Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 40 страниц)

– Извините, сударыня, за беспокойство, – произнес он, обращаясь к хозяйке дома. – Вы знаете, что нас сюда привело. Мы бродим в совершенных потемках, но надеемся пролить свет, допросив молодую девушку, которой вы оказали гостеприимство. Мы гости непрошеные, но любовь к справедливости и закону служит нашим оправданием.

– Как и вы, милостивые государи, мы уважаем закон, – возразила madame Дарвиль. – Добро пожаловать, исполняйте ваш долг.

Фернан де Родиль, почтительно поклонившись, спросил:

– Здесь доктор?

– Здесь, – ответил врач, выходя вперед.

– Находите вы сколько-нибудь опасным наш разговор с больной?

– Нет, если будете спрашивать немного и не о том, что может вызвать сильное волнение.

– Мы знаем, как нам следует поступать, сударь, – сухо вступился прокурор из Жуаньи.

– А я знаю, что мне предписывает мой долг, – возразил с жаром доктор. – Девушка поручена мне, я отвечаю за ее жизнь.

– Будьте уверены, сударь, что мы будем осторожны, – сказал барон.

– Благодарю вас, господа, – ответил доктор, – но у меня есть к вам еще одна просьба.

– Какая?

– Вы позволите мне сопровождать вас?

– Конечно!

– Тогда идемте!

– Сию минуту, доктор, – сказал судебный следователь. – Прежде мне нужно задать несколько вопросов присутствующим. Вы, вероятно, madame Фонтана?

– Да, сударь, а вот мой племянник, Леон Леройе.

– Потрудитесь рассказать, сударь, как вам удалось спасти mademoiselle Эмму-Розу?

Леон коротко передал следователю все и сослался на своего друга Рене, подтвердившего его рассказ во всех пунктах.

– Ни один из вас, господа, не заметил, как отворилась дверца вагона?

– Нет, да и как мы могли видеть что-либо? Дул сильнейший ветер, снег падал густыми хлопьями, а поезд мчался с быстротой молнии.

– Теперь я должен обратиться к вам, madame Фонтана.

– Я готова.

– Вы провожали Эмму-Розу на вокзал в Лароше?

– Да, сударь.

– Не найдя места в дамском купе, вы поручили девушку обер-кондуктору?

– Да, сударь, я сама просила его присматривать за нею.

– Вы были около нее, когда она садилась в вагон первого класса?

– Да.

– Вы заметили, что там уже были пассажиры?

– Да, я видела, что там сидели два человека.

– Двое мужчин?

– Да, двое мужчин. Один из них стоял около самой дверцы. По-видимому, он готовился сойти.

– Ничего особенного вы не заметили?

– Положительно ничего.

– Разглядели вы лицо этого пассажира?

– Я видела его только мельком.

– Узнали бы вы его, если бы вам пришлось с ним встретиться?

– О нет! Я вовсе не думала разглядывать его. Мало того, поезд опоздал и стоял в Лароше не более минуты.

– Кто просил вас проводить Эмму-Розу?

Анжель подошла к следователю и резко проговорила:

– Я, мать Эммы-Розы.

– Я не к вам обращаюсь, сударыня, – сухо проговорил судебный следователь, – я спрашиваю madame Фонтана и хочу, чтобы мне ответила именно она.

– Я следовала просьбе madame Анжель, – пробормотала начальница пансиона.

– Устной просьбе?

– Нет, я получила письмо.

Анжель почувствовала глухой гнев. У нее хватило сил сдержаться, но бедная женщина до крови закусила губу, и ногти ее вонзились в ладони рук.

– Да, сударь, это письмо у меня.

– С собой?

– С собой.

– Потрудитесь вручить его мне!

Madame Фонтана вынула из кармана записную книжку и, достав оттуда письмо, подала его господину де Жеврэ:

– Вот письмо, я захватила его на всякий случай.

Анжель была бледна, как смерть.

Фернан де Родиль не сводил с нее глаз и, заметив эту бледность и не догадываясь о ее причинах, подумал:

«Боже мой, неужели Ришар прав? Неужели она действительно соучастница убийцы?»

Между тем судебный следователь прочел письмо и вручил его Фернану де Родилю.

