Текст книги "Кровавое дело"

Автор книги: Ксавье де Монтепен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 40 страниц)

– Ты слышал, Рене?

– Конечно, любезный Леон! – ответил второй охотник дрожащим голосом. – Никогда еще моих ушей не достигал такой раздирающий душу крик.

– Не показалось ли тебе, что кричала женщина?

– Откуда раздался крик?

– Несомненно, с поезда… Мне показалось в ту секунду, когда поезд мелькнул как молния, что одна дверца открылась и оттуда сбросили тело…

– Ты это видел?

– По крайней мере мне так показалось. Было ли это видение? Не знаю, но сомневаюсь… случайность самоубийства…

– Или преступление.

– Может быть.

– Где находился поезд, когда ты видел или предполагаешь, что видел?

– Как раз против нас.

– Хорошо, так пойдем же на розыски.

– Без сомнения, но как? Терновая изгородь преграждает нам путь…

– Но если кто-то упал, не можем же мы оставить раненого без помощи, с риском быть раздавленным первым же проходящим поездом? Изгородь не так высока, чтобы мы не могли перелезть через нее, да поискав хорошенько, верно, найдем какую-нибудь лазейку.

Молодой человек пытался расчистить путь сквозь изгородь.

– Вот здесь можно пройти, – сказал он через минуту, – но мне мешает ружье. Возьми его, поставь у изгороди и подойди ко мне.

Второй охотник, Леон, пунктуально исполнил приказание друга и пролез в узкий проход среди кустарника, потом оба спустились с откоса на дорогу.

Уж пора было проявиться утренней заре, а вьюга все не утихала. Ветер бушевал, а снег шел все сильнее и сильнее. Белые хлопья хлестали друзьям прямо в лицо и совсем их ослепляли. Рене пошел налево, по направлению к станции Сен-Жюльен-дю-Со.

– Надо держаться правее, – сказал Леон.

Охотники пошли направо, наклоняясь к земле и старательно оглядывая снег.

Вдруг Рене заметил какой-то черный предмет.

– Там! Там! – закричал он, устремляясь вперед.

Леон последовал за ним, и они склонились над своей находкой.

– Это женщина, – сказал Леон, – она одета в меховую шубку, крытую сукном. Что делать?

– Прежде всего поднять, – отозвался Рене, – она лежит отчасти на полотне железной дороги.

В это время глухое шипение, сопровождавшееся еще неопределенным колебанием, послышалось вдали. Алый свет, подобно кровавому глазу громадного циклопа, показался в темноте. Это был фонарь поезда, приближавшегося на всех парах.

Двести метров отделяли его от молодых людей, склонившихся над безжизненным телом девушки. Через секунду все трое могли быть раздавлены. С необыкновенным присутствием духа и ловкостью Рене и Леон схватили тело и прыгнули на край откоса.

Поезд прошел с быстротой молнии по тому самому месту, которое они только что покинули.

Леон, обернувшись, приставил рупором две руки ко рту и изо всех сил закричал:

– Несчастье!… Остановитесь!… Помогите!

Но его призыв затерялся в двойном шуме: от бури и от грохота вагонов, шедших с большой скоростью.

– Никто не услышал… – прошептал Рене.

– Жива ли еще эта несчастная женщина? – спросил Леон, снова наклоняясь к телу. Он расстегнул меховую шубку. Приложив руку к левой стороне груди, он почувствовал слабое биение сердца.

– Жива! – воскликнул Леон радостно. – Может быть, удастся ее спасти!

Рене сел на землю у изгороди и повернулся спиной к ветру. Он вынул из кармана коробочку спичек и пытался зажечь хоть одну.

– Если бы нам увидеть ее лицо! – говорил он.

Показался синеватый свет, и послышался легкий треск, но порыв ветра затушил огонек. Три раза кряду молодой человек возобновлял свои попытки, но результат был все тот же. Наконец благодаря минутному затишью четвертая спичка загорелась, и на две секунды колеблющееся пламя осветило лицо девушки. Как ни коротко было время и как ни слаб свет, но Леон успел рассмотреть лицо. Глухой крик сорвался с его губ, и он обеими руками схватился за голову.

– Что с тобой? – с живостью спросил Рене, удивленный и испуганный. – Разве ты знаешь ее?

