Текст книги "Хамза"

Автор книги: Камиль Яшен

сообщить о нарушении

Текущая страница: 35 (всего у книги 43 страниц)

Стада коров, отары овец, которыми владел шейх Исмаил, пятьсот танапов вакуфных земель – всё это хозяйство держалось на двенадцати батраках. И самым послушным, самым прилежным и исполнительным из них был Шадман. Он работал больше, ибо искренне верил в то, что своей преданностью мазару обеспечит себе загробное блаженство. И вот теперь его единственная дочь своими кощунственными поступками и словами намерена опозорить его и лишить права на вечное счастье на том свете.

Чем больше Шадман думал обо всём этом, тем сильнее гнев сотрясал всё его существо. Перед глазами у него потемнело, он чуть было не лишился чувств. Неужто вся его преданнейшая служба аллаху будет унесена водой? Страх обуял его. В голове не умещалась мысль о том, что его дочь, которую он выкормил со своих рук, теперь восстала против него. Уж не попутала ли его Санобар нечистая сила? И если это так, то её надо спасать от наваждения шайтана. Кто может сделать это? Кто может спасти родную и единственную дочь?

Только шейх Исмаил и гробница святого Али.

Шадману показалось, что он нашёл путь к спасению и теперь может принять правильное решение. Шейх Исмаил лучше, чем кто-либо другой, спасёт Санобар.

Как истинный мусульманин, верный традициям отцов, он, Шадман, принесёт Санобар в жертву достойнейшему человеку при гробнице. Она станет его служанкой.

Он вернулся в дом и объявил дочери о своем решении.

Санобар заплакала.

Она плакала долго и безутешно. В доме никого не было – Шадман ушёл.

Вдруг кто-то постучал в окно.

– Кто там?

– Это я!

И к Санобар прямо через окно влезла её подруга Мехри. Она отшвырнула паранджу и присела на одеяло.

– В чём дело, Санобар? Случилось что-нибудь? Почему у тебя глаза покраснели от слез?

Санобар молчала.

Мехри решила развеселить подругу. Взяла какое-то покрывало, закрутила его жгутом и, сбросив с головы свой платок, обмотала жгут вокруг головы чалмой. Потом быстро нашла ножницы, отрезала клочок от овечьей шкуры и прицепила его на верхнюю губу под носом. Набросила сложенную, как бурнус, паранджу на плечо, закрыла ладонью подбородок. И произошло чудо – Мехри стала похожа на свирепого басмача.

Санобар улыбнулась.

– Кто ты теперь? – спросила она у подруги.

– Капланбек! – ответила Мехри. – Похожа?

– Курбаши Капланбек? – переспросила Санобар. – А почему ты о нём вспомнила? Разве он ещё не попался?

– Попадётся, ещё как попадётся, вот посмотришь! – подмигнула Мехри, отклеивая усы. – Он скрывается в Намангане. То ли дядя, то ли племянник у него там большой начальник. Говорят, что он в прошлую пятницу приезжал сюда, совершил паломничество к нашему мавзолею – гробнице святого Али.

При слове "гробница" печаль снова бросила чёрную тень на лицо Санобар, и в глазах её заискрились слёзы.

– Что с тобой всё-таки? Из-за чего убиваешься? Стоит ли это твоих слёз? – снова принялась утешать Мехри подругу.

– Отец сказал, что он отведёт меня к шейху Исмаилу, а шейх вымолит мне у аллаха прощение моих грехов. – Неожиданно лицо её стало серьёзным, глаза сверкнули, и она, ударив ладонью по колену, решительно сказала: – Нет у меня никаких грехов! Выйду замуж за Алиджана и поеду с ним в город – учиться пению. А к шейху не пойду. Лучше умру, чем буду служить этому противному Исмаилу!

Мехри, глядя на Санобар, удивлённо спросила:

– К шейху? Смотрителю гробницы шейху Исмаилу? Что это на старости лет Шадман-ака с ума спятил?

– В последнее время он стал каким-то непонятным. Вечно на языке у него святые и пророки, а за шейха Исмаила готов отдать жизнь... Он очень стал бояться голосов, которые раздаются по ночам из гробницы...

