Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 40 страниц)

Пароли вошел. В магазине находился сам торговец и один покупатель. Последнему можно было дать лет двадцать пять – двадцать шесть. Наружность его была невзрачна. Его одежда, хотя и чистая, была беспорядочна: брюки с бархатными отворотами и сапоги из толстой кожи, на черном драповом пальто не хватало пуговиц, маленькая мягкая шляпа, надетая набок, прикрывала коротко остриженные волосы. По говору легко было узнать в нем парижанина из предместья.

– Не надо мне таких крошечных игрушек! – говорил он торговцу, рассматривая нож, который держал в руке. – Ведь это все равно что спичка. Вы знаете, мне часто приходится есть черствый хлеб, и такой нож продержится у меня не больше суток.

– У нас есть и попрочнее.

– Будем надеяться.

– Угодно вам корсиканский нож?

– Все равно… Я не знаю, какой это. Покажите!

Торговец повернулся к Пароли, который вошел в лавку.

– Я сейчас освобожусь, сударь, – сказал он

– Мне не к спеху, – возразил итальянец.

Парижанин обернулся посмотреть, с кем говорил хозяин лавки. Глаза их встретились.

«Наверное, любитель макарон», – подумал парижанин.

Хозяин вынул из ящика до полудюжины ножей и положил на прилавок.

– Вы найдете здесь себе по вкусу, если знаете толк в этих вещах. – И, открыв один из ножей, подал парижанину.

– В добрый час! – воскликнул последний со смехом. – Таким ножом можно зарезать быка.

Предлагаемый нож был крупного размера, с острым и широким лезвием, с кончиком как у каталонских ножей и рукояткой из оленьего рога. Лезвие закрывалось посредством пружинки.

– Отменная штука! – сказал торговец. – Нигде так хорошо не делают, как в Бастии; корсиканцы – отличные мастера!

– Они работают как для себя! – воскликнул с новым взрывом хохота парижанин. – Таким ножом распорешь брюхо человека так же легко, как барабанную шкуру, честное слово Оскара Риго!

– Постойте, постойте! – перебил торговец. – Вас зовут Риго?…

– Да, милейший, помимо моего желания это перешло ко мне от отца. Правда, ничего нет изящного в моем имени, тем более что, прибавив к нему слог «ло», получим Риголо!

– Не родня ли вы Риго из Макона?

– И не слыхал, и не видал их никогда. Что касается тамошних продуктов, я только и знаю маконское вино. Ну-с, так сколько стоит корсиканский нож?

– Без запроса шесть франков.

– Шесть франков! Ай-яй-яй! Нет уж, от этого увольте!

– Уверяю вас, что это недорого и я не могу продать его дешевле.

Оскар Риго, по прозванию Риголо, слегка провел пальцем по острию ножа.

– Черт возьми! – пробормотал он. – Настоящая бритва!

– Из чистой стали! Вы будете мне благодарны. Посмотрите, в рукоятке сосуд для выпивки, что очень удобно во время поездок.

– Ну, ладно, я решаюсь, – сказал парижанин, подумав с минуту. – Получайте деньги.

Он бросил на прилавок монету в двадцать франков и продолжал:

– Я хорошо знаю, что делаю глупость, покупая безделушку по такой цене, но по крайней мере это будет служить мне воспоминанием о Марселе.

– Вы едете в Париж?

– Где я родился. Я парижанин чистой крови и увидел свет с высот Бельвилля. У меня осталась там молоденькая сестра, которая, верно, изменилась к лучшему с того времени, как я ее видел.

– А давно ли вы не были там?

– Три года, любезный. Вот уже три года, как я оттуда уехал. Я еду из Африки, которая, как говорят шутники, встала мне поперек горла. Африка меня наградила только лихорадкой, и больше ничем, а мне надо чем-нибудь кормиться, и потому я возвращаюсь в Париж.

– В таком случае желаю вам счастливого пути, – произнес торговец, подавая сдачу.

– Я уеду не раньше как дня через два-три. Я приехал только сегодня утром и хочу побывать в театре и еще кой-где.

– Завернуть нож?

– Не стоит. Я его положу в карман и пущу в ход при первой же закуске.

– Но если вам случится его потерять, помните, что у меня осталось много совершенно таких же. Несчастье легко будет поправить.