– Знаю ли я ее? – воскликнул Леон отчаянным голосом. – Еще бы! Это Эмма-Роза, воспитанница моей тетки, содержательницы пансиона в Лароше. Я не только ее знаю, но и люблю.

– Ах, Боже мой! – воскликнул Рене, взволнованный словами друга.

– Эмма!… Дорогая Эмма!… – сказал Леон, становясь на колени перед телом девушки и беря ее за руку. – Скажите что-нибудь!… Отвечайте мне, умоляю вас! Как, ни одного движения!… Она глуха к моим словам! Какая неподвижность, молчание! Неужели ее уста сомкнулись навеки, неужели она умерла?…

– Успокойся, будь хладнокровнее, милый Леон, – сказал Рене. – К чему придумывать небылицы? Что mademoiselle Эмма-Роза была жертвой несчастного случая или преступления – это несомненно. Но она еще жива, даже, может быть, вне опасности… Подумаем, как ее перенести отсюда…

– Перенести… да, – повторил Леон вне себя, несмотря на увещевание друга.

Рене продолжал:

– Мы находимся между Сен-Жюльен-дю-Со и Вильнёвом. Всего проще сходить за помощью в Сен-Жюльен к моему отцу. Ее перенесут в наш дом под надзор моей матери. Позовут доктора…

– Да, – бормотал Леон, – да, мой друг, мой лучший друг, единственный друг, иди за помощью, а я не хочу ее покидать! Иди скорее, и если мы спасем ее, я твой должник на всю жизнь.

– Бегу!…

Рене быстро пошел по направлению к станции Сен-Жюльен-дю-Со, находившейся в четырех километрах.

Он не перелез через изгородь, считая, что гораздо проще идти вдоль дороги. Леон, оставшись один, всецело предался своему горю, и крупные слезы текли по его щекам, хотя он их и не замечал.

– Ох, – говорил он, – исполнился сон, виденный мной вчера ночью и так меня напугавший! Я видел вокруг себя кровь, которой была покрыта и она. Это не обыкновенный сон, но предсказание! Что случилось? Какая несчастная случайность была причиной этого происшествия, или какое чудовище совершило это преступление? Но если она умрет? Одна мысль об этом сводит меня с ума. Нет, нет, Бог не допустит! Не без причины привел Он меня сюда. Не допустит Всевышний погибнуть двум душам зараз!… Холод усиливается… Снег все идет и покрывает ее… Ах, если бы я мог защитить ее от снега и мороза!

При этих словах Леон приподнял тело девушки. Кровь, струившаяся из раны, испачкала его руки.

– Ранена! – воскликнул он с невыразимым испугом. – Она ранена! Помогите, Боже мой, помогите!

Этот отчаянный призыв никем не был услышан, и Леон совершенно упал духом; он стоял, устремив свой взор на тело, которое едва различал сквозь слезы и падавший снег.

Глава VI

ПОМОЩЬ

Рене, задерживая дыхание, продолжал быстрым шагом свой путь к станции, где надеялся найти помощь. В четверть седьмого он дошел до Сен-Жюльен-дю-Со и, запыхавшийся, влетел, как бомба, в контору начальника станции. Тот только что встал с постели и проверял счета.

Увидев Рене, которого хорошо знал, и заметив расстроенный вид молодого человека, он вскочил в удивлении и беспокойстве.

– Вы, monsieur Дарвиль! Вы – в такое время, весь в снегу, с взволнованным лицом! Что случилось?

– Несчастье, большое несчастье!.:

– Несчастье! – повторил начальник станции. – На линии?

– Да.

– Какое?

– Одна молодая женщина упала или была выброшена с курьерского поезда, который проходит через Ларош в пятьдесят восемь минут пятого…

– Что вы говорите?

– Истину.

– Как вы узнали?

– Я сам видел! Я шел вдоль полотна с другом. Мы шли, несмотря на дурную погоду, на охоту. Вдруг почти в четырех километрах от Сен-Жюльен-дю-Со, в ту минуту, как проходил поезд, мы услышали страшный крик. Думая, что случилось какое-нибудь происшествие, мы спустились к дороге и нашли там в снегу тело девушки, которую узнал мой друг.

