Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 38 (всего у книги 40 страниц)

– Мы погибли!…

– Но кто же спас ее? Кто вытащил ее из Марны? И с нею судебный следователь… Эта женщина… Кто она?

– Анжель Бернье… ее мать… – ответил Луиджи.

– Анжель Бернье свободна!

– Мы погибли, погибли!

Пароли поднял голову.

– Полно! – с силой произнес он. – Только трусы боятся! Надо бороться; что же, будем бороться!

– Но они все идут сюда…

– Успокойся! Иди сюда… скорее!… – Убийца Жака Бернье открыл дверь в темный кабинет и втолкнул туда своего сообщника.

– Я их приму, – продолжал он, – успокойся, Луиджи! Я хладнокровен и выдержу бурю, если только она разразится.

– Не могу я успокоиться, это выше моих сил, я весь дрожу!

Пароли пожал плечами и запер дверь кабинета. Затем, сделав над собой страшное усилие, чтобы скрыть волнение, он сел за письменный стол, вынул из ящика темные очки и надел их.

«Доктор Пароли, – сказал он про себя, – богатейший владелец одной из замечательных больниц Парижа, не может быть заподозрен!»

В это время послышался стук в дверь.

– Войдите! – произнес Анджело твердым голосом. Он наклонился к столу и стал лихорадочно перебирать бумаги.

На пороге возник один из служащих Пароли.

– Господин доктор… – сказал он.

– Что? – спросил итальянец, не изменяя позы.

– Господин Ришар де Жеврэ, в сопровождении нескольких особ, просит принять его.

– Господин де Жеврэ?

– Он пришел посоветоваться с доктором относительно одной молодой девушки, которой живо интересуется. Эта бедненькая совершенно слепа.

– Слепа! – воскликнул итальянец, у которого буквально гора с плеч свалилась.

– Да, господин доктор, совершенно слепа!

– Потрудитесь же привести их сюда как можно скорее!

Служащий вышел.

– Слепая! Слепая! Она слепая, – точно в лихорадочном бреду, в восторге повторял Пароли, снимая темные очки, – Ну, теперь я спасен! Теперь мне нечего бояться!

Через несколько минут дверь отворилась, и на пороге показался следователь де Жеврэ.

Итальянец с живостью пошел навстречу, улыбаясь и протягивая обе руки.

За следователем шли барон де Родиль и Анжель, ведя под руки слепую Эмму-Розу. Шествие замыкали Леон Леройе и Рене Дарвиль.

– Извините меня, дорогой доктор, что я отрываю вас от трудов, – начал следователь, крепко пожимая пылающие руки Пароли.

– Вы отлично знаете, любезный господин де Жеврэ, что вы не можете побеспокоить меня.

Услышав голос итальянца, Эмма-Роза задрожала и сдвинула брови.

– Кто это говорил сейчас? – обратилась она к матери.

– Это я, mademoiselle, – смело сказал Пароли, подходя к девушке.

– Это доктор Пароли, дитя мое, – сказал следователь, – знаменитый ученый, к которому мы обратились за помощью. Он несравненный хирург, сделавший уже немало чудес. Надеюсь, что он сделает и еще одно – возвратит вам зрение.

Эмма-Роза замолчала.

Только что услышанный голос произвел на нее глубокое впечатление, пробудил ужасные воспоминания; но как она могла заподозрить человека, которого господин де Жеврэ называет своим другом? Могла ли она думать, что это светило науки – злодей, убийца?

– Ваш визит касается барышни? – обратился доктор к следователю.

– Да, дорогой доктор.

– Она слепая?

– Увы, к сожалению, совершенно слепая! И, повторяю вам, мы пришли умолять вас совершить чудо. Необходимо, чтобы благодаря вам зрение вернулось к ней, потому что оно будет главным или, лучше сказать, единственным оружием для оправдания ее матери.

Пароли разыграл роль удивленного и непонимающего.

– Оправдание ее матери? Я вас не понимаю!

– Вы меня поймете, когда узнаете, что девочка – дочь госпожи Анжель Бернье.

– Анжель Бернье! – с отвращением воскликнул Пароли. – Отцеубийцы?

– О, дорогой доктор, не обвиняйте ее! Она невиновна!

– Невиновна! Но мне помнится, что над нею тяготело страшное обвинение, ужасные улики!