Анжель горела желанием вырвать письмо из рук судей, в которое она вложила всю свою душу. Она чувствовала себя униженной и оскорбленной до глубины души.

Судебный следователь, обращаясь к madame Фонтана, сказал:

– Я оставлю это письмо у себя, так как должен приобщить его к делу.

Начальница поклонилась, не отвечая ни слова.

Никто из присутствующих, за исключением барона де Родиля и Анжель, не понял, в чем, собственно, заключалась мысль судебного следователя.

Судьи встали.

– А теперь, сударь, – проговорил Фернан де Родиль, обращаясь к доктору, – прошу вас отвести нас к больной.

– Позвольте мне зайти раньше и подготовить ее к вашему посещению, – ответил доктор и, обращаясь к Анжель, прибавил: – Пойдемте, сударыня!

Анжель последовала за ним.

Когда она вышла из залы, господин де Жеврэ обратился к Леону Леройе:

– Начальник станции говорил нам, сударь, что вы знали убитого.

– Если это Жак Бернье, то я могу сообщить вам относительно него некоторые сведения.

– Потрудитесь.

– Лично я знал Бернье очень мало, но между ним и моим отцом существует давнишняя крепкая дружба.

– Значит, кроме деловых отношений, у вашего отца были с Жаком Бернье еще и отношения дружеские?

– Да. Мне известно, что мой отец распоряжался деньгами покойного.

– Это были большие деньги?

– Это может вам сказать только мой отец.

– Вы не знаете, Жак Бернье останавливался на пути в Дижоне?

– Право, не знаю. Когда я уезжал из Дижона, то о нем не было речи.

– Вы телеграфировали отцу о трагической кончине друга?

– Я хотел сделать это, но не сделал.

– Кто же вам помешал?

– Я воздержался по совету начальника станции, который полагал, что до вашего приезда не следует распространять слухи об этом преступлении.

– Не вижу причины, почему бы не известить немедленно вашего отца об этом прискорбном факте. Пошлите ему депешу и просите немедленно ответить по телеграфу же, был у него Жак Бернье или нет. Все заставляет предполагать, что был.

– Не потрудитесь ли вы сами составить эту депешу, сударь? Я сам снесу ее на телеграф, и если отец мой у себя в конторе, то через час мы будем уже иметь ответ.

– Отлично!

С этими словами следователь взял лист бумаги, карандаш и составил следующую депешу:

« Сорок восемь часов назад господин Жак Бернье умер в поезде. Прошу немедленно известить меня в Сен-Жюльен-дю-Со, был ли у вас Жак Бернье одиннадцатого числа днем. Необходимое и весьма важное указание для правосудия, уже приступившего к следствию».

– Потрудитесь подписать депешу и отправьте ее немедленно.

– Иду, сударь.

Леон взял депешу, подписал ее и пошел на станцию.

Пока между следователем и молодым человеком шли переговоры, Анжель и доктор вошли в комнату больной.

Эмма-Роза ласково улыбнулась им.

– Ну, как ваше здоровье? – обратился к ней доктор.

– Так хорошо, как это только можно в моем теперешнем положении. Силы возвращаются. Только одно еще продолжает мучить меня.

– Что же именно?

– У меня ежеминутно кружится голова.

Доктор невольно нахмурился, но, сделав вид, что не придает слышанному ни малейшего значения, продолжал:

– Сюда только что приехали судьи из Парижа и из Жуаньи. Они теперь внизу, с madame Дарвиль, но им хотелось бы допросить вас.

– Допросить меня? – в волнении повторила Эмма-Роза. – По поводу чего же?

– Они желали бы знать, остались ли в вашей памяти факты, предшествовавшие катастрофе. Это вовсе не должно смущать вас. Будете вы в состоянии ответить им, не утомляя себя?

– Я думаю, что да, доктор, только меня это стесняет немного.

– Умоляю вас, доктор, – проговорила Анжель, – не можете ли вы добиться, чтобы отложили допрос? Ведь он может повредить. Я знаю, что у них каменное сердце и что они не согласятся ждать…

– Но, мамочка, уверяю тебя, мне совсем не так плохо. Я могу ответить на все вопросы!

– Да ведь и я не отойду от вас! – подтвердил доктор. – Потому вы можете быть совершенно спокойны. Если допрос затянется и будет грозить утомлением, будьте уверены, что я прерву его. Это не только моя обязанность, но и мое право.

