мере возможности помогу их осуществить. Обещаю еще раз, имей доверие ко мне и предоставь действовать. Ну, взрослый младенец, поцелуй меня и уходи поскорее.

Леон печально вздохнул, целуя тетку.

– Я уезжаю несчастным! – прошептал он.

– Ба! Езда по железной дороге образумит тебя.

Молодой человек надел сумку, взял ружье и с тяжелым сердцем отправился в дорогу.

Когда он пришел на станцию, дали сигнал о прибытии поезда. Он только успел взять билет, как закрыли кассу. Минуту спустя он уехал в Сен-Жюльен-дю-Со.

Расстояние от станции Ларош до цели его путешествия равнялось только двадцати километрам. Через сорок минут Леон уже был на месте.

Рене Дарвиль ждал его на платформе.

– Пунктуален, как солдат! Браво! – воскликнул Рене Дарвиль. – Надеюсь, ты не завтракал в Лароше?

– Нет, уже завтракал.

– Это ничего не значит, можно и вторично. Нас ждут! Есть у тебя багаж?

– Нет!

– Так поторопимся же!

И два друга пошли по направлению к городу. Родительский дом Рене находился на окраине, почти в деревне. Леон взял под руку товарища.

– Наша охота не отменена? – спросил он.

– Нет, все, как было условлено.

– Кабаны…

– Их много, по-видимому. Наше rendez-vous назначено на ферме моего дяди, находящейся на опушке леса.

– Пойдем мы туда сегодня?

– Нет, завтра. За два часа до рассвета мы пустимся в дорогу вдоль железнодорожного полотна и прибудем таким образом на ферму. Там позавтракаем и разойдемся каждый на предназначенный ему пост.

– Эта охота для меня – настоящий праздник! – воскликнул Леон.

– Для меня также, уверяю тебя. Мы позабавимся хорошо. Нам не будет жарко: барометр быстро опускается, и стрелка указывает на снег.

– Что до этого! Я тепло одет.

– Это главное! Кстати, как поживает твой отец?

– Как нельзя лучше.

– Согласился он наконец на твой отъезд в Париж?

– Не без труда.

– А! Тем лучше! По крайней мере мы не расстанемся.

– Я сам этого желаю; кстати, я думал об одной вещи, которую, вероятно, ты одобришь.

– Если предлагаешь ты, будь уверен заранее – одобрю. В чем дело?

– Кто нам помешает нанять маленькую квартирку пополам, когда мы приедем в Париж? Мы меблируем ее экономно. Это избавит нас от необходимости жить в гостинице, где всегда очень дорого и скверно. Мы постоянно будем вместе, разделяя и нужды, и удовольствия, и отдых.

– Твоя мысль уже не раз приходила мне в голову, мой милый Леон. Я нахожу ее вполне блестящей и поэтому соглашаюсь на все от всего сердца! Ты не можешь себе представить, до чего мне хочется поскорее в Париж, чтобы самому увидеть Латинский квартал, о котором так много говорят. Он ужасно влечет меня! Да и тебя, вероятно, так же?

– Ну, признаюсь, меня он не особенно влечет, – со вздохом проговорил Леон.

– Как? Неужели? Да быть не может! А сколько там соблазнов!

Рене Дарвиль посмотрел на своего друга

– О, о! – с улыбкой проговорил он. – Значит, маленькая пансионерка madame Фонтана продолжает безраздельно владычествовать над твоим сердцем?

– Да!

– Ты говоришь серьезно?

– Так серьезно, что у меня никогда не будет иной любви!

– Так береги ее! Это чувство будет твоей охраной и опорой!

Молодые люди дошли до дома родителей Рене. Его отец, богатый промышленник, владел в окрестностях Сен-Жюльен-дю-Со заводами. Это был человек лет пятидесяти двух или трех. Madame Дарвиль приближалась к сорокапятилетнему возрасту.

У них было только одно дитя – Рене, и совершенно естественно, что они любили его без памяти. Кого любил Рене, тот становился мил и им. Они встретили Леона с распростертыми объятиями. К тому же Дарвиль близко был знаком с нотариусом Леройе. Леон сразу же почувствовал себя как дома.

Сразу после завтрака господин Дарвиль собирался отправиться на завод, чтобы провести там дня два-три.

Уходя, он сказал Леону, что надеется увидеться с ним по своем возвращении, так как уверен, что после охоты он погостит у них с недельку.