– Это правда! Но улики оказались ложными, и обвинение в настоящее время почти опровергнуто.

– А настоящий убийца найден?

– Третьего дня он почти был у нас в руках, но снова выскользнул.

– У вас в руках?

– Да, злодей обязан своим спасением новому ужасному преступлению. Он выстрелил в человека, который его преследовал. Это тот самый носильщик, который в начале следствия был арестован вместо настоящего убийцы.

– Не тот ли это Риго, о котором вы мне говорили? – спросил Пароли, стараясь говорить голосом как можно более твердым.

– Он самый.

– Но откуда же вы узнали все эти подробности? Разве были свидетели?

– Кроме Риго, при этом не было никого.

– Он не умер? – в изумлении едва мог выговорить доктор.

– Нет. В него попала пуля, и, жестоко раненный, он упал в Марну, где долго плыл под водой. Этому-то он и обязан жизнью.

Анджело задрожал: значит, не удалось убить Риго!

Опасность, которую он считал уже миновавшей, встала перед ним грознее прежнего!

Несмотря на все это, негодяю удалось сохранить полное внешнее спокойствие.

– Да вам, кажется, никогда не удастся изловить этого злодея! – воскликнул он. – Это положительно стыд и позор для нашей полиции! А еще говорят, что она не имеет себе равных!

– О, нет! Теперь-то уж ему не удастся бежать! Теперь мы его схватим!

– Вы уже давно так говорите, мой дорогой господин де Жеврэ!

– Может быть, но на этот раз мы уверены в успехе!

– На чем же вы основываете уверенность?

– А на том, что ему не удастся безнаказанно ходить по Парижу, потому что его преследуют и полицейские агенты, и Оскар Риго, и посыльный, с которым он послал Анжель Бернье такую компрометирующую корреспонденцию.

– Может быть! Но вот вопрос: останется ли он в Париже?

– А почему бы и нет? Он до того дерзок и смел, что считает себя вне всякой опасности. Я убежден, что он не уедет.

– Мне кажется странным, что этот человек, как бы ни велика была его дерзость, имеет смелость, вернее, безумие, выходить на улицу непереодетым и с открытым лицом.

– У преступников часто бывали такие моменты безумия.

– Пойманный – если только вам удастся схватить его, – он будет отпираться, будет утверждать, что его обвиняют понапрасну. Как доказать противное?

– Благодаря вам, дорогой доктор, это легко сделать. Негодяй не будет иметь возможности отпираться при очной ставке с mademoiselle Бернье, которую он дважды пытался убить и которой вы, без всякого сомнения, вернете зрение.

– Это верно, – в раздумье проговорил Пароли. – И раз правосудие делает мне честь, я постараюсь оправдать доверие.

Подумав с минуту, он подошел к Эмме-Розе и взял ее за руки.

– Подите сюда, дитя мое, – сказал он громким голосом и подвел к одному из окон кабинета, через которое врывался в комнату яркий свет.

Он приподнял веки девушки и с глубоким вниманием осмотрел ее глаза.

«Трехминутной операции было бы достаточно, чтобы возвратить ей зрение, – думал он при осмотре. – Но если я буду настолько глуп, чтобы сделать это, девчонка узнает меня, и я погиб».

Свидетели этой сцены в немом нетерпении, затаив дыхание, не сводили глаз с доктора, ожидая его приговора.

Пароли, по-видимому, продолжал свои исследования; в сущности же он готовил комедию, которую и намеревался разыграть со свойственным ему талантом.

– Давно вы перестали видеть? – обратился он наконец к Эмме-Розе.

– Со вчерашней ночи, доктор. Я проснулась и оказалась в полном мраке, хотя день уже давно наступил.

– Ваше зрение ослабевало мало-помалу, не правда ли? Почти незаметно?

– Да, доктор.

– Время от времени вы ощущали колотье в глазном яблоке?

– Да, доктор.

– Голова была ужасно тяжела, и затем появилась мигрень…

Эмма-Роза продолжала отвечать утвердительно.

Между бровей доктора пролегла глубокая морщина.

– Ну что же, доктор? – спросил господин де Жеврэ.

– Мой дорогой друг, дела очень плохи. Я считаю операцию невозможной!

– Невозможной! – в ужасе повторили все присутствующие.