Доктор вышел, а Анжель бросилась к дочери и, покрывая поцелуями ее исхудавшие ручки, говорила:

– Милочка, родная, поправься только, только поправься, и ты увидишь, как мы заживем с тобой! Я увезу тебя куда-нибудь за город, в деревню, ты будешь пить молоко, дышать свежим воздухом, мы целыми днями будем вместе гулять, читать! Увидишь, как славно, тихо, мирно мы заживем!

Эмма-Роза целовала мать и лежала со счастливой улыбкой на губах.

– Не говори, лежи, – уговаривала ее мать, – тебе сейчас предстоит говорить очень много, и я страшно боюсь, чтобы ты не утомилась.

– Хорошо, мамочка, не буду, только ты не уходи от меня.

Анжель села около постели; Эмма-Роза взяла ее за руку и притихла, закрыв утомленные глаза.

Анжель задумалась.

Невеселые думы бродили в ее красивой голове. Припоминалась печальная молодость, расцвет первой любви и горькое разочарование, клятвы любви и верности, страстные ласки; быстрое охлаждение, как он стал избегать ее и прятаться; как она, в отчаянии, обезумев от горя, не веря своему несчастью, пыталась увидеться с бароном, как последний, боясь встречи с пылкой девушкой, позорно прятался от нее. Вспомнила она, как, оставшись одна, всеми покинутая, разочарованная, убитая горем, ожидая появления ребенка, попыталась обратиться к единственному оставшемуся у нее в мире родному человеку – к отцу, но и тут наткнулась на каменное сердце, бездушное, холодное отношение. Горькие, жгучие слезы стыда и обиды еще и теперь навертывались у нее на глаза при воспоминании об испытанных унижениях.

Наконец у нее родилась дочь, и это обстоятельство, вместо того чтобы окончательно сразить ее, воскресило, пробудив ярость, и энергию, и новые силы. Она стала работать. Добрые люди снабдили ее небольшими деньгами; она открыла магазин и стала потихоньку жить, выплачивая долги и воспитывая, как могла и как умела, дочь, обещавшую со временем стать красавицей.

Когда девочке минуло двенадцать лет, Анжель, по совету одной из постоянных покупательниц, отдала ее в Ларош, в пансион madame Фонтана.

Шум шагов прервал ее горькие думы.

Анжель поспешила оправить подушки под головой Эммы-Розы и встала у ее изголовья.

Они вошли, предводительствуемые доктором.

Впереди всех шел барон Фернан де Родиль.

Переступая порог, он бросил быстрый взгляд на постель и увидел прелестное, бледненькое личико Эммы-Розы, окруженное ореолом золотистых волос.

Было мгновение, когда взгляды бывших любовников скрестились, как клинки двух шпаг перед началом дуэли.

Взгляд Анжель дышал ненавистью и угрозой; барон де Родиль смотрел робко и смущенно.

– Вот моя дочь, сударь, – проговорила резко Анжель, и голос ее звучал металлически. – Допрашивайте ее, если это необходимо, но прошу вас помнить, что она больна, слаба до крайности и малейшее волнение может подействовать на нее убийственно. Пощадите же ее, умоляю вас!

Фернан наклонил голову в знак согласия, сделал несколько шагов к постели и остановился, пожирая глазами прелестное страдальческое лицо.

За ним последовал де Жеврэ.

В продолжение нескольких минут в комнате царило глубокое молчание.

Подошел доктор.

– Mademoiselle, – обратился он к Эмме-Розе, – вот господа судьи, о которых я вам говорил. Они будут вас допрашивать, а вы потрудитесь отвечать, но только постарайтесь оставаться спокойной. Как только вы почувствуете малейшее утомление, немедленно сообщите мне. Эти господа, конечно, не будут настаивать на дальнейшем допросе.

– Вы ошибаетесь, – сухо возразил прокурор из Жуаньи. – Напротив, мы будем настаивать. По-моему, не велика беда, если она и устанет немного. Прошу воздержаться от советов и замечаний!

В эту минуту Анжель бросилась к прокурору.