– Знаешь, – улыбнулась Мехри, – что сказал мне мой Амантай об этих голосах?.. Он сказал, что это кричат сами шейхи. И ещё он говорил, что вот было бы хорошо, если бы люди собрались ночью, поймали и проучили какого-нибудь из этих крикунов. Вот тогда бы эти голоса и приумолкли.

– Что ты говоришь?! Как можно так даже думать? – побледнела Санобар. – Это грех, большой грех!

– А почему нельзя? Знала бы ты моего Амантая... Вот парень! Ничего не боится. Он только стал волноваться о том, что не даёт о себе знать Ташпулат-ака... Но шейхи, говорит, тоже чего-то забеспокоились. В Шахимардан будто бы едет какой-то большой человек... Жаль, имя я его забыла. Шейхи вроде здорово боятся этого человека. Он какой-то большой начальник в Самарканде, чуть ли не народный комиссар просвещения... А про все твои дела, если ты согласна, я расскажу Амантаю. Мы тебя в обиду не дадим.

Мехри прытко вскочила с места и набросила на голову паранджу.

– До чего мне надоела эта мерзкая попона, – сморщилась она. – Таскаешь её на себе, как будто ты лошадь. Мы с Амантаем уже решили, что сразу же после свадьбы торжественно сожжём этот глупый балахон...

– Куда ты спешишь, посиди ещё немного, поговорим, – Санобар взяла подругу за руку. – Выходит, твой Амантай ещё не знает о том, что мы решили с Алиджаном?

– Мой Амантай и твой Алиджан друзья? Друзья. Мы с тобой подруги? Подруги. Ручаюсь, что Амантай знает уже обо всём.

– Мехри! – прижала руки к груди Санобар. – Ничего не рассказывай Амантаю о шейхе Исмаиле, Я не хочу, чтобы Алиджан знал об этом. Может быть, всё ещё обойдётся.

Мехри, чтобы успокоить подругу, сказала:

– Не бойся, Санобар, всё будет хорошо. Отец для своего дитя может даже трон смастерить, но счастья не построит. Каждый сам кузнец своего счастья. Наши ребята выручат тебя.

И так же, как появилась, Мехри снова через окно выбралась во двор.

Несколько лет назад басмаческое движение в Ферганской долине в основном было ликвидировано, но остатки банд всё ещё продолжали рыскать в горах. Днём они отсиживались в ущельях, а по ночам занимались поборами, отнимая у местного населения еду и скот. В Шахимардан прибыл отряд особого назначения, который занялся выявлением басмачей в округе и припрятанного ими оружия.

В ту пору так случилось, что отец Алиджана, Арсланкул-ака, взял у одного бая на откорм восемь овец, две из которых должен был потом оставить себе. Алиджан всю зиму откармливал их. Поскольку двор их был за три версты от реки, он возил воду на осле, погрузив на него два кувшина. В зимнюю стужу одежда на Алиджане покрывалась ледяной коркой, руки и ноги стыли, коченели и болели нестерпимо. Но, думая о том, что весной ему достанутся две овцы, он терпеливо сносил все эти муки.

Однажды в дом к ним явился тесть беглого курбаши Каримберди, Джалал, и сказал отцу Алиджана: "Отдай одну овцу, а то ребята в горах совсем изголодались". Арсланкул-ака сказал, что овцы принадлежат сыну Алиджану. Джалал молча ушёл.

Ночью явились восемь вооружённых йигитов и забрали обеих овец. Алиджан почернел лицом. Выращенных им в муках овец бандиты сожрали, как говорится, за один присест.

Через несколько дней с мешком зерна он ехал на мельницу.

Около двора Мамаджана, где в это время стояли на постое красноармейцы, Алиджана окликнули. Слово за слово – разговорились. Потом один из красноармейцев, человек в белом халате, повёл его в дом, осмотрел обмороженные руки и лицо, помазал лекарством и велел прийти завтра. Алиджан пришёл, красноармеец в белом халате опять помазал лекарством и снова завёл разговор. Он спрашивал Алиджана, где он живёт, кто его отец, где скрываются басмачи, откуда у него такие страшные раны?

И Алиджан, ни секунды не колеблясь, рассказал, как долго он откармливал овец и как быстро их у него отняли. Он, ненавидевший басмачей, этим только и облегчил свою душу.