– Слепая навеки! – с горечью воскликнула Эмма-Роза, которую Анжель обняла и крепко прижала к сердцу. – Мама, милая, я останусь слепой! Я не могу доказать твою невиновность! Я не могу узнать убийцу!

«Еще бы!! Черт меня побери!!!» – думал Пароли.

– Моя дочь слепая навеки! – тихо проговорила Анжель, и слезы ручьем потекли по ее лицу. – Умоляю вас на коленях, не отказывайте нам!

– Сударь, – вмешался Фернан де Родиль, – верните зрение Эмме-Розе, и я отдам вам половину своего состояния.

– Деньги для меня ничто, сударь, – важно и с достоинством ответил Пароли. – Если я отказываюсь от операции, то потому только, что считаю ее крайне опасной.

– Она не опасна, если ее будете делать вы. Ваши знания так обширны, рука и глаз так верны. Опасности не будет. Если излечение – чудо, то сделайте это чудо! Возвратите зрение бедному ребенку! – умолял Рене.

– И располагайте моей жизнью! – прибавил Леон дрожащим голосом.

Пароли чувствовал себя крайне неловко, слушая эти отчаянные мольбы. Какое презрение испытывал он к честным, наивным людям, которые на коленях умоляли его погубить себя!

– Я не доверяю себе, – продолжал итальянец. – Неудача может повредить моей репутации, а я не хочу этого.

– Значит, вы отказываетесь от операции? – спросил Леон с гневом.

– Отказываюсь!

– Хорошо. Но знайте, сударь, что ведь вы, слава Богу, не единственный окулист в Париже! У вас есть собратья, знания и репутация которых не уступают вашим! Кто-нибудь из них, посмелее, чем вы, не откажется сделать операцию, которая вас так ужасает! И если она ему удастся, то что будет тогда с вашей репутацией, о которой вы так заботитесь!

Итальянец побледнел при мысли, что вместо него какой-нибудь окулист может возвратить зрение Эмме-Розе. Горячее заявление молодого студента попало прямо в цель.

«Ну, что же, – решил он, – если они сами этого захотели, то пусть будет так!»

На его подвижном лице отразилось заметное колебание.

Лихорадочно следившие за ним зрители заметили это, и просьбы и мольбы усилились.

– Ради Бога, ради всего святого, сжальтесь! – молила Анжель.

– Не бойтесь никакой слабости с моей стороны, – поддерживала ее Эмма-Роза. – Если мне придется страдать, я буду страдать мужественно, не жалуясь, обещаю вам, но только, ради Бога, попытайтесь вылечить меня! Верните мне зрение, и я буду благословлять вас!

И бедный ребенок, ощупью отыскав руку злодея, прижался к ней губами.

Пароли резким, невольным движением высвободил свою руку. Ему показалось, что губы Эммы-Розы обожгли его, как каленое железо.

Но это была лишь минутная слабость. Он быстро овладел собой, изобразив растроганность и волнение.

– Могу ли я противиться вашим мольбам? Уступаю… Рискну сделать операцию!

– О, благодарю! Благодарю! – заговорили все разом.

– Когда вы намерены сделать операцию? – спросил Фернан де Родиль.

– Через пять дней.

– К чему такая отсрочка?

– Она необходима. Необходимо предварительное лечение.

– Значит, мы должны будем привозить ее каждый день?

– Вам незачем так беспокоиться: пациентка должна остаться у меня.

– Моя дочь! Здесь! – с каким-то инстинктивным страхом спросила Анжель.

– Она будет не единственной пансионеркой в моей лечебнице, сударыня.

– Да, да, я останусь, – с живостью проговорила Эмма-Роза. – Что значит разлука на несколько часов, если ты будешь иметь возможность приходить ко мне каждый день?

– Конечно, ничто и никто не помешает вашей матушке навещать вас ежедневно, – подтвердил Пароли. – у вас будет удобная комната, и время вовсе не покажется вам долгим.

– Ну, что ж, милочка, в таком случае оставайся! – согласилась Анжель.

– Но ведь ты придешь завтра?

– Разумеется, и останусь с тобой целый день.

– Повторяю, господа, операция будет через пять дней, ровно в два часа.

Доктор в сопровождении Анжель отвел Эмму-Розу в предназначенную для нее комнату.

Разлука матери и дочери была крайне печальна, но их поддерживала надежда на будущее излечение.