– Я мать, милостивый государь, и дорожу жизнью моего ребенка! Допрашивайте Эмму! Пусть будет по-вашему! Но если только я увижу, что она слабеет, клянусь, вы больше ничего не узнаете, хотя бы мне пришлось заткнуть ей рот.

– Успокойтесь, сударыня, – сказал барон, – мы сумеем примирить чувство долга с человечностью.

– Нам так же, как и вам, необходимо знать истину, – прибавил судебный следователь. – Мне, признаться, даже удивительно, что вы не торопитесь узнать, что скажет ваша дочь!

– Я скажу все, что знаю, – тихо проговорила Эмма-Роза. – Мама боится за меня, и это совершенно естественно… Она так меня любит! Но я хочу говорить. Я чувствую в себе силу. Допрашивайте!

Барон де Родиль прислушивался с болезненным волнением и испытывал невыразимое смущение. Ему казалось, что каждое слово, сказанное его ребенком, тяжелым камнем падает на сердце.

Де Жеврэ, ни на минуту не терявший из виду своего друга и понимавший его возрастающее волнение, подошел к нему и, желая отвлечь от тяжелых мыслей, задал первый вопрос:

– По-видимому, mademoiselle, сильный удар нисколько не ослабил вашей памяти. Вероятно, вы хорошо помните, как садились в Лароше в поезд?

– О да, сударь! Я была так счастлива, что увижу маму через несколько часов!

– Madame Фонтана провожала вас?

– Да, она хотела посадить меня в дамское отделение, но, к несчастью, оно было совершенно полно.

– Тогда она поручила вас обер-кондуктору?

– Да, сударь, передо мной отворили дверцу, и я села в вагон первого класса.

– Там уже был кто-нибудь?

– Да, пассажиры.

– Сколько?

– Двое. Один из них сидел, или, лучше сказать, полулежал, в отдаленном углу вагона, весь закутанный в дорожный плед. Другой стоял сперва около дверцы, но, как только я вошла, он сейчас же отошел и сел около первого.

– Какое вы заняли место?

– Почти против того пассажира, который сидел.

– В каком он находился положении?

– По-видимому, спал.

– Видели вы его лицо?

– Нет, не видела.

– Как же это случилось?

– Лицо было закрыто шотландским пледом и опущенными широкими полями шляпы.

– А другой пассажир продолжал сидеть около спящего?

– Да, сударь.

– Что же было дальше?

Эмма-Роза не отвечала; уже в продолжение нескольких секунд она дышала с большим трудом. На висках ее выступили капельки холодного пота.

Она закинула голову назад и закрыла глаза.

Анжель перепугалась.

– Боже мой! – воскликнула она. – Вы видите: бедный ребенок умирает от утомления! Умоляю вас, ради самого Бога, сжальтесь над нею! Ведь вы ее убиваете!

– Я нахожу, что было бы нелишним прервать допрос, – заметил доктор.

– Мы, конечно, можем отложить его, – согласился де Жеврэ, – но mademoiselle непременно должна дать нам необходимые объяснения.

– Да ведь это просто варварство! – воскликнула Анжель и, обратившись к Фернану де Родилю, крикнула резким, повелительным тоном: – Хоть вы-то, сударь, запретите мучить ребенка! Защитите ее! Это ваша святая обязанность!

Барон де Родиль не успел ответить. Прежде чем он открыл рот, прокурор из Жуаньи обратился к Анжель и грубо сказал:

– Если вы еще хоть раз вмешаетесь в разговор, мы вынуждены будем попросить вас выйти! Вы мешаете правосудию исполнять свои обязанности!

Как раз в эту минуту Эмма-Роза открыла глаза и приподняла головку.

– Это ничего, – пролепетала она со слабой улыбкой. – Минутная слабость. Теперь уже все прошло. Оставьте маму около меня! Ее присутствие дает мне силы отвечать вам.

– Хорошо. В таком случае я повторю свой вопрос, – сказал судебный следователь. – Что же случилось дальше?