Рассказ Алиджана помог отряду особого назначения ликвидировать последние остатки банд в районе Шахимардана.

Год спустя Алиджан вместе со старшим братом поехал в Фергану, работал там на строительстве текстильной фабрики, вступил в комсомол, научился писать.

Потом Алиджан участвовал в работе комсомольской ячейки района, выезжал в окрестные кишлаки.

В 1926 году в республике вместо старых административных единиц было проведено новое районирование. Как член поселкового совета, Алиджан был избран делегатом первого курултая Алтыарыкского района.

2

Арба, гружённая нехитрым багажом Хамзы, остановилась около правления кишлачного Совета Шахимардана. И вмиг её окружили ребятишки.

На крыльцо вышел председатель кишлачного Совета Валихан. Он уже был предупреждён накануне гонцом из Ферганы о приезде Хамзы.

А чуть поодаль от правления стояла группа жителей кишлака, с которыми у Валихана только что произошёл очень неприятный разговор. И председатель опасался, как бы недовольные не пожаловались на него приезжему человеку. Он торопился опередить события.

– Мы, уважаемый, уже приготовили для вас хорошую комнату, – сказал Валихан после обмена приветствиями. – В доме Бузрука-ата. Вы, конечно, будете довольны. Бузрук-ата человек состоятельный, к тому же у него есть большой сад... Эй, Мирали! Проводи нашего дорогого гостя к Бузруку-ата!

Но Хамза, хоть и чувствовал некоторую неловкость от заранее проявленной о нём заботы, тем не менее не спешил отправляться к дому неизвестного для него Бузрука-ата.

– Подождите, – обратился он к Мирали, секретарю сельсовета, который подбежал, готовый, видимо, немедленно исполнить приказ председателя. – Почему вы хотите поселить меня именно в доме Бузрука-ата, а не у кого-либо другого? – спросил он у Валихана.

– Он очень уважаемый человек, – начал расхваливать Валихан Бузрука. – Его знает весь народ. Совестливый и честный человек.

– Ростовщик и жадюга! Волк в овечьей шкуре! – крикнули из толпы жителей кишлака.

Как это всегда водится в сельской местности, люди не расходились и с интересом наблюдали за приезжим.

Почти все, кто стоял в толпе, ещё полчаса назад яростно спорили с председателем и теперь рады были открыть глаза новому человеку на очередную ложь Валихана.

– Что это значит, товарищ председатель? Для чего вы хотите направить меня в дом такого человека? – удивился Хамза.

– Я просто хотел, чтобы у вас были хорошие условия, – виновато улыбнулся председатель. – Тут у нас не много людей с достатком. Вам было бы тепло, удобно и сытно.

– А зачем мне такой достаток? – улыбнулся и Хамза. – Я привык жить скромно, без излишеств.

На площади перед сельсоветом появился ещё один житель Шахимардана. Он был одет в опрятный суконный пиджак, голова обмотана чалмой из красной материи. И именно этот красный цвет придавал ему какую-то особую степенность.

Это был Гиясходжа.

– Здравствуйте, – наклонил он голову, прижимая правую ладонь к левой стороне груди. – Рад приветствовать вас в наших местах.

– Мы разве с вами знакомы? – вопросительно посмотрел на него Хамза.

– Вы меня не знаете, – сказал Гиясходжа, – но я знаю вас хорошо. Когда-то в Фергане смотрел ваши пьесы. А кроме того, много раз слышал, как поют ваши песни... Когда стало известно, что к нам приезжает такой знаменитый человек, как вы, мы с Амантаем решили послать за вами арбу...

– Так это ваша арба? Благодарю за такую предупредительность. Позвольте расплатиться с вами, я не люблю быть должником.

– Да что вы, что вы! Зачем платить за такое нестоящее дело? – замахал руками Гиясходжа. – Положите ваши деньги обратно в карман, не обижайте! Для нас, простых людей, одно счастье услужить вам. Достаточно вашей благодарности. В Шахимардане все радуются возможности общения с вами. Мы все к вашим услугам.

– Нет, нет, – настаивал Хамза, – если не возьмёте деньги, то ваша услуга будет мне не по душе. Берите без всякого смущения. – И он сунул деньги в руки Гиясходже.