Глава LXIX

СОЗДАНЫ ДРУГ ДЛЯ ДРУГА

Как только посетители скрылись за воротами, Пароли поспешил выпустить Луиджи. Пьемонтец вышел, шатаясь, бледный, как мертвец: он слышал весь разговор.

– Это еще что такое? – воскликнул итальянец. – Что за вид? Чего ты дрожишь, как в лихорадке?

– Я боюсь…

– Чего это?

– Мы погибли!…

– Напротив, мы спасены, потому что на этот раз Эмма-Роза в моих руках.

– Вы ее… уберете? – спросил Луиджи, стуча зубами.

Пароли пожал плечами.

– Убрать ее теперь было бы идиотством, потому что я должен был бы дать отчет в ее смерти.

– Что же вы хотите делать?

– Самую простую вещь в мире. Любой доктор мог бы вылечить ее в несколько дней, потому что операция, которую ей надо сделать, игрушка. Я просто-напросто сделаю ее слепоту неизлечимой.

– Бррр… Это ужасно! – в испуге пролепетал Луиджи. – Значит, по вашему мнению, нам теперь страшен только Оскар Риго?

– Да! И ведь подумать, он был около самого моего револьвера! Ночь была дьявольски темна, и я дурно прицелил.

– Ну хорошо, уж я не промахнусь! – воскликнул Луиджи со свирепым жестом. – Скажите мне, где он живет?

– Я не знаю!

– Надо узнать!

– Трудно.

– Трудно или нет, а необходимо. Раз мы начали, так уж и дойдем до конца.

– Ты прав. Я постараюсь разузнать все.

– Я отвечаю за остальное, – продолжал Луиджи. – Он не знает меня, и дело пойдет, как по маслу. Постарайтесь же узнать, и, главное, поскорее.

Оружейник, впавший было в совершенное отчаяние, снова заговорил с присущим ему апломбом:

– Я пойду к моему хозяину в Батиньоль.

С этими словами Луиджи вышел из кабинета.

Сесиль Бернье стояла, спрятавшись за кружевными занавесками, и смотрела во двор в то самое время, когда приехала Эмма-Роза. Сесиль побледнела, узнав ее с первого взгляда. Страх овладел ею.

По настоянию Пароли она совершила страшное преступление – детоубийство.

В присутствии судебного следователя ее сестра уже обвинила ее.

Неужели зловещая истина стала известна?

Неужели все они пришли для того, чтобы произвести дознание?

Неужели пришли арестовать ее и доктора?

Она ждала, широко раскрыв глаза от ужаса, прижавшись пылающим лбом к стеклу, судорожно сжав руки и не переводя дыхания.

Прошло какое-то время, показавшееся ей вечностью, и вдруг она в изумлении увидела, что Пароли, в сопровождении Анжель и Эммы-Розы, идет во флигель, предназначенный для пансионеров.

Что же происходит?

Но напрасно ломала голову прекрасная Сесиль: она ровно ничего не понимала.

Но вот доктор показался снова, и на этот раз в сопровождении только Анжель.

Затем он снова вышел из кабинета, провожая всю группу.

– Ну, я напрасно беспокоилась, – промолвила Сесиль, вздыхая с облегчением. – А все-таки я желала бы знать, зачем они сюда приходили?

Так как Сесиль больше нечего было делать у окна, она отошла, мельком взглянула в зеркало на свой туалет и, найдя его безукоризненным, отправилась вниз.

Когда она подошла к кабинету доктора, Луиджи только что вышел оттуда и затворил за собой дверь.

– Господин доктор один? – спросила Сесиль.

– Да, сударыня, – с глубоким поклоном ответил пьемонтец.

Сесиль даже не постучала и решительно отворила дверь в кабинет.

– Это вы! – воскликнул Анджело, удивленный ее неожиданным посещением.

– Да, я.

– Что это с вами? Почему вы так взволнованы?

– Ведь я не ошиблась, кажется? – сказала Сесиль. – Мне показалось, что у вас сейчас были две женщины и несколько мужчин?

Пароли задрожал.

– Вы не ошиблись.

– Я знаю этих мужчин. Один из них судебный следователь, господин де Жеврэ, другой – барон де Родиль, товарищ прокурора.

– Верно, а молодые люди – их друзья.