– Я встала очень рано, и поэтому, как только присела в уголок, сейчас же задремала. В правой руке, которая была без перчатки, я держала носовой платок. Когда я уснула, платок выскользнул из рук и упал на пол. Это меня разбудило; я нагнулась, чтобы поднять его, и вдруг почувствовала, что он мокрый… посмотрела и увидела, что он весь в крови. Тут я страшно испугалась и стала внимательно вглядываться в пассажира, которого считала Спящим. Я заметила, что он как-то странно раскачивался. Тогда я сразу поняла, что против меня труп. Я так испугалась, что думала, с ума сойду, громко закричала и стала звать на помощь…

Эмма-Роза остановилась, так как воспоминания душили ее.

– Тогда?

Девушка сделала над собой усилие и продолжала:

– Тогда второй пассажир бросился на меня и схватил за горло. Он сжал крепко свои пальцы и буквально душил меня. Я подумала о маме, которую не увижу больше, и предала себя Богу. Вдруг дверца растворилась настежь. Каким образом? Уж этого я вам не сумею сказать. Убийца выбросил меня из вагона… Я чувствовала, что лечу… Потом последовал удар… и я лишилась сознания…

Она побледнела, как смерть, и глаза ее закрылись.

Доктор схватил маленькую бессильную ручку Эммы-Розы и тревожно пощупал пульс.

– А этот человек? Ваш убийца? – с живостью спросил судебный следователь. – Вы его видели?

– Видела, – чуть слышно пролепетала больная.

– Могли бы вы узнать его?

– Я узнаю его даже через двадцать лет.

Молния торжества блеснула в темных глазах следователя.

– Опишите его приметы! Правосудие отыщет его, и вы будете отомщены!

Губы Эммы-Розы зашевелились, но она не смогла произнести ни слова. Она была близка к обмороку.

– Перестаньте допрашивать, прошу вас, во имя человечности, – проговорил доктор. – Ведь она не подсудимая, а жертва, и вы видите не хуже меня, что у нее нет больше сил. Я изменил долгу, позволив вам войти к ней, и теперь горько сожалею об этом, так как твердо убежден, что это утомление будет иметь самые роковые последствия. Уходите, господа! Я постараюсь исправить то зло, которое вы причинили!

Анжель рыдала.

– О, уходите, уходите! – умоляла она сквозь слезы, обращаясь к барону де Родилю. – Горе вам, если вы убили мою дочь!

– Берегитесь, сударыня! – вмешался судебный следователь.

– Чего это я должна беречься? – гордо выпрямилась Анжель. Тонкие ноздри ее раздувались, чудные глаза так и сверкали. Ничто не могло заставить ее притихнуть.

– Я около моего ребенка, которого вы терзаете и которого я стараюсь защитить, по мере сил, от вас! Человеческие законы отличаются жестокостью, о которой я даже не подозревала, а правосудие совершает действия, весьма схожие с преступлением! Господин товарищ прокурора! – воскликнула она, снова обращаясь к барону де Родилю. – Должно быть, сама судьба определила вам быть злым гением и дочери, и матери!

Судебный следователь увидел, что друг его побледнел, как смерть. Он хотел во что бы то ни стало избежать скандала, который мог бы унизить достоинство Фернана, и поэтому поспешил сказать:

– Уйдемте, господа. Доктор прав. В настоящую минуту нам совершенно нечего здесь делать.

Судьи вышли из комнаты.

Барон де Родиль выходил последним, как вдруг к нему подошла Анжель и голосом, который она старалась приглушить, проговорила:

– Вчера я отказалась говорить с вами, а сегодня согласна. Потрудитесь следовать за мной.

С этими словами она направилась в комнату, где провела ночь.

– Фернан, – произнес было де Жеврэ.

Анжель быстро обернулась.

– Я обращалась не к вам, – резко проговорила она, – а к господину товарищу прокурора. Мне необходимо переговорить с ним.

– Через минуту буду к вашим услугам, господа, – обратился барон де Родиль к остальным и последовал за Анжель.

Она поспешила затворить двери.

Товарищ прокурора, видимо, был в сильнейшем смущении.

– Что вам угодно? – проговорил он.