– Мертвая? – спросил испуганный начальник.

– Нет, она еще не умерла… еще дышит, но в такую темную ночь мы не могли точно судить о ее положении. Я прибежал предупредить вас и просить спасти несчастную…

– Сию минуту, monsieur Дарвиль, я сейчас распоряжусь. Думаете, присутствие врача необходимо?

– Конечно, но поиски доктора отнимут у нас время, а малейшая проволочка может быть гибельна. По-моему, самое главное, – укрыть ее как можно скорее от снега и холода.

– Ваша правда. Подождите меня минутку, вы нас проведете. Я только велю своему помощнику заменить меня на время моего отсутствия.

Начальник станции вышел из кабинета. Через несколько минут он вернулся в сопровождении двух людей, несших носилки с матрасом и одеялами. Третий держал фонарь.

Ветер стал стихать, и снег пошел мельче. Последним шел начальник станции. Он завернулся в широкий плащ с капюшоном и спросил:

– Так ваш друг узнал эту женщину?

– Да.

– Кто же она?

– Это одна молодая девушка, воспитанница madame Фонтана, содержательницы пансиона в Лароше.

– Я давно и хорошо знаю ее. Очень образованная дама, ее все уважают. Из Сен-Жюльен-дю-Со две девушки воспитываются у нее. Что вы думаете, это несчастный случай или преступление?

– Преступление кажется мне невероятным. Кто его совершил, да и какой расчет?

– Тогда случайность?

– Без сомнения… Плохо запертая дверца…

– Это правда: пассажирка оперлась на нее без всякого опасения и скатилась на дорогу. Несчастью недолго было случиться. Но если девочка после такого страшного прыжка останется жива и не переломала себе кости, то она может похвалиться, что родилась под счастливой звездой, и закается впредь так поступать. Два раза кряду так дешево не отделаться.

Больше начальник станции не расспрашивал, и маленькая группа шла в молчании.

Леон не переменил положения с тех пор, как мы его оставили. Он сжимал в своих руках руки Эммы-Розы и тщетно старался их согреть. Ежеминутно он взглядывал в туманную даль, настораживал слух, надеясь заметить свет, услышать шум шагов, возвещающий, что идут на помощь.

Он не видел ничего, слышал только завывание ветра, и минуты казались ему часами. Несколько раз он протягивал свою руку под шубку, чтобы удостовериться, бьется ли еще сердце, так как обморок длился и очень походил на смерть.

Эмма-Роза не выказывала ни малейшего признака жизни, и Леон чувствовал с ужасом, что слабое биение все замедляется.

Прошло три четверти часа, вдруг молодой человек вздрогнул. В сотый раз посмотрев на горизонт, он заметил колеблющийся свет, по всей вероятности, от фонаря. В то же время донесся крик:

– Мужайся, Леон! Мы здесь!

– Скорее! – закричал Леон. – Торопитесь!

Свет от фонаря быстро приближался, и вскоре послышались торопливые шаги.

– Как дела, мой друг? – спросил Рене.

– Ничего не изменилось, – ответил Леон чуть слышным печальным голосом. – Боюсь, что с минуты на минуту последняя искра жизни угаснет…

Затем, обратясь к начальнику станции, он прибавил:

– Прошу вас, милостивый государь, прикажите осветить ее лицо… Я хочу ее видеть.

Начальник сам взял фонарь из рук служителя и направил яркий луч на лицо девушки.

Оно было сине, струя крови текла со лба под подбородок и, как удар топором, разделяла шею на две равные части. Эта кровавая полоса на белоснежной коже производила ужасающее впечатление.

– Боже мой, Боже мой! – вскричал Леон, ломая в отчаянии руки. – Она умерла – или же сейчас умрет!

По звуку голоса молодого человека, по выражению его лица начальник станции понял, что пансионерка madame Фонтана была не просто знакомой для друга Рене.

– Успокойтесь, пожалуйста, – сказал он. – Ничто не доказывает, что ей угрожает неминуемая смерть. Мы ее перенесем, не теряя ни минуты, в Сен-Жюльен-де-Со, где о ней позаботятся.

– Я пойду вперед, – сказал Рене. – А вы будьте добры перенесите девушку в дом моей матери. Я предупрежу врача нашего семейства, и вам не придется его ждать.