– Если вам так уж хочется отблагодарить меня, – сказал Гиясходжа, – то я очень прошу вас остановиться у меня в доме. Правда, я происхожу из семьи шейхов, а вы, насколько я знаю, шейхов не любите. Но я из тех самых шейхов, которые тоже шейхов не любят и всё время выступают против них. Меня здесь некоторые даже иногда называют "красным шейхом"... Если вас не смущает моё происхождение, то калитка моего дома всегда широко распахнута для такого желанного гостя, как вы.

Хамза с интересом разглядывал "красного шейха".

– А если вы обязательно хотите расплатиться за арбу, – вернул Гиясходжа Хамзе деньги, – то отдайте их арбакешу.

– Хоп, арбакешу так арбакешу, – сказал Хамза.

И в эту минуту он встретился взглядом с йигитом лет двадцати пяти. В толпе жителей кишлака он стоял к Хамзе ближе всех.

У него было хорошее, открытое лицо, и, отвечая взгляду Хамзы, он улыбнулся как-то смущённо, доверчиво.

– Может быть, и вы дадите мне какой-нибудь совет насчёт жилья? – спросил Хамза, сразу же проникаясь расположением к этому, по-видимому, очень доброму душой человеку.

– Я был бы счастлив принять вас в своем доме, – ответил йигит. – Нас только двое – я и моя мать. Мы с матерью можем жить в одной комнате, а вторая будет ваша. Но, правда, комнаты у нас небольшие. Клетушки. И пола нет... Если вы согласитесь, то со всем сердцем. Мать тоже будет очень рада.

– Ничего, подойдёт и без пола, – решительно произнёс Хамза, полностью полагаясь на своё первое впечатление. – Давайте знакомиться. Как вас зовут?

– Алиджан.

"Вот это удача! – подумал про себя Хамза. – Алиджан, автор записей в тетради Ташпулата... Насколько правильна истина: доверяйся своим ощущениям, а не расчёту... Значит, я сразу попадаю в самый центр всех здешних событий, в самый центр борьбы. Хорошее предзнаменование!"

В первые дни жизни в Шахимардане Хамза без устали ходил по горам, подолгу сидел на берегу реки, любуясь окрестными пейзажами, слушал песню горного потока, шумно бегущего среди камней и скал.

К мазару он решил пока не подходить. Только иногда, бросая издали взгляд на высокое здание восстановленной гробницы, думал о том, что судьба его как-то странно соединилась с этим местом: здесь он побывал ещё в детстве с отцом, приняв благословение святого Али, здесь погиб его лучший друг Степан Соколов... И вот снова жизнь забросила его сюда, чтобы совершить нечто серьёзное и большое – помочь людям изменить вековой уклад своего бытия.

Однажды, сидя на камне под скалой и глядя с улыбкой на молодую траву, весело зеленевшую в центре горной лужайки, Хамза вдруг услышал песню, доносившуюся откуда-то издали.

Пела женщина. Голос был звонкий, чистый и какой-то удивительно откровенный. Хамза начал прислушиваться. А через некоторое время из-за скалы, полуприкрыв лицо платком, вышла совсем юная девушка. Водопад мелко заплетённых чёрных косичек плескался у неё за спиной. Она не видела Хамзу и, выражая песней жалобу души, пела трогательно и нежно, а слёзы при этом так и лились из её глаз.

Хамза слушал затаив дыхание. Песня девушки вырывалась из самой затаённой, самой сокровенной глубины женской души.

И сердце поэта накрыла волна сопереживания... Только что, всего пять минут назад, радовался он красоте природы, но, оказывается, есть в мире и печаль... Собственно говоря, кто забывал об этом?

Девушка перестала петь, и Хамза, чтобы не напугать её, тихо кашлянул несколько раз. Девушка быстро оглянулась и, увидев незнакомого человека, закрыла лицо платком.

– У вас хороший голос, – сказал Хамза, – но слова вашей песни не понравились мне. От них болит душа... Надо петь и другие песни, бодрые и жизнерадостные, чтобы на душе становилось светло.

Девушка, обернувшись к Хамзе, одно лишь мгновение смотрела на него, а затем снова отвернулась.