– Да, но для моего кармана это немножко дорого.

Торговец проводил до двери случайного покупателя, который, уходя, напевал какую-то песенку.

– Извините, сударь, что заставил вас долго ждать, – обратился он к Пароли, – но что делать, парижане очень болтливы, а нам, людям торговым, не с руки затыкать рот своим покупателям.

– Я не тороплюсь, – ответил итальянец.

– Что вам угодно?

– Нож для путешествия.

– Изящный?

– Нет, но прочный. Я еду в дальние края, и не мешает иметь в своем кармане верное оружие.

– Желаете вы нож вроде такого, какой я продал сейчас парижанину?

– Я хорошенько не всмотрелся. Покажите, пожалуйста.

– Вот, сударь.

Купец подал нож. Пароли тщательно его осмотрел.

– Вы ручаетесь за его прочность?

– Да, сударь. Он сделан в мастерской, слава которой известна целому свету.

– Сколько стоит?

– Шесть франков. У меня цена для всех одна, и я довольствуюсь очень небольшим барышом.

Пароли заплатил деньги, положил нож в карман и вышел. Продавец взял книгу из ящика конторки, открыл ее и записал под списком нескольких вещей, проданных 9 декабря 1883 года: «Два корсиканских ножа по 6 франков. Итого: 12 франков»

Глава XXIII

СОГЛЯДАТАЙ

Итальянец, вернувшись в отель на набережной Братства, прошел прямо в свою комнату. Он услышал, что кто-то ходит в соседнем номере.

Анджело поступил так, как делал каждый вечер, с первого же дня своего прибытия в отель: наклонился и стал глядеть в замочную скважину. Он вдруг задрожал, и его глаза загорелись алчностью.

Пароли увидел Жака Бернье, стоявшего против него возле маленького стола, на котором лежал открытый чемодан. Возле чемодана, также раскрытый, находился кожаный саквояж очень маленького размера. Перед Жаком Бернье лежала кипа бумаг и несколько связок банковских билетов.

Он завернул деньги в платок, свернул его и завязал очень туго, желая уменьшить размер узелка.

– Тут триста сорок восемь тысяч франков, – проговорил он вполголоса, – мне хватит двух тысячефранковых билетов в бумажнике. Квитанция – в маленьком саквояже с остальными деньгами. Совершенно бесполезно класть их в карман. Ах да, письмо Сесиль!

Говоря сам с собой, Жак укладывал бумагу за бумагой в ручной сак.

– Готово, – прибавил он, закрывая его. – Завтра я закончу здесь свои дела, а послезавтра уеду, чтобы повидаться в Дижоне со старым другом Леройе.

Взяв кожаный саквояж, он положил его в чемодан, запер ключом, висевшим на кольце, и спрятал под изголовье.

Жак Бернье продолжал говорить сам с собой вполголоса, так как это вошло у него в дурную привычку в течение долгих часов забот и волнений об исходе процесса. Процесс выигран, а привычка осталась.

Он начал раздеваться, и через несколько минут огонь у него погас, а постель заскрипела под тяжестью тела.

– Уф! – проворчал Пароли, вставая и проведя рукой по лбу, покрытому потом. Вид кипы банковских билетов вскружил ему голову. Глубокая морщина пролегла между бровями. Мертвенно-бледное лицо приняло выражение суровой жестокости.

Немного спустя он сам улегся и в свою очередь погасил свечу. Анджело пытался уснуть, но мрачные мысли отгоняли сон, и за всю ночь он не мог сомкнуть глаз. Как только пробило четыре, Пароли вскочил, оделся, велел ночному слуге отворить выходную дверь, дал ему на чай, прошел набережную Братства и направился к вокзалу.

Итальянец вошел в зал ожидания и стал ждать выдачи билетов. Наконец послышался звон колокольчика, извещавший пассажиров об открытии кассы.

Пароли, заслышав звонок, бросился поспешно к кассе и взял билет второго класса в Дижон. Через минуту поезд уносил его к цели путешествия, куда он должен был прибыть, впрочем, только на следующую ночь.

Глава XXIV

СТАРЫЙ ЗНАКОМЫЙ

Было восемь часов утра того самого дня, когда итальянец сел в Марселе в вагон второго класса.