Затем, взяв за руки своего друга, продолжал:

– Успокойся! Будь тверд – все пойдет хорошо.

Леон, по лицу которого текли крупные слезы, ответил рыданиями.

Эмма-Роза со всевозможными предосторожностями была поднята, положена на носилки и покрыта толстым шерстяным одеялом.

Рене, никогда ничего не забывавший, схватил ружья, которые товарищи второпях бросили на землю, и пустился домой чуть не бегом, чтобы предупредить мать и позвать доктора.

Печальный кортеж готов был уже двинуться в путь.

– Подождите, – проговорил вдруг начальник станции, – я должен посмотреть, около какого верстового столба случилось несчастье; я обязан в точности упомянуть об этом в протоколе.

Столб находился как раз около того места, где упала Эмма-Роза; поэтому поиски были недолги, и они увидели на нем цифру сто тридцать один.

– Теперь в путь, – проговорил начальник станции, тщательно записав эту цифру.

Он пошел впереди носилок, вместе с Леоном.

– Я вижу, сударь, что вы знаете эту девушку, – начал он.

– Да, сударь. Она пансионерка моей тетки, madame Фонтана, содержательницы пансиона в Лароше. Ее зовут Эмма-Роза. Я видел ее вчера в пансионе.

– А, вы ее видели вчера?

– Да, сударь.

– И вы знали, что она уезжает?

– Да, знал. Матушка mademoiselle Эммы-Розы писала моей тетке и просила проводить ее на поезд, который приходит в Ларош в четыре часа пятьдесят восемь минут, а в Париж – в семь часов двадцать пять минут, где она должна была встретить ее сама.

– Она должна была ехать одна?

– Да, сударь, но так как она ехала в дамском отделении, то не могло быть никакой опасности.

– Разумеется, не было никакой возможности предвидеть такую ужасную катастрофу. Что вы думаете теперь делать?

– Я думаю, прежде всего необходимо предупредить мою тетку.

– Это и мое мнение.

– Как только мы будем в Сен-Жюльен-дю-Со, я немедленно пошлю ей депешу. Она будет очень огорчена, потому что всей душой любит mademoiselle Эмму-Розу.

– Я со своей стороны также, не медля ни минуты, буду телеграфировать в Париж, – сказал начальник станции. – Скажите мне теперь, вы, вероятно, услышали крики в тот момент, когда бедная девушка, в силу какого-то необъяснимого случая, выпала из вагона?

– Один крик, сударь. Ужасный, пронзительный, холодящий душу. Я буквально застыл, когда услышал. Вероятно, тайное чувство подсказало мне, что он принадлежал очень дорогому для меня существу.

– Поезд летел на всех парах?

– Как бомба, или, лучше сказать, как молния.

– Вы ничего не могли заметить?

– Ничего определенного. Снег падал громадными хлопьями, ветер бил нам прямо в лицо. Рене, впрочем, говорит, что ему смутно показалось, что в воздухе вертелось, падая, какое-то тело.

– Но какая может быть причина? Я положительно теряюсь…

– Рене и я полагаем, что дверь была плохо заперта. Допускаете вы подобное объяснение?

– Ну нет, оно кажется мне довольно невероятным.

– Почему?

– Да разве возможно предположить, чтобы молоденькая пассажирка вздумала сидеть в такой адский холод и такую вьюгу у плохо притворенной двери и чтобы ей не пришло в голову захлопнуть ее как можно крепче?!

– Действительно. Но в таком случае что же вы думаете?

– Пока я положительно ничего не могу думать. Я путаюсь, блуждаю. Прежде чем составить себе какое-либо мнение об этом ужасном случае, я должен знать, какого рода рана. Вот придет доктор и скажет. Тогда, может быть, вместо предположений у нас будет что-либо определенное.

– Позвольте мне задать вам один вопрос.

– Будьте так добры.

– Не думаете ли вы, что тут, скорее, преступление, чем несчастный случай?

– Пока, я уже сказал, я ничего не допускаю. Я ничего не думаю и не предполагаю и могу думать и предполагать все. Один только доктор может бросить луч света на окружающий нас мрак. Когда мы будем в Сен-Жюльен-дю-Со, я позову полицейского комиссара, и мы вместе с ним составим протокол.