"Нет более искусного художника на свете, чем природа, – подумал Хамза. – И наиболее прекрасное и совершенное её произведение – человек. Человек – чудо, венец творения. Вот посмотрите, как прелестен, как прекрасен этот юный человек! Разве для паранджи создано это прекрасное лицо, сверкнувшее передо мной как сияние драгоценного камня? Нет, оно создано для любви и счастья".

– Почему вы так испугались, сестричка? – спросил Хамза. – Можете не бояться меня, я не сделаю вам ничего плохого.

– А кто вы такой?

– Вы слышали о поэте Хамзе?

– Хамзе?.. – Девушка какое-то мгновение молчала. – Так вы и есть тот самый поэт Хамза, который сочиняет песни для народа? Да, я слышала про вас.

– А от кого вы слышали обо мне?

– От Алиджана и Мехри. Вы живете у Алиджана и у его матери.

– Значит, вы Санобар? Я знаю вашу подружку Мехри.

– А откуда вы знаете моё имя? – удивилась Санобар.

– Откуда? От Алиджана. Я и о Мехри слышал от него.

– Вам не понравилась моя песня?

– Вы обладаете хорошим голосом, – уклончиво ответил Хамза. – Вы должны учиться и тогда станете большой певицей. Люди, слушая вас, будут открывать для себя целый мир. Друзья будут восхищаться, а враги плакать.

– Отец не разрешает мне петь, – вздохнула Санобар. – Он считает песни большим грехом.

– Отец? – Хамза помрачнел. – Если хотите, я поговорю с ним. Скажу, что буду учить вас петь... А как зовут вашего отца?

– Шадман-ходжа. Но он не согласится. В последнее время он ничего не разрешает мне и говорит, что скоро наступит конец света. Мы все предстанем перед всевышним, а он не любит песен. И покарает тех, кто пел на земле.

– Значит, меня он покарает сильнее всех, – улыбнулся Хамза, – потому что я не только сам пою, но и сочиняю песни для других.

– Наверное, – кивнула Санобар.

В этот момент издалека донеслось: "Са-но-ба-а-а-р!"

– Слышите? Это отец зовёт меня. Боится, что я встречу по дороге кого-нибудь и заведу разговор, который не понравится всевышнему.

Хамза не верил своим глазам: услышав голос отца, Санобар за какое-то мгновение стала похожа на увядший цветок.

– Я пойду, до свиданья...

– Не падайте духом, сестричка, будьте смелее! Мы поможем вам!

Хамза некоторое время смотрел вслед Санобар, а когда она, повернув за холмик, исчезла, начал подниматься на невысокую скалистую гору, и тут же из-за уступа скалы навстречу ему вышел с кетменём на плече Гиясходжа. Поздоровался, спросил, как чувствует себя гость в Шахимардане, легко ли ему дышится райским горным воздухом...

– Воздух у вас замечательный, – ответил Хамза, – дышится очень легко.

– Я иногда думаю, – сказал Гиясходжа, – что именно из-за целительных свойств нашего воздуха идут сюда паломники. Из-за воздуха и красоты природы. Сами подумайте, стоит человеку полюбоваться несколько дней на здешние горы и долины, стоит побыть ближе к небу в течение одной-двух недель, как он сразу начинает лучше себя чувствовать и все его мрачные мысли уходят. А тут ещё такой ловкий знаток человеческих душ, как шейх Исмаил, поговорит с ним откровенно и даст два-три умных совета. Вот человеку и кажется, что на него сошёл святой дух. А всё дело просто в том, что его лёгкие дышат горным воздухом... На этом и основан весь секрет таинственной власти гробницы и долголетия Мияна Кудрата: ведь он половину жизни прожил в Шахимардане.

– Вы интересный собеседник, – сказал Хамза.

– Я вам открою секрет своего происхождения, – доверительно произнёс Гиясходжа. – Мой отец болел туберкулёзом. Поэтому приехал сюда и стал шейхом. А мне по наследству досталось как святое звание, так и туберкулёз... У вас-то лёгкие в порядке?

– В порядке, – коротко ответил Хамза.

За разговором не заметили, как поднялись на вершину горы.

Внизу как на ладони лежал кишлак. Площадь перед святым мазаром кишела народом. Хамза молча разглядывал толпу перед гробницей.