Молодой человек лет двадцати, с умным и веселым лицом, дышавшим здоровьем и силой, с изящными, мягкими манерами, прибыл из города на Дижонскую станцию.

Он был одет в охотничий костюм из темно-зеленого бархата, в толстые сапоги, меховую шапку с ушками, что было необходимо ввиду холодной погоды; через плечо перекинута охотничья сумка, а в левой руке – ружье.

Он вошел в контору начальника станции; тот поспешил навстречу, протягивая руку.

– Здравствуйте, милый monsieur Леон! Вы отправляетесь на охоту?

– Да, как видите, во всех охотничьих доспехах, – ответил молодой человек.

– Далеко ли едете?

– Да порядочно. Я получил вчера письмо от школьного товарища, семья которого живет в Сен-Жюльен-дю-Со. Он приглашает меня поохотиться на кабанов в лесах Вильнёв-на-Ионне, где их, по-видимому, множество. Представьте себе, я никогда еще не убивал кабана…

– Да и я также!

– О, вы не охотник, – возразил со смехом молодой человек.

– Ваша правда. Одним словом, вы поспешили принять любезное приглашение…

– Да, но не теперь. Охота назначена на двенадцатое число.

– Однако ж вы едете?

– Я хочу воспользоваться путешествием, чтобы посетить тетушку в Лароше.

– Madame Фонтана, начальницу пансиона?

– Превосходную женщину, которую я не видел с сентябрьских каникул.

– Решился ли наконец ваш батюшка отпустить вас в Париж?

– С большим трудом; он стоит на своем: что я могу учиться и в Дижоне. Но я так упрашивал, что он наконец уступил, и я уеду после Нового года.

– Признайтесь между нами, – сказал начальник станции, улыбаясь, – что вам хочется вкусить прелестей студенческой жизни.

– Еще бы, я видел очень мало Париж, но он мне нравится, и я в восторге от возможности провести в нем несколько лет, пользуясь свободой, хотя…

Молодой человек смутился.

– Хотя? – повторил его собеседник, снова улыбаясь. – Есть у вас какая-нибудь тайна? Уезжая в Париж – надеюсь, что мой вопрос не покажется вам нескромным, – не оставляете ли вы свое сердце в Дижоне?

– Если бы в Дижоне, так я и не поехал бы.

– Где же?

– В Лароше.

– Вы влюблены? Серьезно влюблены?

– Мне кажется, что это свойственно моему возрасту.

– О, конечно! Но я держу пари…

– Какое?

– Держу пари, что ваш уважаемый батюшка, честь и слава всех нотариусов, живой кодекс общественных приличий, покровитель браков вполне разных с точки зрения количества приданого, не посвящен в тайну этой любви.

– Ваше пари выиграно.

– Я уверен, дело идет о привязанности таинственной, романтической, поэтической.

– Не ошибаетесь.

– Без сомнения, девушка хорошенькая?

– Хорошенькая – это слишком мало. Представьте себе красоту Рафаэлевой мадонны с грацией парижанки.

– Сколько ей лет?

– Шестнадцать.

– Есть состояние?

– Думаю, очень маленькое.

– По крайней мере надежды в будущем?

– Сомневаюсь.

– Эх, эх, любезный monsieur, очень молодая, без состояния и без надежды на будущее – боюсь, что это не подходит вашему батюшке.

– Увы, я и сам боюсь того же.

– Так что же вы думаете делать?

– Не говорить решительно ничего теперь, а открыть свою любовь позже, когда Эмма-Роза и я достигнем того возраста, когда с нами нельзя уже будет поступить как с детьми. Черт возьми, деньги не все в жизни! Они не составляют счастья.

– Но также и несчастья не делают! – возразил, смеясь, начальник станции.

– Я согласен с вами, что деньги – вещь хорошая. Ну так что же? Мой отец богат, даже очень богат. Значит, я тоже буду богат, и моя милая Эмма может не иметь ничего…

– Mademoiselle Эмма из Лароша?

– Нет, из Парижа.

– Правда, вы сейчас упоминали о ее грации истинной парижанки. Держу пари, что она воспитывается в пансионе вашей тетушки!

– Вы правы.

– Madame Фонтана должна знать ее семью и возможен ли брак между вами с точки зрения вашего батюшки.