Носильщики остановились, чтобы перевести дух.

Ветер был уже значительно тише, но снежные наносы и сугробы на дороге затрудняли ходьбу.

Пользуясь остановкой, Леон вместе с начальником станции подошли к носилкам. Последний приподнял уголок толстого, теплого одеяла, укутывавшего всю девушку, и навел свет фонаря на бледное личико.

Эмма-Роза все еще лежала в прежнем положении; глаза ее были закрыты, губы белы как мел, а от лба до подбородка шла кровавая борозда.

Леон схватил холодную, синеватую ручку и поспешил снова спрятать ее под одеяло.

– О, идемте же, идемте скорее! – воскликнул он. – Почем знать, может быть, мы придем уже слишком поздно!

Железнодорожники подняли носилки и снова медленно тронулись в путь.

Через час печальное шествие наконец достигло станции Сен-Жюльен-дю-Со.

Серый, холодный рассвет зимнего бесприветного дня сменил глубокий мрак ночи.

Их ждал Рене Дарвиль.

– Я уже предупредил мою мать, – сказал он, – доктор должен находиться у нас. Господин начальник станции, вы, вероятно, отправитесь вместе с нами?

– Я сейчас присоединюсь к вам, – ответил начальник станции. – Но прежде всего должен телеграфировать о случившемся в Париж.

– А я – моей тетке, – прибавил Леон. – Рене, голубчик, проведи носильщиков. Мы поспеем туда почти в одно время с вами, так как вы идете медленно, а мы – почти бегом.

Рене поспешно согласился и, сделав носильщикам знак следовать за ним, повел их к дому, а Леон и начальник станции в это время посылали следующие депеши:

« Со станции Сен-Жюльен-дю-Со на станцию Лионской железной дороги в Париже.

Найдено против сто тридцать первого столба, между Сен-Жюльен-дю-Со и Вильнёв-на-Ионне безжизненное тело молодой девушки, раненой в голову, находившейся в курьерском поезде, вышедшем из Лароша в пять часов пятьдесят восемь минут утра.

Начальник станции Ландри».

« Madame Фонтана, содержательнице пансиона в Лароше. Приезжайте как можно скорее к матери Рене Дарвиля в Сен-Жюльен-дю-Со. Случилось страшное несчастье: Эмма-Роза ранена, и, может быть, опасно.

Леон Леройе».

Обе депеши отправились в одно время.

Вслед за тем начальник станции и племянник madame Фонтана направились к домику Дарвиля, куда только что пришли носильщики.

Глава VII

МУКИ НЕИЗВЕСТНОСТИ

В тот самый момент, когда были отправлены депеши, в Париже на станции Лионской железной дороги раздался сигнал, возвещавший о прибытии курьерского поезда.

На платформе царила суета и суматоха, обычное явление, возвещающее скорый приход поезда. Служащие и носильщики готовились к встрече пассажиров. В зале вокзала, отделенные решеткой, толпились встречающие.

Тут было человек пятнадцать, крепко укутанных в теплые пальто и кашне и, несмотря на это, все-таки дрожавших от холода, так как зала вовсе не была натоплена.

Женщин было не более пяти.

Одна из них выделялась среди прочих по странному, нервному волнению, которого она никак не могла скрыть. Она беспрестанно ходила, ежеминутно возвращалась обратно к решетке и, по-видимому, вовсе не обращала внимания на то, что постоянно задевала присутствующих.

При малейшем шуме под арками вокзала, при самом легком вспыхивании вдали газового фонаря или утреннего рассвета она внезапно останавливалась и устремляла пристальный взгляд на платформу, стараясь проникнуть сквозь глубокий мрак ночи, глядя на двери и ожидая каждую минуту, что вот-вот они отворятся и пропустят с таким лихорадочным нетерпением ожидаемое ею дорогое существо.

Женщина эта, имевшая, как гласило ее метрическое свидетельство, тридцать четыре года от роду, на вид казалась двадцатишести-, самое большее – двадцатисемилетней.

Она была замечательно хороша, представляя тип красоты далеко не классической, но оригинальной и резко бросающейся в глаза. От нее нельзя было оторвать глаз.