– А вот что! По прошествии семнадцати лет зловещий случай – зловещий, потому что он является результатом преступления, – снова свел нас. Вас – соблазнителя, меня – жертву, бывшую до такой степени глупой, что вы сумели заставить меня счесть за серьезные ваши игривые слова и уверения в любви. Я была вашей верной и доверчивой любовницей, и вы меня бросили! Я родила вам дочь, и вы отреклись от нее! А сегодня вы чуть-чуть не допустили убить ее на ваших глазах и вашими же коллегами! Это подло! У вас нет сердца, я это давно знала, но все-таки не думала, что вы способны как камень стоять перед ребенком, вашим ребенком, которого вы к тому же видите в первый раз в жизни! И вид ее не возбудил в вас ни сожаления, ни нежности. Однако вашего слова было достаточно для того, чтобы остановить этих людей, ваших подчиненных, и прекратить варварский допрос, который убивал вашу родную дочь! Вы не сказали этого слова! Еще раз повторяю: это подло!

– Сударыня… – начал было Фернан.

– Э, погодите, дайте мне закончить! – почти закричала на него Анжель. – Вы должны волей-неволей выслушать меня теперь до конца! Ни за какие миллионы и никакими средствами не можете вы заставить меня замолчать. Роль, которую вы разыгрываете здесь, постыдна вдвойне! Неужели вы полагаете, что я не читаю в глубине ваших мыслей? Вы смеете обвинять меня в убийстве Жака Бернье, моего родного отца! Я все поняла, уверяю вас! Надо мной тяготеют бессмысленные, более чем бессмысленные, просто чудовищные подозрения! А вы… Вы, кажется, знаете меня, даже когда-то говорили, что любите, и у вас не хватило духу заставить замолчать моих обвинителей! Вы действуете заодно с ними, заодно с этим судебным следователем, вашим преданным другом, и если вы не смеете сказать им громко и прямо: «Эта женщина – соучастница убийцы! Эта женщина – отцеубийца! Ее ждет эшафот!» – то не смеете сказать это только потому, что боитесь скандала, который может устроить Анжель Бернье, ваша бывшая любовница, и что этот скандал отразится на вас и вашей карьере. Так успокойтесь же! Анжель Бернье ничего не скажет! Она будет молчать, не ради вас, конечно, но ради своей дочери! Анжель Бернье не хочет, чтобы Эмма-Роза узнала, что вы ее отец!

Я совершенно забыла о том, что вы меня бросили. Я едва-едва вспоминала о вашем существовании. Я ничуть не заботилась о том, живы вы или нет. Не заставляйте же меня снова вспоминать об этом. Не разжигайте моей уснувшей ненависти. Предоставьте меня и мою дочь нашей скромной участи. Я предлагаю вам мир, но если вы ответите мне войной, то вам никакой пощады не будет! Если скандал разразится по вашей вине, то он будет громкий, страшный и разрушит окончательно вашу репутацию, погубит вашу карьеру. Вот что я желала вам сказать, monsieur де Родиль! Теперь выбирайте!

Фернан слушал Анжель с низко опущенной головой. Когда Анжель закончила, он выпрямился.

– Вы угрожаете мне, – сказал он, – как раз в ту минуту, когда жалость стала прокрадываться в мое сердце.

– И вы будете уверять меня, что в состоянии над кем-нибудь сжалиться? – взорвалась Анжель, презрительно пожав плечами.

Барон продолжал говорить, как будто не расслышав ее презрительного замечания:

– В ту минуту, когда я увидел моего ребенка, я не мог вспомнить о прошлом без сожаления и угрызений совести.

– Бесплодные сожаления! Поздние, слишком поздние угрызения! – проговорила Анжель.

– Почему бесплодные, если они искренни? – спросил барон.

– А потому бесплодные, что они ничего не могут исправить. К тому же я вовсе и не верю им. Если бы угрызения совести и жалость к ребенку действительно закрались в ваше сердце, вы вели бы себя совершенно иначе. Вы бы заставили замолчать следователя, видя, что он положительно терзает вашу дочь. Вы помешали бы им заподозрить меня в ужаснейшем из преступлений. Вы поручились бы за меня. А ваше молчание свидетельствовало о том, что вы вполне соглашаетесь с обвинителями!!!

– Я защищал вас! – возразил барон. – Я никогда не сомневался в вашей невиновности.

– Неужели вы оказали мне такую честь?! – удивилась Анжель и снова презрительно пожала плечами.

– Не будь этого, – продолжал Фернан де Родиль, – вы были бы уже арестованы по моему приказанию.

– У вас хватило бы духу и жестокости разлучить меня с моим ребенком?