– Какая-то тайна окружает Эмму-Розу, что делает ее для меня дороже. Ее мать – вдова, сказала мне тетушка не совсем уверенным голосом. Она занимается торговлей и обожает дочь, об образовании которой очень заботится. Плата за воспитание в пансионе вносится по третям с большой аккуратностью; но, повторяю, тьма покрывает рождение этой девочки, фамилия которой даже неизвестна тетушке, так как мать называет себя просто madame Анжель.

Начальник станции покачал головой с видом, не одобряющим планы Леона.

– Черт побери! – воскликнул он. – Все эти обстоятельства послужат, конечно, большим препятствием. Ваш отец не охотник ни до тайн, ни до потемок, а любит все начистоту. Будьте уверены, что он мечтает вас женить как раз противоположно вашему проекту и не даст согласия на брак с Эммой.

– Конечно, я не пойду против воли отца, но и другой жены, кроме Эммы-Розы, у меня не будет.

– Как, неужели это так серьезно?

– Еще бы, очень серьезно! Я люблю эту девушку всей душой и стремлюсь в Париж вовсе не ради развлечений в Латинском квартале, а в надежде, что Эмма выйдет скоро из пансиона и тогда мне можно будет видеться с нею в доме ее матери, которой я признаюсь в своих чувствах, умоляя не выдавать дочь ни за кого другого, а сохранить для меня, потому что со временем батюшка согласится.

Начальник станций недоверчиво улыбнулся. Леон понял и с живостью спросил:

– Вы полагаете, ничто не в силах сломить упорство отца?

– Я думаю, что через два или три года вы сами перемените свое мнение.

– Почему?

– Потому что дело идет о юношеском увлечении, которое скоро угаснет…

– Никогда! – перебил Леон.

– Ба! Так думают всегда, но с течением времени наступает и забвение…

– Со мной этого не случится!

Разговор прервал служащий, пришедший предупредить начальника станции, что пора выдавать билеты. Леон взял билет первого класса до Лароша и сказал:

– Ни слова батюшке.

– Вот уж напрасно предупреждаете! Будьте спокойны, я не способен открывать чужие секреты.

Поезд подошел к станции. Леон вскочил в вагон первого класса, дверца которого была открыта. Раздался свисток, и поезд тронулся. Сыну нотариуса предстояло ехать пять часов.

Глава XXV

ПАНСИОН ДЛЯ ДЕВИЦ

В два часа сорок пять минут Леон прибыл в Ларош, красивый маленький городок, построенный полукругом на берегах Ионны. Старинные дома, живописный вид, красивые берега, покрытые виноградниками и мелким лесом; местоположение великолепное, воздух здоровый.

Недалеко от вокзала виднелся на вершине холма большой дом, окруженный парком. Над входом красовалась надпись:

«Пансион для молодых девушек madame Фонтана».

Сюда-то и направлялся сын дижонского нотариуса – к своей тетке, вдове Фонтана. Ее учебное заведение пользовалось, да и теперь еще пользуется, вполне заслуженной славой.

Почти все богатые обитатели маленьких городов и деревень, лежащих в окрестностях Лароша, отдавали своих дочерей в пансион madame Фонтана. Из сотни пансионерок насчитывали дюжину, привезенных из Парижа. В их числе была и Эмма-Роза.

Сойдя с поезда, Леон пошел направо и легкой поступью стал подниматься по отлогому холму, окаймленному двойным рядом кленовых деревьев.

Дойдя до решетки, он дернул за цепочку, и раздался звон колокольчика. Калитка сейчас же отворилась, и молодой человек вошел во двор. Консьерж – старый человек по имени Дени – жестом выразил сильное изумление.

– Как! Это вы, monsieur Леон! – воскликнул он. – Вот удивили!

– Не правда ли, дружище?

– Вы предупреждали тетушку?

– О, нет!

– Так и она очень удивится и будет так же рада, как и я. Вы пробудете у нас несколько дней?

– Только сегодня и– завтра.

– Отчего так Мало?

– Не могу остаться дольше.

И Леон направился к флигелю с надписью «Правление». Он вошел и встретился со служанкой, которая так же, как и консьерж, сильно удивилась.

– Барыня, барыня, – закричала она, – monsieur Леон приехал!

Дверь отворилась, и вбежала сама madame Фонтана, изумленная и обрадованная.