Роста несколько повыше среднего и замечательно стройная, незнакомка была сложена так необычно изящно и красиво, так безупречно-художественно, что могла служить образцовой моделью скульптору.

Овальное матово-бледное личико освещалось яркими темно-синими глазами, казавшимися даже чересчур большими; выражение этих глаз было изменчивое и загадочное, что и составляло их главную прелесть. Взгляд под длинными, темными, загнутыми кверху ресницами казался то нежным и кротким, то вдруг становился жестким и почти суровым.

Чудные золотистые волосы изящной бахромкой закрывали лоб почти до самых бровей, черных, тонких, очерченных в высшей степени изящно.

Маленький кокетливый носик был прелестен, хотя и неправилен, такой, каким его обыкновенно рисует Гревен у своих «парижанок».

Пунцовые губы несколько большого, но красивого рта, полуоткрытые, иногда выказывали яркие, белые зубки.

По ее простому, но полному вкуса туалету никак нельзя было определить ее общественное положение. Темно-синее суконное платье ничем не было украшено. Сверх платья была надета черная кашмировая шубка в талию, теплая, на вате, но без меха. На черной маленькой касторовой шляпке – откинутая вуалька, и больше ничего. Руки спрятаны в дешевенькую муфточку.

Лихорадочное ожидание красивой незнакомки, пришедшей на вокзал гораздо раньше, чем следовало, длилось уже около трех четвертей часа. Вот почему мучившее ее нетерпение дошло теперь до пароксизма.

Наконец вдали послышался свист локомотива.

То был приближающийся поезд.

Как только красивая женщина услышала этот свисток, она поспешно подошла к служащему, вставшему у открытой на платформу двери, чтобы отбирать билеты у приехавших пассажиров.

– Я жду свою дочь, сударь, – сказала она глубоким грудным голосом, – шестнадцатилетнюю девушку. Вы сделали бы меня счастливой, если бы позволили теперь же войти в залу, чтобы я могла как можно скорее обнять ее.

Служитель не мог устоять против этих слов и сопровождавшего их умоляющего взгляда.

– Пройдите, сударыня, но только, ради Бога, не выходите на платформу. Это запрещено, и меня могут наказать.

– Будьте спокойны, сударь, я не нарушу правил и буду терпеливо дожидаться в зале.

Она с улыбкой прошла мимо служителя к двери, выходившей на платформу.

В это время послышался грохот локомотива и платформа задрожала.

Три оглушительных свистка раздались один за другим. Грохот слышался все ближе и ближе и наконец смолк. Поезд остановился. Дверцы вагонов отворялись одна за другой.

Пассажиры, укутанные и все же дрожавшие от холода, вылезали из вагонов и с чувством весьма понятного облегчения направлялись к дверям вокзала, где их, однако, ожидала еще одна мука – осмотр багажа.

Бедная мать, с таким страстным нетерпением ожидавшая свою дочь, жадно оглядывала платформу.

Убийца Жака и Эммы-Розы не терял времени. Он поспешил выскочить из вагона, не выпуская из рук темного кожаного чемоданчика, и притворил за собой дверь отделения.

Он быстро подошел к выходной двери, отдал служителю свой билет, который позаботился приготовить заранее, заявил таможенникам, что в чемодане находятся лишь вещи для личного употребления, и выбежал на двор.

Страх и волнение красивой незнакомки росли с каждой секундой по мере того, как перед нею проходила толпа.

Сторожа готовились запирать двери.

Бледная, как смерть, с невыразимой болью в сердце, забыв обещание, данное служителю, несчастная мать бросилась на платформу.

Там находился инспектор дороги, человек в высшей степени любезный и обходительный, уважаемый в литературном и артистическом мире, равно как и среди парижского high-life.

Молодая женщина бросилась прямо к нему, по указанию одного из сторожей.

– Сударь, – начала она дрожащим и едва слышным от волнения голосом, – я ждала мою дочь… она наверное села в Лароше в тот поезд, который только что пришел… И я ее не вижу…

– Вам совершенно нечего беспокоиться, сударыня, – вежливо ответил господин Рениу. – Ваша дочь, по всей вероятности, опоздала на поезд…

– Это невозможно!