– Что касается женщин, то мне кажется, что в одной из них я узнала Анжель Бернье, а другая – ее дочь. Ведь это были они?

– Да…

– Зачем же явились эти необыкновенные посетители? Увидев, что они переступили порог вашего дома, я было подумала, что нам грозит опасность.

– Успокойтесь, дорогая Сесиль! В этом посещении для нас с вами не может быть ничего неприятного.

– В таком случае что же привело их сюда, и, прежде всего, как могло случиться, что Анжель Бернье свободна?

– Она свободна, потому что ее считают невиновной в преступлении, в котором мы ее подозреваем оба.

– Невиновна? Она? Это чудовище? Невозможно!

– Я совершенно одинакового мнения с вами, но ей, по-видимому, сильно протежируют. Ее бывший любовник, барон де Родиль, поддерживает ее своей могущественной рукой.

– Боже! Значит, на свете больше нет справедливости!

– Есть, но только именно ее представители и нарушают ее чаще всего. Что касается причины их появления, то дочь Анжель Бернье ослепла вследствие травмы.

– Слепая! – с дикой радостью воскликнула Сесиль. – Само небесное правосудие послало преступной матери это ужасное горе! Бог всегда знает, что делает! И к вам-то они и обратились за помощью?…

– Да.

– А с какой стати следователь вмешивается во все это?

– По самой простой причине. Как вам известно, девушка, садясь в один вагон с убийцей, успела увидеть его лицо и даже запомнить. Поэтому, если их свести вместе, то, конечно, она его узнает.

Сесиль взглянула прямо в глаза доктору, как бы желая заглянуть ему в душу.

– И вы согласились?

– Как же я мог отказаться?

– Значит, вы хотите возвратить зрение дочери той женщины, которая меня оскорбила, унизила, обвинила, дала понять, что я сообщница убийцы моего отца?! Вы вылечите ее, и тогда она, благодаря вам, будет иметь возможность доказать невиновность этой «незаконной», которая украдет у меня большую часть состояния? Да ведь это безумие, Анджело! Вы этого не сделаете!

Сесиль говорила со страшной силой. Яркое пламя полыхало в ее больших черных глазах.

– Полноте, успокойтесь!

– Успокойтесь! Да разве я могу быть спокойной? Разве я в состоянии сдерживаться, когда думаю о том, что вы хотите сделать! Кто я для вас после этого?

– Все в мире!

– И вы желаете доказать это, действуя против меня?

– Сесиль, вы преувеличиваете…

– Я ничего не преувеличиваю. Вы разрушаете все мои надежды. Не надо, чтобы она оставалась на свободе, и нужно, чтобы ее дочь осталась слепой! Слышите, Анджело! Это нужно, необходимо! Я хочу этого! И если этого не будет, я немедленно оставлю дом и уеду от вас навсегда!

– Вы можете меня покинуть? Вы, Сесиль? – воскликнул итальянец, испуганный угрозой, исполнение которой опрокинуло бы все его мечты и надежды.

– Да, я не стала бы колебаться ни минуты.

– Неужели вы меня больше не любите?

– Я вас люблю, но я перестала бы любить вас, если бы вместо любовника и мужа нашла в вас врага.

– Я! Ваш враг! Боже мой! Никогда!…

– В таком случае сделайте то, о чем я вас прошу! Вы знаете силу моей любви к вам, но да будет вам известно, что я сумею вырвать любовь из моего сердца, клянусь, что сумею, если только вы не докажете мне, что ваша любовь так же сильна, как и моя! Докажите, отказавшись делать операцию дочери Анжель Бернье!

– Должен ли я открыть вам все свои намерения?

– Ваши намерения? Да почему бы вам и не открыть их мне? Разве я от вас скрывала что-нибудь? Разве мы не связаны теперь навеки тем преступлением, которое совершили вместе?! Что вы делаете, буду делать и я! Куда пойдете вы, туда и я! Ваша жизнь – моя жизнь! Я беру на себя все ее тяготы, всю ответственность… Между нами не должно быть никаких тайн… Скоро я стану вашей женой. Мы будем одно целое… Я разделяю вашу ненависть… Я буду служить ей, насколько сумею… Разделите же и вы мою… Вы знаете… Я ненавижу Анжель Бернье и ее дочь… Я ненавижу их всеми силами души!… Я желала бы стереть их с лица земли!