– Неужели это ты, дорогой мальчик?

– Да, милая тетушка, я – собственной персоной, – отвечал молодой человек, целуя начальницу с полной искренностью.

– Нет чтобы предупредить меня! Я бы заранее порадовалась.

– Да и я сам вчера еще не знал, что увижусь с вами сегодня.

– Добро пожаловать, мой милый! Ты погостишь у меня?

– До послезавтра, если не стесню.

– Меня стеснить! Вот что выдумал. Как ты еще мало меня знаешь. Жанетта! Жанетта!

Служанка поспешила явиться на зов.

– Поскорее возьми сумку и ружье, снеси их в его комнату. Разведи огонь, да смотри, как можно ярче!

– Хорошо, барыня.

Леон подал девушке свою охотничью сумку и ружье, та с видимой боязнью прикоснулась к ним.

– Не бойтесь, Жанетта, – воскликнул со смехом Леон, – они не заряжены!

– Наверное, monsieur Леон?

– Даю вам честное слово.

Успокоенная горничная ушла с охотничьими доспехами, а начальница ввела племянника в маленький кабинет.

– Поговорим, но сперва сядь к огню, ты, наверное, совсем прозяб.

Вдова Фонтана была женщина лет пятидесяти. В молодости она была замечательной красавицей, и теперь еще лицо ее было привлекательно. Среднего роста, еще стройная, она с первого взгляда поражала изысканностью манер.

Оставшись вдовой в молодые годы после смерти мужа, директора одного из первых коллежей в Париже, она решила посвятить свою жизнь обучению детей и основала пансион в Лароше. В течение двадцати Двух лет ее заведение процветало, что дало ей возможность скопить порядочный капитал.

У нее. уже было триста тысяч франков, которые она надеялась увеличить и затем в один прекрасный день завещать своему племяннику, так как не имела собственных детей.

Она очень любила сына своего брата, нотариуса в Дижоне; родная мать, которую он потерял в раннем детстве, не могла бы его любить сильнее.

– Сперва скажи, дружок, как поживает папаша, – сказала она, снова целуя молодого человека и усаживая возле себя.

– Слава Богу, дорогая тетушка, Он поручил передать вам пожелание всего лучшего.

– Как случилось, что ты попал ко мне нежданно-негаданно?

– Я здесь проездом на охоту к одному моему другу в Сен-Жюльен-дю-Со.

– Теперь я понимаю, почему ты в охотничьем костюм. Как идут твои занятия?

– Самым блестящим образом, можете меня поздравить.

– Поздравляю от всего сердца. Какие у тебя планы на будущее, или, вернее, что думает твой отец?

– После Нового года он посылает меня в Париж.

– Так он наконец согласился?

– Да, но с большим трудом.

– Я понимаю его колебания, но одобряю решение. Только в столице молодой человек серьезного направления может найти все для дальнейших занятий. Твой отец переписывается с прежними своими товарищами, нотариусами в Париже; ты можешь поступить к одному из них и одновременно проходить курс в университете и изучить таким образом практику нотариального дела в мельчайших подробностях.

– Папаша держится того же мнения и писал по этому поводу господину Мегрэ, своему старинному другу и школьному товарищу.

– Получил ли он ответ?

– Да, и очень любезный. Я знаком с сыном господина Мегрэ: он моих лет и прекрасный юноша. Мы будем изучать право вместе.

– Превосходно! Я в восторге от твоих новостей. Через пять или шесть лет ты можешь стать помощником отца, а немного спустя и его преемником, чего он так страстно желает.

– Да, знаю, – с печальным вздохом ответил Леон. – Это любимая мечта папаши.

– И ты этого хочешь?

– Между нами, милая тетя, я несколько предубежден.

– Против должности нотариуса?

– Нет… против провинции.

– Какое нелепое предубеждение! В провинции живется очень счастливо. По меньшей мере так же счастливо, как и в Париже; здесь жизнь спокойнее и дешевле. Через несколько лет, когда ты будешь благоразумнее, я уверена, ты согласишься с моими словами. В Дижоне ты можешь составить хорошую партию.