– Напротив! Мне думается, что это даже очень вероятно. Иначе каким же образом могли бы вы объяснить ее отсутствие?

– Я не могу никак объяснить – и вот почему так и боюсь.

– Успокойтесь, сударыня. То, что вас так встревожило, случается каждый день. Подумайте только, как легко опоздать среди ночи и при такой страшной вьюге. Вам следует подождать поезда, который проезжает Ларош в восемь часов двадцать четыре минуты и будет здесь ровно в полдень. Ваша дочь, наверное, приедет с ним.

Инспектор еще давал свои объяснения, как вдруг глухой шум голосов донесся до него со стороны поезда. Взглянув, он увидел, что около одного из вагонов первого класса стояла толпа железнодорожников. На лицах их был написан ужас.

– Что случилось? – крикнул он.

Один человек отделился от толпы и подбежал к инспектору.

– Пожалуйте скорее, очень серьезное дело.

Инспектор немедленно направился туда, где требовалось его присутствие, и не заметил, что женщина машинально последовала за ним.

Он подошел к толпе, состоявшей из нескольких запоздалых пассажиров и железнодорожников.

Посреди них стоял обер-кондуктор с только что приехавшего поезда. Лицо его было бледно, как у мертвеца, он дрожал всем телом, точно в сильнейшей лихорадке.

– Да говорите же, наконец, что тут такое? – воскликнул инспектор.

– Человека убили, – ответили два-три голоса из толпы.

И все руки протянулись к вагону, через открытую дверь которого виднелось в углу безжизненное тело. На ковре стояла громадная лужа крови. Шотландский плед, закрывавший труп, был также испещрен кровавыми пятнами.

Инспектор побледнел и нахмурился.

– Убийство, – проговорил он, стиснув зубы. – Где обер-кондуктор?

– Я здесь, сударь, – дрожащим голосом пробормотал обер-кондуктор.

– Когда вы заметили, что совершено убийство?

– Только теперь, сударь. Я открыл дверцу, чтобы взглянуть, вышла ли отсюда молодая девушка, которую мне поручили в Лароше. Она не могла найти места в дамском вагоне и потому села сюда. Ехала же она в Париж, где ее должна была встречать мать.

Не успел обер-кондуктор произнести эти слова, как раздался страшный крик, и незнакомка, расталкивая толпу, бросилась к рассказчику.

– Молодая девушка? В Лароше? – говорила она прерывистым, сдавленным голосом. – Девушка лет шестнадцати, не правда ли?

– Да, сударыня.

– Ее провожала на станцию некая madame Фонтана?

– Да, сударыня. Начальник станции в Лароше упоминал это имя, обращаясь к особе, провожавшей барышню.

– Так где же? Где же она? Где моя дочь? – обезумев от горя, воскликнула молодая женщина.

– Да, вероятно, она вышла, сударыня, потому что, когда я подошел к вагону, дверца была заперта; а, отворив ее, я нашел здесь только этот труп.

– О, Господи, Господи! – кричала несчастная. – Где моя дочь? Где моя дочь?

Общее изумление и ужас возросли до крайних пределов.

Только один из пассажиров, стоявший в толпе, по-видимому, был не столько взволнован, сколько приятно возбужден всей этой сценой.

– Ловко сделано! – закричал он отвратительным, хриплым голосом, отдававшим за версту предместьем и водкой. – Мы ведь сидели рядом и ничего-таки не слышали! Ловко! Коли это войдет в моду потихоньку пускать кровь мирным путешественникам, то, воля ваша, я подаю просьбу, чтобы отныне публика ездила не иначе, как на воздушных шарах! При этом, конечно, необходимо научиться управлять и ими! Таким образом уже наверное доберешься живой, куда тебе требуется!

Инспектор бросил суровый взгляд на загорелого, сутуловатого человека.

– Подобные шутки отвратительны в такой ужасный момент! – сказал он. – Прошу вас, будьте осторожнее и обращайте на ваши слова побольше внимания!