Пароли взял за руки Сесиль, искаженное лицо которой приняло ужасное выражение. Это было уже не цветущее личико молодой девушки, а маска фурии.

– Кто вам сказал, что я не ненавижу так же, как и вы, этих двух женщин? – мрачно спросил итальянец.

– Ненавидите, а хотите вылечить дочь! – возразила Сесиль.

– А кто вам сказал, что я хочу ее вылечить?

– Зачем же она здесь, если вы этого не хотите?

– Знайте же, что зрение никогда не вернется к Эмме-Розе.

– Вы откажетесь делать ей операцию?

– Нет, напротив, я сделаю операцию…

– Ну и?…

– У всякого хирурга, как бы он ни был ловок и опытен, может быть минута слабости… Моя рука, обычно такая твердая, может дрогнуть… и вместо того, чтобы исцелить Эмму-Розу…

Итальянец остановился.

– Вы ослепите ее навеки… – закончила за него Сесиль.

– Да.

– Простите меня, что я хоть на минуту усомнилась в вас! Прости меня, мой возлюбленный!

И страшное создание бросилось в объятия негодяя.

Пароли страстно обнял ее, но Сесиль разом высвободилась из его рук.

– А он? – проговорила она, вся вспыхнув и опустив глаза.

– Он? Кто?

– О, не заставляйте меня произносить имя этого человека!

– Дарнала?

– Да. Одно слово этого негодяя может навеки опозорить меня, а ваша жена должна пользоваться всеобщим уважением.

– Успокойтесь, моя дорогая, – с улыбкой ответил Пароли, – Дарнала вам больше не опасен.

– То есть как?

– А вот прочтите это.

Итальянец взял газету со своего письменного стола и подал ее Сесиль, указав на статью, озаглавленную «Драма в драме». То был отчет о представлении «Сержа Панина» в театре Батиньоль.

– Умер! Он умер! – воскликнула Сесиль, и из груди ее вырвался продолжительный вздох облегчения.

– Очень счастливое несчастье, не правда ли, моя милочка?

Молодая женщина как-то странно, пристально взглянула на своего собеседника.

– Несчастье… – повторила она.

– Да, ведь вы прочли же? Револьвер разорвало очень кстати.

– Я прочла, да, но не убедилась. А что, если газета знала не наверное…

– О, можете быть спокойны! Она знала все!

Анджело снова привлек к себе девушку.

– А мы должны были встретиться, – сказал он, – так как созданы друг для друга. Души наши одинаковы… Мысли работают в одном направлении… Сердца бьются в унисон… Мы всегда будем сильны, потому что всегда будем действовать заодно!

– Всю жизнь! До самой смерти! – в экстазе воскликнула Сесиль.

Глава LXX

ЗА ОСКАРОМ СЛЕДЯТ

Анжель на другое же утро отправилась к Эмме-Розе и нашла ее в том же состоянии. Она просила у Пароли позволения привести на другой день своих знакомых, и, между прочим, Оскара Риго.

Брови Анджело в первую минуту сурово сдвинулись, но, подумав немного, он разрешил.

По уходе Анжель он позвал своего достойнейшего друга, и оба злодея долго совещались, результатом чего явилось решение выследить Оскара.

На следующий день, верные своему слову, Анжель, Леон и Рене, а также Софи и Оскар явились в лечебницу.

Сообщники подстерегали их.

Убедившись, что Оскар тут, Луиджи поспешил к себе в комнату. Там он открыл большой чемодан, запертый на ключ. В этом чемодане находились его инструменты, которые он накануне перевез от своего хозяина, сказав, что уезжает в Италию.

Со дна чемодана он достал связку ключей и положил их в карман, не забыв захватить пару крепких коротеньких щипчиков.

Закурив сигару, он вышел из дома.

Две кареты, в которых приехали посетители, стояли перед дверями больницы. Будучи человеком крайне предусмотрительным, Луиджи на всякий случай заметил их номера.

Он дошел до биржи и взял карету.

– Куда мы едем? – осведомился кучер.

– Я беру вас на часы. Мы должны остановиться на углу улицы Sante. Я – полицейский агент.

– Ну? – подмигнул кучер.

– Да. Двадцать франков на чай, если вы окажетесь смышленым и будете понимать меня с полуслова.