– Да, если бы я думал, что вы виновны. Я должен быть прежде всего человеком, исполняющим свои обязанности.

– Ну так вот и исполните вашу первую и самую святую обязанность. Вы только что говорили о ваших сожалениях и угрызениях. Докажите же мне теперь, что вы не лгали!

– Доказать? Но каким же образом?

– Исправив хоть часть того зла, которое вы нам причинили! О, не беспокойтесь, я ничего не попрошу для себя! Я умоляю вас именем моей дочери, ради нашей дочери!

– Что я могу сделать?

– Дайте ей ваше имя.

Барон задрожал.

– Это невозможно! – воскликнул он.

– Почему невозможно? Ведь вы, кажется, не женаты, не правда ли? Следовательно, вы совершенно свободны в своих поступках. Простой формальности было бы достаточно, чтобы объявить себя отцом Эммы-Розы. Ведь вы ее отец! Надеюсь, хоть в этом вы никогда не сомневались. Поступив таким образом, вы сразу заставите всех уважать меня. Кто осмелится подозревать ту, чью дочь вы признаете своим ребенком? Сделайте это, Фернан!

Барон де Родиль покачал головой и проговорил:

– Это невозможно!

– Невозможно! – самым презрительным тоном проговорила Анжель. – О, я давно знаю, что вы не способны ни на какое доброе дело! Вы ни на волос не изменились с тех пор, как я рассталась с вами! Ваши сожаления, угрызения – все это фразы и лживые слова, которым я ни на минуту не поверила. Хорошо, пусть ваш товарищ обвиняет меня в отцеубийстве. И вы тоже, за компанию, можете обвинить меня! Я буду защищаться. Да, впрочем, ваши обвинения отпадут сами собой. Во всем моем существовании, в течение всей моей жизни люди могут найти одну только ошибку, которая и теперь еще заставляет меня краснеть от стыда, – это мою любовь к вам! Правосудие может наводить справки о моей жизни – я не побоюсь этого испытания. Ну, а теперь нам больше не о чем разговаривать. Я должна идти к дочери.

Она открыла дверь, выходившую в коридор. Барон де Родиль прошел мимо нее, поклонившись, но мимоходом бросив гневный взгляд.

Анжель поспешила вернуться в комнату Эммы-Розы.

Доктор, сильно встревоженный, не хотел пугать бедную мать своими опасениями и даже стал уверять ее, что все к лучшему.

Фернан де Родиль присоединился к своим коллегам, которые ожидали его в зале.

Страшная бледность, крепко сжатые губы и выражение лица ясно показали де Жеврэ, что между его другом и дочерью убитого Жака Бернье произошла крайне тяжелая сцена.

– Господа, – начал товарищ прокурора, стараясь овладеть собой, – теперь нам остается только подождать ответа от дижонского нотариуса, а затем возвратиться в Париж. Mademoiselle Эмма-Роза положительно не в состоянии вынести новый допрос в течение последующих дней. Как бы ни было полезно ее свидетельство, пока оно не является абсолютно необходимым. Мы должны проследить за убийцей Жака Бернье с самого его отъезда из Марселя. Начальник сыскной полиции отдаст приказания, чтобы агенты принялись за работу, не теряя ни минуты, а прокурор потрудится сообщить нам о результатах розысков, которые он предпримет уже от себя лично. Когда вы рассчитываете вернуться в Дижон? – прибавил барон де Родиль, обращаясь к Леону Леройе.

– Завтра выезжаю.

– Если так, то по получении ответной депеши я поручу вам отвезти письмо к вашему батюшке, во избежание всевозможных проволочек.

– Весь к вашим услугам.

Но как раз в эту минуту у входной двери раздался звонок, и почти тотчас же в комнату вошел слуга с депешей в руках, которую он и поспешил передать Леону.

Последний разорвал конверт и развернул листок синей бумаги.

– Это от моего отца, – сказал он и принялся читать:

« Известие о смерти причинило мне глубочайшее горе. Провел весь день одиннадцатого числа с Жаком Бернье, приводя в порядок его денежные дела. Расстался с ним только в половине второго ночи, в момент его отъезда в Париж. Готов дать кому следует весьма важные сведения. Желал бы быть вызванным в качестве свидетеля как можно скорее. Вениамин Леройе».