– Так я и знал! – воскликнул Леон. – Хорошую партию! Денежки, не так ли, тетя? Много денег, поля и виноградники, пропасть виноградников, – это-то и составляет хорошую партию. Помимо этого нет счастья! В женитьбе сына нотариуса сердце не должно играть никакой роли! Вы одной школы с моим папашей!

– Милое дитя, не искажай моих слов, – возразила madame Фонтана. – Я убеждена, что состояние – не все в жизни; самый богатый брак не будет счастлив, если он заключен против влечения сердца.

Леон ударил в ладоши, как бы собираясь аплодировать.

– В добрый час, голубушка тетя! Очень рад слышать, что вы выражаете такие мысли, и напомню о них, когда придет нужда обратиться к вам за поддержкой.

– Тебе понадобится мое покровительство?

– Кто знает!

– Уж не подумываешь ли ты о женитьбе?

– В далеком будущем…

– Увлечение? – произнесла, улыбаясь, madame Фонтана.

– Нет, – живо возразил Леон, – не увлечение, а любовь, серьезная, настоящая…

– Школьная любовь, голубчик?

– Я уже не школьник, а скоро буду студентом.

– Ну, студенческая любовь.

– Я об этом поговорю с вами впоследствии, и, надеюсь, ваше мнение переменится. Теперь поговорим о вас. Я еще не спросил, как вы поживаете.

– Как видишь, очень хорошо.

– А ваши воспитанницы?

– По-прежнему примерны, настоящие ангелочки. Я только могу хвалить их. Какой-то счастливый случай сводит меня с образцами благоразумия!

После минутного молчания Леон спросил с видным колебанием:

– Как здоровье mademoiselle Эммы?

– Какая это Эмма? У меня много воспитанниц с этим именем. О которой же ты спрашиваешь?

– О mademoiselle Эмме-Розе… дочери madame Анжель.

– А! Об этой милашке! Она моя любимица. Без сомнения, я люблю всех своих учениц, чего они вполне и заслуживают, но больше всех – Эмму-Розу. Ангельская душа, золотое сердце, замечательный ум, просто совершенство во всех отношениях. Я не знаю в ней ни одного недостатка и заранее прихожу в ужас при мысли о том дне, когда меня известят о ее отъезде.

– Вам кажется, что madame Анжель не желает больше обучать свою дочь? – с живостью спросил Леон.

– Когда я виделась с нею, полгода назад, она не пришла ни к какому положительному решению. Если madame Анжель желает, чтобы Эмма-Роза проходила специальные предметы, то уже время приниматься за них.

– Так она уедет?

– К моему великому сожалению, по всей вероятности. Разлука меня глубоко опечалит… Невозможно выразить словами, как я сильно привязана к этой крошке. Я питаю к ней почти материнскую нежность.

– Ах, как я хорошо вас понимаю! – сказал с увлечением молодой человек. – Она так прелестна! Никогда, даже во сне, я не видал личика милее ее.

Madame Фонтана вздрогнула и посмотрела прямо в глаза своему племяннику.

– Какая пылкость! – прошептала она.

– Скажите лучше: энтузиазм, милая тетя, и сознайтесь, что он вполне понятен. Много раз я встречался в вашем присутствии с mademoiselle Эммой. Как, не будучи ни глухим, ни слепым – а от этого меня избавил Господь, – не восхищаться ее божественной красотой, невинной грацией, отсутствием малейшего кокетства, трогательным голосом, живым умом – всем тем, что прельщает, волнует и что невозможно забыть, увидев хоть раз?

Madame Фонтана подняла руки к потолку.

– Да простит мне Бог! – воскликнула она. – Теперь я понимаю, почему ты закидывал меня кучей вопросов об Эмме-Розе и ее матери! Ты справлялся о положении в свете madame Анжель и о ее состоянии. Я считала тебя просто любопытным, но теперь вижу, любезный племянник, что ваше предполагаемое любопытство скрывало совсем другое, не правда ли?

Честность и искренность были в основе характера Леона. Он ненавидел ложь и, не колеблясь, ответил:

– Вы не ошибаетесь, тетушка.

– Ты любишь эту молодую девушку?

– Да!

– То есть ты воображаешь, что любишь.

– Я люблю ее страстно и чувствую, что эта любовь будет единственной в моей жизни. Если признание вырвалось у меня сегодня, то только потому, что вы заговорили об Эмме в таких лестных выражениях, что я не удержался… Вы сказали, что питаете к ней материнскую привязанность, так вы должны быть счастливы, узнав про мою любовь, – ведь я почти ваш сын!