Пьемонтец прижался в угол кареты, которая через несколько минут остановилась на углу бульвара Пор-Рояль и улицы Sante.

Опустив шторы на три четверти, чтобы не заметили снаружи, Луиджи мог отлично видеть две кареты, стоящие около лечебницы Пароли.

В пять часов он увидел посетителей, выходящих из ворот.

Луиджи велел кучеру следовать за одной из карет.

– За которой?

– А я вам скажу, когда они проедут мимо.

Кучер подобрал вожжи и стоял, готовый тронуться по первому знаку своего пассажира, которого он считал полицейским агентом, исполняющим в данный момент свою службу.

Кареты тронулись и поехали по направлению к бульвару Сен-Мишель.

Во второй карете пьемонтец заметил Оскара Риго, которого было очень легко узнать по руке на перевязи.

– Последняя, № 1954.

На улице Бонапарт кучер Луиджи осадил лошадь, так как карета, за которой он ехал, остановилась в двадцати пяти шагах от него.

Все вышли.

Анжель и ее друзья находились перед домом, где жил Фернан де Родиль. Обменявшись с друзьями несколькими словами, Анжель вошла в дом, а Софи и трое мужчин отправились дальше.

Луиджи видел все это.

– Я оставляю вас, – сказал он кучеру и выскочил, сунув ему предварительно обещанные двадцать франков.

Он издали следовал за четырьмя ничего не подозревающими и спокойно разговаривающими людьми. Они остановились на углу улицы Генего.

Не желая, чтобы его заметили, Луиджи продолжал идти дальше, замедлив шаг, и прошел мимо группы как раз в тот момент, когда Оскар говорил Леону Леройе:

– Я только на минуточку зайду домой, чтобы захватить кое-что, и опять побегу в Монтрейль разыскивать моего стекольщика.

Оскар Риго распрощался и отправился на улицу Генего.

Луиджи немедленно бросился за ним.

Оскар вошел к себе.

Луиджи, не колеблясь, вошел в подъезд следом.

Брат Софи медленно поднимался по лестнице.

Пьемонтец старался идти так же тихо, как и он.

Оскар был до такой степени занят собственными мыслями, что даже не заметил, что кто-то шел за ним.

На третьем этаже он остановился и, вынув из кармана ключ, отворил дверь.

Оружейник прошел этажом выше и остановился, услышав, что дверь захлопнулась.

– Так вот где твое гнездо, – прошипел он. – Ладно, больше мне ничего и знать не нужно.

С этими словами он быстро спустился вниз, перешел на другую сторону улицы и, остановившись на углу, снова принялся наблюдать.

Оскар вышел из дома через несколько минут, ничего не подозревая, прошел мимо шпиона и, дойдя до Нового моста, затерялся в толпе.

– Иди, мой любезный, иди себе в Монтрейль, – проговорил Луиджи с нехорошей улыбкой.

Он зашел в маленькое кафе и стал ждать ночи, безмятежно попивая абсент. Но ни абсент, ни сигары не мешали ему обдумывать план кампании.

«Я бы великолепнейшим образом мог прихлопнуть его тут же на лестнице, – думал он, – но это бы значило играть в слишком большую игру и подвергать себя громадному риску. Жилец какой-нибудь, возвращающийся домой… не вовремя открытая дверь… и конечно: тут же тебя и цап-царап! Нет, первая мысль всегда бывает самая лучшая, и я буду поступать по своему первоначальному плану».

Пробило восемь часов.

Ночь была так темна, что газовые фонари еле-еле освещали улицу.

Луиджи вышел из кафе и, пройдя улицу Дофин, снова очутился на улице Генего. Не торопясь и стараясь скользить вдоль стен, он пробирался к жилищу Оскара.

В эту минуту улица была совершенно пустынна.

Пьемонтец толкнул дверь подъезда, чтобы узнать, не заперта ли она. Дверь подалась тотчас же.

Он вошел в коридор, тускло освещенный единственным газовым рожком, поднялся по лестнице, не замеченный консьержкой, занятой чисткой сапог, и пошел наверх, стараясь приглушить шум своих шагов.

Дойдя до третьего этажа, скупо освещенного лампой, висящей на втором, он подошел к двери Оскара и дважды в нее постучал.

Луиджи ждал, но никто не ответил и из квартиры до него не донеслось ни малейшего шороха.