– Вот интересная и важная депеша, – заметил барон де Родиль. – Я сильно рассчитывал на те сообщения, которые сделает ваш батюшка, и потому попросил бы вас отправиться в Дижон как можно скорее. Теперь совершенно бесполезно писать письмо. Вы расскажете господину Леройе все, что вам известно, и попросите его немедленно отправиться в Париж и явиться или к судебному следователю, господину Жеврэ, или же прямо ко мне.

– Я уеду сегодня же вечером, – проговорил Леон, – а завтра утром мой отец узнает все.

– Я вам буду очень благодарен, сударь.

Барон де Родиль поблагодарил madame Дарвиль за гостеприимство, и судьи удалились, провожаемые до самых дверей Леоном и Рене.

Когда молодые люди остались одни, Рене обратился к Леону:

– Значит, ты уезжаешь сегодня вечером?

– Да, это необходимо. Такой внезапный отъезд при печальных обстоятельствах положительно разбивает мне сердце, но что же делать, если нельзя поступить иначе? Отец мой уедет в Париж по этому ужасному делу, а я должен оставаться в конторе, чтобы отвечать клиентам в его отсутствие. Здесь целиком мое сердце. Если бы mademoiselle Эмма-Роза была уже здорова, я уехал бы в надежде, что увижу ее опять очень скоро. Но этот несчастный допрос испортил все. Я уверен, что она теперь в ужасном состоянии. Доктор сильно встревожен, и поэтому я уезжаю с тяжелым сердцем, наполненным самыми грустными предчувствиями.

– Ты должен бороться с мрачными предчувствиями, – сказал Рене. – Я буду аккуратно извещать тебя обо всем, что здесь происходит.

– Я знаю, что могу положиться на тебя.

– Как на самого себя, верь мне! Кроме того, я должен сказать, что не теряю надежды: доктор наш – человек знающий и очень опытный, у mademoiselle Эммы-Розы лучшая сиделка в мире – родная мать. А кстати, по поводу ее матери: не странно ли, что фамилия Бернье прибавилась к имени madame Анжель, единственному, которое было нам известно до сегодняшнего дня?

– Что же тут, по-твоему, странного?

– Да ведь имя убитого – Жак Бернье!

– Так что же? Это не что иное, как самое простое и обыкновенное совпадение. Ведь имя Бернье встречается так же часто, как имя Дюрано, Леблон или Легри… Я даже и внимания-то никакого не обратил на эту случайность.

– А я так, признаться, обратил, и по весьма серьезной причине.

– Какая же это причина?

– Мне показалось, что между madame Анжель и убитым Жаком Бернье какая-то связь.

– Связь? Какого же рода могла быть эта связь?

– Не знаю и даже не догадываюсь, то есть не предполагаю ничего положительного. Я тебе только сообщил о той мысли, которая промелькнула у меня в голове, вот и все. Помнишь, когда madame Анжель приехала сюда и мы расспрашивали ее о преступлении в поезде?

– Да.

– Она сказала, что знала убитого.

– Действительно!

– И даже назвала его по имени.

– Верно, верно!

– Но когда она говорила о нем, то в ее манере ясно проглядывало какое-то смущение, странная неловкость.

– И что же ты заключаешь из всего этого?

– Повторяю, ровно ничего. Только мне думается, что в жизни madame Анжель существует тайна и что эта тайна имеет какую-то связь с Жаком Бернье.

– Я узнаю у отца, прав ты или нет. Его покойный друг не имел от него никаких тайн.

– Мне думается также, что не совсем чужд жизни madame Анжель и барон Фернан де Родиль, – продолжал Рене Дарвиль.

– Товарищ прокурора! – воскликнул Леон.

– Он самый. Я заметил взгляды, которыми они обменивались, некоторые слова. Затем, я нашел крайне странным этот разговор madame Анжель с товарищем прокурора. Во всем преступлении есть таинственная сторона. Ты любишь дочь madame Анжель, поэтому не оставляй без внимания моих замечаний и постарайся воспользоваться ими.

– Я не понимаю… – начал было Леон.

– И я не понимаю, – прервал его Рене, – но будущее объяснит нам, без сомнения, все, что кажется теперь таким загадочным, и ты увидишь, что я был совершенно прав.