– Я часто поднимаюсь на эту вершину, – продолжал Гиясходжа, – у меня тут неподалёку участок земли. Работаю на нём больше для здоровья, чем для урожая... И, глядя на эту картину около мавзолея, часто думаю: какая дикость, какая бессмыслица!..

Хамза, посмотрев на своего спутника, усмехнулся.

– Понимаю, понимаю... Вы, наверное, сильно удивлены, уважаемый Хамза. Но я уже говорил вам в день вашего приезда, что я красный шейх, советский шейх...

– Советский шейх? – захохотал Хамза. – Советский мулла! Советский ишан! Советский басмач! Умереть мне на месте! Я не то чтобы видеть, но никогда даже и не слышал о таких. Вы, оказывается, большой шутник! И совсем, совсем не простой человек, каким хотите казаться.

Гиясходжа, принимая тон Хамзы, тоже смеялся вместе с ним.

Но потом, сделавшись очень серьёзным, сказал:

– Истинную правду говорю вам, я самый что ни на есть красный, советский шейх... Конечно, вы правы, я человек не простой судьбы. Когда-то досконально, до самых тонкостей изучил коран и шариат, для чего, как говорится, десять лет лизал землю в разных медресе Бухары и Стамбула. В эти же годы учился не только религиозным наукам, но и в военном училище. Пытался быть полезным нации и отечеству. Но мировая война быстро выбила из меня все иллюзии и наградила цинизмом... На фронте я был ранен, потом открылся мой наследственный туберкулёз, я долго валялся во многих больницах России и Туркестана и, только вернувшись в Шахимардан, вновь обрёл здоровье и равновесие духа...

Хамза с интересом слушал Гиясходжу.

– В годы Советской власти я прочитал по-русски такие книги, как "Коммунистический манифест", "Материализм и эмпириокритицизм", "Вопросы ленинизма". И, безусловно, понял одно для себя, что религия – это действительно личное дело каждого человека. Никто не может заставить человека верить во что-нибудь или не верить. И в этом смысле Советская власть была права, отделив религию от государства. Я верю в святость гробницы Шахимардана не более, чем вы, но поскольку народ верит в то, что при гробнице должны жить какие-нибудь шейхи, то я и живу здесь, являясь шейхом только по названию.

– Вы в самом деле довольно своеобразный шейх, – сказал Хамза, и в его голосе уже не было иронии. – Было бы интересно откровенно поговорить о некоторых сторонах здешней жизни.

– Я всегда к вашим услугам.

Снизу, от гробницы, вдруг начали долетать какие-то вопли, крики, визги...

– Что там происходит? – спросил Хамза.

– Очередное радение фанатиков. Пожаловали дервиши. Сегодня же пятница.

Алиджан рыхлил землю. Кетмень в его мускулистых руках, высоко взлетая над головой, с силой, глубоко вонзался в землю.

Йигит ловко откидывал назад большие куски земли вперемешку с щебнем и камнями. Он разгорячился, вспотел, почернел от солнца, выпуклые мышцы на спине и плечах блестели медью.

Со стороны противоположного конца поля прибежал запыхавшийся Амантай.

– Беда, Алиджан, беда!

– Что случилось?

– Шадман-ака, этот старик с раскисшими мозгами, решил отдать Санобар шейху Исмаилу, пожертвовать ею.

Алиджан застыл с поднятым кетменём.

– Похоже, что старик свихнулся малость. Что будем делать?

– Эх, доля моя страшная! – Алиджан швырнул кетмень.

Амантай сдвинул тюбетейку с затылка на лоб.

– Надо вмешаться...

– Как? – растерянно смотрел на друга Алиджан. – Сегодня все шейхи здесь, и дервиши целой толпой с утра заявились.

– Соберём всех наших йигитов! – горячился Амантай.

– Драться с шейхами будешь?

– С шейхами мы драться не будем, но покажем им, что молодёжь, в случае чего, способна обуздать их!

Алиджан с досадой махнул рукой.

– Кого ты будешь собирать? Никого нет в кишлаке, всех послали по делам в разные стороны: одного в горы к отарам, другого – на базар, третьего – ещё куда-то... Три-четыре человека в кишлаке осталось.

Но разгорячившегося Амантая уже ничем нельзя было остановить. Протест, поднявшийся в его душе против шейхов, искал выхода.

– Всё равно пойдём! Вдвоём отобьём Санобар!