– Черт возьми! – воскликнул Луиджи. – Ясно, что он все еще ищет стекольщика в Монтрейле! Я положительно ничем не рискую!

Он принялся рассматривать замок, но керосиновая лампа давала слишком мало света. Тогда он зажег несколько спичек и при их свете принялся подробно разглядывать замок. Довольная улыбка озарила его лицо. Вынув связку ключей, он выбрал один. Ключ повернулся с первого же раза, и дверь отворилась.

Войдя в квартиру, он бесшумно закрыл за собой дверь.

Вынув снова из кармана спички, он зажег свечку, стоявшую в медном шандале на полке рядом с какой-то бутылкой.

Налево находилась дверь, которую он и отворил. Она вела в темненькую каморочку, где спал Оскар в то время, когда у него жила Эмма-Роза. На постели лежал матрац и сложенные простыни, одеяло и подушки.

Луиджи отворил другую дверь и оказался в комнате, которую после отъезда Эммы-Розы занял Оскар. Комнатка была так мала, что кровать от стены доходила почти до самой двери.

Он подошел к окну, выходившему на улицу, и посмотрел из-за занавески.

«Улица Невер, – подумал он. – Пустынная улица. Лавок нет, окон совсем мало, одним словом, все идет великолепно».

Выйдя из квартиры, он тщательно запер дверь и, отделив ключ, положил его в карман, затем спустился по лестнице, никем не замеченный, вышел из дома и, взяв на ближайшей бирже карету, поехал в Монтрейль.

Оскар Риго прибыл туда незадолго до сумерек.

Утром этого дня он уже начал свои розыски, справился, в каких местах обычно собираются поесть и отдохнуть стекольщики, по большей части населяющие этот квартал.

Виноторговцы, к которым он обращался, отвечали, что почти все стекольщики собираются в кафе пьемонтца Пастафролла.

Когда Оскар вошел в заведение Пастафроллы, оно было почти совершенно пусто. Толстяк царил за прилавком, проверяя счета, старательно подводя итоги в больших засаленных книгах.

Оскар уселся за один из ближайших к конторке маленьких столиков и спросил вермут.

Патрон сдвинулся с места самолично, чтобы подать ему, но в то же время искоса тщательно изучал его, так как не мог признать в нем обычного посетителя.

– Вы, должно быть, не из здешних? – выпалил он наконец, будучи не в силах сдержать свое любопытство.

– Я сегодня у вас здесь в первый раз, и мой приход вовсе не случайный. Я пришел за маленькой справочкой об одном стекольщике.

Бледное, жирное, широкое лицо патрона приняло какое-то неопределенное выражение, и в то же время он иронически проговорил, устремив на Оскара свои маленькие блестящие глазки:

– А разве у вас украли что-нибудь, когда вставляли стекло?

– Несколько дней назад какой-то стекольщик вставлял стекло в квартире моей сестры. Он не только ничего не унес, а, напротив, оставил у нас одну вещь, принадлежащую ему.

– Какую вещь?

– А вот эту!

И с этими словами Оскар вынул из кармана алмаз, новенький, блестящий, и поднес его к самому носу Пастафроллы.

– Diabolo! – воскликнул толстяк. – Да ведь это стоит двадцать пять франков, как пить дать! Целый день пропал у того, кто потерял эту штуку!

– Вот потому-то я и ищу его. Я бы принес его и раньше, да мы сами нашли его только сегодня утром. Представьте себе: он завалился за диван.

– У вас есть какие-нибудь причины думать, что стекольщик, потерявший этот алмаз, непременно из здешних?

– Нет, я вовсе не знаю, из какого он квартала. Он просто проходил по улице, а мы его окликнули. Я только осведомился, где стекольщики чаще всего собираются, – мне указали Монтрейль и ваш кабачок, вот и все!

– В таком случае подождите, пока они соберутся ужинать.

Мало-помалу большая комната наполнялась посетителями, так что к девяти часам за столиками уже не было ни одного пустого места.

Толстяк подошел к Оскару.

– Ну вот, теперь время смотреть в оба, – сказал он, – все они, или почти все, уже в сборе.

– Не потрудитесь ли вы спросить у них об этом сами?

Гигант Пастафролла засел за конторку и крикнул громким басом:

– Эй, дети, помолчите-ка минутку!