– Что? Что такое? Что такое особенное в моих словах? Разве теперь уже закон и правила запрещают людям говорить то, что они думают? Где это написано, позвольте узнать? Чего вы на меня смотрите, как на пугало какое? Ведь не я замочил вашего пассажира, так на меня и любоваться нечего! А впрочем, если вы находите, что я похож на убийцу, то это дело ваше! Я-то, благо, сам знаю, что я никогда никого и не думал убивать. Меня зовут Оскар Риго! Все меня знают! Пьяница, но малый очень даже славный! Вот что! Под судом и следствием не находился, и потому не боюсь никого и ничего! Да-с! Вот оно что-с!

– В таком случае уходите, если только ни вы, ни господа, сидевшие с вами в одном вагоне, не могут дать мне никаких сведений!

– Мы ровно ничего не знаем! – хором, в один голос, ответили пассажиры.

– То есть ни-ни-ни! – подтвердил Оскар Риго солидно.

Товарищи его направились к выходу, он – за ними и на ходу все еще продолжал твердить:

– А ведь смехота, ей-богу, смехота! Убийство, а может быть, даже и два в том самом поезде, который привез меня в Париж! А я суеверен и думаю, что это принесет мне счастье! У меня в крови суеверье! Это самое несчастье принесет мне счастье!

Оскар остановился и закурил отвратительнейшую сигарку, известную в народе под названием soutellas, soutadas, infectados, cingrentimatados и т. д.

Пока происходило все вышеописанное, молодая женщина дрожала и заливалась горькими слезами.

Так как она еле держалась на ногах и каждую минуту готова была упасть в обморок, ее поспешили усадить на стул.

– Успокойтесь, сударыня, ради самого Бога, успокойтесь, – говорил инспектор. – Все объяснится, не сомневайтесь. Теперь я должен начать следствие, и мне необходимо все мое хладнокровие. Идите немедленно к полицейскому комиссару, дежурному полицейскому врачу и пригласите их сюда, – продолжал он, обращаясь к железнодорожникам. – Торопитесь!

Двое подчиненных побежали исполнять приказание.

Взгляд несчастной матери, требовавшей во что бы то ни стало свою дочь, не мог оторваться от вагона.

Безумие светилось в ее блуждающих глазах.

– Отделите этот вагон, – приказал инспектор. – Сведите его с пути, а главное, чтобы никто не осмелился войти туда до прибытия врача и полиции. Закрыть двери!

– А вы, Малуар, – обратился он к обер-кондуктору, – идите подпишите рапорт, а затем немедленно возвращайтесь.

– Иду, сударь, – ответил обер-кондуктор, направляясь к конторе вокзала.

Приказания были немедленно исполнены, и вагон отведен на запасной путь.

Проводив его глазами, инспектор подошел к молодой женщине. Она сидела неподвижно, устремив глаза в одну точку, и машинально ежеминутно повторяла глухим монотонным голосом:

– Дочь моя… где моя дочь?… Неужели никто не может сказать, что стало с моей дочерью? Где моя дочь?… Где моя дочь?

– Увы, сударыня, к несчастью, я пока ничего не могу ответить! Тем не менее могу утвердительно сказать, что безнадежного ничего нет. Самые непонятные, самые ужасные на первый взгляд вещи часто объясняются совершенно просто и естественно. Ничто не доказывает нам, что с вашей дочерью не вышло просто какого-нибудь недоразумения или ошибки.

– Ошибка? – повторила несчастная мать. – Господи! Да разве это возможно!

– Да почему же нет, помилуйте? '

– Да разве мне не сказали, что madame Фонтана привезла мою девочку на станцию в Лароше, что дамское отделение было занято и поэтому она села в то отделение, где нашли потом труп. Ведь и вы это слышали, точно так же, как и я, сударь, не правда ли?

Инспектор, и сам далеко не уверенный и не спокойный, не знал, что отвечать, и искал успокоительных слов, как вдруг к нему подошел один из его подчиненных с взволнованным лицом. В руке у него был какой-то листок бумаги.

Глава VIII

ДЕПЕША ПОЛУЧЕНА

– Господин инспектор, вот депеша из Сен-Жюльен-дю-Со. На линии случилось несчастье. Посмотрите сами…

Молодая женщина, которая за минуту перед тем чуть не падала в обморок, одним прыжком очутилась на ногах.

– Несчастье! – закричала она. – Тут, наверное, речь о моей дочери! Читайте! Читайте скорее!