– Я не могу быть счастлива – ты располагаешь свободно своей личностью в слишком молодые годы. Твой возраст полон иллюзий: воображают, что сердце отдали навеки, но скоро убеждаются в ошибке.

– Я не ошибаюсь, тетушка. Моя любовь серьезна. Я хочу, чтобы Эмма стала моей подругой на всю жизнь.

– Тебе двадцать лет, Розе – шестнадцать!

– Годы идут быстро. Я подожду до тех пор, пока не составлю себе положение в свете, и тогда обращусь к ее матери за согласием на брак.

– А батюшку ты забываешь? Необходимо испросить и его согласия, а он наверное откажет.

– Вы убедите его, дорогая тетя: на вас вся моя надежда. Неужели вы не сжалитесь надо мной?

– Еще много времени впереди, подумаем!

– Времени много, но есть вещи неотложные.

– Какие, милостивый Боже? О каком еще новом безумии я услышу?

– Я хочу, чтобы madame Анжель узнала о моей привязанности к ее дочери.

– Как! Ты хочешь?

– Да, хочу! Иначе она может свободно располагать рукой Эммы, и произойдет непоправимое несчастье.

– Так ты собираешься признаться ей?

– Я – нет; сам я не осмелюсь, но вы возьмете на себя труд…

– Вот еще что выдумал! – воскликнула madame Фонтана.

– Вы возьметесь, голубушка тетя! Вы слишком любите своего племянничка Леона, чтобы отказать ему!

– Надеюсь, ты хоть дашь мне время на размышление!

– На размышление? Да к чему оно?

– Как, ты даже не понимаешь, до какой степени щекотливо твое поручение? Сказать madame Анжель, что ты любишь ее дочь, значит, связать тебя словом…

– Я именно этого-то и желаю, тетушка.

– Ну, а про согласие отца ты совсем забыл? Или думаешь обойтись без него?

Леон испустил тяжелый вздох.

– Да, получить согласие папаши будет очень трудно: я знаю его – он также мечтает о денежных браках.

– Ты мне веришь – так предоставь действовать по моему усмотрению. Я осторожна и обещаю поступить согласно с твоими интересами.

– Ах, тетушка, вот такую-то племянницу вам и нужно! Где вы найдете прелестнее, лучше?

– Это правда, и я на твоей стороне, но, повторяю, будем терпеливы. Поговорим о другом. Ты прогостишь у меня два дня?

– Сегодняшний вечер и завтрашний день. Послезавтра я уеду.

– Ты едешь к Дарвилям?

– Да. Рене пригласил меня на охоту, и папа отпустил на пять дней. Я воспользовался удобным случаем и заехал к вам.

– Не считая того, что в дом твоей тетки тебя неотразимо привлекает одна особа, – сказала, улыбаясь, начальница.

– Истинная правда!

– Но ты без чемодана, как же ты сменишь одежду?

– У меня есть немного белья, а костюм менять не стану.

Глава XXVI

ЭММА-РОЗА

В эту минуту дверь кабинета отворилась, и вошел слуга, неся несколько писем.

– Позволь, милый мальчик, при тебе просмотреть мою корреспонденцию, – сказала madame Фонтана.

– Читайте, тетушка, не стесняйтесь. Я пройду в свою комнату.

– Иди и возвращайся скорее.

Леон поцеловал свою тетку и вышел. Madame Фонтана разложила на бюро полученные письма. Их было с полдюжины, и все от родителей ее пансионерок. Она улыбнулась при виде одного, автора которого узнала по почерку.

«Только что мы говорили о madame Анжель и ее дочери, – сказала она про себя, – и вдруг от нее письмо. О чем она пишет? Пришла ли она к окончательному решению относительно Эммы-Розы? Посмотрим!» Она разорвала конверт:

« Любезная madame Фонтана!

Двенадцатого числа – день рождения моей дорогой малютки. Я собиралась провести два дня в Лароше с вами и дочерью, как делала это ежегодно со времени пребывания Эммы-Розы в вашем доме. Но, к несчастью, серьезные препятствия мешают мне привести в исполнение этот план… Все-таки я не хочу, чтобы моя дочь провела этот день вдали от меня. Если бы я могла уехать из Парижа, так я привезла бы ее домой на празднование Нового года, но это невозможно.