– Я знаю, что нужно делать, – вдруг сказал Алиджан.

– Что?

– Где Хамза-ака? Ты видел его сегодня?

– Правильно, Алиджан! Как же это я забыл про нашего гостя? Ведь я же его на арбе вёз!..

Шадман-ходжа склонился перед шейхом Исмаилом:

– Таксыр мой! Неужто на этом белом свете я дожил до такого... Послушайте мои жалобы, внемлите своему рабу. Я привёл сюда свою дочь Санобар. Прежде она была очень послушной. Во всём повиновалась мне. Теперь же, словно что-то стряслось с ней, она ввергает меня в тревогу. Прежде я был спокоен за неё, теперь же похоже на то, что на неё пала тень нечистой силы... То она намерена сбросить паранджу, то заявляет, что хочет стать певицей, то желает ехать в город и поступить в театр. Словом, совсем вышла из повиновения. В поисках спасения привёл её к вам...

– Вы очень хорошо поступили, Шадман-ходжа. Вы очень проницательны... Шайтан покушается на веру и совесть вашей дочери. Оставьте её у моей жены, ишан-айи. Недельку-другую она почитает над ней молитвы, глядишь – ваша дочь и образумится. Молитва всесильна. Ваша дочь будет спасена от шайтаньих наваждений. А потом надо будет подумать о её замужестве. Выданная замуж девушка вне опасности. Обручим её с каким-нибудь смиренным и набожным мусульманином и свершим тем самым благое дело.

Разговор проходил перед мазаром. Шадман-ходжа, согнувшись в поклоне, потёр полы халата шейха о свои глаза. Будто воробей, заколдованный змеёй, смотрел он на шейха, не разгибаясь, снизу вверх. Растроганный тем, что шейх разговаривал с ним ласково, Шадман прослезился и сказал:

– Рахмат вам! И если не от меня, то от бога воздастся вам!

По знаку шейха Исмаила группа женщин в паранджах окружила Санобар.

И в это время на площади перед мазаром появились Хамза, Амантай, Алиджан и председатель кишлачного Совета Валихан.

– Зачем вы взяли меня с собой? Почему вы вмешиваетесь? – плаксиво говорил председатель сельсовета, обращаясь к Хамзе. – На такое вмешательство местным властям не дано полномочий. Шейх Исмаил очень тихий человек, желающий людям только хорошего.

– Ата! – крикнул Алиджан, решительно приблизившись к Шадману. – Заберите Санобар обратно!

– Отойди! Прокляну! – яростно взревел Шадман. – Я хочу наставить свою дочь на путь истины! Кто ты такой, чтобы приказывать мне?!

У Алиджана потемнело в глазах. Он бросился к Санобар. Но из окружения шейха Исмаила выскочили несколько человек и оттолкнули Алиджана.

– Что это за самоуправство! – выбежал в центр площади перед мазаром Амантай. – Есть у нас в Шахимардане Советская власть или нет?

Хамза подошёл к шейху Исмаилу.

– Я требую от имени Советской власти освободить девушку. Верните её отцу, и пусть он отведёт её домой! – громко и властно произнёс он.

Но Исмаил даже не шелохнулся. С достоинством и степенностью, в которых ему нельзя было отказать, он посмотрел на Хамзу.

– Уважаемый поэт, ваши убеждения и ваш путь иные, чем у нас. Вы идёте своей дорогой, и мы не мешаем вашим делам. Не вмешивайтесь и вы в нашу религиозную жизнь... – Помолчав, он добавил тихо: – Каким вы были в молодости, таким и остались: резким и вспыльчивым. И никак не образумитесь.

Хамза не отводил взгляда от глаз Исмаила.

– Освободите девушку! – настойчиво повторил он. – Вы нарушаете закон о свободе вероисповедания. Будете привлечены к ответственности. И тогда даже святой мазар не поможет вам.

"Когда же ты сдохнешь, безбожник проклятый! – злобно подумал про себя Исмаил. – Откуда ты взялся на мою голову?.."