Молодые люди занялись чисткой ружей, совсем в этом не нуждавшихся, и до того усердно предались своему делу, что не заметили, как настал час обеда, который затянулся надолго.

Пробило одиннадцать, когда вышли из-за стола. Рене и Леон разошлись по своим комнатам. Слуга получил приказание разбудить их в половине четвертого утра, так как им предстояло пройти до фермы несколько километров, а падавший снег мог замести дорогу и затруднить им путь.

Рене заснул, как только опустил голову на подушку, но не то было с Леоном: несмотря на предстоящее удовольствие, он был крайне озабочен тяжелым сном, приснившимся накануне.

Ему беспрестанно представлялась Эмма-Роза, плавающая в своей крови, после ужасной борьбы с таинственным убийцей. Он не в силах был отделаться от тяжелого кошмара и потому не смыкал глаз всю ночь.

Он слышал, как часы на камине его комнаты били каждые полчаса, и в четверть четвертого встал, зажег свечу и оделся, не дожидаясь, пока придет слуга.

Затем Леон пошел разбудить друга. Около четырех часов они спустились в столовую, где по распоряжению Дарвиля стол был уставлен холодными закусками.

Они наскоро съели по куску ветчины, выпили по стакану старого хереса, закурили сигары и вышли из дома.

Стояла отвратительная погода. Буря, надвигавшаяся с полудня, разыгралась ночью. Снег падал большими хлопьями, ветер дул с неимоверной силой и хлестал прямо в лицо.

– Ты хорошо знаешь дорогу? – спросил Леон.

– Еще бы, конечно! Да, впрочем, трудно заблудиться! Нам стоит только дойти до полотна железной дороги, а потом мы пойдем по тропинке, вдоль рельсов, по другую сторону забора. Не доходя двух километров до Вильнёв-на-Ионне, мы свернем направо на ту дорогу, которая приведет нас прямо к ферме дяди. Там, по всей вероятности, уже все общество в сборе в хорошо натопленной зале, пред обильным завтраком, которому я воздам должное. Надеюсь, и ты не отстанешь…

– Только бы не опоздать! Снег прилипает к обуви и затрудняет ходьбу…

– Ведь та же невзгода и для других гостей. Впрочем, если и запоздаем на каких-нибудь четверть часа, нас подождут!

Друзья дошли до железной дороги и стали пробираться по тропинке.

Им предстояло пройти около восьми километров. Во всякое другое время наши молодые люди прошли бы такое расстояние за час с четвертью, но на дороге была такая масса снега, что они с трудом вытаскивали из него ноги.

Впрочем, эта задержка оказалась к счастью, так как дала им возможность оказать помощь Эмме-Розе.

Глава XXXII

ДОПРОС

Сообщение Анжель, что убитый – ее отец, произвело потрясающее впечатление на присутствующих. Судебный следователь первый с живостью возразил:

– Но сегодня утром, когда полицейский комиссар, пораженный вашим смущением при виде трупа, обратился к вам с вопросом, вы ответили, что совсем не знаете убитого.

– Да, милостивый государь, я так ответила…

– Почему же вы лгали?

В продолжение одной-двух секунд Анжель не произнесла ни слова. Следователь повторил свой вопрос.

– Так как полицейский комиссар спрашивал меня неофициально, то я сочла себя вправе умолчать. Мне было тяжело встретиться с тем, кто всю жизнь был для меня не отцом, а смертельным врагом.

Сейчас же положение дела изменилось. Вы мне сказали, что я должна оказать посильную помощь правосудию. Я поняла, что долг повелевает мне открыть, что за личность этот несчастный, и сказала правду… Он умер! Мир его праху! Я ему прощаю и прошу Всевышнего сжалиться над ним!

Анжель говорила отрывистым, сухим тоном. Барон де Родиль спросил ее:

– Знали ли вы, что ваш отец находится в путешествии?

Анжель колебалась. Воспоминание о Сесиль Бернье пришло ей на ум. Кто знает, не заставила ли Сесиль своего любовника убить отца из боязни, что он узнает о ее падении? Ничего нет невозможного в этом предположении!

Но к чему ей заниматься этой несчастной девушкой? Пусть полиция ищет виноватых. Если она заподозрит Сесиль в соучастии, тогда Анжель успеет рассказать, что знает о ней.

– Нет, не знала. В первый раз за шестнадцать лет встретилась с тем, кто забыл, что я его дочь.