Прошу вас, потрудитесь проводить Эмму двенадцатого числа на станцию Ларош, где вы ее посадите на курьерский поезд, выходящий в пятом часу утра. Я буду на станции, куда она прибудет, и там ее встречу. Будьте добры поместить ее в вагон первого класса в дамское отделение и попросить обер-кондуктора присмотреть за нею.

Пожалуйста, присмотрите, чтобы крошка оделась потеплее. По всей вероятности, даже наверное, в.первых числах января я сама привезу к вам мою девочку. Мы серьезно поговорим о ее будущем, и я рада буду выслушать ваши советы.

Кладу в письмо банковский билет на покрытие дорожных расходов. Передайте Эмме, что я люблю ее всем сердцем, и поцелуйте за меня. Примите уверения, дорогая madame Фонтана, в искренней признательности и полном уважении вашей покорной слуги

Анжель

Улица Дам, Батиньоль-Париж, № 110».

– Бедная мать! – прошептала madame Фонтана, окончив чтение письма. – Все для дочери. Как она ее любит! Да Эмма-Роза вполне и заслуживает такую нежную привязанность! Я была бы очень счастлива, если бы Господь послал мне такое дитя! Назвать ее своей дочерью – какая радость!

После минутного размышления madame Фонтана продолжала:

– Кто знает? Быть может, мечты Леона когда-нибудь и осуществятся! Если его любовь серьезна,-я всеми силами постараюсь помочь ему, добьюсь согласия брата и назову тогда эту девушку если не дочерью, то хоть племянницей.

Начальница позвонила, и почти в ту же минуту явился слуга.

– Попросите классную даму второго класса прислать ко мне сейчас же mademoiselle Эмму-Розу.

– Слушаю, барыня.

Он вышел, и через две минуты вошла дочь madame Анжель.

Эмме-Розе было шестнадцать лет, и, как говорил Леон, она действительно соединяла в себе божественную красоту Рафаэлевой мадонны с грацией истой парижанки.

Она была довольно высокого роста, стройная и тонкая, но без худобы; ее прелестное овальное личико освещалось большими темно-голубыми глазами и окаймлялось густыми шелковистыми волосами нежно-пепельного цвета.

Маленький хорошенький носик, далеко не классический, красиво очерченный ротик с пунцовыми губками, открывавшими при улыбке крошечные зубки молочной белизны, служили дополнением к ее изящной фигуре. Трогательное и невинное выражение лица делало ее еще обворожительнее.

Переступив порог кабинета, девушка бросилась к madame Фонтана с почти детской живостью и поцеловала ее.

– Вы меня звали? – спросила она тем приятным и звучным голосом, который по справедливости можно бы назвать серебристым.

– Да, душечка, я не захотела ждать окончания урока, чтобы сообщить вам новость, о которой узнала из только что полученного письма.

– Вы получили письмо от мамаши? – вскричала пансионерка.

– Да, дитя мое.

– Здорова ли она?

– Я думаю: она ничего не упоминает о своем здоровье, но извещает, что не может приехать к дню вашего рождения.

Две крупные слезы показались на длинных ресницах Эммы-Розы и покатились по щекам.

– Она не приедет! – прошептала она, вытирая глаза. – Она всегда приезжала! Разве она рассердилась на меня? Недовольна чем-нибудь?

Madame Фонтана обняла ее, притянула к себе и нежно поцеловала.

– Не надо плакать, милочка, ваша мамаша ни в чем вас не упрекает и ни за что не сердится.

– Однако же она не приедет!

– Серьезные причины удерживают ее дома, но вы сами поедете повидаться с нею.

Личико Эммы-Розы мгновенно просияло, и слезы высохли, как по волшебству.

– Я поеду к мамочке? – вскричала она.

– Да.

– И увижусь с нею в Париже?

– Да, дружочек. Вы с нею проведете день вашего рождения, а так как скоро и Новый год, то вы пробудете в Париже около трех недель.

– Три недели в Париже, с мамой! – повторила девушка с невыразимым счастьем. – Ах, какую хорошую новость вы мне сообщили, madame Фонтана!