– Кто захочет ославить наш священный мазар – убежище святого Али, того ждёт гибель. – В голосе шейха вместе с назиданием зазвучала угроза – он переходил в наступление. – Вы дитя мусульманина, Хамза. Хотя и недостойное дитя, как вам уже неоднократно говорили многие великие деятели ислама. Но никогда не поздно исправиться. Гоните прочь нечисть из своей души. Подумайте об отпущении грехов. Не предавайтесь соблазнам короткой земной жизни, усмирите себя, думайте о жизни вечной и не помышляйте о нанесении обид нам – бедным, сирым и убогим слугам аллаха, сторожащим, подобно псам, святую гробницу. Побойтесь гнева творца! Ибо если он разгневается на вас, то обратит в руины обиталища ни в чём не повинных других смертных, которые пострадают из-за вас. Не стойте же преградой на пути богоугодных дел!

Хамза терпеливо выслушал назидания шейха, а затем насмешливо спросил:

– Хош, если вы сирый, убогий и бедный слуга аллаха, который печётся только об отпущении грехов и верным псом сторожит святую гробницу, не помышляя о соблазнах этого грешного мира, то зачем же вам тогда ваш великолепный дом, роскошные комнаты, драгоценные ковры?

– Все эти ваши обвинения я уже слышал однажды, – сказал шейх Исмаил. – Это было много лет назад, когда вас проклял собственный отец. Тогда вы бросали их моему учителю великому хазрату Мияну Кудрату. За эти годы, как я уже говорил, вы нисколько не изменились и, как видно, не нажили большого ума. Поэтому я отвечу вам теми же словами, которыми отвечал хазрат в день вашего отлучения от нашей святой религии... Всё в жизни мусульманина подчинено воле аллаха. Волей всевышнего каждый имеет своё предназначение, великий аллах даёт каждому долю, которой он достоин. И каждый пожинает плоды этой доли. И если кто-то, выделив часть из своей доли, жертвует её аллаху, тому всевышний воздаёт сторицей. Мазар этот благоденствует благодаря пожертвованиям, дарам и подношениям мусульман. Что же касается нас, шейхов, то мы всего лишь только посредники, распределяющие эти дары и подношения. Вы сказали про мой дом. Он – наследие предков, переходящее от поколения к поколению...

"Ты врёшь, Исмаил, – подумал Хамза, – за эти годы я изменился. И многое изменилось в нашей жизни. Ты укрылся здесь в горах, но дойдёт очередь и до тебя. Сейчас ты укрываешься за туманными назиданиями о всевышнем, но я стащу тебя на землю. Пора быть откровенным с тобой до конца".

– Хош, дом, драгоценности, золото... Положим, всё это разрешает вам иметь всевышний, хотя он мог бы разрешить иметь лишний кусок и бедным людям. Ну, а кто позволил вам отравлять души молодых людей и покушаться на их свободу? Задерживать их у себя? Кто позволяет вам насильничать?

Лицо и шея шейха Исмаила налились кровью. Теперь ему стало ясно, с каким беспощадным врагом он столкнулся. "Да, Хамза сильно изменился за эти годы", – со страхом подумал он.

Кое-как овладев собой, Исмаил ответил с некоторым волнением:

– Где господствует воля аллаха, там не может быть насилия. Это всего только желание всевышнего. И никто не должен сметь противиться этому желанию...

– Воля аллаха? Желание всевышнего? – Хамза, уже совсем не скрывая своего гнева, заговорил громко, напористо, яростно. – Маскируясь волей аллаха, вы дали в двадцать втором году благословение на убийство невинных людей своего же кишлака! Волей аллаха вы подожгли мазар! Волей аллаха вы и сейчас обманываете народ! Если верить вашим проповедям, то выращивание хлопка, избавление от паранджи, дружба с другими народами и исполнение всего того, о чём говорит Советская власть, – всё это противно воле аллаха! Святой мазар вы превратили в гнездо предателей и контрреволюционеров! И этим вы охраняете не только себя, но и нажитое вами богатство. Кто поджёг гробницу в двадцать втором году, шейх Исмаил? Кто своими руками уничтожил отряд красноармейцев? Нет, это вы не изменились, шейх! Если бы вы могли понять истинную суть всех своих деяний, не только как простой, нормальный человек, а хотя бы как мусульманин, то немедленно призвали бы на себя волю аллаха, и она испепелила бы вас! И это было бы истинным и справедливым проявлением воли божьей. И тогда бы воля аллаха действительно восторжествовала!